Текст книги "Пояс Койпера"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Я проводил его отяжелевшую фигуру взглядом. Вслед за сенатором зал покинули слуга и посыльный. Сидеть на полу было неудобно, и я переместился поближе к женщине на подиум. Вечерний свет красил видимую часть сада теплыми красками, успокаивающе шелестели струи невидимого фонтана.

Синтия задумчиво потягивала вино, но вдруг повернулась ко мне:

– Знаешь, я представляла тебя другим! Когда Теренций мельком заметил, что его люди изловили сектанта, решила, что увижу оборванного фанатика с горящими глазами, а ты ничего и вполне вменяемый…

Слова ее, по-видимому, следовало принимать за комплимент. Я уже открыл рот, чтобы достойно ответить на похвалу, но женщина меня перебила:

– На первый взгляд Теренций может показаться тормозом, но на самом деле малый не промах, на таких, как он, ищущих во всем свою выгоду, держится любая власть. С одной только подготовки к Олимпийским играм в Афинах настриг столько бабок, что многим и не снилось. Скажешь, ограниченный?.. – пожевала в раздумии губами. – Да, пожалуй, но на Капитолийском холме других не держат, императору ребята с собственными идеями не нужны! В этом смысле мы, гетеры, с сенаторами коллеги, и у тех и у других работа проституточная, правда, платят за нее по-разному. На финансировании Сената не экономят, оно проходит по бюджетной статье «зрелища и развлечения», плебсу между гладиаторскими боями надо давать пищу для разговоров. Романтические времена реформатора Квинта Филона давно прошли, о них вспоминают с ностальгией…

Я слушал Синтию с открытым ртом, так красива и правильна была ее речь, так весомы суждения. Она улыбнулась:

– Что смотришь? Удивлен? Это тебе не задом трясти по зиме на Ленинградке! Под юбчонку задувает, в стылых губах сигаретка, а еще и клиенту надо понравиться. Приходится заниматься собственным образованием, философов почитывать, следить за политической ситуацией. Слышал, может быть, про Луция Сенеку? Твоих единоверцев, между прочим, защищал, за что и пострадал. Он сказал, что мудрость освобождает человека от тщеславия, а великого ума не бывает без примеси безумия. К нашим законодателям его слова трудно отнести, вот за каждым из них и стоит такая, как я, и управляет им, словно марионеткой. – Фыркнула: – Законодатели! Да они только и смотрят, где бы урвать, а блюсти государственные интересы приходится нам, кого клеймят непотребным словом…

Ее манера говорить располагала к себе настолько, что я перестал чувствовать скованность.

– Получается, Теренций – обыкновенная шестерка?

Синтия покачала головой:

– Ну, не скажи! Пусть не самая первая величина, но тем не менее, глава комитета по рабовладельчеству. Чем они там занимаются?.. – Не без горечи усмехнулась. – Слышал, наверное, про борьбу нанайских мальчиков с коррупцией? У них то же самое! Принципиально осуждают, но так, чтобы все осталось по-прежнему. Не стоит надеяться: ворон ворону глаз не выклюет! В остальном Теренций – человек условно приличный, а когда переберет винца, так по убеждениям либерал. Бьет себя кулаком в грудь и шепотом кричит, что ненавидит абсолютизм и только страх потерять нажитое удерживает его в проимператорской партии. Впрочем, другой-то и нет, оппозиция открывает рот исключительно с высочайшего соизволения. Ее искусственно разводят, чтобы потомки не упрекали Рим в отсутствии демократии.

Я едва ли не физически чувствовал, как от Синтии исходит доброжелательность, и в то же время она держала меня на расстоянии. Трудно было не восторгаться этой блестяще образованной, с хорошим чувством юмора прелестницей. Приложился к кубку. Дело известное, история учит, что она ничему не учит, только куда больше государственной меня волновала собственная судьба.

– Скажи, я-то ему зачем понадобился?

