Текст книги "Смятение"

Автор книги: Николай Бурденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Он шёл к Ферапонту не для того, чтобы просить у него совета, а для того, чтобы узнать про тех купцов, с которыми столкнулся один раз буквально перед революцией; те купцы в это время были в такой же ситуации, как и он. Что они думают и как думают выйти из положения без наказания?

Батюшка отца встретил во дворе, гуляя с равным себе священником, но намного старше и белым как лунь, приветствуя, растопырил руки и тут же попросил пройти в домик.

– Знакомься, Антон Семёнович, это мой первый настоятель и друг – отец Евстафий, – сказал Ферапонт и тут же добавил: – Пойдёмте в дом, там и поговорим, одновременно опрокинем по рюмашке за святейшество, ознаменовавшее нам сей праздник Господний.

Усевшись на лавке у стола, отец стал прислушиваться к разговору этих двух священнослужителей. После пятиминутной беседы, которую они, очевидно, начали задолго до его появления, а закончили в доме в присутствии моего отца, Ферапонт отправился к матушке дать указание по поводу угощения. Как только закрылась дверь за Ферапонтом, отец Евстафий из-подо лба глянул на моего отца и спросил:

– Отчего печаль на лице глубокая, словно в западню попал и мечешься, никак не можешь найти выход? На вид ты не из мужиков, а горюнишься, видать, не зря: жил в достатке, не буду гадать, чем занимался, а завоевавшая и установившаяся советская власть всё отобрала и устроила охоту на тебя и тебе подобных? Дальше рассказывай сам, чтобы я не гадал, и учти – времени у нас мало, если не хочешь, чтобы Ферапонт знал, тогда коротко и быстро говори. Тебе ведь нужен совет, так?

– Истину говоришь, батюшка, врать и выкручиваться не буду.

После этих слов отец всё подробно рассказал Евстафию; тот слушал внимательно, не перебивая. По ходу рассказа отец тоже внимательно наблюдал и делал какие-то умозаключения. Только в период повествования он не упускал ни малейшей подробности, потому что искренне верил только что познакомившемуся с ним священнослужителю, который очень быстро расположил к себе своим обаянием и умом, выражавшимся во всём. Как отец и предполагал, Евстафий, едва закончился рассказ, сказал:

– Давай завтра встретимся на вокзале в буфете в четырнадцать часов – может, что-то и присоветую.

После этих слов открылась дверь, и вошёл отец Ферапонт, а за ним матушка Марфа; третьей вошла послушница с большим подносом, на котором были наставлены яства с парой графинов и питейной тарой. Поставив поднос на стол, послушница ушла. Матушка Марфа, поприветствовав гостей и пожелав приятно провести время, с поклоном ушла, сославшись на дела в церкви.

Застолье трёх мужчин длилось около двух часов, после чего отец ушёл, а Евстафий остался в гостях у Ферапонта.

Вернувшись домой, отец всю ночь метался, а когда уснул, ночью периодически просыпался, соскакивал, смотрел на часы и считал, сколько осталось до рассвета. А днём он метался ещё больше, постоянно вытаскивал часы из жилета, тупо смотрел на циферблат и не мог понять, почему время так медленно тянется. В тот день он не стал заниматься извозом, голова была забита одним: что посоветует отец Евстафий?

На встречу мой отец пришёл заблаговременно и сел в дальний угол в ожидании священнослужителя. Наконец в дверях появился батюшка, навстречу к нему откуда-то выскочил шустрый отрок и, склонив голову, попросил благословения; накрыв голову отрока краем левой полы, отец Евстафий что-то прочитал, несколько раз перекрестил и тем самым благословил мальчонку и затем направился в угол зала, где увидел поджидающего его человека. А мальчонка, поцеловав батюшке руку, вдогонку тоненьким голоском прокричал:

– Ежели чего понадобится, молвите – я тут как тут, не извольте беспокоиться, мы к вам со всем уваженьицем!

– Рад вас видеть, Антон Семёнович. Вижу, вы человек ответственный, – произнёс отец Евстафий, подходя к столу и медленно, по-стариковски усаживаясь рядом, чтобы можно было говорить вполголоса, поскольку это была тайна.

