Текст книги "Крым — Галлиполи — Балканы"

Автор книги: Николай Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Так в неимоверно трудных условиях и в рекордно короткие сроки генерал Кутепов и его штаб сделали, казалось бы, невозможное – сохранили армию. Решив важнейшие задачи, напрямую связанные с выживанием, командование понимало, что этого все же недостаточно. Чтобы армия могла отвечать своему прямому назначению, необходимо было наладить нормальные отношения в подразделениях, с местным населением и городскими властями.

В том, что корпус выжил и в скором времени стал сплоченной воинской единицей, важнейшую роль сыграли меры по укреплению воинской дисциплины и порядка. Что может случиться, если упустить вопросы дисциплины, Кутепов и его штаб уже знали на примере Константинополя. Там тоже были общежития, куда французы назначили своих комендантов, которые со своими обязанностями не справлялись – среди русских процветали кражи, грабежи и насилия, шла торговля оружием, распространилась проституция.

Поэтому с первых же дней в городе и лагере была налажена гарнизонная служба. Описание принятых мер мы находим все в том же сборнике «Русские в Галлиполи». На первых порах к ней привлекались лишь военные училища, как наиболее сохранившие воинский вид. Передвижение по городу разрешалось только с семи утра до семи вечера. Принимались меры по охране города, сначала системой караулов, а потом дозоров от дежурных рот военных училищ. Каждый военнослужащий, прибывающий в город из палаточного лагеря, обязан был иметь увольнительную записку. Караулы и патрули поддерживали порядок не только среди военнослужащих, но, с согласия местных властей, и среди гражданского населения. Были созданы три гауптвахты: дисциплинарная, передаточный пункт задержанных комендатурой, а также для подследственных и отбывающих наказание по приговорам судов.

Выполнив комплекс первоочередных мер, затем пошли дальше. Ужесточились требования к форме одежды, отданию воинской чести. Была даже сделана попытка искоренить сквернословие.

Особое внимание уделили дисциплине офицеров. И на это были свои причины. Если во время Гражданской войны один офицер приходился на 15—17 солдат, то теперь солдат было наполовину больше, чем офицеров. В первую очередь нужно было урегулировать положение офицеров, не имевших подчиненных, находившихся в подразделениях на положении рядового состава. Среди них было немало пожилых, заслуженных людей, а между тем младшие командиры, поддавшись общему требованию «закрутить гайки», увлекались наказаниями, не учитывая, что имеют дело не с солдатами. Были случаи применения взысканий, не предусмотренных никакими уставами: строгий арест, лишение продовольственного пайка, назначение на уборку территории в городе и др. Из-за этого нередко возникали конфликты. Нужно было что-то предпринимать. В итоге появилось несколько приказов, которые устанавливали нормы взаимоотношений в частях. Так, в приказе генерала Врангеля от 27 апреля 1921 г. по результатам инспекторского осмотра корпуса генералом Э.В. Экком, который как раз и вскрыл случаи неуставных отношений, Врангель потребовал «раз и навсегда» покончить с этими перегибами. Теперь командиры взводов, отделений и фельдфебели имели право объявлять только словесные выговоры и замечания. Право налагать домашний арест получал только старший офицер роты и ротный командир. Арест и строгий арест становились прерогативой только вышестоящих командиров.

Огромное влияние на моральный облик армии оказала православная вера. Война притупила религиозные чувства белого воинства. По свидетельству самого митрополита Вениамина, «армия почти не веровала, очевидно было и несоответствие "белой идеи" внутреннему состоянию ее конкретных носителей». По его мнению, в этом смысле правильнее было бы вести речь не о «белой» армии, а о «серой» ^{86} .

Не последнюю роль в этом сыграло ослабление влияния церкви на Белое движение. Митрополит Вениамин объяснял это следующими причинами: «Не все представители епископата участвовали в Белом движении. Во-первых, святой Тихон (глава Русской православной церкви. – Н.К.)не благословил вождей Белого движения, да и само движение тоже. Он не допускал, чтобы церковь оказывала предпочтение какой-либо из враждующих сторон, так как белые, красные, зеленые и т. д. были православные. Во-вторых, священнослужители опасались жестокой расправы за всякое содействие белым, в-третьих, не было полного единения или даже взаимопонимания между православным духовенством, в целом придерживавшимся консервативных взглядов, и участниками Белого движения, многие из которых были прогрессивных взглядов» ^{87} .