Синтия лишь широко развела руками, и этот открытый жест вызвал во мне естественное волнение.

– Юпитер его знает! Любую власть можно сравнить с отхожим местом, куда кинули дрожжи: на поверхности пенится всплывшее со дна самодовольное дерьмо. Мои наблюдения за сенаторами подсказывают, что в основном они занимаются интригами. Тому есть масса примеров: основатель Рима Ромул убил родного брата Рема, Калигулу замочили заговорщики и даже такого выдающегося человека, как Юлий Цезарь, закололи в Сенате палочками для письма. Думаю, вывод ты можешь сделать сам… – Она умолкла, но тут же с неожиданной улыбкой продолжила: – Хотя порой такое случается не без пользы для народа! Лет двести назад один парень, запамятовала его имя, убил вождя баламутивших людей повстанцев и тем предотвратил гражданскую войну. Потом, правда, выяснилось, что далеко не из идеологических соображений – тот соблазнил его жену, но с исторической точки зрения такая мелочь в расчет не берется…

Я слушал Синтию и думал, что странным образом устроена моя голова. Мне вдруг стало страшно жаль, что семейная жизнь Инессы Арманд не сложилась. С каким бы облегчением вздохнула страна, если бы нашелся готовый послужить отечеству ревнивец! Плохо мы еще знаем историю и еще хуже ее преподаем, а в ней имеются очень поучительные сюжеты.

Но уготованная мне судьба, пусть очерченная намеком, меня как-то не устраивала.

– Скажи, Синти, а ты уверена?..

Она была слишком умна, чтобы ждать, когда, запинаясь, я сформулирую вопрос. И слишком остра на язык, чтобы не уколоть.

– Да, Дэн, да – на что еще ты можешь быть им нужен!

Но и слишком добра, чтобы тут же не обнадежить. Провела по моей щеке ладонью, улыбнулась.

– Сам подумай, откуда мне знать…

Я попытался задержать ее руку и тут же схлопотал увесистую пощечину. Забылся, а главное, забыл, кто я такой, чтобы позволять себе подобные вольности! Раб, в лучшем случае слуга… если вообще не убийца по найму! Но ситуацией воспользовался, придвинулся к ней ближе и понизил голос:

– Слушай, у меня в таких делах нету опыта…

– Ты о чем? – засмеялась она. – По манере распускать руки этого не скажешь!

Впрочем, ей ли с ее быстрым умом было не понять. Но вдруг посерьезнела и без улыбки, глядя мне в глаза, сказала:

– Знаешь, чего бы мне хотелось? Чтобы на твоем месте был кто-то другой! – Еще раз легко коснулась моего лица и продолжала: – Ладно, проехали! Не парься, не беги впереди паровоза! Выведаю у Теренция, что смогу, приду к тебе под утро… – Соскользнула с подиума и улыбнулась так, как только может улыбаться женщина. Сморщила весело носик. – Тем более что все чувства сенаторам заменяет власть! Но информацию, дружок, придется отработать…

Я смотрел ей вслед и думал об изменчивости жизни, о том, как из глубины пропасти отчаяния тебя порой выносит на гребень волны. Тем более что уходила негодяйка пританцовывая, играя на каждом шагу гибким телом. Кто бы мог подумать, что, изучая когда-то римское право, я однажды столкнусь с римским лево! Сидел, глупо улыбаясь, и наблюдал, как в зал вползают серые сумерки. На Вечный город нисходила вечная в своем неизбежном возвращении ночь.

Слуга с масленой плошкой проводил меня в маленькою комнатку и жестом указал на топчан. Растянувшись на его ковре, я долго лежал с открытыми глазами, прислушивался к шепоту струй фонтана. Заменявшая дверь занавеска едва заметно колыхалась. Моей щеки касался нежный ветерок, манил ароматами цветов в страну грез. Пусть костлявая уже правит косу, думал я, что мне до нее, когда скоро наступит утро! Новый мир был чудесен, сквозь сладкую дрему я уже слышал ее легкие шаги, чувствовал ароматное дыхание…

– Иди ко мне, Синти, я так тебя ждал!