Отец в знак уважения поднялся и приложился к протянутой руке батюшки; тот, осенив его крестом, попросил сесть. Немного отдышавшись, он начал спокойным, размеренным тоном говорить, только очень отдаленно:

– Я поздно поступил в духовную семинарию, примерно года на три от регламента, соответственно, на столько же позже и выпустили, и поскольку я был одним из лучших учеников и великовозрастнóй, то на последнем курсе решили произвести меня в обер-полевого священика (капеллана), ну, конечно же, с моего согласия. После выпуска в восемьсот девяносто шестом году вручили мне направление в военное ведомство. Там сему обрадовались и определили меня на службу в пограничный отряд в Джульфе, где наши войска переходили в Персию и обратно в период войн и конфликтов. Там я служил до изгнания царских войск с Кавказа, то бишь до середины девятьсот восемнадцатого года. Находясь там на службе, я был свидетелем нарушения государственной границы людьми по реке Аракс вплавь, а один русский вор переплыл туда, обокрал в Тебризе гиляка-ювелира и с фунтом золота и сколькими-то каратами драгоценных камней на рассвете переплыл с Персии в Россию. То, что ты сейчас услышал, – преамбула. Суть вот в чём: река там неширокая, и переплыть её может даже ребёнок. Скажу одно: если бы это происходило в девятьсот семнадцатом – девятьсот двадцатом годах, тогда бы это можно было сделать свободно, сейчас – практически невозможно. Скажу больше: туда идут поезда, хоть это и Азербайджан, но всё население говорит по-русски, так что думай, Антон Семёнович. Другого предложения нет, визу тебе никто не даст.

– Скажи, отец Евстафий, можно ли там найти жильё? Не будем же мы прямо с поезда да в реку! Мне понадобится время, чтобы разобраться в ситуации, дабы не попасть в лапы ГПУ, ведь я спасаю не себя – всю семью, а для этого необходимо сделать всё воéже, чтобы прошло без сучка и задоринки.

– Найти квартиру или домик можно, если ты поедешь летом, так как мужчины летом уезжают в Россию на заработки и вывозят фрукты. Да тебе и необходимо это делать летом в сезон купания, так ведь?

Таким образом, у отца появился план перехода границы вплавь, и, что самое интересное, смелое решение это было осуществлено на глазах у пограничников.

Позже судьба сведёт в Иране меня и Ивана Садчикова, бывшего пограничника, который за давностью времени поделится, чем этот их переход обернулся ему лично и всему погранотряду.

С этого момента отец начал продумывать план перехода и узнавать, как туда доехать. На всякий случай придумывал всевозможные причины и легенды. Но решение его было окончательным и неизбежным, и только в Персию – это самое быстрое.

В то время отец не мог предполагать, что повлечёт за собой жизнь за границей: годы мучительной ностальгии, презрение за предательство родины, бесправие гражданина, потерю уважения, преследование, нищету, подрыв здоровья и разброд семьи.

Постфактум и с течением небольшого промежутка времени, как мы покинули хутор, чувствовалась в каждом из нас какая-то напряжённость, а возможно, и тоска по родному дому; но больше всех нервничала мать, от безысходности, чувствовалось, она себя в душе корила за то, что не может создать детям нормальной жизни. Но так уж повернула фортуна в начале века. Люди, делавшие революцию, тоже думали о будущей счастливой жизни народа и страны, и каждая революция – это тоже катаклизм, только в основном сопряжённый с большими потерями человеческих жизней, нищетой и разрушениями.

Отец тоску по земле и работе заглушал поиском сведений, направленных на переход в Персию. В то время он делал всё, дабы поскорее ретироваться с Миллерово, но только в нужном направлении.

После полученных сведений о братьях отец каким-то образом быстро достал билеты, и через день мы уехали в Ростов, с Ростова ещё в несколько городов; жили в них по нескольку дней и двигались дальше, в направлении Джульфы.

А накануне отъезда с Миллерово набрали себе столько продуктов из привезённых с хутора, сколько могли унести на себе. Остальное перевезли в церковь батюшке Ферапонту, ему же отдали лошадей и телегу. На прощание отец сказал: «Принимай эти продукты, половина которых тебе, а из второй половины будешь выделять Пелагее, а если она не станет брать или вовсе не придёт, тогда храни три месяца. Если к тому времени никто из нас не появится, тогда можешь ими распоряжаться, как тебе заблагорассудится».

