Текст книги "Когда рухнет плотина"

Автор книги: Николай Эдельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Смотри, чтобы не развязалась, – предупредил Михалыч.

Машина тряслась по колее. Метель притихла, стало чуть посветлее.

– Хлебнуть надо бы... – пробурчал Андрюха. Его фляжка не вылезала из кармана, он привстал, схватился за неё обеими руками, и тут машину дернуло, и он бы кувырнулся наружу, если бы его не успел поймать Михалыч. Фляга пошла по рукам, и я тоже приложился к ней не без удовольствия.

– Кушать хочет, – сказала женщина, пытавшаяся убаюкать ребенка. – Эй, девки, молока ни у кого нет?

– А ты ему кедровочки нашей, – ухмыльнулся Андрюха. – Вдруг понравится?

Сумасшедшая бормотала почти непрерывно, в паузах, когда замолкал ребенок, становилось слышно, что она повторяет все одно и то же, утрированно акцентируя букву "ч": "Водичка... водичка... Теплая водичка..." Остальные тихо переговоривались: "...И правда, солнце красное... а радио молчит, телевизор... и поезда все отменили..." "Я в газете читала – плотину давно ремонтировать пора, а денег ни копейки не давали..." "...Вчера только свадьбу спраздновали, квартиру им купили, хотела пойти, проведать..." "Может, не будет ничего? Подтопит маленько... Эх, надо было остаться... Ведь все разграбят..." "Не видела, что ли, как хлестало? Все смоет – и Бирюсинск, и..." "Мужа-то у неё не было (вероятно, речь шла о погибшей девушке). В Чечне без вести пропал. Жили она да мать..."

– Мама, мама, скоро приедем? – хныкал мальчик лет пяти, капризно тыкаясь в бок матери склоненной головкой. – Мама, дай машинку...

– А тетя правда умерла? – спрашивала у своей матери девочка чуть постарше и все тянулась поднять край плаща, закрывавший лицо покойной. Мать одергивала её. – А бабку судить будут? Она злая, да? Она сумасшедшая?

– Все сумасшедшие злые, – отвечал ей черноволосый мальчик с насупленным лицом. – Мой папа говорит – их лечить не надо, лучше сразу убивать.

– Твой папа дурак, – категорично заявила девочка. – У меня дядя сумасшедший. Он добрый. Он мне жевачку дарит, – она высунула язык с прилипшей к нему резинкой.

– Дай пожевать, – попросил мальчик.

– Бери, – девочка протянула ему обслюнявленный комок. – Только недолго. Уже почти весь вкус кончился.

– А "ригли джусифрут" лучше, – сказал мальчик, немножко пожевав. – Это самая хорошая жевачка.

– Дирол с кислитом лучше! У меня зубы никогда болеть не будут!

– А у меня они и так не болят!

– Зачем вообще мы в "Девятку" едем? – усомнилась одна из женщин. – Там радиации много. У меня там сестра живет, так у неё помидоры вырастают огромные – мутанты! А огурцы, наоборот, все жухнут.

– А ты что хочешь, Петровна? – отвечали ей. – Среди тайги замерзать? А радиация – это так... Водки побольше пей, и ничего не будет. Живут же там люди...

– Да ты что, не слышала? Там ночью что-то такое включили, до утра земля тряслась. Испытывают – поле, не поле...

– Мама, – спрашивал первый мальчик. – А у тети Шуры весело? У неё машинки есть? – и чуть погодя снова захныкал, – Мама, я писить хочу!

– Терпи, терпи, сынок, – уговаривала его мать. – Скоро приедем.

Грузовик остановился.

– Что тут? – спросил я.

– КПП. "Девятка", – объяснил Михалыч. – Да щас пропустят. Доехали, слава-те господи.

На задний борт вспрыгнул солдат с автоматом.

– А это что? – осведомился он, показывая на мертвое тело.

– Несчастный случай. И две чокнутые впридачу.

Солдат хотел ещё что-то спросить, но снова заорал ребенок, и он поморщился, спрыгнул и снаружи заорал: "Порядок! Пусть едут!"

