Текст книги "Вас невозможно научить иностранному языку"

Автор книги: Николай Замяткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Интерференция, или Кони сытые бьют копытами

Для особо резвых – каковым и я был много-много лет назад – и горящих желанием изучать два-три языка одновременно я должен сказать буквально несколько слов о так называемой интерференции между языками. Не надо вздыхать и смотреть на часы, мой любезный собеседник, – это займет каких-то две-три минуты, не более.

Слово интерференция обозначает влияние какого-либо языка на язык, который вы в данный момент изучаете. Если вы изучаете сразу два или более языков, то тогда это взаимное влияние этих языков друг на друга. Собственно, это даже не влияние языков друг на друга, а их влияние на вас, на то, как происходит процесс усвоения вами изучаемых языков.

Наиболее часто это выражается в том, что вы хотите сказать слово или фразу, скажем, по-немецки, а она навязчиво «получается» по-английски и наоборот. Относится это не только к лексике, но и к грамматическим конструкциям. Интерференция – это своеобразные «помехи», которые языки ставят на пути изучения других языков. Явление это давно и хорошо известно, не будем поэтому о нем долго рассуждать. Я только лишь хочу сказать, что если кто-то пожелает изучать более чем один язык одновремено, то этот феномен надо непременно брать во внимание и соответственно подбирать изучаемые языки с тем, чтобы минимизировать это нежелательное явление.

Интерференция особенно сильна между близкими языками, и ею можно пренебречь, когда языки достаточно удалены друг от друга. Вы смело можете браться за английский и, скажем, французский или какой-нибудь японский, не опасаясь никакой серьезной интерференции. Но если это будет французский и испанский или итальянский, то вам такого рода помех не избежать. Норвежский и немецкий – проблема. Итальянский и португальский – проблема. Английский и немецкий – проблема. Французский и китайский – никаких проблем!

Вот, собственно говоря, и все, что я хотел сказать об интерференции. А теперь быстренько выбирайте себе по два-три языка, руководствуясь вышеизложенными принципами, и встретимся здесь же через годик-другой – я буду ждать…

Интенсивность, или Напрасно сожженные спички

В занятиях иностранным языком решающую роль играет поддерживаемая не ниже критического уровня интенсивность усилий на достаточно длительном – также не короче критического – промежутке времени. Сравнить это можно с добыванием огня трением.

Вы вставляете палочку в отверстие в куске дерева, зажимаете ее между ладонями и начинаете вращать. Для простоты предположим, что все первоначальные шаги были вами выполнены правильно: дерево подобрано как раз нужного вида и должным образом сухое, палочка должной толщины и длины, и вообще все бортовые, так сказать, системы работают нормально. Казалось бы, что для успеха все есть. Вы дисциплинированно и равномерно вращаете палочку-огнедобывалочку. Делаете десяток-другой вращений и затем – заслуженно – отдыхаете. Недолго отдыхаете – всего-то с пару-тройку минут. Потом снова десяток вращений и снова перерыв. Так проходит целый день, и вы уходите спать. Вы устали, но удовлетворены и полны решимости продолжать ваши труды. С утра вы начинаете ту же самую процедуру – в точности так же, как и в первый день. Проходит второй день, потом неделя, потом месяц…

Не думаю, что нужно особенно объяснять, почему вы можете заниматься такого рода «огнедобыванием» много лет и десятилетий без малейшего шанса на успех. Вы, мой проницательный собеседник, конечно, уже все поняли. В этом процессе отсутствует такая решающая составляющая, как интенсивность приложения усилий не ниже определенного уровня на отрезке времени не меньше критического. Пока вы отдыхаете, дерево остывает, и вам каждый раз приходится все начинать сначала. Не правда ли, это напоминает вам ваши занятия иностранным языком? Годы и годы упорной, но «холодной», бесплодной работы. Вся ваша дисциплина, все ваши труды – все втуне, а все из-за того лишь, что в них не было этой необходимой компоненты – достаточной для успеха критической интенсивности занятий.

Другие примеры. Кипение не начнется, если температуру воды не довести до нужного градуса. Если вы, возжелав чаю с баранками, хотите вскипятить чайник, то вы не доводите его температуру до восьмидесяти градусов, а затем выключаете под ним газ, откладывая завершение процесса на завтра. Утром вода в чайнике снова будет холодной.

