Текст книги "Департамент налоговой полиции"

Автор книги: Николай Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

27

Соломатин, еще чуть ли не вчера возмущавшийся законами, по которым освободили террористов, теперь сам питал надежду попасть под один из пунктов, разрешающих во время следствия находиться на свободе.

Он ничуть не сомневался, что вся провокация против него – результат встречи с Иваном во время перехвата списков. А вот один Черевач действовал или совместо с Буслаевым – его уже, собственно, не интересовало. Захотелось другого – увидеть Ивана. Приехать к нему и посмотреть в глаза. И все! Приехать и посмотреть. Приехать и посмотреть. Свобода нужна только для этого.

Сокамерником оказался, видимо, такой же не причастный к событию, навешенному на него, и потому ничего не понимающий молоденький парнишка. Забившись в угол, он затравленно озирался по сторонам, вздрагивая при каждом звуке. Попытка Бориса вывести его из этого состояния успехом не увенчалась, да и что было лезть к другому, когда своего хватало через край.

Поэтому – уввдеть Черевача! Эта мысль застолбилась настолько, что мешала думать о собственной защите, выстраивать план действий. Важнее момента, чем тот, когда он посмотрит в глаза Ивану, не существовало. Хорошо, если бы это произошло еще и при Наде. И если Черевач хоть на йоту виновен в подстроенном убийстве, Борис почувствует это. И уже никогда не простит. Так что знать правду оказалось важнее, чем доказывать свою непричастность к свершившемуся.

Моржаретов, первым приехавший на Петровку, сразу же показал ему фоторобот Ивана:

– Кто это?

– Старый знакомый. – Борис отметил, что впервые не назвал Ивана другом даже в прошедшем времени. – Откуда он у вас?

– Составили твои подчиненные, которые ездили с тобой за списками.

Про то, что в этом человеке Вараха распознал и связника, полковник решил пока не говорить.

– Ты знаешь, где он живет и работает?

– Нет, – после недолгой паузы соврал Содоматин. Впрочем, тут же оправдал и успокоил себя: место работы Ивана ему в самом деле неизвестно, а от Нади он ушел, и даже та сама не знает, где обитает ее муж. Знать может только Людмила. Да что знать, скорее всего у нее как раз и обитает.

– Не знаю, – для большей убедительности повторил Борис. Отношения Людмилы и Ивана – это их дело, и он бы не хотел впутывать в него начальство. Тем более засвечивать во всем этом деле Людмилу – это в конечном счете не по-мужски, не по-офицерски. А то получается, что подставляешь женщину из чувства мести. За то, что отвергла. В своем треугольнике они и разбираться будут сами.

– Решением Директора ты временно, пока идет следствие, отстраняешься от выполнения служебных обязанностей, – сообщил новую, самую неприятную новость Моржаретов. Но счел необходимым добавить, уловив потухший взгляд капитана: – Никто не сомневается в провокации, но следствие есть следствие. Понимаешь?

– Понимаю, – рассудком, а не душой принял приказ руководства Соломатин.

– А еще лучше – подай рапорт на отпуск, несколько дней у тебя уже набежало. И не думай, что ты оставлен один на один с этой ситуацией. Все выяснится. Только веди себя теперь поосторожнее.

– Меня берут на поруки? Что это значит?

– Это значит, что мы верим тебе, – грубовато, чтобы сбить меланхолию капитана, ответил Моржаретов. – И давай помогай следствию, потому как надвигаются события всякие разные, а хорошие офицеры на дороге не валяются. Они почему-то сидят по камерам.