Протянул в предвкушении чуда руки, открыл глаза… Надо мной склонился седенький, похожий на портрет Мичурина старичок. С бородкой клинышком и в соломенной шляпе, он легко мог сойти за известного селекционера.

– Вам плохо?.. Это тепловой удар, я позову врача!

Вокруг уже начали собираться зеваки, только одеты они были не в туники, а в легкие тряпки, какие по жаре носят москвичи. Затесался в толпу и заинтересовавшийся происходящим страж порядка. Вдвоем с бойким старикашкой они привели меня в вертикальное положение и прислонили спиной к мраморной стене.

– Спасибо, врача не надо, все прошло! Устал, ночная смена у мартена, ответственность за качество плавки…

Врать не хотелось, но надо было что-то сказать, чтобы от меня отстали. И хотя прикидом я мало походил на сталевара, все охотно поверили и начали помаленьку расходиться. Только мичуринец присел рядом на лавку и снял свою шляпу.

– Отдохну немного… – От него исходил запах крепкого табака и чистой старости. – Иду мимо, гляжу: вы лежите. Думаю, непорядок!..

Чувствовалось, что в детстве дед был пионером и маршировал под красным знаменем с барабаном на шее. Он и еще что-то говорил, но голова моя шла кругом, а тут еще к платформе подлетел состав, и слова его утонули в шуме толпы. Но не на того напали, дождавшись момента относительной тишины, старикан спросил:

– Говорят, кто верит в случайности, не верит в Бога! Вы как считаете?

Я не считал никак. В этот самый момент, на мое счастье, двери вагонов с хлопком закрылись и начавший набирать скорость поезд избавил меня от необходимости отвечать. За те десять секунд, что понадобились ему, чтобы скрыться в жерле тоннеля, речь деда эволюционировала от проблем теологии до исторических судеб народа.

– Легкость, с которой русские люди отказались после переворота от религии, – убежденно вещал он, – сродни нынешнему упадку культуры. И то и другое обывателям без надобности, и если Господу они молятся по привычке, то не имеющие материального воплощения ценности им глубоко чужды…

Я поднялся с лавки. Блеяния о невзгодах России, вперемежку с криминальной хроникой, мне хватало и без него. Благодарствую, сыт по горло! Начал медленно пятиться.

– Неужели вам не интересно знать, куда мы идем? – искренне удивился старикан.

Я был груб, черств и неблагодарен, со мной такое случается:

– Нет! В любом случае мне не по дороге…

И, ретировавшись за ближайшую колонну, дал деру.

А как было бы благостно, рассуждал я, приближаясь к родному дому как славно сидеть со стариком на лавке и, в промежутках между визгом тормозов, печалиться соборно о судьбе Отечества! Я бы рассказал ему о затянувшемся конфликте интеллигенции с собственным народом, которому ее мудовые страдания даром не нужны. Дед бы утер набежавшую слезу. Сам бы поведал, что раньше жизнь была лучше, потому как пусть фальшивые, но у народа водились идеалы. Я, чтобы не бередить лишний раз чувства старика, согласился бы. Возможно даже, встреча с дедом изменила бы мою жизнь и я подался бы в какую нибудь партию, а то и в народный фронт, но не срослось!

Крайний индивидуалист и мизантроп, выпил граммов сто оставшегося после визита Фила виски и, отключив телефоны, завалился спать. И сладко спал до самого утра, пуская, как ребенок, слюни, но так ничего мне и не приснилось.