Вот так наша семья на второй день погрузилась в вагон, и мы уехали в Ростов. Прибыв в указанный город, мы задержались совсем недолго, всего несколько дней прожили в какой-то комнатке при храме по рекомендации отца Ферапонта.

Вскоре отец купил или как-то достал билеты, и мы поездом отправились в Нахичевань.

Что творилось в поезде, этого передать невозможно: теснота, гомон, скандалы из-за мест, тошнотворный запах человеческого пота; в воздухе стоял смрад и вонь от табачного дыма, въедавшегося в глаза до слёз. В носу это вызывало чихание, в глотке – кашель; это было что-то невообразимое. То ли на второй, то ли на третий день путешествия на какой-то станции нас высадили, и проводник объявил: «Поезд дальше не пойдёт – нет угля!» Мы высадились из вагона: все грязные, измученные, кое-кого тошнило, у всех чесались тела.

Отец посадил нас у какой-то стены на лавку, а сам пошёл искать кров и баню. Примерно через час пришёл довольный тем, что нашел жильё в номерах и уже забронировал для нас два номера, – сиял как новый целковый, видно было, что доволен собою. Немного погодя он сказал: «Прежде чем вселяться, мы пойдём в баню, вымоемся и эту вшивую одежду выбросим, наденем чистую, а после бани в номерах покушаем, что Бог послал».

Переночевав в номере, утром мы пошли на станцию узнать насчёт поездки и, по счастливой случайности, пришли вовремя, потому что паровоз заправили углём и, кроме того, дровами, состав готов был продолжать движение до пункта назначения, и мы побежали к своему вагону.

Но проводник не хотел нас пускать, сказав: «Вы вчера ушли и не сказали, что вернётесь продолжить путь сегодня». Зная все уловки проводников, отец отозвал его в сторону, дал ему какую-то сумму денег и показал билеты, хотя в этом не было необходимости, поскольку его действия принесли проводнику доход в виде денег.

В общем, таким образом добрались до города Нахичевань. По приезде в Нахичевань подыскали квартиру на окраине города, отдохнули пару дней, и по заданию отца мы, три сестры, начали искать работу. Примерно через пару дней уже все работали: я в цехе óщипа кур, Таня в пошивочной мастерской, а Саша в прачечной по приёму белья.

– Анастасия Антоновна, а Паша куда пошла работать? – спросила Клавдия Петровна.

– Да, я ведь вам забыла сказать: Паша осталась в Миллерово, у неё там был жених, и они решили пожениться. Он оканчивал школу железнодорожных мастеров, это типа железнодорожного училища, и после окончания получал назначение путевым мастером в железнодорожный цех по ремонту путей.

Так вот, отец тоже нашёл какую-то работу, только о ней практически ничего не рассказывал – утром уходил на работу, вечером возвращался и пребывал сам себе на уме. Как потом выяснилось, он зондировал обстановку этого района для нелегального перехода в Персию, но пока никому ни о чём не говорил.

Когда созрел план, у него появилась другая проблема: как нас уговорить, и он придумал легенду преследования и начал нас потихоньку обрабатывать.

Однажды после ужина сказал:

– Дети, настали плохие времена для нас: узнали, что мы жили зажиточно, а говоря современным языком – кулаками. Кулаков сейчас отправляют на Соловки на всю жизнь, если останемся – нас всех отправят на каторгу, как моих братьев Василия и Макара с жёнами и детьми. Хочу вас всех предупредить, чтобы о том, что я вам сейчас рассказал, никому ни слова, ни полслова не говорили. Поэтому надо что-то предпринять, пока у нас есть немного времени.

– Папа, – сказала я, – может, мне поговорить со своим чекистом, он сможет помочь?

После сказанных мною слов отец разразился такой бранью, что я не рада была сказанному, а говорил он вот что:

– Ты – глупая дочь и сумасшедшая, разве можно чекисту говорить такое? Он нас тут же арестует и за это получит повышение, такие люди ради чина мать родную продадут! Смотри у меня, Настенька, забудь об этом и думать, а то я тебя – и каждого – прокляну, если кто-то проболтается!