Сталь не плавят, поднося к ней зажженные спички. Можно, конечно, пытаться – и много лет пытаться, проявив при этом завидное упорство и трудолюбие, но рискну предположить, что результат будет весьма неутешительным. Равно как и в случае с общепринятым многолетним «изучением» иностранного языка. Реакция языкового «горения» в вашей голове не начинается и не может начаться, так как температура в очаге не достигает должного уровня. А если и достигает, то только на короткие промежутки времени, недостаточные для начала цепной реакции. Ошибочная низкоинтенсивная технология с самого начала предполагает вашу неудачу…

А не пойти ли нам выпить чайку, мой любезный собеседник? Тени от заснеженных вершин Гималаев уже удлинились и покрыли своими мягкими ладонями дворик нашего уютного монастыря – и нас в нем, а мы за увлекательными беседами о том и о сем забыли про наш традиционный чай с вареньем из лепестков лотоса, собранного облитым сверкающей росой майским утром в заповедных долинах одной загадочной и далекой страны. А ведь это непростительный промах с нашей стороны. Беседы же наши мы продолжим позднее. Они от нас никуда не уйдут…

Чтение Плутарха, или Фандорин за баобабом

Ну вот, мой любезный собеседник, наконец-то наступил момент, которого мы с вами так долго ждали. Наступил момент поговорить о вашем любимом чтении!

Как? Вы не ждали этого момента? Чтение отнюдь не является вашим любимым занятием? Странно, а я был почему-то уверен, что нашел в вас родственную душу.

Я был уверен, что вы любите читать, что вы ни дня не можете прожить без чтения, что вы практически никогда не расстаетесь с книгой.

Я представлял вас, мой любезный собеседник, читающим в транспорте, на автобусной остановке, на скамейке под цветущим кустом сирени в Парке культуры имени отдыха пролетарского написателя книг Горького, на берегу реки, где ни на минуту не умолкают вечерние соловьи, поющие только для вас. Я видел, как вы, свернувшись калачиком, лежите морозным зимним вечером в вашей теплой комнатке на вашем уютном диване и как мягкий свет от вашей лампы льется на страницы очередного увлекательного романа в ваших руках, когда вы вместе с вашим любимым героем Полуэктом Кузьмичом Фандориным бесстрашно, но в то же время галантно спасаете цивилизованный мир от коварных происков очередного злодея с набриолиненными усами. Рядом с вами стоит дымящийся стакан чая из смородины, из которого торчит серебряная ложечка. Негромко тикают ходики на стене…

Увы, все это было не про вас. Мечты мои разбиты, и посему позвольте мне, мой любезный собеседник, по-другому подойти к данному вопросу и сухо и неэмоционально изложить мой взгляд на него. Ведь я могу быть и таким. О, поверьте мне, я могу быть и таким…

Итак, чтение. Несомненно, чтение является одним из самых важных компонентов – если не самым важным – изучения любого иностранного языка. Матрица обратного резонанса чрезвычайно важна, но при всей своей важности она только первая ступень на пути к чтению. Сама по себе матрица не может дать всех грамматических и лексических составляющих, необходимых для полноценного овладения иностранным языком. Лексика и грамматика матрицы элементарны, в чем, впрочем, и заключается ее главная ценность. Она дает только основы основ и ничего лишнего.

Матрицу в какой-то мере можно сравнить с сооруженными вами островками-платформами в море языка, на которые вы можете опираться. Чтение же служит для расширения и укрепления этих островков и перебрасывания между ними мостиков и переходов, служащих для все более свободного передвижения с острова на остров. Чтение заполняет огромные пробелы, остающиеся после отработки любой – даже самой идеальной – матрицы.

Конечно, эти пробелы заполняются также и просмотром фильмов и телевизионных программ, а также прослушиванием радиопередач на изучаемом языке, но чтение остается самым удобным и доступным средством такого заполнения.

Вы можете положить книгу в карман и легко открыть ее в любом нужном для вас месте. Вы можете много раз перечитать непонятное вам слово или предложение. Вы можете возвращаться к прочитанным страницам, чтобы сделать моментальные сравнения с тем, что вы читаете сейчас, и тут же провести лексико-грамматический экспресс-анализ.

Книги во всех отношениях удобны и относительно недороги. Сейчас существует достаточно большой выбор литературы для чтения на иностранном языке. Скорее даже существуют трудности выбора – что именно читать.