Теперь же ситуация изменилась. Прибывшее со своими частями военное духовенство с разрешения местного греческого митрополита Константина совершало русскую службу в галлиполийском храме, каждая отдельная часть в районе своего расположения в одной из первых палаток сооружала храм. Если палаток не хватало, то делалось только укрытие для алтаря. Потом пошли еще дальше, делали звонницы из рельсов узкоколейки и снарядных гильз. Конечно, все это выглядело примитивно, но создавало иллюзию родного перезвона, оживляло воспоминания о родине.

«Всего в лагерях было устроено 7 церквей, – пишет полковник С. Ряснянский, – очень трудно было устроить внутреннее устройство церквей. Иконостасы делались из одеял, и на них вешались написанные на холсте иконы наших же художников. Престолы, жертвенники, аналои делали из ящичных дощечек. Из консервных банок и других жестянок делались необходимые для церкви предметы… Одна из церквей откуда-то достала небольшой колокол» ^{88} .

Параллельно со всеми делами и заботами налаживались взаимоотношения командования корпуса с французской администрацией города. Военным комендантом Галлиполи был майор Вейлер, он же командир батальона в 500 сенегальских стрелков при 28 пулеметах. Он придерживался официальной линии своего руководства, считая русских в подчиненном положении. Но первый же инцидент, случившийся после появления русских, показал, что он сильно ошибался.

Однажды, через несколько дней после высадки врангелевцев, сенегальский патруль задержал двух русских офицеров за громкое пение на базаре и привел их в свою комендатуру. При этом сенегальцы одного из них несколько раз ударили прикладом, и тот был с окровавленным лицом. Как записал в своем дневнике Г. Орлов: «Начальник штаба корпуса генерал-лейтенант Е.И. Доставалов, узнав об этом, лично отправился к майору Вейлеру и потребовал выдачи арестованных. Но французский комендант наотрез отказался сделать это. Тогда Доставалов вызвал две роты Константиновского училища и приказал им штурмовать комендатуру. Сенегальцы моментально разбежались, бросив винтовки и пулеметы. Арестованные были освобождены» ^{89} . После этого французы вообще перестали высылать свои патрули в город, наводненный русскими.

Подобного рода конфликтов больше не было. Лишь иногда случались инциденты на продовольственном складе, где французские сержанты пытались обвесить или обсчитать тех, кто получал продукты.

Безрезультатно окончились и попытки французов отдавать свои распоряжения русским частям, минуя штаб корпуса. Все командиры знали, что такие распоряжения не имеют силы. Это подтвердил такой случай. В январе 1921 г. майор Вейлер без санкции командира корпуса сообщил русскому коменданту, что намерен совершить объезд русских частей, и просил организовать там ему соответствующую встречу. Однако никаких почестей в войсках ему не оказали. Офицеры и солдаты везде занимались своими повседневными делами, а французскому коменданту внимания было столько же, как и любому проезжающему мимо. Чтобы спасти честь мундира, Вейлер потом послал письмо в корпус, где сообщал, что он «объехал русские части и приветствовал их знамена» ^{90} .

С местным населением у командования и личного состава корпуса очень быстро установились хорошие отношения. «Местное население, – отмечает в своих воспоминаниях полковник С. Ряснянский, – с ужасом встречало прибывших русских, т. к. ранее бывшие в Галлиполи воинские части турок, немцев, англичан и французов очень обижали жителей, грабили их и приставали к женщинам. Но очень скоро местные жители увидели, что плохо одетые, нуждающиеся во всем русские никого не обижают и никого не грабят. Однажды греческий префект был у генерала Кутепова и сказал: "Посмотрите, вот уже более полугода русские живут в наших домах на скудном пайке, а вокруг их домов безопасно бродят сотни кур и иной птицы. Уверяю вас, что всякая другая армия давно бы их съела!" Он подчеркнул также: "За все время пребывания русских в Галлиполи не было ни одного случая, чтобы русские были бы грубы или невежливы к местным женщинам"» ^{91} .

Конечно, были досадные исключения, но настолько редкие, что общей картины не меняли. Был, например, случай разбойного нападения солдата на местного зубного врача. Потерпевший вскоре умер от ран, но быстрый арест виновного, скорый суд и беспощадная казнь его дали понять, что местное население находится под надежной защитой.