Сказал не для красного словца. Из ста тридцати семи всевозможных совещаний, запланированных в Москве на интересующие налоговую полицию срок и тему, после просева осталось десятка два. Их взяли под контроль и опеку, но на эти официальные форумы Моржаретов особо не надеялся. Поэтому совместно с контрразведчиками они не спускают глаз с тех сибиряков, которые собрались в столицу. Только они могли более или менее точно привести к порогу сделки. И здесь потребуются надежные офицеры…

Дал понять из-под своей «крыши» и «Зет», что в «Южном кресте» оживилась работа с документацией – верный признак подготовки встречи. Можно надеяться, что произойдет та самая сверка документов, которая так же редка, как пролет кометы Галлея, но которая тем не менее обязательно состоится. Подловить эту встречу, аккуратненько накрыть сбор, да не так, чтобы, как с «черным списком», пустить все в дым. Пусть даже и оранжевый.

А из портов поступали сообщения о заказе на новые нефтеналивные танкеры, из транспортной милиции – о движении эшелонов с нефтью. Кое-какую информацию удалось получить от западных коллег: тайные счета ищите где-нибудь на Кипре, Гибралтаре, в землях Голландии – там, где существуют безналоговые зоны, где не спрашивают, откуда появились на счету деньги. Главное, чтобы доллары вращались в их банках, давая стране возможность жить на проценты.

Мир крутился и выкручивался, как только мог, но лишь бы себе не в убыток. Лишь Россия напоминала доброго богатого дядюшку, у которого тем не менее шустрые родственнички хапают все что плохо лежит. И тут же за дешевый леденец загоняют чужим дядям. Не менее, кстати, богатым, но зато более хитрым.

Серафим Григорьевич снял с пояса пейджер – новое чудо техники размером с ладошку, появившееся совсем недавно для оперативных работников и офицеров физзащиты. Нажал тумблер, прочел на дисплее все сообщения, которые ему передало наружное наблюдение: Вараха доехал до дома, вошел в квартиру; Соломатин без приключений добрался до общежития, заперся в комнате.

На всякий случай, повторяя, прогнал на экране сообщения, словно пытаясь заглянуть под крайнюю строчку. Нет, затор. Пусто. А он на всякий случай дал номер пейджера врачу-майору, которая со второго сеанса разогнула его от радикулита. Звонка от нее, конечно, не было, да и откуда ему взяться, если он сам не может выкроить минуты и первым позвонить ей, хотя обещал сделать это сразу, как только придет на службу. Неделю идет. Еще раз заболеть, что ли, чтобы иметь повод возобновить знакомство?

Набрал номер Ермека:

– Чайку случайно нет?

– А если покрепче?

– Чай с лимоном, что ли? – угадал Моржаретов.

Беркимбаев как приказал себе еще в период горбачевской антиалкогольной кампании не пить – и с тех пор ни грамма ни по какому поводу. В этом плане Ермек – кремень. Может, потому уже и генерал. Это они с Глебычем себе приказов не отдают. Только другим. Хорошо хоть, что при таком отношении к делу еще полковниками стали.

Помявшись с номером телефона врачихи, от греха подальше пошел в генеральский закуток…

Как удалось выяснить впоследствии, именно в это же самое время Фея тянула Вараху к двери, требуя привычную вечернюю прогулку.

– Попозже, Фейка, попозже, – успокаивал ее Григорий. Сына, хотевшего выйти с ней, остановил тоже: – Чуть попозже выйдете.

Он только что под испуганные охи жены и недоверчивый скептицизм сына говорил о необходимости сменить маршруты и время выходов из квартиры, с работы и учебы. Вроде все ощутили эту вынужденную необходимость, и только одна собака не могла взять в толк, почему в условное время не распахнулась дверь и ей не махнули рукой – вперед!

Заскулив, закружила, показывая свое нетерпение, преданно поглядывая на каждого в отдельности. Принялась гавкать на железную дверь, словно специально для сегодняшней ситуации установленную месяц назад.

– Ох, ты моя хорошая! – первой сжалилась жена. – Пойдем мы с тобой на балкончике постоим, а потом и погуляем.

Оторвав собаку от двери, ушла на лоджию. Сын подошел к окну, пытаясь разглядеть в темноте собачатников.

– Пап, это что, так серьезно?