4

Когда-то, когда неспособность к точным наукам толкнула меня в гуманитарии, я стал интересоваться эзотерикой. Как дилетант, естественно, да и было это давно. Но по мере знакомства с природой человека, мне стало казаться, что мотать срок на нашей забытой Богом планете приходится не первый раз. В этом смысле я рецидивист, за плечами у которого несколько ходок, причем, стоит мне в очередной раз родиться, как я тут же попадаю в историю. Не подозревавший до моего прихода в него об опасности, мир начинает незамедлительно рушиться. Читаешь, скажем, Гиббона или того же Норвича, и возникает чувство, что и ты приложил руку к падению Римской империи, а заодно уж к уходу с исторической сцены тысячелетней Византии… А теперь вот Россия! Которая, как гениально предвидел Герберт Уэллс, который десяток лет все во мгле да во мгле. Не от горящих торфяников, эта мгла рано или поздно рассеется, от неверия в возможность достойной жизни свободного человека. Кстати об этом, поневоле начинаешь подозревать, что именно мой пример заставил китайского мудреца воскликнуть: что б тебе жить в эпоху перемен!

Даже после долгого сна голова была не свежа. На вопрос, что же такое со мной случилось, ответа не было. Монография Гиббона стояла тут же на полке, и мне вдруг страшно захотелось ее полистать, прикоснуться к тому времени, когда жила эта чудесная женщина. Пусть ничего у нас с Синти не было, воспоминание согревало. Если бы не чертов старик с его пионерским прошлым, может быть мне удалось бы дотянуть до утра, а там… Безнадежно вздохнув, я потащился на кухню варить кофе. Не перевелись еще, черт бы их побрал, доброхоты, сами не живут и другим не дают! Лучшее, что, наверное, снится деду, это игра «Зарница», как он чешет через завалы по лесу и разжигает под дождем костер.

Добавил в кружку сахара и устроился под вентилятором, положил тяжелый фолиант на колени. От книги веяло ущербным обаянием минувшего. Древняя история вообще благоприятно действует на нервы, и чем она древнее, а значит, дальше от окружающей действительности, тем оно и лучше. Все возможные неприятности и скотства давно случились, так что волноваться не о чем. Некоторые из моих сокурсников так в ней и прописались и, хоть и перебиваются с хлеба на воду, не желают возвращаться на ту масштабную помойку, что называется российской действительностью. А кое-кто из них пошел еще дальше и с головой окунулся в археологию с ее черепками и осколками переживших их обладателей надежд. Что ни говори, а комфортно знать, что не ты один мыкаешься, как слепой котенок, на белом свете…

Я уже и сигарету разжег, и страницу открыл, на которой император Константин поручал клиру созвать Вселенский собор, как вдруг на журнальном столике задребезжал телефон. Истошно громко, как верещит приготовленный к закланию поросенок. Поколение вышедших на пенсию пионеров не желало оставлять меня в покое. Не зря я рассказал Феликсу про синдром хронической атаки, ох не зря!

Фил и звонил, легок на помине. Начал, не поздоровавшись, делово, с места в карьер:

– Слушай, старик, в свете нашего с тобой разговора! Не мог бы ты набросать свои соображения на бумажке, ну, насчет этого гребаного коэффициента?

А ведь стоило бы для начала поблагодарить меня за изысканный ужин и радушный прием. От него дождешься!

– Маргинальности общества? – уточнил я со вздохом, вспомнив его поучения.

– Угадал! – подтвердил Фил. – У тебя ведь есть и другие наработки, правда? Скоро президентские выборы, потребуются новые приемы работы с электоратом и вообще, – его интонация напомнила мне речь лисы Алисы, уговаривавшей Буратино пойти с ней и с котом Базилио в страну дураков. – Может быть, так сказать, в качестве наследства…

Он не договорил, потому что я не дослушал:

– Ты считаешь, я похож на дедушку Ленина, и ждешь политического завещания?

– Нет, Дэн, ты меня неправильно понял… – заторопился Фил и едва ли не льстиво предположил: – Не может же быть, чтобы после стольких лет работы… Поделись, не будь скотиной на сене!