Еще через несколько минут мы стояли на центральной площади города, у автовокзала. Видимо, властям уже стало известно, какой груз лежит у нас в кузове, и машину сопровождали скорая помощь и милиция. Чтобы мать мертвой девушки могла вылезти из кузова, ей развязали руки. Оказавшись снаружи, она немедленно сорвала со рта повязку и заревела, надсаживаясь:

– Демократы, демократы проклятые! Довели страну! Квартира, дача..! она повалилась ничком в сугроб, тут же снова вскочила с искаженным, перекосившимся лицом, по которому текли потоки слез, смывая крупицы снега. – Ы-ы, душегубы-ы, убийцы-ы! Ы-ы! – и падала опять, рвала на себе волосы, отбивалась от набежавших людей, вырывалась, плюхалась задом на землю и все вопила, пока её волокли к санитарной машине.

Сумасшедшую тетку тоже забрали, а остальным объявили, что в ближайшем детском саду будет оборудован временный лагерь для беженцев, и оставили нас в покое, не утруждаясь какими-либо выяснениями личности. Женщины с детьми потянулись к указанному детскому саду. Остались мы – пятеро мужчин.

– Ну, – сказал я, подавая руку шоферу. – Спасибо. Попробую найти транспорт до Светлоярска.

– Бывай, – он стиснул мне ладонь. – Если не уедешь, или где спрятаться надо будет, приходи. Запомни: улица Ленина, дом три, дядя Сеня. Уфф, отделались от этих наконец-то! Ну народ! Ладно, мужики, щас домой заскочу и обратно – за новой партией.

– Моста ж нет, – напомнил Андрей.

– Вдруг кто на этом берегу объявится. Или майор переправу наладит. Надо ехать.

Я пожал руки остальным и направился в сторону автостанции, выяснить, как тут с автобусами. Меня окликнули. Обернувшись, я увидел, что от людей, занимавшихся размещением беженцев, ко мне торопится какой-то человек, крича ещё издали:

– Виталий! Как ты тут оказался?!

12.

Это был Василий Бойков, местный бизнесмен, а в прошлом мой сокурсник по журфаку. Несмотря на то, что он нашел себе другое занятие, наши с ним связи не прерывались, и он иногда останавливался у меня, когда приезжал в Москву по делам.

– Ты – ренегат, тебе не понять всех прелестей и опасностей нашей профессии, – отшутился я.

– Моя профессия ничуть не хуже, – ответил он. – Вот что. Не знаю, куда ты направляешься, но так просто я тебя не отпущу. Сейчас разберусь с этими беженцами, и мы пойдем тяпнем по рюмашечке. А заодно и расскажешь все, что видел. Ведь ты из Бирюсинска, я так понимаю?

– Ну да. А какое отношение ты имеешь к беженцам?

– А, ты ещё ничего не знаешь! Я вот уже два месяца как зам нашего мэра, прикинь?

– Ну, позд...

– Не с чем тут поздравлять, – перебил он меня. – Сначала было ещё туда-сюда, но сегодня..!

– Что сегодня?

– Потом, потом. Вот что, я тут распоряжусь, а ты пока...

День самых неожиданных встреч продолжался. К нам подошел не кто иной, как Георгий Моллюсков, экстрасенс генерала Орла.

– Ага, как раз вы! – обрадовался Василий. – Знакомы?

– Только заочно, – слащаво улыбнулся Моллюсков и протянул мне руку. Как поживаете?

– Спасибо, разнообразно, – ответил я сдержанно и сказал Бойкову, – Не подозревал, что у тебя такие знакомства.

– Как-никак, я тут не последний человек в администрации. И в таком качестве должен поддерживать добрые отношения с новой властью.

– С новой властью? – я изобразил из себя чайника.

– В полдень генерал Орел выступил с радиообращением, объявив, что берет власть ради восстановления порядка и стабильности, – объяснил Бойков и добавил, – Вы идите в администрацию, а я через пять минут, – и он поспешил к колонне беженцев, на ходу отдавая распоряжения.

Мы с Моллюсковым зашагали по совершенно январскому скрипучему снегу к зданию администрации, расположенному здесь же, на площади.