Так что же читать и как читать? Сначала о том, что читать. Здесь есть несколько фундаментальных правил, мой любезный собеседник, которым вы непременно должны следовать.

Правило номер один:

читайте только то, что вам интересно читать.

Я уже где-то об этом говорил в этом трактате, но не побоюсь повториться, поскольку повторенье – это, как известно, мать ученья. Читайте жанры, которые вам нравится читать и на вашем родном языке. Не насилуйте себя, пытаясь штудировать какого-нибудь там Шекспира в оригинале. В лучшем случае это вызовет у вас мертвецкий сон, в худшем – рвотный рефлекс. Бесполезно убеждать себя в том, что вы припадаете к некоему живительному источнику полубожественной гениальности. От сна вам это не поможет. Вашему прогрессу в изучении иностранного языка это не поможет никак. Это лишь будет кратчайшим путем убить в себе любое желание заниматься языком.

Но, с другой стороны, если вы странным образом относитесь к тем редчайшим и не вполне адекватным индивидуумам, которые действительно испытывают невыразимое наслаждение, читая про какого-нибудь Отеллу, точащего лясы с призраком отца Гамлета, то мне ничего не остается, как склонить свою голову перед правилом номер один и пожелать вам дальнейших судорог удовольствия от чтения никогда не увядающей классики, но теперь уже на иностранном языке.

Повторю еще раз: читайте только то, что вызывает ваш действительный, а не деланный, показной интерес. Читайте только то, что затрагивает струны в вашей душе, пусть это даже какой-нибудь Полуэкт Кузьмич Фандорин с его уморительными похождениями, вызывающий брезгливую усмешку «утонченной» публики. Найдите эквивалент этого Полуэкта Кузьмича на изучаемом вами языке и читайте. Читайте как можно больше. Заполняйте белые пятна в вашей лексике и грамматике. Главное, что я – ваш главный судья – вас понимаю и прощаю – чего же вам желать более, мой любезный собеседник? Я же, со своей стороны, обещаю вам, что об этой вашей слабости никому, никогда и ни при каких обстоятельствах не скажу – пусть она останется нашей с вами тайной…

Правило номер два:

читайте только произведения значительной длины.

Под значительной длиной я понимаю целостное повествование в сто-двести и больше страниц, напечатанных шрифтом стандартного размера и без иллюстраций на каждой странице. Избегайте чтения рассказов, даже если эти рассказы и интересны. Почему?

Хотя бы потому, что я вам это говорю, а я, как вы, мой любезный собеседник, уже вне всяких сомнений поняли, я просто так ничего не говорю – по крайней мере, о том, что касается изучения иностранных языков. Впрочем, не поленюсь и объясню свою мысль более пространно.

Чтение значительных по объему произведений предпочтительно чтению мелких рассказов и текстов по следующим веским причинам.

В целях создания работоспособного контекстуального поля реалий произведения

Когда вы вчитываетесь в объемное произведение, вы знакомитесь с канвой произведения, героями, которые там действуют, географическими, политическими, социальными и другими реалиями, в которых развиваются события. До известной степени вы можете предугадать слова и действия героев, их мотивацию, предметы, которыми герои пользуются.

Если действие развивается в девятнадцатом веке, то весьма маловероятно, что на столе у героини будет стоять компьютер, а на свидания с графом она будет бегать в кроссовках и миниюбке. Если главным героем произведения является частный детектив с переломанным носом бывшего боксера, развитыми надбровными дугами и квадратной челюстью, то вряд ли в самом разгаре расследования он уйдет в буддистский монастырь, где предастся посту и молитве, навсегда забыв о необходимости раскрытия мучительной тайны, кто украл колье с любимой собачки жены владельца сети колбасных магазинов. Так же, как если мы знаем, что действие развивается в Подмосковье и наш обожаемый Полуэкт Кузьмич Фандорин, выйдя на след злодея, следит за ним из-за дерева, то есть все шансы, что это дерево не окажется баобабом или кокосовой пальмой, а злодей не ускользнет в последнюю секунду от возмездия, взмыв в голубое небо на ракетоплане последней модели.