По-русски такой прием назывался въехать на чужом… короче, в рай. Это было уж слишком, хотя «слишком» для Феликса не было ничего.

– Слушай, старик, – передразнил я его, добавив в голос изрядную толику сарказма, – а шнурки тебе не погладить? Услуга, между прочим, платная! Ты человек состоятельный, я бы даже сказал, из богатеньких, в то время как твой друг устроен в жизни не лучше безработного мойщика трупов. Заниматься в ущерб семье благотворительностью мне не позволяют моральные принципы строителя коммунизма.

– Но позволь, – возмутился Феликс, впрочем весьма неискренне, – разве я сказал что-то о деньгах?

– В том-то и беда, словом не обмолвился! – хмыкнул я. – Пользуешься тем, что интеллигентные люди о таких вещах не говорят, а только все время о них думают. Вот когда ты без меня разоришься и пойдешь с протянутой рукой…

Судя по звукам в трубке, Феликс трижды сплюнул.

– Тьфу, тьфу, тьфу, типун тебе на язык!

В столь сомнительном приобретении я не нуждался, а вот помочь Феликсу, человек излишне мягкий и податливый, согласился. Куда тут денешься, старый друг дороже новых двух! Хотя особых, как выразился Фил, наработок у меня не было, но отдельные идейки водились. За время работы в Центре главным моим приобретением стало умение настраивать себя на нужную волну и ловить творческий драйв. Для этого надо было полностью расслабиться, но так, чтобы не терять из виду поставленную задачу, тогда внутри включалось то, что я называл про себя генератором идей. Запустившись, он уже пахал, как заведенный, так что не раз и не два мне приходилось проводить за рабочим столом ночь напролет, а под утро пить водку. Это было единственной возможностью остановить работавший в голове атомный котел, но даже после стакана сны изобиловали выматывающими душу логическими построениями.

Теперь, когда я стал свободным художником, отпала необходимость насиловать собственный мозг. Можно было позволить себе экспериментировать, тем более что Феликс не ждал ничего определенного, а прикинуть на бумаге методику оценки быдлизации общества не составляло труда. Но и теперь для начала работы требовалось нечто, от чего можно было оттолкнуться мыслью. Отложив со вздохом «Историю падения Римской империи», я заставил себя спуститься в ближайший киоск за газетами. Естественно, желтыми, других, как сказал бы профессор Преображенский, в Совдепии не водится. Как ни не хотелось, а пришлось погружаться без противогаза в море дурно пахнущей макулатуры. Хотя, если подойти к вопросу философски, для освежения восприятия жизни прополоскать мозги в помоях бывает полезным. Как еще, к примеру, можно узнать, чем живет страна, ищущая в едином порыве кличку для новой сучки премьер-министра? Или о том, что по инициативе масс власти увеличивают проходной процент в Думу, а потом, с той же мотивацией, его уменьшают. Как тут не вспомнить ленинское: шаг вперед, два шага назад, а заодно и пушкинское: народ безмолвствует. Для патологического безразличия к себе в психиатрии наверняка есть термин, я же называю это «эффектом погремушки». Гремят в игрушке для грудничков горошины, мечется в головах людей информационный мусор, звенят на колпаках юродивых бубенцы, они и пляшут под эту музыку и поют…

Газетенки, как я и предполагал, были убогие, в три цвета, с блеклыми картинками, какие я когда-то видел в Индии. Иначе как похабными назвать их было трудно. Просмотр логично было начать с раздела объявлений, и я развернул первый таблоид. Та-ак!.. «Окажу содействие при вступлении в КПСС, обеспечу рекомендации». Это либо из области шизофрении, либо люди знают, что говорят. «Японский ресторан кошерной пищи» – кто бы мог подумать, что угнанные Навуходоносором евреи доберутся до Страны восходящего солнца! «Выдаю желаемое за действительное!» – это неплохо. Проходимец, конечно, но с воображением, от клиентов наверняка нет отбоя. А это что? «Ищу партнера для чёса по провинции „Передвижной мавзолей“»! Опоздал, парниша, аттракцион давно гуляет по стране.