Я ещё вам не рассказала, как я познакомилась с чекистом, а это случилось со мной через несколько дней после начала работы, когда я возвращалась с работы домой. Два парня-аборигена мне преградили дорогу, сказали, чтобы шла с ними. Я отказалась, тогда один взял меня за руку и хотел потащить за собой, но я не растерялась, подставила подножку тому, который меня тащил. Он упал лицом в пыль, а поднявшись, замахнулся на меня, но не успел нанести удар. Вывернувший из-за угла чекист буквально в прыжке ухватил его за руку и спросил, в чём дело, мол, ты на кого поднял руку? Второй увидел чекиста в форме и удрал.

Я объяснила всё, как было. Чекист спросил у парня фамилию, имя и адрес, а когда тот ответил на все вопросы, сказал:

– Я твоего отца Низама хорошо знаю; сейчас провожу девушку домой и приду в отдел, а ты ровно через час вместе с отцом приходи к заставе, там и поговорим – иначе сдам в милицию. – Затем повернулся ко мне и спросил: – Вы кто такая и откуда? Я раньше вас здесь никогда не видел. Погодите, вы не та семья, которая недавно приехала: отец, мать, два брата и три сестры-красавицы?

– Да, по составу семьи мы подходим под описание, а может быть, прибыла ещё такая же семья.

– Это исключено – мне бы сразу доложили. Поймите, у нас каждый человек на учёте – это пограничная зона. В день вашего приезда, через два часа, как только вы заселились в дом, мы уже знали состав семьи и каждого по именам. Как вас звать – точно сказать не могу, но назову два имени из трёх, одно из них ваше: Анастасия либо Александра.

– Почему два, если вам донесли, что дочерей в семье три?

– Вас не только назвали, но и вкратце описали внешность каждого; Татьяна, старшая, – невысокого роста, полненькая, а две младшие очень похожи друг на друга, стройные, красивые, с серыми глазами.

– Да, вот здесь тот, кто описывал нашу внешность, не ошибся, мы с Александрой лицом и фигурой очень похожи.

– Так вы Анастасия Антоновна?

– Да, а почему так официально – Анастасия Антоновна? – спросила я у провожатого, который пока ещё не назвал себя.

– Так нас учили обращаться к незнакомым людям, да и этикет говорит об этом. Прошу извинить меня, я ещё не назвал себя: Садчиков Иван Васильевич, помощник комиссара при заставе пограничных войск. А вы откуда приехали сюда и надолго ли?

– Здесь родина предков, – не поднимая головы, ответила я, – а насколько – не знаю, это родители решают.

Так отец нас заранее проинструктировал, кому что говорить. Потом чекист стал встречать меня через день, а затем и каждый день встречать и провожать домой. Вот так мы и подружились с ним. Он стал ухаживать за мной, понятно было, что я ему нравилась, – и мне он очень нравился. Надо отметить: за всё время встреч мы ни разу не поцеловались. Он был красавец-парень, стройный, выше среднего роста, из-под фуражки выглядывал приличный завиток волос, а для того смутного времени он был очень воспитанным человеком.

Прошло почти два месяца. Как-то после ужина отец попросил остаться всем за столом для весьма серьёзного разговора и начал намекать на опасность, грозящую нашей семье; он долго и путанно приводил какие-то примеры, а мы, переглядываясь, ничего не могли понять. Видимо, сидевшей рядом с отцом матери надоело его словоблудие, и она сказала:

– Антон, не ходи кругами, говори прямо, дети уже взрослые, они всё поймут; в конце концов, мы же их жизни хотим обезопасить от надвигающейся беды.

– От очень солидного человека я получил сведения, что послали запрос на наше старое место жительства: чем мы занимались и почему теперь здесь. В связи с этим у нас теперь есть один-единственный выход из сложившейся ситуации – это бежать за границу, в Персию. Ждать больше нельзя, дней через десять окончательно заберут, теперь точно уж всех! А пока ждут документы с нашего уезда, мы должны их опередить. То есть уйти, повторяю, в Персию.

– Папа, откуда вы всё знаете? – спросила Таня.