Вот это, мой любезный собеседник, и есть контекстуальное поле. Вам нужно прочитать несколько страниц, вчитаться в произведение прежде, чем это поле начнет работать на вас настоящим образом. В коротких произведениях для этого не хватает пространства. Вы едва начинаете входить в контекстуальное поле, как рассказ кончается. Вы начинаете читать следующий рассказ, и повторяется та же самая история – вы лишены возможности вчитаться, вжиться в произведение.

Для создания лексического контекстуальног рабочего поля.

У всех нас, мой любезный собеседник, есть наш излюбленный словарный запас. Даже у вашего покорного слуги – не постыжусь в этом признаться. У писателей-беллетристов он тоже есть.

Набор слов, которые используют писатели на протяжении какого-либо произведения, весьма ограничен. Это становится очевидным, даже когда вы прочитали всего лишь какие-то десяток-другой страниц. Некоторые слова начинают повторяться очень часто. Вы их видите десятки раз, но в разном окружении. У вас появляется сначала смутная, а потом все более ясная идея, что данное конкретное слово может означать. Если мистер Фэндоурин раз за разом вынимает нечто из кармана и наставляет это на злодеев, от чего те либо поднимают руки, либо бросаются убегать (трусливые негодяи!), то это нечто вряд ли является пузырьком со святой водой или носовым платком. Скорее всего данный предмет является какой-либо разновидностью огнестрельного оружия.

Не исключено, впрочем, что доставаемый непримиримым борцом со злом предмет является именно пузырьком со святой водой – такой вот авторский ход, но ведь как раз это мы и должны определить, распознавая, расшифровывая на первых страницах контекстуальное поле, созданное автором.

Так или иначе, но из контекстуального поля мы почти наверняка знаем, что фандорианское оружие не может быть лазерным бластером, гранатой «лимонка» или харипоттеровской волшебной палкой. Чтобы удостовериться, небрежно заглядываем в словарь – и искомое слово навсегда врезается в нашу память.

Или, преследуя гадкого злодея, наш герой идет по лесу, задевая за осыпанные утренней росой кусты, по лугу, где к герою прикасаются своими головами ромашки, затем он идет вдоль поля, вдыхая полной грудью тревожный запах полыни, и по какому-нибудь подозрительному буераку, а потом опять по лесу. Он поглядывает на висящее над его головой серебряное облачко и улыбается чему-то своему, только одному ему известному и дорогому…

Он явно идет не напрямик, но по чему-то. Это что-то, обрамленное изумрудными листьями подорожника, петляет между деревьев, огибает лужи, где качается и рассыпается веселыми искрами июньское солнце, обегает покрытые мхом камни, поднимается по склону оврага, заросшего дикой малиной, проходит вдоль старого, полуразвалившегося плетня, сужается, почти было исчезает, но потом опять каким-то чудом находится и выводит Полуэкта Кузьмича – и нас вместе с ним – к старинному замку, где в одной из башен обосновался низкий небритый злодей, не подозревающий (о, как он ошибается!), что расплата уже близка.

На имеющейся у героя карте это что-то, по которому мы движемся, отмечено пунктиром. Что бы это могло быть? Ни асфальтом, ни бетоном оно явно не покрыто. Ни новомодные самодвижущиеся паровые автомобили, ни более традиционные повозки на гужевой тяге, ни поезда по нему не ездят. Легко и элегантно заглядываем в словарь, чтобы подтвердить нашу догадку – и еще одно слово навсегда остается в нашей голове. А с этим словом и маленький, но такой чрезвычайно важный плюсик – за нашу с вами, мой любезный собеседник, догадливость!

Также автор не преминет сообщить нам – двадцать пять раз на протяжении десяти страниц, что у нашего героя «умные» глаза, а у злодея «бегающие» глазки, что пробор героя «безупречен», а сам он «неподкупен» – тридцать раз на пятнадцати страницах, что злодей вынашивает «зловещие» планы – в каждом втором предложении, и так далее, и такое прочее…

Слова повторяются, повторяются и еще раз повторяются в разном лексическом – и грамматическом – контексте, а, как мы уже знаем, повторенье есть мать ученья. Особенно при изучении иностранного языка, где практически все построено на повторении.

Мой склонный к строгому аналитическому мышлению собеседник не преминет, конечно, заметить (и вполне резонно, должен сказать!), что поле реалий произведения как-то не очень четко разграничено с его лексическим контекстуальным полем и что пример с огнестрельным оружием можно было бы вполне поместить и выше.

