Текст книги "Елизавета Петровна"
Автор книги: Николай Гейнце
Соавторы: Евгений Маурин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 55 страниц)
МАРКИЗ ДЕ СУВРЭ
В соседней комнате скрипнула дверь и послышались чьи-то лёгкие, бодрые шаги; вслед за этим дверь королевской комнаты приоткрылась, и в щель просунулась белокурая кудрявая голова с белым, нежным лицом, глубокими, большими, умными глазами и изящным аристократическим носом.
– Государь! – весело заговорил вошедший. – Это я, маркиз де Суврэ! Вашему величеству благоугодно было приказать мне немедленно явиться по возвращении из путешествия, чтобы доложить о результатах! Я только что вернулся из Пармы, и вот плоды моих поисков. Разрешите ли, ваше величество, всеподданнейше преподнести их?
– А, это ты, маркиз, – лениво ответил Людовик, не поднимая головы. – Войди!
Маркиз де Суврэ был сверстником короля и товарищем его по воспитанию. Король очень любил его общество, но совершенно не замечал его отсутствия: благодарность и стойкость привязанности вообще не входили в число добродетелей Капетингов. Зато сам маркиз действительно любил короля преданно, нежно, бескорыстно до трогательности. Только, как умный человек, понимавший, что избыток преданности, слишком явно выказываемый, порождает зависть, интриги и подкопы, Суврэ никогда не подчёркивал в присутствии третьих лиц своей исключительной любви к Людовику. Он так умело отходил в тень, что только один проницательный и хитрый Флери, недолюбливавший Суврэ и взаимно не любимый им, разгадывал степень значительности и влияния маркиза на короля. Для всех остальных Суврэ был совершенно безобидным весельчаком, полушутом, забавником, чудаком, любившим говорить изречениями, пословицами да стихами.
Действительно, Суврэ усвоил себе манеру высказывать свои мысли чужими словами. Отличаясь колоссальной памятью и будучи человеком необыкновенно образованным и начитанным, Суврэ знал наизусть всех классиков французской поэзии и так и сыпал стихами, почти всегда замечательно остроумно применяемыми. Это стало его второй натурой и, даже оставаясь наедине с королём, когда не к чему было надевать свою личину, Суврэ не мог отделаться от усвоенной привычки.
Пользуясь разрешением короля, Суврэ окончательно распахнул дверь, взял из рук лакея бархатную подушку, на которой лежал какой-то беленький комочек, и направился с ним к кушетке. Тут он опустился на колени и, протягивая к королю подушку с комочком, оказавшимся очаровательной крошечной собачкой, сказал:
– Вот, ваше величество, собачка, которую так хотела иметь прелестная графиня де Майльи! Могу поручиться, что это – самый крошечный экземпляр из всего собачьего семейства. Но чего мне стоило достать его!..
Людовик лениво погладил собачонку по мягкой, пушистой шерсти и вяло улыбнулся, когда она принялась жадно сосать его мизинец.
– Что это за порода? – спросил он.
– Не знаю, ваше величество, потому что родители этого пёсика были вывезены каким-то английским капитаном из далёкой заморской страны. Тем не менее этот пёсик может с гордостью воскликнуть: «Moi, fils inconnu – d'un si glorieux pere!»,[13]13
«Я, неизвестный сын славного отца» («Федра», трагедия Расина).
[Закрыть] Ведь папаша этого маленького комочка спас от неминуемой смерти герцогиню Пармскую, выбив из её рук стакан с отравленным питьём. Он тут же пал жертвой своего инстинкта: несколько капель жидкости попало на мордочку пёсика, и он испустил свою собачью душу в ужасных конвульсиях. Благодарная герцогиня приказала набальзамировать его труп. Обо всём этом я узнал в Тоскане, где мне рассказали, кроме того, что герой оставил после себя двух малолетних наследников и что миниатюрнее этой собачьей семьи нет во всей Европе. Тогда я немедленно ринулся в Парму. Увы! Герцогиня и слушать не хотела о том, чтобы расстаться с сыном своего спасителя. Благословив свою судьбу за то, что я проживал в Парме инкогнито, я подкупил придворного лакея, и вот – «C'etait pendant l'horreur d'une profonde nuit»[14]14
«Это было среди ужасов глубокой ночи» («Аталия», трагедия Расина).