Первым шагом к доверительным отношениям с греками на официальном уровне послужил случай, произошедший вскоре по прибытии корпуса в Галлиполи. В декабре 1920 г. группа из 23 человек одного из полков в отчаянии от казавшейся им безнадежности своего положения решила самостоятельно пробиться в славянские страны. С оружием они тайно покинули лагерь и, направившись на север, пришли в местечко Булаир, где натолкнулись на небольшой пограничный пост греческих жандармов. Понимая, что они не в силах противостоять русским, греки успели сообщить в Галлиполи своему префекту. Между тем русские, располагая небольшой суммой денег, обрадовались полученной свободе и загуляли в местных кабачках.

Получив это сообщение, префект мог поступить по-разному. Скажем, обратиться к французам или послать свою усиленную военно-полицейскую команду. В обоих случаях дело бы закончилось жестоким кровопролитием, что сильно подорвало бы авторитет русских в Галлиполи. Но префект избрал третий путь: он обратился к командиру русского корпуса. Тот немедленно отправил в Булаир патруль, и беглецы вскоре благополучно были возвращены в свою часть. Такой жест греков по достоинству был оценен русским командованием ^{92} .

Турецкая часть населения была вынуждена хорошо относиться и к русским, и к грекам. Во-первых, она проживала на подконтрольной грекам территории, в то время как их страна вела войну с Грецией. Во-вторых, Турция потерпела поражение от стран Антанты, участницей которой была Россия, и, наконец, всем были известны симпатии Кемаля к большевикам, что порождало у турок комплекс вины перед белым воинством.

Турецкая община с готовностью откликнулась на просьбу выделить помещения для корпуса и даже отдала несколько мечетей и школ и свой караван-сарай. Когда Корниловское военное училище, расположенное в мечети Те-Ке, устраивало там вечера, их охотно посещали приглашенные турки и говорили, что русские танцы не могут оскорбить мечеть и их религиозные чувства ^{93} . Представители турок всегда откликались на приглашения командования русских частей прийти на их праздники, восторгались «белыми аскерами», особенно на парадах.

С армянской частью населения отношения были сдержанными, но тоже благополучными. Нередко армяне приглашали русских на свадьбы и различные семейные торжества. Как единоверцы, они в торжественных случаях приглашали командование корпуса на богослужения в свою церковь.

С небольшой еврейской общиной, проживавшей в Галлиполи, отношения были нейтральными. У некоторых еврейских семей русские стояли на квартирах, но ни вражды, ни дружбы это не порождало. Это был спокойный народ, живший своей замкнутой, специфической жизнью.

Многочисленные контакты с местным населением завязывались в основном на почве торговли и обмена. На городском рынке вначале в ход пошли вывезенные из России деньги: николаевские, серебряные, «добровольческие» и «донские». В первые дни за миллион «добровольческих» давали одиннадцать турецких лир. На них можно было купить хлеб, рис, халву, инжир, рахат-лукум. Других продуктов на рынке почти не было. В обмен на продукты, керосин, дрова и теплые вещи шли также драгоценности, если они у кого-либо имелись. Ближе к новому году цены на рынке стали резко расти, и, чтобы их сбить, руководство корпуса приняло решение не препятствовать офицерам и беженцам, желающим открыть собственную торговлю. Вскоре в Галлиполи появились лавки, кафе и даже рестораны. Особой популярностью пользовался ресторан «Яр», открытый командиром дроздовской батареи полковником Абамеликом ^{94} .

IV. ВОССТАНОВЛЕНИЕ БОЕСПОСОБНОСТИ ВОЙСК

Почти в полной изоляции от внешнего мира, в отсутствие Главнокомандующего Кутепов и его штаб сделали все, чтобы спасти армию. Но прежде всего необходимо было убедить галлиполийцев в том, что они как армия не потеряны и их главная цель – борьба с большевизмом – осталась неизменной. Нужно было поднимать дух войск, а для этого был необходим приезд Врангеля.

Для того чтобы уяснить линию поведения Главнокомандующего в те дни, необходимо обратиться еще раз к событиям крымского периода.