– Я ничуть не удивлен, – сказал я Моллюскову по поводу известий об Орле. – А вот до меня доходил слух, что Барабанова ночью убили. Это правда?

– Сомнительные слухи, – поспешил ответить Моллюсков. – Его местопребывание неизвестно. Расследование, как сами понимаете, сейчас затруднено. Может быть, он инсценировал свою гибель, чтобы скрыться и избежать ответственности.

– Как всегда на Руси, при новой власти старая оказывается преступной. Давняя традиция... А вы, позвольте спросить, занимаете какой-нибудь пост при Орле?

Моллюсков засмеялся.

– Ну, формального распределения портфелей у нас ещё не было. А я сейчас вроде как по связям с общественностью... В самом широком смысле.

В администрации, несмотря на воскресный день, было полным-полно народу. Входная дверь непрерывно хлопала. У подъезда стоял фургон, в него торопливо грузили какие-то ящики, папки с бумагами, телефонные аппараты...

– Что тут происходит? Что за суета?

– Готовятся к эвакуации, – пояснил Моллюсков. – Нет, нет, ничего страшного не происходит. Просто на всякий случай. У нас на ГХК возникли кое-какие осложнения, но собственно, об этом я и так хотел говорить с Бойковым, так что вы все услышите, но чуть позже.

Тут нас догнал и сам Василий.

– Уфф, как они меня достали! – выдохнул он. – Абсолютно тупой народ, ничего сами организовать не умеют. Ну ладно, я заслужил право минут на десять расслабиться. Идемте.

Внутри было ещё бестолковее. В здании как раз шел ремонт, и по коридорам, наполовину отгороженным веревочками, с разобранным полом и свежеокрашенными стенами, суетливо бегали женщины в шубах; где-то непрерывно звенел телефон.

– Идемте в столовую, – сказал Бойков. – Там потише.

– Знаешь, мне бы сперва умыться... – даже в царившей здесь суматохе на меня то и дело бросали опасливые взгляды, по которым я догадывался о состоянии своей внешности.

– Ага, пошли, – и Василий отвел меня в туалет.

То, что я увидел в зеркале, действительно могло кого угодно привести в содрогание: небритое лицо, в грязи и с явственными следами крови, а правое ухо побелело – вероятно, успел его отморозить на метели. Я принялся оттирать холодной водой ухо и руки, красные, задубевшие. Кожа на лице горела после морозного воздуха. Василий тем временем журчал струей в писсуар.

– Чего тут Моллюсков делает? – спросил я его.

Василий усмехнулся.

– Саботирует приказы начальства. Орел послал его в Бирюсинск узнать, что там делается, а он постарался опоздать на военную колонну, и сейчас ждет следующую, причем вовсе не горит желанием куда-то ехать.

Здание администрации, как и вся "Девятка", явно переживало не лучшие времена, но банкетный зал – тот самый тихий уголок, обещанный Василием – по сравнению с облупленными коридорами выглядел более чем на уровне. Закуски также явно не входили в столовское меню – нам принесли соленые грибы, красную рыбу, салат из "фрю-де-мер". К этому прилагалась бутыль "Джонни Уокера". Увидев эти яства, я сразу же осознал уже давно донимавший меня зверский голод.

– Я бы вас, ребят, в гости позвал, – извинился Бойков, когда мы устроились за огромным столом, – чем тут ютиться, но у меня бардак, хозяйки нет...

– Куда ты жену дел? – спросил я, поудобнее устраиваясь в кресле и чувствуя, что никакая сила не поднимет меня, по крайней мере, в течение часа.

– Увез её из города. Когда тут все началось.

– Что именно?

– Сейчас, сейчас, – остановил меня Моллюсков. – Пьете этот империалистический самогон?

Поразительно, с какой легкостью я завоевываю расположение всяких мерзавцев! Вблизи советник Орла производил ещё более отталкивающее впечатление. Весь он был какой-то неопрятный: круглое лицо с обтекавшей его короткой черной бородкой, мутные глазки, желтые зубы и запах изо рта, свидетельствующий, что реклама "Стиморола Про-зет" была Моллюскову незнакома.