[Закрыть] – пёс был выкраден, и я понёсся с драгоценной добычей обратно во Францию, чтобы сложить её у ног моего короля!
– Благодарю тебя, Суврэ, – ласково сказал Людовик. – Я всегда знал, что ты – мой лучший друг! Положи где-нибудь собачку и скажи потом Корбелэну, чтобы он присмотрел за ней, пока я не преподнесу её графине. А в знак моей дружбы и благодарности возьми вот это, – король снял с пальца и кинул маркизу массивное золотое кольцо, изображавшее дракона, который в бессильной ярости закусил свой хвост и как бы изрыгал пламя крупными рубинами глаз.
Суврэ подхватил кольцо на лету, пламенно прижал его к губам и с восторжённым пафосом воскликнул:-
Людовик грустно посмотрел на маркиза.
– Как я завидую тебе, Суврэ, – сказал он, и в его голосе прозвучали скорбные, надтреснутые ноты. – Ты всегда так весел, так жизнерадостен! Всякий пустяк радует тебя, словно рёбенка. Да и случись у тебя какое-нибудь горе, так тебе есть к кому прибегнуть, потому что я, твой царственный друг, всегда готов прийти к тебе на помощь. А я? Я, король великой страны, беднее и беспомощнее любого из своих подданных! Великая скорбь, гнетущая тоска гложут моё сердце. Жизнь кажется мне гробом, завёрнутым в ряд блестящих, богатых покровов. Не зная, что таится за этими покровами, я беззаботной рукой срывал их один за другим и вот увидал, что внешность – тлен и мишура, что всё – гниль и прах… И к кому прибегну я в своём горе, кто утешит меня? Над королём только Бог! Что же, так пусть он призовёт меня к себе…
– О мой король! – с непритворным отчаяньем воскликнул Суврэ, кидаясь на колени перед кушеткой и простирая к королю обе руки. – Разве это возможно? О, нет, нет! Это – случайное настроение… Боже мой, чего бы я не сделал, чтобы рассеять вашу тоску! Но я верю, это пройдёт! Бог не допустит!
– Я знаю, что ты любишь меня, – сказал Людовик, ласково положив руку на голову маркиза. – Знаю и то, что ты отдал бы жизнь за одну минуту моей радости…
– О, с восторгом!
– Но и любовь бывает бессильной там, где неизбежность захватывает душу своими железными тисками. Оглянись вместе со мной на мою жизнь. Что я имею, чего мне ждать, на что я могу рассчитывать?
– Ваше величество! Вы забыли Францию, нашу прекрасную, великую Францию. Как счастлива была бы она, если бы ваше величество собственноручно взялись за кормило власти и направили страну к новому блеску и славе!
– Э, милый мой! Франция отлично обходится и без меня! Да и молод я слишком, чтобы оспаривать это кормило у опытных рук кардинала Флери…
– Нет, возлюбленный король мой, что касается молодости, то недаром поэт говорит:
Что же касается до «опытности» первого министра вашего величества, то…
– Полно, Суврэ, ты просто не любишь кардинала!
– Но при чём же здесь моя любовь или нелюбовь, государь? «J'appelle un chat un chat et Rollet un fripon!»[17]17
«Я называю кошку – кошкой, а Роллэ – мошенником!», то есть я называю вещи своими именами. (Строка из сатиры Буало. Роллэ был прокурором XVII столетия, известным своей скупостью и продажностью.)
[Закрыть]
– Оставим это, Суврэ!
– Хорошо, ваше величество, пусть не настало ещё время великому королю теснее сойтись с великой страной! Но разве как человек мой король не может быть счастлив?
– Где же счастье в этой мишуре, Суврэ?