– От хорошего человека, которому хорошо заплатил, и немалые деньги, – ответил отец. – Значит так: через два дня едем в Джульфу, там несколько дней покупаемся в речке Аракс, чтобы привыкли к нашим ежедневным купаниям. Тем самым мы примелькаемся пограничникам и снимем с себя подозрение, а в один из дней переплывём Аракс на ту сторону. Река неширокая, переплывём быстро.

– А как мы там будем жить и разговаривать, мы же персидского языка не знаем? – вновь спросила Таня.

На что отец ответил резким тоном:

– Там уже пол-России живут, работают, и мы проживём. Это всё равно лучше, чем на Соловках подыхать.

Не могу знать, насколько отец говорил правду в отношении того, что послали запрос о нас в наш уезд. В свете сказанного отцом о посланном запросе я поверила, поскольку вспомнила встречу с чекистом, который сказал: «Нам через два часа донесли, откуда вы прибыли, сколько вас, и внешность каждого коротко описали, и поимённо назвали». Да, я поверила в его слова, и мне стало страшно, хотя не имела представления о том, где находятся Соловки.

Как и было сказано отцом, через три дня рано утром мы поехали в Джульфу, к вечеру подыскали жилье на окраине у местной жительницы, которая поселила нас в большую комнату. Побросав вещи, находившиеся при нас, мы пошли купаться. Надо сказать, в те годы женщины и мужчины купались в лёгкой одежде, это не привлекало внимания. С того самого дня мы каждый день ходили на речку: отец, купаясь и загорая, всё время наблюдал за действиями пограничников, он всё запоминал, даже через какое время они выходят на перекур и когда меняют пост у моста. Купались мы подолгу, еду всегда брали с собой, там ели и отдыхали. Иногда пограничники проходили, внимательно присматривались к нашим вещам и нам. Некоторые, проходя, предупреждали, чтобы далеко не заплывали, а то просто проходили, всматривались в лица.

Уже точно не помню, то ли на пятый, то ли на шестой день, в воскресенье утром, отец сказал: «Сегодня переходим, слушайте внимательно! Приходим к реке, и вы все должны незаметно следить за моими действиями. Купаемся примерно часа полтора, и как только после первого купания я выйду из воды, подниму руки, будто загораю, а потом лягу, вы подойдёте, ляжете неподалёку. Это будет означать – все готовы. После этого через полчаса я поднимусь, стану спиной к реке, вы все потихоньку входите в воду. Купаясь, отплывите от берега на такое расстояние, чтобы пограничники ничего не заподозрили, ныряйте только так, для вида и смотрите, берегите силы, чтобы хватило переплыть на ту сторону! Когда увижу, что все в реке, тогда я и мать войдём в реку на то же расстояние, что и вы, дважды окунёмся, после чего я голову покрою белым платочком с завязанными в узелки углами – вот это и будет сигналом для рывка в сторону Персии! Понятно? И последнее: мать всем приготовила по два комплекта тоненькой одежды, надеть на себя и сандалии. Это для того, чтобы на той стороне снять одно и высушить, а потом второе; конечно, плыть будет тяжело, но, как вы видели, река неширокая, глубокого места всего метров тридцать, а далее мелководье до самой суши. Пойдём, как всегда, в одно и то же время, сегодня выходной, народу будет много, смотрите внимательно – в оба глаза!»

В тот проклятый день, в полдень, солнце стояло в зените и до такой степени сильно палило, что после часового загара уже чувствовалось жжение плеч, спины, и, как назло, был полнейший штиль; листья на деревьях будто замерли, слегка свернувшись, а некоторые даже чуточку увяли. Силу жары я почувствовала ещё так: нечаянно подула на руку и почувствовала, насколько горячо моё дыхание и как сильно обжигает руку. Воду, которой обычно нам хватало на весь период отдыха на пляже, выпили буквально за час, а загорали, как всегда, на одном и том же месте – обособленно от общего контингента, несколько раз входили в воду и выходили.

Наконец мы увидели стоящую фигуру отца. Тогда мы – дети – вошли в воду, чуточку побарахтались недалеко от берега; когда увидели, как родители вошли в воду, несколько раз окунулись, и тут отец покрыл голову белым платочком. После этого отец с матерью нырнули вперёд, в чужую сторону, мы за ними нырнули, а когда вынырнули, то со всех сил поплыли на противоположный берег, в Персию.