– Есть момент.

– Мы с Леной договорились в это время встретиться.

– Подождет немного.

Сын с сомнением пожал плечами. Не замечая, что повторяет Фейку, покружил по комнате. Григорий, чтобы не нервничать и не раздражаться, попытался читать газеты.

– И нам теперь всю жизнь так прятаться? – не скрывал своего недовольства сын.

– Нет, конечно. Но какое-то время поосторожничать придется. Пока наша служба собственной безопасности не поработает на профилактику.

– Я так жить не хочу, – твердо проговорил сын, вкладывая в свои слова особый смысл.

Буквально вчера они впервые за долгие месяцы нашли время и желание поговорить друг с другом, поделились планами о работе после института. Григорий усиленно рекламировал службу в налоговой полиции, и сын уже не отметал с ходу это предложение…

– Но это же не каждый день, – легонько отвел удар подполковник. Хотел даже сказать что-то насчет романтики, но вовремя прикусил язык: не очень-то вязалась сегодняшняя ситуация с романтическим настроем.

Покружили по комнате. Просмотрели газеты. Уставились – один во двор, другой – в стену. Поскуливала на лоджии Фея.

– Все. К чертовой матери! – решительно направился к двери сын. – Я не намерен жить в склепе.

Григорий успел перехватить его за руку, дернул на диван. А сам встал.

– Обижаться будешь потом. Ты что, не представляешь, какие нравы за окном?

– За окном – Лена. Что я ей стану объяснять? Мы месяц не разговаривали, и я сам, понимаешь, сам попросил ее выйти. Я еще ни разу не нарушал своего слова. И не нарушу. Тем более перед Леной.

Да, сын может гордиться, что всегда был хозяином своему слову. Но сегодня… сегодня жизнь дороже.

Прошла в ванную жена, взяла тряпку и вернулась обратно на лоджию, к виновато поскуливающей Фее. Сын демонстративно смел с дивана газеты, лег на него прямо в тапочках: вот такая же участь ждет и нас – ходить и подтирать друг за другом. И Вараха твердо, окончательно решил то, что подспудно рождалось в нем последнее время: все, завтра же он напишет рапорт на увольнение. Он бросает все связанное с понятием «служба» – хоть в органах, хоть в налоговой полиции. Он готов ответить за свершившееся, но уж после этого к нему никаких претензий. Ни от кого. Он стирает то, что прожито. Он признается себе, что многое прожито зря. Но еще есть время что-то подправить в своей судьбе. В первую очередь это…

Ничего не дал изменить, даже в мыслях, звонок.

Сын подхватился с дивана, бросился к двери. Это могла быть Лена. Плохо, позорно, что она сама вынуждена была, не дождавшись, подняться на их пятый этаж. Но все равно лучше, чем потом лопотать ей что-то насчет террористов.

Он рванул на себя железный пласт двери, и в тот же момент, оглушенный и сметенный раздавшимся взрывом, был отшвырнут из прихожей. Последней мыслью было, что взрыв прогремел снаружи, оттуда, где стояла Лена…

– Не-е-ет! – Первой пришла в себя жена, бросившись прямо в гарь и дым – к сыну. Из ушей и носа у того текла кровь, лицо было черным от копоти. – Не-ет! – продолжала она кричать, тормоша его.

Издалека, по каким-то необъяснимым признакам Вараха все же понял, что сын жив и только контужен. Наверное, нужно было броситься к нему, но он почему-то в щель между стеной и полусорванной с петель, искореженной дверью, принявшей на себя основной удар и спасшей сына, выскочил на лестничную площадку. Может быть, даже чтобы попытаться задержать преступника. И вот здесь уже окаменел сам.

Основной удар приняла на себя не дверь. Взрыв, оттолкнувшись от железа, вошел в Лену. Ее тело, буквально разорванное на куски, было отброшено к противоположной стороне площадки. Еще меньше осталось от Билла, отца Фейки: девушка скорее всего держала его на руках, и Вараха увидел только лапки, торчавшие из кровавого месива.