Не стану спорить, поскольку это не имеет принципиального значения. В языке вообще все нечетко и размыто, все соприкасается, взаимопроникает и взаимодействует. Абсолютно резких границ в языке провести невозможно. Как в вашем родном языке, так и в иностранном. Привыкайте к этому, мой любезный собеседник, и вас на нелегком пути изучения иностранного языка будет ждать гораздо меньше неприятных сюрпризов!

Что касается лексического поля и поля реалий литературного произведения, то, конечно, они переплетаются и взаимопроникают. В конце концов, их можно считать одним большим контекстуальным полем. Ваша задача совсем не в запоминании названий и условных делений, а в том, чтобы в него, контекст, решительно и без излишних умствований погрузиться, почувствовать его и пользоваться им для успешного изучения иностранного языка.

К тому же все мы прекрасно осознаем роль контекста – в своем родном языке – и с удовольствием пользуемся этим знанием, даже если мы никогда и слыхом не слыхивали ни о каком таком «контексте». Всем нам понятен, например, вот этот известный анекдот, где не что иное, как именно моментальная смена языковых декораций, смена контекста радикально меняет значение слов, которые начинают «играть» и этим создают смешной эффект – эффект нашего с вами захватывающего дух полета из одного контекста в совершенно другой.

«Посадил дед репку. Вышел Репка – и пришил дедку!»

Я думаю, что этот анекдот является блестящим примером тонкого народного понимания значения контекста в языке. Мы смеемся, а следовательно, понимаем!

Так контекст вижу я. Так контекст понимает народ. А теперь попрошу вас самым внимательным образом ознакомиться с тем, что о роли контекста в изучении чужого языка пишет не кто иной, как наш с вами, мой любезный собеседник, любимый писатель Плутарх в своих «Сравнительных жизнеописаниях», приступая к жизни и деяниям не менее любимого нами Демосфена:

«…Государственные дела и ученики, приходившие ко мне заниматься философией, не оставляли мне досуга, чтобы упражняться в языке римлян, и потому слишком поздно, уже на склоне лет, я начал читать римские книги. И – удивительное дело, но это правда – со мною случилось вот что: не столько из слов приходилось мне узнавать их содержание, сколько, наоборот, по содержанию, о котором так или иначе я имел уже некоторое представление, улавливать значение самих слов.»

Вот таким образом. Как видите, роль контекста в изучении языков и особенно в расширении словарного запаса путем контекстуальной догадки не является моим недавним открытием. Как вы, конечно, заметили, Плутарх несколько удивляется своим наблюдениям, но это и понятно – «Сравнительные жизнеописания» были написаны без малого две тысячи лет назад, и, очевидно, Плутарх был первым, кто письменно изложил подобные соображения, и ему не на кого было ссылаться, в силу чего он имел полное право быть удивленным. Однако же то, что в области изучения языков казалось новым и достойным удивления двадцать веков назад, не должно особенно удивлять нас с вами сегодня – ведь худо-бедно, но за это время мы кое-что узнали и кое-чему научились, не правда ли, мой любезный собеседник?

Но оставим удивленного своим языковым открытием Плутарха и продолжим говорить о том, почему на определенном этапе вам необходимо читать исключительно произведения значительной длины.

Для проникновения в грамматическое поле автора.

Сказанное мной о повторяемости и предсказуемости словаря автора целиком и полностью можно отнести и к его грамматике в данном конкретном произведении. От начала произведения до его конца грамматические образцы, излюбленные автором, повторяются множество раз. Таким образом, литературное произведение можно считать гигантской иллюстрацией грамматики изучаемого языка – по крайней мере, значительных ее частей. В другом произведении этого же автора его грамматический набор – и, конечно, словарный – может быть в какой-то мере другим. Человек со временем меняется. Меняется то, как он мыслит, и, соответственно, меняется его язык. Поэтому произведения, написанные одним и тем же автором в разные периоды его жизни, могут быть написаны совершенно по-разному.

Почему я об этом говорю? Потому что практически всегда рассказы одного и того же автора, но разных периодов его жизни группируются вместе, в одной книге. В конце концов, по-другому и быть не может.