– Нну! – он приподнялся в казенном кресле, схватил рюмку. – Нас трое, священное российское число. Выпьем за традиции!

Чокнулись, я закусил оливкой, запил тоником.

– Так вот, – сказал Моллюсков, вальяжно откинувшись и сложив руки на животе. – Что касатеся вашего, Виталий – разрешите мне такую фамильярность? – вопроса, то я должен вполне официально объявить о том, что собственно в Крае происходит. Василий Антонович уже кое-что знает, мы его, как заместителя мэра, частично ввели в курс дела, но и он ещё не все слышал. Три месяца назад выведен на эксплуатационную мощность в семь тысяч мегаватт новый ядерный реактор. Эта энергия позволила приступить к осуществлению эксперимента "Экран".

Я заинтересованно поднял брови.

– Практическая реализация принципа силового поля, – пояснил Моллюсков. – Светлоярск накрыт полупроницаемым колпаком радиусом в сто километров, который не пропускает никакой материи плотностью больше восьмидесяти килограммов на кубометр и искажает проходящее сквозь него элекромагнитное излучение.

– Вот почему связи нет... – кивнул я. – А когда этот ваш так называемый эксперимент начался?

– Вчера в девятнадцать ноль-ноль.

В такие моменты начинаешь жалеть о своей профессии. Главное – добыть информацию, а от кого, каким образом – неважно, хотя иной раз не расспрашивать хочется собеседника, а дать ему по морде.

– Ну и как результаты? – спросил я и даже улыбнулся, хотя очень криво.

– Удовлетворительные, – сказал Моллюсков, почему-то сморщился и снова разлил виски. Чокнулись, выпили. Не слишком ли гоним? – подумал я. А, не все ли равно, может, напившись, избавлюсь от ощущения оглушенности обухом, хотя последние лет пятнадцать, а тем более события этого дня, кажется, должны были приучить к философскому спокойствию.

– Так все-таки, откуда толчки? – спросил Бойков.

– С момента начала эксперимента в районе "Девятки" ощущаются слабые сейсмические толчки, вызвавшие совершенно неадекватную реакцию населения, пояснил Моллюсков.

– Может, и неадекватную, если знать, в чем дело, – обиженно отозвался Бойков. – А по-моему, даже чересчур спокойную. Прикиньте, громадный реактор, уран, радиоактивные отходы, что там творится – неизвестно, нас ведь не информируют, и вдруг все это начинает трястись. Сразу захочешь оказаться как можно дальше отсюда.

– По нашему мнению, – сказал Моллюсков, – толчки вызваны некоторой нестабильностью силового поля. Ему не хватает энергии, и оно колеблется. Мы решили увеличить мощность, питающую поле, и если наша гипотеза верна, толчки должны прекратиться. Да они и так прекратились – последний был зафиксирован часа два назад. И никаких разрушений в зоне толчков не наблюдается.

– А плотина? – неожиданно сказал я.

Моллюсков посмотрел на меня с некоторой обидой.

– Виталий, при чем тут плотина? Если здесь, в эпицентре, нет ни одного разбитого окна, то как могли эти слабые сотрясения разрушить такую громаду?

– Не знаю как. Но ещё прошлым летом что-то писали, что мол, при строительстве атомной станции так глубоко сваи вгоняли, что нарушили геологическую структуру, и все поехало. А ГЭС, как я слышал, стоит как раз на геологическом разломе. Может, случайное совпадение, а возможно, с каждым толчком там накапливались сдвиги... Кумулятивный эффект... Я, конечно, не эксперт, но в то, что её взорвали какие-то террористы, верю ещё меньше.

– Что-то мне такое говорили, – добавил Бойков, – что при её строительстве в бетон много соли сыпали – чтобы быстрее застывал. Такая была прогрессивная технология. А соль всю арматуру-то и съела. Так что ГЭС сама должна была рано или поздно развалиться.

– Как бы там ни было, я лично присутствовал при её разрушении, и никакого взрыва не слышал.

Они очень заинтересовались и начали расспрашивать меня о подробностях. Я сообщил им все, что видел, описал поездку в грузовике с беженцами, и наконец, все, свидетелем чему был в Светлоярске.