– «Скорую»! Милицию! – закричал теперь и он, сам не двигаясь с места.

К телефонам бросились соседи – Григорий сначала не понял, почему видит всех сразу в их собственных квартирах. Потом дошло, что их двери тоже сметены с петель взрывом.

28

Убедившись, что «наружка» – на официальном языке наружное наблюдение – снята, Борис через окно в туалете выпрыгнул из общежития и исчез в лесу.

Вот теперь он – на свободе. Теперь он ни от кого не зависит и никого не подводит. Сам за себя поручиться он может, поэтому все эти моржаретовские сопровождения и охранение только нервируют.

Нет, он не преуменьшает возможности киллеров – заточение в Петровку отрезвило похлеще огуречного рассола. Но он пока никого не трогает и не высчитывает. Для себя он самым важным определяет встречу с Иваном. Как написали бы высоким стилем поэты – его интересует нравственная сторона вопроса.

А вот что станет делать потом, он еще не решил. Может, как раз ничего и не будет, он не Рембо-одиночка, который мог позволить себе любые способы отмщения. Он на государственной службе, а здесь анархии давать волю не пристало. Но… но если вдруг вопрос встанет так, что придется выбирать между службой и честью, он, конечно, выберет последнее. И пусть в этом никто не сомневается. А Моржаретов, может, простит, что взял на свою голову заботы о таком подопечном.

На несколько минут Борис заехал в Малоярославец. Ларек уже был отстроен заново, блестел свежей краской и выставленными напоказ бутылками. О трагедии ничего не напоминало, более того – в зарешеченном окошке сидела молоденькая пигалица, охотно рассказавшая Борису случившееся:

– До меня работал парень, так его милиционер убил. Ой, нет, не милиционер, а какой-то там налоговый или инспектор, или полицай.

– Не полицай, а полицейский, – поправил Борис.

– Какая разница, когда уже убили! – махнула рукой деваха.

– А ты не боишься?

– А что бояться, если здесь бабки хорошие идут, – опять отмахнулась продавщица. – А убить и на улице могут. Авось второй раз сюда не полезут. Да и, говорят, поймали того полицая, который убил-то.

– Полицейского, – вновь поправил Борис и пошел на платформу.

Теперь хоть посмотрел на само место преступления. Выходит, к нему тянет не только преступника, но и того, кому это дело шьется. А вот теперь – к Ивану. У кого он сегодня ночует? У Людмилы или дома?

В электричке прошел сначала вперед, потом развернулся и вагона на три вернулся назад. Навстречу никто не попался – скорее всего никто за ним не следил, но, один раз ожегшись, он готов был теперь вспоминать все конспекты с занятий по конспирологии и следовать каждому пункту, каждому абзацу этой своеобразной науки.

На эскалаторах метро снова то бежал вниз, то останавливался, пропуская вперед спешивших следом. Вроде бы опять никого, кто бы стушевался, нарушив движение толпы. Прекрасна толпа, когда у нее один ритм. Значит, никто не следит.

Телефон Людмилы не отвечал, а у Нади был постоянно занят. И Соломатин наудачу решил ехать сразу на Кутузовский, домой к Ивану. А может, и не наудачу, а просто чтобы иметь возможность еще увидеть и Надю. Даже такой ценой: пусть Иван вновь вернулся домой, но в этом случае он увидит Надю. С ней он тоже попрощается. Прощайте, Черевачи. Удачи вам, если, конечно, получится.

Самая большая его глупость за последнее время – это именно звонок Наде. Или наоборот, не глупость? Все годы там, глубоко в сердце, жило ожидание этой встречи. И вот она произошла. Ну и что? Вспыхнула и сгорела спичка. Теперь хоть на север, хоть на юг. И ничего, кроме боли, не осталось. Хотя иначе, наверное, и быть не могло.