Врангель принял в Крыму от Деникина тяжелое наследство. По мнению англичан, например, капитуляция белых была неизбежна, и они прямо предложили ему посредничество в переговорах с большевиками. Для этого в тайне от Деникина они подготовили соответствующую делегацию, и та прибыла из Константинополя в Севастополь практически одновременно с Врангелем. Он же свою главную задачу видел в том, чтобы спасти армию. Однажды Врангель уже пришел к такому выводу, когда в декабре 1919 г. Добровольческая армия терпела поражение за поражением в Донецком бассейне. Тогда в частном письме к Деникину он вышел с предложением «подготовить все, дабы в случае неудачи… сохранить кадры армии и часть технических средств, для чего ныне же войти в соглашение с союзниками о перевозке, в случае надобности, армии в иностранные пределы» ^{95} . Теперь, в марте 1920 г., он видел, что положение армии еще хуже, но в отличие от англичан планировал не ее капитуляцию, а эвакуацию. И в то же время не хотел так скоро сдавать свои позиции. Врангель решил готовить наступление. Видимо, он хотел показать иностранным союзникам, что Русскую армию нельзя списывать со счета, даже если она потерпит поражение и оставит свой последний бастион – Крым.

В ответ на стремление союзников подчинить его армию своей воле он апеллировал к национальной гордости войск. Придерживался узкой, почти шовинистической программы как в Крыму, так и потом в изгнании. Его постоянное пребывание на людях во время эвакуации войск было не популизмом, а стремлением все видеть, все контролировать. Многим импонировала его честность в оценках ситуации, он откровенно и смело предупреждал, что их ожидает на чужбине, хотел, чтобы как можно меньше случайных, деморализованных людей попало на корабли.

К сожалению, современному исследователю очень сложно проследить за деятельностью Врангеля и его штаба в первые дни после прибытия кораблей на рейд Константинополя и вплоть до его первого приезда в Галлиполи и на Лемнос. Но, безусловно, это был значительный этап его биографии. Нужно было войти в роль Главнокомандующего побежденной и ушедшей в изгнание армии. Поновому выстраивать свои отношения с французами и турками, с нуля начинать их с греками. Необходимо было как можно быстрее привлечь внимание мировой общественности, организаций Красного Креста к положению армии, решить вопрос передачи флота и запасов имущества, находившихся на кораблях. А в это время люди ожидали ответа на главный вопрос: они все еще армия или уже беженцы? Если бы не твердость и последовательность Кутепова в эти первые дни, трудно сказать, как развивались бы события дальше. Но авторитет и популярность Врангеля все еще были непоколебимы.

Только 7 декабря впервые в штабе корпуса появилось сообщение, осветившее план командования. Генерал от кавалерии П.Н. Шатилов, начальник штаба Врангеля, сообщал для сведения и ориентировки, что «Главнокомандующий твердо решил добиваться сохранения армии как силы для борьбы с большевиками и как ядра будущей русской армии». Штаб предупреждал, что «войска не должны соглашаться ни на какие предложения об участии в боевых действиях на стороне Антанты». Указывалось, что «главная цель армии не изменилась, это борьба с большевиками» ^{96} .

И вот наконец 18 декабря 1920 г. состоялась первая встреча Врангеля со своими войсками за рубежом. Он прибыл из Константинополя в Галлиполи на французском броненосном крейсере вместе с французским адмиралом де Боном. Его речь, как всегда, была твердой и убедительной и сняла возникшую напряженность. «Вы выполнили свой долг до конца, – сказал он, – и не ваша вина, что вы уступили превосходящему силой врагу. Виноват в этом мир, который не поддержал нас. Вам мой низкий поклон. Я не хотел к вам ехать до тех пор, пока не выяснится наше положение. Три дня тому назад я получил сообщение, что до тех пор, пока мы снова сможем вступить в борьбу, мы как армия сохраняем свой состав и всю организацию. Дайте же мне, вашему ходатаю перед иностранными державами и таковому же изгнаннику, как и вы, право говорить от вашего имени, чтобы я знал, что все это – выражение вашей воли…» ^{97}

Этих слов оказалось достаточно, чтобы люди поверили, что они признаны не как иностранные наемники или беженцы, а как национальная армия. На следующий день, посещая Дроздовский полк, Врангель еще раз подтвердил это стоящим в строю. «Однако, – пишет в своем дневнике штабс-капитан Г.А. Орлов, – после смотра главнокомандующий отдельно говорил в палатке с лицами командного состава: нас признали и не признали. Французское командование признало, а левая партия французского парламента нас по-прежнему считает беженцами» ^{98} .