Занимавшая половину объема страниц реклама откровениями тоже не порадовала: «Учитесь в частных вузах – теряйте время за собственные деньги!» «Музей любви покупает у населения экспонаты. Резинотехнические изделия не предлагать». «Опытная сиделка обеспечит уход. По договоренности с родственниками больного – из жизни!» А вот статейка о грядущем конце света, пожалуй, может представлять интерес. Если подойти к пужалову конструктивно, из него можно кое-что выжать. Тема на слуху, народ дремуч, есть все предпосылки для бизнеса…

Откинувшись на спинку кресла, я положил ноги на журнальный столик и сладко потянулся. Мозг привычно включился, только что не со щелчком. Первой, что пришла в голову в связи с грядущим апокалипсисом, была мысль об открытии страхового агентства. Рекламный слоган?.. «С нашим полисом и Страшный суд не страшен! Фирма обеспечивает услуги опытного адвоката». Идею надо подавать в яркой упаковке благотворительности. Впрочем, можно попробовать использовать ожидание конца света и иначе, скажем, для борьбы с коррупцией. Убедить Патриарха отвлечься от игры в политику и наложить всенародно проклятие на мздоимцев: пусть в месячный срок покаются и вернут похищенное! Получится анафема с конфискацией. А почему бы, собственно, и нет, пусть ребята в рясах сделают хоть что-то полезное для страны.

Настроение стало заметно улучшаться. Если объем работы не зашкаливает, она действует на меня благотворно. Маховик воображения набирал обороты. Мне действительно хотелось подкинуть Феликсу нечто имеющее рыночную стоимость. В трудные моменты он всегда меня выручал. Посмотрел в окно, из которого отчетливо несло гарью. По ящику сказали, что торфяники тушат всем миром, но на укутавшем Москву смоге это пока не сказывалось. Подобрал с пола ближайший газетный лист. Интересно было знать, чем, собственно, кроме пожаров, в эти дни озабочено правительство?..

Ах вот оно как, демографической ситуацией! – хотя не очень-то меня эта новость и удивила, население вымирало давно и активно. К гадалке не ходи, пройдет немного времени, и власть обратится с этой проблемой к Феликсу, стоит попробовать поискать ее решение заранее. И придумать надо нечто такое, что поднимет рождаемость на небывалую высоту…

Кофе не то чтобы остыл, скорее сравнялся по температуре с окружающей средой. Вопрос убыли населения волновал правителей испокон века, но теперь к этому добавилась демографическая яма. Если учесть растущее на фоне общей деградации количество наркоманов и алкоголиков, рожать уродов и недоумков желания у населения не было. Предложение объединиться с Японией в верхах проигнорировали, рассуждал я в поискал выхода, значит, опираться надо исключительно на национальный потенциал. Ограничением ночного вещания мужиков и баб к сексу не принудишь, предложение подавать новости в эротическом ключе поддержки тоже не нашло, а еще и намекнули, мол, порнографии в политике у нас и так хватает. Что же в таком случае остается?

Вытряхнул из пачки свежую сигарету, но так и не прикурил, задумался. Веерное отключение электричества, чтобы, так сказать, как раньше в деревнях, от нечего делать?.. Не вариант, никто на это не пойдет! Да и не факт, что отсидевшие свое перед поганым ящиком не потеряли детородную функцию. Мужики с пивным брюхом и бабы, вспоминающие о принадлежности к прекрасному полу только перед кабинками с буквами «М» и «Ж»… Такое и представить-то себе трудно! Нет, идея должна быть простой и красивой, только красивые идеи работают. Ее следует увязать… Я глубоко задумался. А почему бы, собственно, и нет? С проблемой уклонистов от армии! Пусть тот, кто не хочет защищать родину с оружием в руках, отдаст ей долг в постели! В качестве альтернативной службы. С любой из пожелавших того женщин. И пусть только попробуют сачковать, сейчас же «Калашникова» в руки и на три года на действительную! Нет, для штрафников – на пять! И в том же законе найти местечко для педофилов, разрешив отстреливать подонков, как бешеных собак, и платить за их головы, как за волчьи…