Или все-таки могло? Ведь почти реальностью стало то, что они оказались вместе. Что, если сама жизнь подсказывает не опускать руки, требуя как раз мужской решительности? Ведь прояви он ее в суворовском или даже в Рязани, еще неизвестно, с кем осталась бы Надя. А он воспринял ее увлеченность Черевачом как данность и милостиво отпустил от себя…

Вечер уже достаточно плотно опустился на Москву. Время в метро Борис посмотреть забыл, а может, и смотрел, но не оставил его себе для памяти. Поднялся ветерок, зашуршали, даже громче автомобильных шин, вороха листьев у обочины тротуара. Идти бы и идти по ним, отбрасывая ногами. И уйти – не просто из этого места, а еще и из этого времени. За очередной поворот. И посмотреть оттуда на то, что тебе предстоит прожить.

Но попалась на глаза телефонная будка, и он вновь полез за жетоном.

На этот раз телефон оказался занят у Людмилы, а у Нади долго не брали трубку. Оставить сына и уйти она не могла, и он дождался, когда Надя подойдет к телефону.

– Алло.

Иван! Он почти уверовал, что тот у Людмилы, но нет, чудеса и желания имеют слишком реальную и жизненную основу. Вернулся. Уже не вспоминалось, что совсем недавно он даже желал этого. Выходит, лукавил перед собой. Надеялся на обратное. А Иван вернулся…

– Алло, – настойчиво потребовал ответа Черевач.

Смелости ответить не хватило, легче оказалось повесить трубку. Нет, он не раздумал встречаться, он не позволит себе смалодушничать. Просто у Него теперь будет дополнительно несколько минут, чтобы собраться с мыслями.

Но и уже остановившись перед знакомой дверью, понял, что ничего нового не придумал. А вот силы и решительность растерял. Ну и что из того, что он посмотрит в глаза Черевачу? Что от этого изменится в его жизни и у Ивана? Если уж твердо решил идти, то нужно было ответить Ивану по телефону и предупредить, что подъедет. Это нужно было сделать ради того, чтобы отрезать путь назад. А теперь уговаривай себя, подталкивай к действию.

Обманывая самого себя, Борис опустошенно выдохнул из груди воздух и тут же решительно, резко, словно вынырнув мышкой при бдительной кошке, нажал звонок. Вот теперь все. Сделано. Назад не побежит, хотя лифт стоит и ждет. Ему посмотреть и уйти. И больше ничего. Только бы дверь открыл Иван, а не Надя.

Повезло. В тренировочном костюме – а это означало, что он не забежал случайно на минутку, а что он – дома, Черевач и предстал перед ним.

– Ты? – Удивление выразилось столь неподдельно, что Борис, не сдержавшись, даже усмехнулся: а что, уже списан со всех счетов и накладных? Нет уж, это тебе не лабуда.

– Я.

– Надя! – то ли за помощью, то ли, что совсем нереально, поделиться радостью, крикнул в глубину квартиры Иван. И Соломатину: – Заходи.

Не встречайся они до этого, можно было бы поверить в искренность Черевача. Или это у него от неожиданности? Нервное? Есть люди, которые от нервности срываются на крик, а есть, как видно, и те, что тают в любезностях. Психи.

Выглянула из кухни Надя. Лицо ее, настроенное на дружелюбие и улыбку, враз озадачилось, потускнело, погасло. Как все же неудобны незваные гости!..

– Заходи-заходи, – продолжал радоваться пока только один Иван. Психам – им что, им хоть в куклы играй, хоть войну развязывай. Победят все равно они. – А я как раз о тебе думал. Надя, собирай на стол.

– Не стоит, я только на минуту, – попытался вернуть все в исходное положение Борис: неожиданная атака Ивана дала ему психологическое преимущество, а этого-то больше всего и не хотелось.