– Ваше величество, посмотрите туда, в парк! Что шепчут деревья, тянущиеся к нам своими осыпанными юной зеленью ветвями? О чём мечтают стыдливые венчики весенних цветков? О чём чирикают птички, весело собирающие прутики и пушок? Какие грёзы навевают нам нежные лучи задумчивой луны? И какое великое, издавна священное слово звучит призывом в ночном гимне певца соловья? Любовь – вот то, чем одухотворён весь весенний трепет пробуждающейся природы! Любовь – вот то, что может наполнить всю жизнь без остатка!
– Любовь! – король повторил это слово с оттенком грустного презрения. – Когда я был ещё мальчуганом, Суврэ, мне тоже казалось, что любовь – самый прекрасный, таинственный, заманчивый дар жизни. Если бы не моя робость, то я, казалось, обнял бы всех тех изящных, обольстительных красавиц, которые воздушным роем витали при дворе регента, я зацеловал бы всех их до смерти… Боже мой! Сколько бессонных ночей провёл я, проклиная свою застенчивость!..
И вот, как сейчас помню, меня обвенчали с дочерью сверженного польского короля. Я обратил на Марию всю свою страсть, я сосредоточил на ней одной все свои грёзы, в ней я целовал всех женщин, которых до того целовал мысленно. Но королева отвечала на мою любовь только покорностью, только одним сухим подчинением своей обязанности. Настал момент, когда она стала уклоняться даже и от этого. И вот, когда я сблизился с де Майльи… Я очень любил её, да, если хочешь, люблю и теперь. Она верна, преданна, бескорыстна, весела. Но она очень уж ограниченна, уж очень заземлена. С ней можно забыться только в животных восторгах, но не умчишься ввысь, не унесёшься к горным высотам. Я стал скучать с ней… В попытках развлечься я снизошёл до многих других женщин. Каждый раз это было только мимолётным эпизодом, и каждый раз в душе оставался налёт горечи. Теперь эта горечь переполнила душу и задавила её своим невыносимым гнётом… Суврэ! Ты, он, другой, третий, любой из моих подданных можете быть счастливы в любви, но я – нет! Ведь я – король! Меня не любят – мне подчиняются. Я могу быть красивым, как Адонис, могу быть уродливым, как Вулкан. Могу быть сильным, как Геркулес, или расслабленным, как нищий Силоамской купели – всё равно, женщины будут одинаково отдаваться мне, потому что я – король! Но, отдаваясь мне, они в то же время немедленно требуют уплаты по счёту своей нежности. Ведь я – король, можно ли любить меня даром? А! Ты опустил голову, Суврэ, ты задумался? Ты сам видишь теперь, что я прав и что мне нет счастья ни в чём!
– Нет, государь, вы не так объяснили причину моей задумчивости! Я поник головой в сознании того, что мы, то есть все те, которых ваше величество почтили высоким саном своих друзей, не исполнили в полной мере обязанностей дружбы. Как? Наш возлюбленный король задыхается в лабиринте жизни – и никто из нас не подскажет ему выхода!
– Но разве есть выход, Суврэ?
– Да, конечно, есть, ваше величество! Вы страдаете от того, что вы всегда – слишком король? Но почему же в таком случае вашему величеству иногда не пожить жизнью простого буржуа? Вы мучаетесь тем, что вас любят только ради вашего сана, что придворные дамы слишком испорчены для бескорыстной любви? Но почему же в таком случае не попытаться обратить свои взоры на другие слои общества?
Король приподнялся, его глаза оживились и засверкали.
– Объяснись, Суврэ! Ты говоришь загадками! – сказал он.
– Ваше величество, я тоже страдаю от неудовлетворённой любви, я тоже по временам жестоко кляну безжалостного божка Амура. И вот, когда я возвращался сюда из Пармы, на одной из остановок я увидел, как на лужайке перед моими окнами крестьянские парни и девки танцевали бранль.[18]18
Бранль – старинный хороводный танец с пением.
[Закрыть] Взявшись за руки, они весело кружились, напевая:
Я задумчиво смотрел на одну из них и любовался её красотой, грацией, стройностью. Я думал, как счастлив должен быть её возлюбленный; ведь действительно наши дамы «высшего круга – ничто рядом с нею». И уж наверное она не станет мучить его так, как красавица нашего круга мучает несчастного, рискнувшего полюбить её. Вот один из парней воспользовался удобным моментом и расцеловал свою даму. Она смеялась, отбивалась, но – Боже мой! – сколько чистосердечности было в её смехе! И я думал: вот бы хорошо поселиться в такой деревушке под видом простого человека, полюбить и быть любимым простушкой Сильвией!..