Войска восторженно проводили Главнокомандующего и стали терпеливо ждать, что признание армии Врангеля главными державами вскоре улучшит условия их жизни. А между тем никакого признания армии в действительности не было, как перед приездом Врангеля, так и в последующем, до самого конца существования лагерей. Но вину за это войска возлагали на бывших союзников. В следующий приезд Врангеля в Галлиполи, 15 февраля 1921 г., когда он не смог подтвердить, что армия признана главными державами, его никто не осуждал. К тому времени он воспринимался офицерами и солдатами не только как их ходатай, но и как заложник во вражеском стане – заложник, который гордо отражает все удары во имя сохранения чести и достоинства армии.

Зимой 1921 г. наступили самые критические для галлиполийцев времена. Было особенно голодно и холодно. В день заболевало тридцать, а то и сорок человек и по два-три умирало. Люди, совсем недавно прошедшие огонь и воду, ходили в обносках, ели что попало. Надо учитывать, что это были не просто 35 тысяч военнослужащих, а отборные воины, прошедшие две войны, проявлявшие верх самоотверженности и способные драться с многократно превосходящим их противником. Теперь армия никому не принадлежала и слушалась только своего Главнокомандующего. Только он один мог дать ей приказ, куда повернуть штыки. Конечно, были силы, желавшие заполучить ее, – различные русские «центры» и «комитеты», но их в Европе, да и в мире в целом, всерьез уже никто не воспринимал.

Получалось так, что только один человек мог решить, как дальше быть с армией, но его планы никак не устраивали бывших союзников. Что же касается различных политических течений русской эмиграции, то Врангель был категорически против их влияния на армию и против любых политических игр, в которых принимали бы участие его войска в качестве разменной монеты.

Эта позиция четко отражена в приказе временно исполняющего дела начальника штаба Русской армии генерал-майора П.А. Кусонского войскам армии от 11 декабря 1921 г. В нем, в частности, говорится:

«Главнокомандующий приказал сообщить вам:

1) Каждый военнослужащий волен иметь свои личные политические убеждения и симпатии к той или иной из государственно мыслящих национальных партий.

2) Армия же в ее целом ни в коем случае не может быть партийной, она может и должна служить Родине, но никак не какой-либо партии.

3) Внесение какой бы то ни было политики в каком бы то ни было виде в ряды армии недопустимо, и против этого обязаны бороться начальники всех степеней…» ^{99}

Чтобы иметь противовес политическим течениям, рвавшимся к власти над армией, Врангель создает в Константинополе свой Русский Совет. Его открытие состоялось 5 апреля 1921 г. ^{100} В это же время французское правительство усилило нажим на Врангеля, вынуждая распустить армию. С одной стороны, на Францию давили англичане, требуя как можно скорее распустить русские военные лагеря в Галлиполи, на Лемносе и в районе Чаталджи. С другой, советское правительство направило серию запросов французскому руководству с просьбой разъяснить, по какой причине Франция содержит военную группировку, имеющую явно антисоветскую направленность. К этому времени новый кабинет министров во главе с Аристидом Брианом стал разрабатывать идею создания европейских союзов. Делать это, помогая одновременно Врангелю, было крайне неудобно. Если к этому добавить еще и позицию большинства депутатов французского парламента, требовавших снять с налогоплательщиков бремя расходов на войска Врангеля, то можно было с уверенностью прогнозировать, что для «сидельцев» русских лагерей наступают тяжелые времена.

17 апреля 1921 г. было опубликовано официальное сообщение французского правительства, где прямо говорилось о никчемности целей, которые Врангель поставил перед собой и войсками. Подчеркивалось, что бороться с большевизмом при помощи войск, находящихся вне России, – иллюзия. Дальше излагалась программа французского руководства. Во-первых, прервав связь Врангеля и его окружения с Галлиполи и Лемносом, избавить от влияния врангелевской армии на крымских беженцев. Во-вторых, создать условия, при которых солдаты, офицеры и их семьи оставили бы лагеря с возможностью вернуться на родину, эмигрировать в Бразилию (говорилось о том, что только штат Сан-Пауло берет 20 тысяч человек) или перейти на положение беженцев в самой Турции. Как весомый аргумент приводился пример с Польшей, где около миллиона русских уже избрали такой путь.