– Никаких «на минуту», – категорически смял попытку Черевач. – Что мы, не люди, в конце-то концов. Что ж мы в горло-то друг другу…

Не дав снять обувь, он буквально затолкал Бориса в комнату. Там, опять же не давая сказать ни слова, метнулся на кухню, привел с собой жену. Из бара вытащил начатую бутылку коньяка, три рюмки. Быстро раздал их, наполнил и поднял свою для тоста:

– Я не знаю, зачем ты пришел. Не знаю, какие слова приготовил. Но лично я поднимаю этот тост за то доброе, что было между нами. А оно было. Я пью за нас троих.

Еще более изумленно, чем Борис, смотрела на мужа Надя. Его порыв был непонятен, совершенно не в его стиле, но ведь происходило, и происходило на ее глазах, в эту самую минуту. Откуда в нем это? Или он что-то задумал?

Иван первым опрокинул рюмку, оглядел остальных. И все-таки как много значат прожитые вместе годы! Уловила, поймала Надя ту единственную черту-просьбу в его глазах: помоги! Поддержи меня!

Ничего не зная из задуманного мужем, пошла за этой просьбой. Выпила едкую горечь – всю рюмку, целый глоток. И получилось, что теперь уже оба смотрели на замершего Бориса: как поведет себя он?

– Я пью за то доброе, что было между нами, – чтобы потом не было никакого подвоха, чтобы не мучиться угрызениями совести, если вдруг Черевачи засмеются и превратят все в фарс, повторил и уточнил тост Соломатин.

Не засмеялись, не съехидничали – вздохнули с облегчением. Повеяло чем-то далеким, юношеским – оттуда, когда были вот так же свободны и дружелюбны. Конечно, это самообман, уже через мгновение все вспомнят, как далеко и безвозвратно ушла молодость. Да хотя бы тот же Витюшка напомнит: с того времени появился я, не названный, правда, нужным именем…

– Познакомься, сын, – притянул его, выглянувшего наконец из своей комнаты, Иван. – Это дядя Борис, мы с ним вместе учились в суворовском училище. А наша мама пыталась научить нас химии.

Напоминание про химию – это вообще запредельное время, потому что Надя, похоже, уже и забыла свою недолгую работу лаборанткой. И точно: махнула рукой – не открещиваясь, но и не вздыхая по этому поводу.

Борис приметил и другое: они все трое говорят о прошлом и готовы остаться в нем как можно дольше, только бы не возвращаться к сегодняшнему кругу проблем. Может, и в самом деле не стоит? Зачем терзать настоящее? Иван, конечно, что-то знает про убийство киоскера, он каким-то краем коснулся его. Хотя скорее всего лишь чуть-чуть. Настолько чуть-чуть, что считает возможным откупиться от всего рюмкой коньяка и совместным возвращением в прошлое. Он же язвил в «Орионе», что пора бы за встречу и выпить. Вот и выпили. А Надя…

На Надю Борис старался не смотреть. Он чувствовал каждое ее движение, словно через усилитель ощущал ее напряжение – а с чем пришел все-таки он, Борис Соломатин?

В самом деле, а с чем он пришел? С еще не прошедшими синяками? Что на душе у него к этим людям, делающим неуверенные и осторожные попытки все же сохранить семью? И только ли они невольно поломали ему жизнь, обидели своим уходом от него?

Любовный треугольник – это изначально чья-то горечь впереди. Почему он думает, что эту чашу должен был испить Иван?

Понимание этой простой истины – детской задачки в одно действие – принесло некоторое облегчение. И даже пусть Иван из-за виноватости своей за его арест пошел на мировую, пусть этим самым жестом он убивает и второго зайца – мирится с Надей. Но лучше так, чем когда они все трое враждуют друг с другом.

– Вы поговорите одни? – первой не выдержала возникшей паузы Надя.

Не дождавшись ответа, прижала сына и увела из комнаты. Иван запоздало покачал головой: да, поговорим одни. Посмотрел на оставшийся коньяк, но прикрываться им и дальше раздумал. Сказал без всяких экивоков и обставлений:

– Я знаю, кто обеспечил тебе тюрьму.