Король перебил его весёлым смехом:
– Нет, ты – ужасный чудак, Суврэ! Уж не собираешься ли ты посоветовать мне отказаться от короны и поселиться в деревне, чтобы гоняться там за провинциальными красотками в красных корсажах и белых юбках?
– Боже упаси меня от этого, государь! Зачем отказываться от великого ради малого, когда можно совместить и то, и другое?
– Но как же?
– Известно ли вам, государь, что теперь благодаря изобретению какого-то учёного монаха театральный зал Пале-Рояля по желанию легко превращают в бальный? Этим пользуются, чтобы устраивать там публичные балы и маскарады. Ведь теперь карнавал, государь! На эти балы собирается весь цвет женского населения Парижа. Модисточки, гризетки, лавочницы, дочери купцов и чиновников, даже маркизы и графини инкогнито, – все спешат туда, чтобы широко использовать царящую там свободу нравов. Маски свободно заговаривают друг с другом, нет ни рангов, ни чинов, ни титулов; только один божок Амур всесильно царит там, и хотя ему приходится брать с собою удесятерённый запас стрел, но ни одна из них не остаётся у него не использованной. Весна празднует там свой праздничный пир. Всё, что молодо, красиво, что хочет любить и быть любимым, соединяется в общем жертвоприношении на алтаре богине Венере. Там «chaque chacum trouve sa chacune!»[20]20
«Каждый всякий обретает свою всякую!»
[Закрыть]
– И ты думаешь…
– И я думаю, что если сегодня вечером там появятся два молодых человека в полумасках, то никому и в голову не придёт, что под одной из них скрывается его величество король Франции, а под другой – его верный раб, маркиз де Суврэ. Таким образом, если какая-нибудь красотка, обратившая на себя внимание его величества, выкажет склонность увенчать зажжённое ею пламя, то ваше величество сможет быть спокойным, что её толкнёт на это не блеск королевского венца, а личное обаяние вашего величества!
Людовик вскочил с кушетки и со сверкающим радостью взором крикнул маркизу:
– Суврэ! Ты незаменим! Ты – мой истинный друг! Надо быть тобой, чтобы придумать такую прелесть! – Король даже захлопал в ладоши от восторга. – Нет, ты подумай сам, как это будет чудесно! Провести часок-другой инкогнито, быть самым заурядным участником общего веселья, пленить какую-нибудь красоточку, которая подарит свою любовь, как она думает, купчику или мелкому дворянину, а затем широко раскроет глаза, когда узнает, кто её милый! Какая поэма восторгов, самых разнообразных, тонких ощущений открывается тут! Суврэ! Ты – гений! Можешь поцеловать мою руку!
Суврэ благоговейно приник к руке Людовика и сказал:
– Я счастлив, государь, что моя бесконечная любовь и преданность вашему величеству подсказали мне удачную мысль. Ведь у всех придворных сердце кровью истекает при виде страданий возлюбленного короля!
– Бедная де Майльи! – с участием сказал король. – Воображаю, как она исстрадалась в это время! Сколько времени уже мы не виделись! Вот что, Суврэ, ступай к ней сейчас, поднеси ей привезённую тобой собачку и передай, что я через несколько минут буду у неё. А оттуда мы с тобой отправимся в Париж!
– Слушаю и иду, государь, – ответил Суврэ.
Взяв собаку, он почтительно попятился к двери.