– Только не надо мне говорить, – сказал я, закончив рассказ, – что совпадение начала вашего эксперимента с выборами чисто случайное.

– А кто это говорит? – возразил Моллюсков. – Генерал Орел единственная сила, способная навести в стране порядок. Его избрание губернатором края должно было стать первым шагом на пути к президентскому креслу. Но мы заблаговременно узнали, что некоторые круги пойдут на все, чтобы помешать его избранию. К счастью, в крае нашлись патриотические силы и, воспользовавшись достижениями российской науки, воздвигли непроницаемый барьер. Захватив плацдарм, мы...

– И что это за круги? – перебил его я.

– Те, которые уже восемьдесят лет распродают и грабят Россию. Жидомасоны.

– Слушайте, – сказал я, – был бы я евреем, я бы вам сразу плюнул в рожу. Но я не еврей, и поэтому спрошу: ну какое дело евреям до России? Что за паранойя, помноженная на извращенную манию величия? Ну, одна шестая часть суши, но зато сплошные леса, болота, и морозы полгода. Почему они не хотят погубить, допустим, Америку? Или Китай?

– Америку им губить незачем, – снисходительно улыбнулся Моллюсков, потому что они там и так заправляют. Они стремятся к мировому господству. Но Россия всегда стояла несокрушимым бастионом на пути их планов. Особенно их душам, пропитанным темным варварским иудаизмом, ненавистно православие как воплощение истинного христианского духа. Еще при Владимире Святом они пытались навязать Руси свою гнусную религию. Но им не удалось провести наших предков. И с тех пор они мстят за поражение! Они хотят расчленить Россию, закабалить, лишить славной истории и культуры!

– Вась, – сказал я Бойкову, – и ты собираешься дружить с этими людьми? Ни один разумный человек в эти бредни не поверит.

– Дело не в вере или неверии, – оборвал меня Моллюсков. – Они хитрые. Они все продумали. Еще в начале нашего века все великие деятели русской культуры питали к евреям здоровое, естественное отвращение. Возьмите Чехова, Есенина... Но евреи через своих агентов сумели заразить интеллигенцию идейкой, что, мол, антисемитизм – это плохо, это недостойно образованного человека. И вы тоже, Виталий, попали в плен к этим представлениям. Сбросьте свои шоры. Я считал вас порядочным, принципиальным человеком. Неужели и вы настолько продажны? Бросьте своих работодателей, губящих Россию, для вас найдется работа в патриотической печати!

– А я не хочу работать в патриотической печати, – ответил я. – Если кто и разрушает Россию, так эти ваши патриоты!

– Они стремятся возродить основы национального духа, почти утраченные за годы власти сионистов-большевиков!

– Я не буду спорить, что в двадцатые годы среди коммунистов было много евреев. Но они выполняли свою собственную программу, никакого отношения к иудаизму не имеющую. А лучшие друзья сионизма – это ваши патриоты. Благодаря их усилиям все евреи сбегут из России в Израиль, чего сионизм и добивается.

– Вы так говорите потому, что вас учили истории по учебникам, написанным евреями.

В это время нам принесли обед. Запах из супницы резко усиливал выделение слюны. Каждый из нас получил по тарелке золотисто-прозрачной ухи с куском форели.

– Последняя, наверно, – вздохнул Василий. – Ее под плотиной разводили. А теперь...

– Естественные рыбные миграции восстановятся, – заявил Моллюсков.

– Лет через сто, не раньше.

– Так природа мстит за насилие над ней. Вы видите, что вся эта индустрия – тупик, ловушка дьявола, приманка, зовушая в ад? И что характерно, её движущей силой выступают как раз евреи. Восемьдесят процентов мирового банковского капитала находится в руках евреев.

– Я не знаю, откуда вы взяли эту цифру, – сказал я, – но даже если она верна, евреев надо не подозревать в стремлении к всемирному господству, а благодарить за их труды. Известно ли вам, что когда императрица Елизавета выгнала всех евреев из России, хозяйство империи и финансы пришли в такой упадок, что их очень скоро пришлось звать обратно?