Борис почти не сомневался в этом, но само по себе признание Ивана заставило его сдержанно-облегченно вздохнуть: из той безвыходной ситуации, в которой он оказался, уже сам скоро начнешь верить в свое преступление. Но Иван решился. Сам. И радость при встрече скорее всего была не наиграна: он в самом деле хотел произнести это признание.

– Я знаю, кто, – повторил он. – Но у меня никаких доказательств. Да, никаких, – уточнил через мгновение.

Вопрос «кто?», конечно же, вертелся на языке у Бориса, и Черевач, может быть, ждал именно его. Но Соломатин сдержался, не стал помогать хозяину квартиры: решился говорить – пусть говорит то, что считает нужным.

Тот, не дождавшись, что ему помогут вести этот тяжелый разговор, обидчиво откинулся на спинку кресла. Но Борис, уловивший обиду Ивана и признавший свою неправоту, отметил более важное: а ведь права Надя – иждивенец он, Иван Черевач. Он всегда ждет. И ведь выжидает. По крайней мере с Надей получилось. Но он к нему пришел не за подачкой. Захочет – пусть говорит, нет – значит, нет.

Захотел. Пересилил себя. И отчеканил:

– Не далее как завтра вечером я их, оставшихся в живых, сдам в милицию. Если у тебя есть свой выход на уголовный розыск, пусть покрутят.

– Что значит – оставшихся в живых?

Вопрос-забота понравился Ивану, он сразу расслабился, потянулся к бутылке.

– Это если вдруг поднимется стрельба. Но уверен, что все будет чисто. Настолько чисто, что твой «крестник» Буслаев, – назвал наконец он основного исполнителя, – не успеет моргнуть и глазом.

– Тебе-то что от этого? – спросил и тут же пожалел о сказанном Соломатин.

Рука Ивана дрогнула как раз над его рюмкой. Черевач отставил неразлитую бутылку, резко встал и заходил по комнате. Остановился над гостем.

– Ты думаешь, что все оставившие армию и перешедшие в коммерческие структуры – сволочи? Что они – подонки, не способные более ни на что, кроме как лизать зад своим хозяевам? И только ты – чистый и благородный?

Выпалив эту тираду, вновь пробежался по кругу. Разволновалось, выплеснулось все, о чем думал последнее время, что сравнивал и сопоставлял. Никто не видел его душевных переживаний, для всех он оставался просто уволенным из армии капитаном, подрабатывающим в охране. Так делают десятки, сотни, тысячи офицеров. Но ведь не истуканы же они, им есть что вспоминать и с чем сравнивать…

– Если ты так думаешь, я бы посоветовал тебе уйти из налоговой полиции. Потому что ты не можешь там работать. Не имеешь права. Нельзя работать с чувством презрения к тем, с кем вынужден общаться. Иначе ты загубишь столько людей, не по своей воле оказавшихся за бортом, что этого хватит, чтобы потом всю жизнь маяться.

Теперь привстал со своего места Борис. Интересно, кто кому должен читать нотацию? Он что, пришел сюда, чтобы выслушивать предсказания о своем попадании в ад? Заглянула даже Надя, взволнованная возбужденным голосом мужа.

– Да, вы оба можете меня презирать, – все более распаляясь, крикнул уже для обоих Черевач. – Можете послать меня ко всем чертям и будете правы.

– Ваня! – бросилась к нему Надя, демонстративно не замечая Бориса, предлагая ему уйти, чтобы не распалять больше мужа и не рвать то еще нежное, только наживленное между ними, но не укрепленное петлями.

– Нет, я договорю.

– Не надо, – как бы извиняясь, попросил и Борис. И за что Господь наградил человека гордостью? И нет большего порока в людях и большего разрушителя их судеб, чем гордыня. Вроде разные вещи, но сколь тонка, неуловима меж ними грань… – Дайте лучше я скажу. – Он сам доразлил спиртное.