IIIУ ДЕ МАЙЛЬИ
Суврэ застал графиню де Майльи в полном упадке духа. Эта рослая, полная, страстная брюнетка искренне, бескорыстно любила короля, и отчуждение, которому она подвергалась в период долгой тоски Людовика, приводило её в совершеннейшее отчаяние. Она не могла понять, что значит эта внезапная холодность. До самого последнего дня Луиза была всё так же нежна, так же покорна, с той же преданностью шла навстречу малейшим желаниям своего царственного возлюбленного, как и раньше, и вдруг эта непонятная холодность! Графиня наводила справки, будучи уверена, что тут замешалась какая-то новая серьёзная привязанность. И прежде бывало не в редкость, что Людовик на краткий миг увлекался кем-нибудь из придворных дам, и тогда два-три дня Луиза де Майльи бывала в забвении. Но мимолётное увлечение быстро проходило, и Людовик с удвоенной нежностью возвращался к своей единственной доселе истинной любви.
Не то было теперь. К своему удивлению, графиня каждый раз получала всё тот же ответ, что его величество не выходит из апартаментов, что никто из дам ни явно, ни тайно не проходил туда, что он отменил на это время все и малые и большие приёмы и что даже его ближайшие друзья не решаются нарушить уединение заскучавшего короля. Тут уж графиня ровно ничего не могла понять. Король даже не предпочёл её другой, а просто бросил, как бросают надоевшее жабо или воротник. А ведь она так любила его!
И несчастная проводила дни и ночи в бесконечных слезах. Напрасно её сестра, молоденькая, только что вышедшая из монастырской школы Полина де Нейль, старалась развлечь и утешить её: Луиза ничего не слушала и только плакала, плакала и плакала.
Суврэ застал трогательную картину: старшая сестра лежала с распущенными волосами на кушетке в будуаре, а младшая меняла ей компрессы на голове.
Но, увидев вошедшего маркиза и узнав от него, что король шлёт ей собачку и приказал предупредить о своём приходе, Луиза сейчас же вскочила с кушетки и сорвала с головы повязку. Слёзы сразу высохли на её засверкавших восторгом глазах, а бледные щёки заалели ярким румянцем.
– Суврэ! – вскрикнула она. – Я зацеловала бы вас до смерти от радости, если бы у меня была хоть минута времени. Но его величество сейчас будет здесь, и мне надо привести себя в порядок. Ступайте же в гостиную, дети мои, и подождите меня там! Ах, Суврэ, Суврэ! Сколько радости принесли вы мне. Такая очаровательная собачка! Где вы достали её? Ну да вы мне потом всё расскажете. Идите, идите! И его величество сейчас будет здесь? Уж не сплю ли я? Вы – прелесть, маркиз! Но ступайте же поскорее! Полина! – обратилась она к сестре своим низким, грубоватым голосом, – да уведи же ты его, Бога ради! Скажи ему, что тебе нужно передать ему кое-что от Жанны, и он с радостью побежит за тобой куда угодно!
Она со смехом вытолкала молодых людей из будуара.
– Вы только сегодня приехали, Анри? – спросила молодая девушка, усаживая маркиза в кресло около причудливого столика из чёрного дерева, инкрустированного перламутром и цветным деревом.
Они были дружны с детства и потому называли друг друга просто Анри и Полетт.
– Да, Полетт, я только из Пармы, куда ездил доставать собачку для вашей сестры.
– Значит, вы ещё не видели Жанны?
– Нет! А что? Разве вы действительно желаете что-нибудь передать мне?
– Нет, Анри, Луиза просто пошутила.
– Жестокая шутка! Ну да счастливые люди всегда жестоки; когда они сами счастливы, они смеются над несчастьем других. Да и я-то хорош! Мог вообразить себе, что у бездушной, холодной, высокомерной Жанны Очкасовой найдётся хоть словечко для меня!
– Полно, Анри, как вам не стыдно! Вы несправедливы к ней! Вы же знаете, что Жанна не бездушна и не высокомерна. Она просто глубоко несчастна. Ведь вы же знакомы с трагической историей её прошлого!
– Вот именно, – взволнованно подхватил маркиз, – именно потому, что я знаю, насколько она несчастна, я и называю её бездушной. Я понимаю, когда счастливые могут быть жестокими, но чтобы несчастный мог так мучить… И если бы она ещё любила кого-нибудь, я мог бы понять и отстранился бы. Но она никого не любит, кроме самой себя и своей мести!
– Нет, она не любит никого, кроме вас, Анри!