Когда вы начинаете читать такой сборник рассказов, у вас не создается целостного контекстуального поля. Рассказы отличаются по словарю, по грамматике, по ритму, по настроению, не говоря уже о различных реалиях в различных рассказах. Не успеваете вы войти в одно поле и почувствовать его, как оно заканчивается и начинается другое, потом третье, и так до конца книги.

Такой рваный ритм сбивает ваше языковое «дыхание» – бегуны знают, о чем я говорю – и значительно усложняет ваше продвижение вперед. Конечно, и такое чтение приносит пользу, но зачем же ставить на своем пути дополнительные препятствия, когда их при изучении иностранного языка и без того предостаточно?

Так что, мой любезный собеседник, по возможности избегайте чтения рассказов – парадоксально, но коротенькие рассказы читать значительно труднее, нежели повести и романы, состоящие из сотен страниц. К тому же есть и другие факторы, делающие чтение романов более предпочтительным, чем чтение рассказов. О них ниже.

Первичные писательские «сгущения».

Практически все писатели усложняют – «сгущают» – свою лексику и грамматику на первых страницах своих произведений. Пошарив половником по самым укромным уголкам суповой кастрюли, так сказать, они щедро вываливают пойманую гущу на первые несколько страниц. Делают ли они это намеренно, пытаясь показать нам свой необъятно широкий словарный запас, свою блестящую, «закрученную» грамматику и несравненную энциклопедическую эрудицию, или же здесь проявляются какие-то другие подсознательные мотивы и стремления, но факт остается фактом – самые трудные для чтения и понимания страницы – первые.

Когда же нам наконец-то удается через эти страницы «продраться», то мы с удивлением и радостью замечаем, что наш матерый писателище повыдохся, «лес» стал значительно реже, и двигаться по нему нам стало гораздо легче. Чего нельзя, к сожалению, сказать о рассказах, поскольку там все страницы – первые. Рассказы практически полностью состоят из «гущи». Для неизбежного после плотных первых страниц «разжижения» языка не хватает пространства.

Конечно, такая конструкция рассказов не может быть поставлена в вину писателям, поскольку таков формат написания рассказов. Таковы правила их литературной игры. Рассказ должен быть коротким – на то он и рассказ. Да и вряд ли писатели думали (за исключением, может быть, Агаты Кристи), что по их произведениям мы с вами, мой любезный собеседник, будем изучать язык. Скорее всего, они даже и не подозревали, что пишут они не на совершенно обыденном для них, а именно на иностранном языке. Поэтому мы их великодушно простим.

Эффект психологической «птички».

Рассказ есть величина незначительная и психологически несерьезная. Когда мы с вами прочитали рассказ, то мы почти не ощущаем сладкого вкуса победы. Рассказ слишком легковесен для этого. То же самое происходит, когда мы прочитали и два, и три рассказа. И целую книгу рассказов. При сложении незначительных величин получается незначительная величина.

Математика, конечно, здесь совершенно ни при чем. Здесь слагаются психологические величины. Величина психологического эффекта от прочтения одного целостного произведения в двести страниц отнюдь не равна величине психологического эффекта от прочтения семидесяти рассказов по три страницы каждый.

После прочтения большого произведения – книги! – вы гладите себя по голове (вполне заслуженно, прошу заметить!), начинаете уважать себя и ставите себе увесистую психологическую «птичку» со знаком плюс.

Однако в случае, если вы прочитаете сотню-две мелких рассказов, равных или даже больших по общему объему «оптиченному» произведению, вы себе подобной «птички» никогда не поставите. Ваше подсознание будет твердить вам, что вы прочитали не более как мешок пустяков. А ведь значение любого положительного психологического подкрепления при изучении с трудом поддающегося приручению иностранного языка переоценить невозможно! Рассказ же, мой любезный собеседник, психологическому «оптичиванию» не поддается. Поверьте мне, вашему заслуженному «птицеводу»!

Правило для успешного чтения номер три:

категорическая минимизация пользования словарем.

Пользование словарем должно рассматриваться вами, мой любезный собеседник, как необходимое зло. Не хватайтесь за словарь по всякому поводу и без повода – это отвлекает вас от главного – чтения. Пользование словарем всегда нарушает вашу концентрацию на языке текста, заставляя вас выполнять чисто механические действия: взять словарь, открыть его на нужной странице, отыскать нужное вам слово, выбрать из списка приведенных значений подходящее вам в данном контексте. На одно слово вы вполне можете потратить несколько драгоценных минут. А ведь эти минуты можно было бы использовать с гораздо большей пользой – продолжать читать, например.