– Так я о том же и толкую! – воскликнул Моллюсков. – Они опутали мир паутиной индустриализации, и человечество оказалось в положении наркоманов, которые без новых доз прожить не могут. Тут все увязывается в одно. Промышленность – это город с его пороками и обезличиванием людей. А какой ещё народ, кроме евреев, уже две тысячи лет живет только в городах? И пусть не обижаются, когда их называют безродными космополитами. Такие и есть. В городе нация перестает существовать. Все города мира похожи друг на друга, и их обитатели тоже. Истинно национальное начало сохраняется только в сельской жизни. Все великие писатели были почвенными, жителями села возьмите хоть нашего Толстого, хоть американского Фолкнера. Я готовлю для генерала Орла программу возрождения России. Расселение городов и подъем крестьянского хозяйства – вот что её спасет! И свободные хлебопашцы вдали от городского разврата из общения с землей-прародительницей, медитаций на лоне природы, будут набираться духовности.

– Ага, и как вы это себе представляете? – усмехнулся я. – Мы вот сидим в комфорте, от батарей идет тепло. А вы, значит, стремитесь в грязную избу с крохотным слюдяным оконцем, где весь свет – от убогой коптилки? И жевать пареную репу вместо устриц? А как приспичит – придется бежать на улицу, в промерзший сортир, и сидеть над дырой, из которой идет вонь? Самое подходящее место для медитаций! Там, пожалуй, наберешься духовности... в смысле "духовитости".

– Не надо утрировать. Я не призываю отказываться от достижений цивилизации...

– ...которые выдуманы евреями, – добавил я, не удержавшись.

– Да хотя бы и евреями! Главное – разумно пользоваться ими, а не делать из них идола.

– Итак, мир продался дьяволу за памперсы и "вискас".

– Да! Сначала жидомасоны, назвавшись большевиками, истязали Россию. Результат их стараний был ужасен, но здоровые народные силы начали брать верх. Тогда они, с их изощренным коварством, сделали хитрый ход – открыли Россию для дикого рынка. Не добили страну атеизмом, добьем развратом. Они готовят плацдарм для прихода своего истинного хозяина, и этого нельзя допустить. Вы думаете, миссия генерала Орла – частный эпизод российской политики? Нет, это одна из битв, может быть, решающая битва противостояния добра и зла.

Я перегнулся через стол к Бойкову и шепнул:

– Ему виски больше не наливать.

– Напрасно вы мне не верите, – сказал Моллюсков, отставляя пустую тарелку. – Это вовсе не абстрактные философские термины. За ними скрывается извечная сущность противостояния, двух образов жизни, двух континентов, двух цивилизаций – цивилизации торговцев и цивилизации героев.

– Интересно, чем вам торговцы не угодили? Более эффективной экономической модели мир пока что не придумал. Если вы спросите людей, что они предпочитают – сытость или гордость, большинство выберет первое.

Моллюсков покачал головой:

– Оно и плохо. Брюхо тянет человека к земле, мешая ему задуматься над духовными сущностями. Древние люди, которым потребительская цивилизация не запорошила глаза, отлично это понимали. Не случайно всегда и везде восток отождествлялся с Богом и светом, а запад – со страной мертвых. На чем строится рыночная модель? На индивидуализме, потреблении, максимуме экономической эффективности. Но она напрочь отрицает такие ценности, как нация, история, социальная справедливость, религия. Все народы, принявшие эту систему, забудут свою культуру и растворятся в обезличенной человеческой массе. И особенно тяжело придется нам, русским. На русский народ всегда была возложена особая миссия – объединить всю Евразию в противовес атлантической торгашеской сверхдержаве. Русские непоколебимо верят в торжество правды, духа и справедливости. Отнимите у них Священную империю – и они лишатся смысла существования и исчезнут.

– Если и была когда-нибудь у России цель – так это указывать другим народам: "Сюда – не надо!" Благодаря вашим безответственным фантазиям она окончательно превратится в черную дыру, которая утянет в себя и уничтожит всю цивилизацию. И с какой стати вы приписываете русскому народу те качества, которыми он никогда не обладал, а если и обладает, то с радостью от них избавится? За что вы его так не любите и все стремитесь снова загнать в голод, под власть очередного деспота?