– Меня? – маркиз горько рассмеялся. – Милая моя девочка, вы, очевидно, не знаете, что такое любовь, или имеете о ней превратное понятие!
– Я уже не раз говорила вам, Анри, что Жанна не считает себя вправе отдаваться личному счастью, пока не исполнено то, что она считает долгом перед честью своего рода и перед своей родиной! Мало того, как бы она ни любила человека, но раз этот человек не идёт рука об руку с ней в её жизненных целях, она не может соединить свою судьбу с его судьбой. Жанна не похожа на большинство женщин. В ней бездна мягкости, нежности, сердечности, но там, где дело касается её алтаря, она твёрже металла… Вы упрекаете Жанну в жестокости, но и она может упрекнуть вас в недостатке любви… Разве любовь заключается в одних словах и простых уверениях? Вы знаете цель её жизни. Что же вы сделали для того, чтобы помочь ей приблизиться к этой цели?
– Но что же я могу сделать?
– Многое, Анри. Например, согласиться на мою давнишнюю просьбу!
– Полетт, Полетт! Как вы можете требовать от меня, чтобы я…
– Милый мой, не повторяйте в тысячный раз старых фраз, а лучше лишний раз вдумайтесь в мои доводы. Не говорили ли вы сами, что Луиза – неподходящий человек для короля, что она не способна вести его к высоким целям? Не говорили ли вы, что Франция гибнет из-за того, что король отстраняется от правления, а Флери в иностранной политике возмутительно игнорирует наши интересы? Не говорили ли вы, что удивляетесь моей твёрдости, патриотизму, широте моих взглядов? Так сопоставьте всё это и скажите, не совершаете ли вы из излишней щепетильности греха против Франции и своего короля? Да и чего я в сущности прошу у вас! Пустяка, самой маленькой помощи!
– Но помилуйте, Полетт, король никогда не полюбит вас! Правда, вы умны, начитанны, имеете больше государственных способностей, чем любой наш министр, но… простите меня!.. Вы некрасивы, Полетт, а короля болезненно отталкивает недостаток красоты в женщине!
– На это я отвечу вам, друг мой, вот что. Во-первых, если я действительно так уж некрасива…
– Не для меня Полетт, не для меня, но…
– Без фраз и комплиментов, Анри, ведь я сама отдаю себе должную цену! Итак, раз я так некрасива, то ваша помощь окажется бесполезной, а следовательно, ваша щепетильность не пострадает. Вы уверены, что мне не удастся обратить на себя внимание короля? Отлично! Так чем же вы рискуете? Луизе вы не повредите, а во мне приобретёте надёжную союзницу! А во-вторых, скажу вам, Анри, что хоть вы и старше меня, но, должно быть, женщина всегда старше мужчины, потому что даже при всей своей неопытности я больше знаю жизнь, чем вы, опытный мужчина. Умная женщина при благоприятных обстоятельствах всегда сумеет заслонить красивую!
– Хорошо, допустим. Но какое же отношение это может иметь к моей любви к Жанне?
– А вот какое. Вы знаете, что я – ревностная поклонница планов Жанны, а, следовательно, став близкой королю, употреблю всё своё влияние на то, чтобы заставить его вмешаться в русские дела. Раз вы поможете мне в этом, значит, моей помощью Жанна будет обязана вам. Кроме того, вы со своей манерой вечно шутить и ронять якобы ничего незначащие словечки можете оказывать на короля большое влияние, а нам это будет очень важно, принимая во внимание противодействие, которое непременно начнёт оказывать Флери. Таким образом, вы станете нашим, и у Жанны не будет ни малейших оснований противиться вашей любви.
Суврэ встал и взволнованно прошёлся несколько раз по комнате. Полина внимательно следила за ним, и на её губах слегка дрожала усмешка.
– Полетт! – сказал наконец маркиз, останавливаясь перед молодой девушкой. – Можете ли вы поклясться мне, что Жанна будет моей, если я исполню вашу просьбу?
– Нет, Анри, – твёрдо ответила Полина, – но зато я могу поклясться вам, что Жанна никогда не будет вашей, если вы не исполните моей просьбы!