Далеко не всегда, окончив работу, я испытываю чувство гордости, но на этот раз результатом остался доволен. Только вот во рту опять появился металлический привкус, за которым в метро последовал обморок. Если, конечно, это был обморок, а не известный науке скачок сознания. Что бы это ни было, повторения случившегося я допустить не мог, не кисейная барышня, чтобы лишаться по нескольку раз на дню чувств. Обследовавший меня пару месяцев назад врач, а по совместительству кандидат наук и мой старинный приятель, заключил, что налицо все признаки переутомления, и прописал прогулки на свежем воздухе и здоровый сон в одиночестве. А еще рекомендовал бросить хотя бы на время пить и завязать с табаком, но, когда после осмотра мы с ним раздавили бутылочку армянского, требования смягчил.

Сказал, стряхивая с сигареты пепел:

– Поаккуратней с собой, Серега! – а прощаясь, задержал мою руку. – Смотри в оба, врежешь ненароком дуба, придется все по новой! Помнишь, как у Блока? – Не без изящества продекламировал:

 
Умрешь – начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
 

Пояснил: опять детство с его ненавистным учением и горькими обидами. Потом молодость с прыщами на физиономии и разочарованиями в любвях. Пока еще придет понимание, что всё это одна большая шутка, причем не твоя! Не знаю, как ты, а я буду цепляться за эту жизнь до последнего…

Выходить на улицу страсть как не хотелось, но надо было вести себя гулять. Жара или арктический холод, я заставлял себя двигаться, иначе от сидения за столом можно было потерять остатки былой формы. Для соревнований, конечно, староват, но держать себя в тонусе считаю первой человеческой необходимостью. Единственную поблажку, какую допустил – решил пройтись по любимым местам. Их в Москве осталось не слишком много и самое любимое: Тверской бульвар. Начав, как все у нас, от памятника Пушкину, хорошо брести вниз к Никитским, глазеть бездумно на прохожих, на фасады старых домов, пока не замаячит впереди спина бронзового Тимирязева. Тут же неподалеку и шашлычная, где по разумным ценам можно выпить стакан вина и закусить его жаренным на шампуре мясом.

В предвкушении этих приятностей я и вышел из метро и тут же понял, что на бульваре что-то происходит. Человек не любопытный, пересек тем не менее проезжую часть и присоединился к толпе зевак. В представившейся моему взгляду центральной аллее было что-то глубоко английское. Контуры ее терялись в сером от висевшей в воздухе гари тумане, и я бы не удивился, покажись вдали красный даблдекер или знакомые по фильмам очертания Биг-Бена. Что ж до переминавшегося на ступенях лестницы народа, он ждал, когда начнут снимать кино. Подождал и я, но на съемочной площадке ничего не происходило. Из доступных развлечений был только красномордый тип под зонтом, слонявшиеся без дела осветители и автобус, в утлой тени которого курила едва ли не половина съемочной группы.

Картина была настолько сонной и статичной, что я собрался уходить, как вдруг режиссер поднес к губам мегафон.

– Где вы нашли этого урода? – рявкнул он, непонятно к кому обращаясь. – Пройти по-человечески не может, вихляет задом, будто в штанах осиное гнездо!