Вас, мой любезный собеседник, опять подмывает возмутиться! Не надо отрицать этого – я вас уже очень хорошо изучил. Вы, наверняка, хотите спросить меня сдавленным от волнения голосом, как же быть тогда со словом, значение которого вы так и не узнали.

А так ли уж необходимо вам знать, мой кипящий от возмущения собеседник, значение именно этого слова? Какая катастрофа произойдет, если вы это слово пропустите и спокойно продолжите чтение?

Но как же, как же?! Позвольте?! Ведь весь смысл чтения как раз в том, чтобы определить значение абсолютно всех слов в тексте, без каких бы то ни было исключений!!!

Не надо так громко кричать, мой любезный собеседник! У меня очень хороший слух – по крайней мере, когда я этого хочу. И откуда только у вас в голове такие… эээ… интересные представления, позвольте спросить? Не надо отвечать – мой вопрос был, конечно, чисто риторическим. Я очень хорошо знаю, что у вас в голове и откуда оно там. Много-много лет назад моя юная, еще покрытая золотыми кудрями голова была полна такими же забавными представлениями, и мне пришлось сломать об нее немало отбойных молотков (фигурально, впрочем, выражаясь), чтобы очистить ее от столь «ценных» залежей.

Итак, вернемся к моему вопросу: нужно ли вам знать значение вот именно этого конкретного слова? Давайте внимательно посмотрим на него.

«Полуэкт Кузьмич Фандорин прятался за … кустом».

Возможно, что это большой куст. Возможно, что это маленький куст (подобный пример есть, кстати, в книге одной венгерки-полиглота, которую я с большой пользой для себя прочитал много лет назад, когда я только начинал изучать иностранные языки). Имеет ли это жизненно важное значение для развития фабулы? Позволю себе ответить, что нет. Фабула также не пострадает никоим образом, если пропущенное слово означает «мокрый», «чайный», «баобабовый», «колючий», «подстриженный японским садовником» и вообще какой угодно. Таким образом, вы убили несколько минут, роясь в словаре для того, чтобы найти значение слова, совершенно ненужного для развития сюжета. Хотя дело тут даже не в убитых попусту минутах, а в том, что за это время сбивается ваша фокусировка на языке, которую весьма непросто первоначально установить и затем восстанавливать после подобных сбоев.

Возьмем другое предложение.

«Мистер Фэндоурин весь сжался как стальная пружина и … на подлого злодея. Они сплелись в тесный клубок и покатились вниз по заросшему баобабами склону».

Имеет ли значение, «прыгнул» ли мистер Фэндоурин, «бросился» ли он или «полетел пулей»? Это не имеет ровным счетом никакого значения. Из контекста ясно как день, что непонятое слово – это глагол, и не может означать ничего другого, как быстрое движение или даже просто движение. Зачем же впустую тратить время, роясь в словаре? Ведь Полуэкту Кузьмичу в это время так необходима ваша помощь! Так катитесь же вместе с ним вниз по склону, давая увесистые оплеухи злодею, а не ковыряйтесь в словаре в поисках совершенно ненужного вам в этот конкретный момент слова!

Или уже знакомый нам пример.

«Полуэкт Кузьмич выхватил из кармана … со взведенным курком».

Из широкого контекста мы уже знаем, что это ни бластер последней модели, работающий на спрессованных гравитонах, ни меч-кладенец, умыкнутый героем у Кощея или какого-нибудь Оби Ван Калдобина, джедая широкого профиля, а, очевидно, какой-то вид огнестрельного оружия, соответствующий эпохе и свободно помещающийся в кузьмичовом кармане. Так ли уж важно нам знать, револьвер ли это или полуавтоматический пистолет? Уверен, что подавляющее большинство читательниц – да и определенное количество читателей – «Фандорианы» не имеют ни малейшего представления, чем различаются эти два предмета, что не мешает им, впрочем, прекрасно ее – «Фандориану» – понимать (насколько это вообще возможно) и наслаждаться ею.

Отвлечемся теперь от нашей увлекательной «Фандорианы» на не менее любезную для нашего с вами сердца, мой начитанный собеседник, «Хариану», еще известную как «Поттериану».