– А, раньше вы говорили другое!
– Что же я говорила? Я говорила только, что если Жанна любит кого-нибудь, так именно вас. Я говорила затем, что Жанна устраняет из своей жизни всё, что мешает её цели. Но раз вы будете работать на осуществление её планов, то этот мотив отпадает. Но как же я могу поклясться за свершение судьбы, нити которой держит в руках только Всевышний?
– Хорошо, Полетт! Но можете ли вы поклясться мне, что будете моей верной союзницей и сделаете всё, чтобы помочь мне растопить холодное сердце Жанны?
– Да, Анри, в этом я могу поклясться вам!
– Ну так слушайте! Сейчас сюда прибудет король, а потом мы с ним, переодевшись в простое скромное платье и надев полумаски, отправимся в маскарад Пале-Рояля. Будьте и вы там, заинтригуйте короля. Вы хорошо сложены, остроумны, задорны – для женщины в маске это всё!
– Благодарю вас, Анри! – с восторгом воскликнула Полина, протягивая ему обе руки. – Я никогда не забуду этого вам. Спасибо! Спасибо!
– Горькая моя судьба! – с грустной улыбкой ответил маркиз, пожимая руки Полины. – Все меня сегодня благодарят, всем я несу радость и только самому себе не могу доставить её!
– Э! Я, кажется, застаю нежную сцену! – раздался сзади них низкий голос графини де Майльи, которая успела привести себя в порядок. – А что скажет Жанна? Смотрите, маркиз, я насплетничаю ей, как вы втихомолку ухаживаете за её лучшей подругой!
– Ты не успеешь, Луиза, – весело ответила Полина, – не успеешь потому, что я увижу Жанну раньше тебя. Маркиз уже побывал у неё сегодня и сообщил мне, что Жанна прихворнула. Я собираюсь навестить её сегодня же.
– Но ты не успеешь вернуться до наступления ночи, Полина!
– А что заставляет меня торопиться с возвращением? Ведь я могу переночевать у неё!
– Ну что же, только поезжай сейчас же, а то стемнеет…
Она не успела договорить, как дверь распахнулась и ливрейный лакей провозгласил:
– Его величество король!
Полина хотела бежать, но король уже входил в гостиную.
– О, ваше величество! – воскликнула де Майльи, от волнения и радости будучи не в силах двинуться с места, – Как я счастлива видеть вас!
– Здравствуйте, графиня, здравствуйте! – ласково ответил Людовик. – Мы и в самом деле давно не виделись. Но я был не совсем здоров, и только мой милый Суврэ сумел вылечить своего короля. А это что за юное создание? – спросил он, указывая на Полину.
– Это – моя сестра, ваше величество. Полина Фелиция де Нейль. Она была до сих пор в монастыре, где ужасно скучала и всё просилась ко мне. Вот я и взяла её. Она была мне большим подспорьем и утешением в эти дни скорби!
– Очень рад видеть вас, мадемуазель де Нейль, – милостиво сказал король, разглядывая потупившуюся Полину, что было ему не так легко, потому что она стояла спиной к окну. – Род де Нейлей известен своей преданностью нашему дому, и каждый член этого рода может рассчитывать на нашу милость. Ещё раз очень рад познакомиться с сестрой моей милой де Майльи. А теперь ступайте, дитя моё!
Повинуясь знаку руки короля, Полина и де Суврэ попятились к двери.
– Нам ещё нужно условиться кое о чём! – шепнула Полина маркизу.
Когда дверь за ними закрылась, Людовик протянул руки к де Майльи.
– О, божество моё! – стоном вырвалось у графини, и она бросилась к ногам короля, страстно обнимая его колени. – Как я измучилась в это время!
– Ты – славная женщина, Луиза, – ласково ответил Людовик, поглаживая её по голове, – и я очень люблю тебя! Я сам пережил очень тяжёлое время… точно солнце померкло и весь цвет жизни увял – так казалось мне… Но, слава Богу, это прошло. Встань, Луиза, и вели подать моего любимого вина! Выпьем за то, чтобы демон уныния никогда больше не подступал ко мне!