– Само стратегическое положение России... – начал было Моллюсков, но тут пол тряхнуло, сверху посыпались крошки штукатурки, свет мигнул, но мы ещё не успели ничего понять, как на поясе у Моллюскова запищала рация. Он поднес её к самому уху, и я услышал только невнятный писк далекого, торопливого голоса. Моллюсков ответил несколько раз: "Да! Да! Еду!" и встал из-за стола.

– Нужно срочно ехать, – сказал он обеспокоенно. – Там что-то творится.

13.

Если прежде здание администрации напоминало муравейник, то теперь это был муравейник, в который ткнули палкой. Всякое движение окончательно приобрело хаотичный характер. Все мчались на улицу, но не всякий мог сообразить, где выход, и несколько потоков, каждый во главе со своим лидером, сталкивались в коридорах, создавая ещё большее столпотворение. Какая-то дама, вальяжная, но сейчас растерзанная, с разметавшимися волосами и щекой, дергающейся от тика, налетела на Бойкова, заголосила:

– Василий Сергеич, что делать?! Кузова убежала с ключами, а там деньги, печати!! – и тут же помчалась дальше, не собираясь выслушивать ответ.

На улице было не лучше. В коричневых сумерках из подъездов выбегали люди, в глубоком снегу, свирепо визжа, буксовала битком набитая машина, и никому из пассажиров, охваченных паникой, не приходило в голову вылезти и подтолкнуть. Мы трое запихнулись в "джип-чероки", и Василий погнал по накатанной колее в сторону АЭС.

Она находилась километрах в пяти от города. Весь комплекс горно-химического комбината, основной функцией которого было производство оружейного плутония, размещался отчасти между сопок, отчасти – для большей надежности и секретности – в их недрах, внутри скальной породы.

Вдоль дороги от самого города тянулась колючая проволока. Потом мы подъехали к КПП, где происходило настоящее столпотворение. Грузовики, автобусы, джипы, даже бронетранспортеры, развернутые во все стороны света, сбились в такую кучу, что потребовался бы не один час и много-много терпения, чтобы распутать эту головоломку и направить всех туда, куда они намеревались ехать. Машины окутывал дизельный чад; рев моторов и пронзительные гудки были почти не слышны за густой матершиной, в которой тон задавали армейские начальники. Все они орали друг на друга, забыв о чинах, и кажется, уже забыли, чего добивались, а просто отводили душу. Где-то в АЭС завывала сирена. Неразбериху усугубляли и люди, заполнившие все пространство между пытавшимися маневрировать машинами. Наш "чероки" уткнулся в эту мешанину с тыла, ещё больше затруднив проезд в город. Моллюсков решительно двинулся вперед, мы поспешили за ним – Василий даже не успел запереть машину.

Почти сразу же мы наткнулись на группу, в центре которой находился собственной персоной Грыхенко. Мне захотелось спрятаться за спины попутчиков, что было непросто, так как я был выше их. Но генерал, вероятно, меня не запомнил и вообще был слишком занят спором.

– Бомбой долбануть, атомной, понимаешь! – кричал Грыхенко.

– Нет, погодите, – убеждал генерала какой-то штатский, которому явно было не по себе от собственной смелости. – Вдруг те, что внутри, ещё живы?

– Проблемы надо решать быстро, понимаешь! – проревел Грыхенко. – А что будем делать, если пупырь этот дальше расти будет?!

У Бойкова при словах об атомной бомбе глаза полезли на лоб; я был просто ошарашен паникой и ничего не понимал. Моллюсков, кажется, тоже.

– Да что тут, наконец? – закричал он, пропихиваясь в самый центр группы, к Грыхенко. Тот со своим обычным выражением крайнего недовольства проурчал:

– А, Моллюсков, явился! Ты у нас эксперт, вот сам и разберись. Применяй свои, как их, эхстра... сенсорные способности. А это кто? – ткнул он пальцем в Бойкова.