Над галлиполийцами нависла серьезная угроза. В этих условиях Врангель предпринял активные действия в поисках средств на содержание войск. Вскоре проблема частично была решена, и в декабре 1920 г. Врангель на совещании руководящего состава корпуса сообщил, что французы наконец-то согласились выплачивать денежное содержание офицерам и солдатам, приняв под залог оставшееся в России недвижимое имущество русских, проживавших в это время во Франции. Он также сообщил о решении выдать всему личному составу новое обмундирование из тех запасов, которые находились на транспортах «Рион» и «Бештау». Но правильнее было бы сказать – из того, что осталось. Как пишут в своих воспоминаниях В.Х. Даватц и И.Н. Львов: «Французы наложили руку на русское имущество, находившееся на пароходе "Рион", и тем самым отняли одежду и обувь у русских солдат, так нуждавшихся в том и другом» ^{101} .

Давление на Врангеля продолжалось. Так, была произведена замена коменданта в Галлиполи. Вместо ставшего к тому времени подполковником Вейлера прибыл подполковник Томассен. Вначале в штабе русского корпуса такую замену восприняли как обычную ротацию офицеров во французском экспедиционном корпусе. Но вскоре поняли, что его приезд был напрямую связан с ужесточением политики французского правительства по отношению к войскам Врангеля. «18 декабря, – вспоминает заменивший больного Кутепова генерал В.К. Витковский, – я получил официальное приглашение от французского коменданта пожаловать ему в Управление.

Вейлер был среднего роста, блондин, довольно полный и ничем особенно не отличался. Томассен же был более типичен. Маленький, сухощавый, пожилой, с моноклем в глазу; он носил форму колониальных войск, служба в которых оставила известный отпечаток на нем. Был весьма сух в обращении и, видимо, не только строг, но и жесток с подчиненными» ^{102} . Во время встречи Томассен изложил Витковскому новые требования командования французского экспедиционного корпуса к русским войскам в Галлиполи. Суть их заключалась в том, что эвакуированная из Крыма армия Врангеля больше таковой не является, а становится организацией беженцев. Сам Врангель больше не Главнокомандующий, а простой беженец. В связи с этим все в Галлиполи должны сдать имеющееся оружие и подчиняться только французскому военному коменданту.

Выслушав Томассена, генерал Витковский, ничуть не сомневаясь, что его действия будут одобрены и Врангелем, и Кутеповым, твердо ответил, что «Русская армия и после эвакуации осталась армией; генерал Врангель был и есть наш Главнокомандующий, в Галлиполи расположены не беженцы, а войска, составляющие корпус, во главе этого корпуса временно стою я, и только мои приказания будут исполняться войсками; на него же я смотрю как на офицера союзной армии и коменданта соседнего гарнизона, и, наконец, никакого оружия ему не сдам» ^{103} . По воспоминаниям Витковского, Томассена такой ответ явно вывел из равновесия: он пригрозил, что предпримет самые суровые меры к тому, чтобы требования французского военного руководства были выполнены, и добавил также, что генерал, не исполняющий эти требования, не может больше оставаться в Галлиполи и будет доставлен в Константинополь. Другими словами, комендант Томассен пригрозил Витковскому арестом. «Придя в штаб корпуса, – вспоминает дальше В.К. Витковский, – я немедленно отдал все нужные приказания на случай тревоги, а также касающиеся занятия французского и греческого телеграфа. Кроме других мер предосторожности, я отдал приказание командиру нашего броненосца „Георгий Победоносец“, стоявшего на рейде недалеко от французской канонерки, протаранить и потопить ее, когда последует на то особый сигнал с берега, дабы уничтожить радиостанцию на ней и ослабить французские силы» ^{104} .

Отношения продолжали осложняться, французский батальон обнес свое расположение колючей проволокой. Всякие сношения с комендантом Томассеном Витковский прекратил. Оба о случившемся доложили в Константинополь: Витковский – Врангелю, а комендант – командующему своим оккупационным корпусом. В такой обстановке прожили до праздника Рождества Христова.