Торопясь заполнить короткую паузу между искрами, сам дотянулся своей рюмкой до остальных.

– Наверное, будет неправдой, если я начну сейчас говорить, будто не люблю Надю. – Он не посмотрел в ее сторону, но почувствовал ее напряжение. – Но никто не упрекнет меня и в том, что я каким-то образом, в обход тебя, – указал он на Ивана, согласно кивнувшего головой, – в обход нашей дружбы домогался Нади. Так?

– Так, – подтвердил Черевач. Он вертел рюмку в пальцах, задумчиво глядя в пол. Надя стояла почти за спиной, но и на этот раз Борис не осмелился повернуться к ней.

– И так будет всегда, пока вы будете вместе, – проговорил спасительную для Нади фразу Борис.

Она ждала, наверняка ждала чего-то подобного, чтобы объяснить, оправдать свои встречи с Борисом. И сейчас он расставил все точки над «i». Даже больше – невидимо укрепил те нити, что вновь связали ее и Ивана: «…пока вы будете вместе».

– Кто знает, сколько той жизни нам осталось, – не то что по-стариковски мудро, а просто уже оттуда, из будущей тюремной камеры, вырвалось у него. – И лично мне хочется, чтобы мы не стеснялись смотреть в глаза друг другу.

Поднял голову Иван. Вышла наконец из-за спины Надя. Встретились три взгляда. Сошлись три наполненные рюмки. Неужели нужно было одному из них сесть в камеру, чтобы собраться воедино? И, может быть, в самом деле не нужно искать высоких материй там, где их нет? Не лучше ли довериться взгляду и порыву души?

– Надюш, у нас все-таки есть чего пожевать?

Надя, держась за обожженное коньяком горло, молча побежала на кухню. Но скорее всего не за едой послал жену Иван, а чтобы остаться им одним.

– Ты завтра свободен?

– Если не заберут, – пожал плечами Борис. Его свобода не надежнее огонька спички в грозу.

– Ясно. Что тебе предъявляют, на какой стадии следствие – дай мне картину.

Все же с сомнением – а нужно ли это? – Борис рассказал о происшедшем. Иван поинтересовался из любезности, чтобы загладить свою вспышку гнева, поэтому Соломатин остановил и его, остановился и сам:

– Слушай, а может, не стоит никуда влезать? Я ведь чего пришел? Хотел узнать, причастен ли ты каким-то боком к моему аресту или нет.

– Причастен, – неожиданно согласился Черевач. – Хотя и в самом деле лишь малым краешком. Но тем не менее наводка была моя. – Он рассказал, как выспрашивал Буслаев о нем и с какими подробностями он выполнил его просьбу.

Было видно, с каким трудом дался ему рассказ, но он договорил до конца.

– Ну, а утром… утром кое-какие детали вновь напомнили о тебе. – Про часы Иван все же не решился сказать и, хотя Борис напрягся, ожидая что-то услышать про них, ушел от темы. – Так что я не сомневаюсь, что это их рук дело. И хочу, чтобы завтра ты опознал своих друзей по электричке. Сможешь?

– Наверное, да. Только вот способ, каким ты собираешься это делать, меня смущает. Ведь камер на Петровке еще достаточно много.

– Вот что-что, а законы я все же старался никогда не нарушать. И в камере мне делать нечего. Зато есть способ хоть на время, но засадить туда твоих доброжелателей. И здесь важно, чтобы следователи, заполучив их, пощупали на предмет убийства ларечника.

– Но что все-таки ты задумал?

Ответить Иван не успел или не захотел – пригласила к столу Надя. Иван, заканчивая разговор, назначил встречу:

– Встречаемся завтра… – Он прикинул, где им лучше встретиться, и вдруг улыбнулся: – Встречаемся на нашем месте. Не забыл?