– Я – Бойков, заместитель мэра города, – торопливо ответил сам Василий и добавил, – нас знакомили, тов... – запнулся, после заминки произнес уже твердо, – товарищ генерал.

– Ну да, – кивнул Грыхенко, вроде как узнавая, – вот, берите Карелина и работайте.

Карелиным оказался тот штатский, перечивший Грыхенке, как объяснил мне Моллюсков – физик, участвовавший в эксперименте "Экран". Глаза физика бегали с бешеной скоростью, выдавая дикую панику, которую необходимость что-то срочно делать пока что загоняла вглубь рассудка.

– Сейчас, сейчас, увидите, – приговаривал он, пока мы шли торопливым шагом, едва не срываясь на бег, по утрамбованной заледенелой дороге к зданию АЭС. – Господи, что же делать, что делать! – вдруг воскликнул он, теряя самообладание.

– Чего тут Грыхенко разорался? – спросил я у Моллюскова. – Ему и АЭС подчиняется?

– Ну да, в отсутствие генерала Орла. Тот назначил его своим начштаба.

На КПП не было никакой охраны. Не только переломленный шлагбаум сиротливо валялся поперек колеи, но и сама будка была полуснесена каким-то неосторожным транспортом. Впереди вставала станция – грандиозное кубическое сооружение из бетона, над которым торчала высоченная то ли труба, то ли вышка, а сзади поднимался ряд других труб, приземистых и широких. Карелин, словно загипнотизированный неведомой нам пока целью, стремительно мчался вперед, и мы спешили за ним по длинным коридорам, которые заливались тревожным красным светом выпыхивающих ламп и снова погружались в темноту, по грохочущим под ногами железным галереям с перилами, нависшими над необозримыми пространствами, где вдали терялись какие-то стальные конструкции, огромные выпуклые крышки с рядами заклепок, желтые мостовые краны, по идеальной чистоты залам с полированными пультами, усыпанными разноцветными огоньками – и все под непрерывный вой сирен, среди торопливой суеты. Куда-то бежали – но преимущественно навстречу нам – люди в белых халатах, военные, потусторонние существа с лысыми противогазами вместо лиц, в блестящих костюмах химической защиты. Даже те, кто оставался за пультами, сидели они или стояли, нависая над кнопками, словно держали в себе взведенную пружину, готовые по первому импульсу все бросить и помчаться прочь. Казалось, что изнутри здание ещё более вместительное, чем выглядело снаружи – но может быть, мы находились уже в глубине сопки, к склону которой примыкала станция. Порой случайный взгляд, брошенный за перила, улетал в какие-то совершенно необозримые глубины, уходящие вниз, в темноту. Наконец, мы спустились на пару ярусов по железной лестнице и оказались перед входом в огромный туннель. Пожалуй, по нему мог бы проехать "БелАЗ" средней величины. По стенкам, сходящимся сверху полукруглым сводом, тянулись многочисленные кабели, как в метро, а по дну были проложены рельсы. Туннель делал плавный поворот, и вскоре вход исчез из вида, но выход не показывался. Людей здесь не было, как и вообще какого-либо движения, но на равных расстояниях друг от друга сидели лампочки, освещавшие все те же бетонные стены, кабели и рельсы.

Мы прошли по туннелю не меньше километра, когда впереди, наконец, показался дневной свет, а вместе с ним в туннель проникли струи холодного ветра, крутившие снежинки. Туннель, прорезая сопку, выходил в котловину, со всех сторон окруженную такими же округлыми сопками. А в центре котловины, немного превосходя высотой сопки, поднимался мыльный пузырь. Только так можно было описать этот идеальный сферический купол, по которому пробегали радужные цвета, а время от времени – белые молнии разрядов. Купол был полупрозрачным: сквозь него просматривалась противоположная сопка, а внутри виднелись смутные контуры какого-то сооружения. Между куполом и выходом из туннеля, на пространстве шириной в сотню метров, продолжалась суета. Урчал автопогрузчик с большим ковшом, сгребая обломки какой-то аппаратуры, люди тянули провода, снимали купол видеокамерами, или просто шатались без дела, непрерывно поглядывая на выход из туннеля. Сбоку застыла санитарная машина.