В Галлиполи, как известно, находился и действовал греческий собор, и русские солдаты и офицеры ходили туда на службу. В праздничный день Рождества Христова греческий митрополит Константин и русский священник совершали торжественное богослужение. Храм был полон молящихся, в первых рядах находилось руководство корпуса во главе с генералом Витковским. Во время молебна в церкви вдруг началось какое-то движение, громкий шепот, вызванные появлением Томассена с чинами из его штаба. Все они, одетые в парадную форму, при оружии и наградах, стали быстро продвигаться к генералу Витковскому. Подойдя к нему сзади, эта группа остановилась, но никаких действий не предпринимала. Наконец, выдержав паузу и дождавшись, когда Витковский после целования креста отошел в сторону, Томассен снова приблизился к нему и принес поздравление от себя и французского гарнизона по случаю великого православного праздника. Так своеобразно французы дали понять, что инцидент исчерпан.

Второй приезд Врангеля в Галлиполи пришелся на 15 февраля 1921 г. В это время в настроениях людей уже наметился поворот к лучшему. Сглаживалась острота переживаний из-за поражения в войне, повысились организованность и порядок в частях и подразделениях, появился интерес к жизни.

В день приезда Врангеля торжества по этому случаю начались уже с утра. В 8 часов 15 минут, – читаем в сборнике «Русские в Галлиполи», – катер Главкома, прибывшего в Галлиполи на своей штабной шхуне «Лукулл», причалил к молу галлиполийского порта. Его встретил рапортом командир корпуса генерал Кутепов, присутствовал и французский комендант. За ними выстроился почетный караул из сенегальских стрелков и юнкеров Константиновского военного училища. Под звуки Преображенского марша и при восторженных криках юнкеров и собравшегося на пристани множества офицеров и солдат генерал Врангель обошел фронт почетного караула, на левом фланге которого принял приветствие почетных ординарцев. После церемониального марша юнкеров Врангель и сопровождавший его Кутепов на автомобиле отправились в лагерь. За ними следовали автомобили с чинами штаба корпуса и свитой французских офицеров. Среди них было также несколько корреспондентов иностранных газет, прибывших с Врангелем на «Лукулле» ^{105} .

Прибыв в лагерь, Врангель остановился на его правом фланге, принял рапорт начальника почетного караула – командира роты Самурского полка, отдал честь старому боевому знамени этой части. В самом лагере он посетил лазарет и только потом отправился к выстроившимся частям. Такой порядок посещения не был случайным и имел большое воспитательное значение. В течение короткого промежутка времени на виду у своих войск главнокомандующий отдал почести самому старому знамени своих частей, оказал уважение заслуженным людям и не преминул уделить внимание больным, раненым. Только потом он обошел строй войск. На правом его фланге стояла пехота, в центре – артиллерия, а на левом – конница. Более получаса Врангель под звуки марша обходил войска. На его приветствие «здорово, орлы!» неслись дружные ответы и громкое «ура!», подхваченное тысячами собравшихся зрителей.

Выйдя после обхода войск на середину строя, Главнокомандующий торжественно возложил на вновь пожалованных в кавалеры знаки ордена Святого Николая Чудотворца. После этого Врангель обратился с речью к войскам. Призвал их «держаться крепко, не поддаваться никаким увещеваниям». Говорил о том, что «недалеко то время, когда нас снова позовет Родина, и мы должны быть готовы» ^{106} . Закончился парад церемониальным маршем частей и подразделений. Впечатление у всех от него было огромным. Даже те, кто прожил с корпусом все время после высадки в Галлиполи, не ожидали такой внушительной картины. По словам очевидцев, у иностранных журналистов сквозь их официальную сдержанность прорывались слова: «Нам говорили, здесь беженцы, а это настоящая армия» ^{107} .

На другой день, 16 февраля, при большом стечении народа парад состоялся и в городе. В нем приняли участие все военные училища и школы, технический полк и другие части, расположенные в Галлиполи. Этот праздник произвел сильное впечатление на местное население, едва ли видевшее когда-нибудь подобное зрелище. Но самое сильное впечатление эти парады произвели, пожалуй, на самих офицеров и солдат корпуса. Они впервые после длительного перерыва увидели себя в сборе и ощутили себя армией. Без преувеличения можно сказать, что дни 15 и 16 февраля 1921 г. имели решающее значение в возрождении духа войск 1-го армейского корпуса.