Только тут я заметил, что по аллее, удаляясь от нас, идет, словно ступает по минному полю, какой-то мужчина. Про гнездо гений кинематографа, конечно, наврал, но в походке его и правда было что-то неестественное. Стоявший сбоку от толпы тощий малый видимым образом занервничал и бросился к красномордому. Его еще не старое, но уже изрядно поношенное лицо отражало всю гамму испытываемых им мук, далеких от мук творчества. О чем они говорили, слышно не было, но вид парень, скорее всего это был ассистент, имел пришибленный.

Процесс создания мирового шедевра явно застопорился, и я собрался было поискать тень над головой, как вдруг поймал на себе орлиный взгляд мордастого. Выкинув вперед руку, чернорабочий фабрики грез ткнул в меня пальцем:

– Давайте этого!

В следующее мгновение его ледащий помощник был уже рядом. Вцепившись клещами в мою руку, затараторил:

– Мизансцена такая: вы идете как ни в чем не бывало по аллее, но так, чтобы создавалось впечатление, будто дело происходит в Лондоне…

– Да не умею я ходить, как в Лондоне! – попытался я высвободиться, но тщетно. – Снимайтесь сами, если вам так уж припекло…

Выражение жалости к себе на лице ассистента сменилось острым желанием убить.

– У меня фактура не та! – И тут же, прижав обе руки к груди, взмолился: – Вы же интеллигентный человек и не допустите, чтобы меня выгнали с работы! Что вам стоит этак свободно, фланирующей походочкой? А мне за это дадут снять следующий фильм, а?..

Во взгляде его беспокойных глаз светилась безумная надежда.

– Слушайте, – продолжал отбиваться я, – ну что вы ко мне пристали! Не смогу я легко и беззаботно, у меня это с детства не получается…

– Я знал, что вы согласитесь! – просиял ассистент. – У вас славное лицо, сразу видно доброго человека.

Произнося скороговоркой эти слова, он начал подталкивать меня к стоявшему в стороне автобусу, где, уперев руки в боки, поджидали с сигаретами в зубах две женщины.

– С легкостью у всех трудности, быть собой – большое искусство. Я как-нибудь расскажу вам анекдот про актера-импотента, обхохочетесь… – В его голосе зазвучала вдруг нотка обиды. – Что поделать, в своем отечестве не пророк, а в нашем еще и не личность! – вздохнул и с прежним энтузиазмом продолжал: – Кожей чувствую, у вас получится! Пройдетесь по бульвару, заговорите невзначай с сидящей на скамье грустной женщиной…

– Но позвольте, – предпринял я последнюю попытку вырваться, – я же текста не знаю!

Помощник режиссера обрадовался так, как если бы его будущий фильм номинировали на Оскара.

– Родной вы мой, никакого текста и нет! Я вам больше скажу, сценарий тоже отсутствует…

Поскольку я все еще сопротивлялся, он приобнял меня, как Каин Авеля, братски, за плечи и затараторил:

– Фильм авторский, в этом фишка! Кому надо, тот поймет, а нет, объяснят критики, им за это деньги платят. Главное требование – чтобы все, как в жизни. Если вы нашему монстру приглянетесь, завтра будем снимать постельные сцены…

И хотя актером порноиндустрии я себя не видел, моя воля ослабла настолько, что мы двинулись в сторону автобуса.

– Только вам и только по секрету, – доверительно частил ассистент, – хочу снять ремейк «Анны Карениной» в стиле пуантилизма. Жоржа Сера знаете? У меня будет так же! Набившую оскомину историйку расскажут не главные герои, а совершенно посторонние люди. Из мозаики точечных мазков и сложится картина разыгравшейся драмы. Ветеринар, осматривавший лошадь Вронского, задавленный железнодорожник, работающий в доме Карениных ассенизатор. А еще есть мысль – «Даму с собачкой» глазами белого шпица! После этого займусь Мопассаном…

От обилия его творческих планов моя голова легко кружилась. Есть еще порох в пороховницах, не сгинули на Руси таланты, не снимающие шляпы перед классикой! Малый говорил без умолку, под эту его трескотню меня и запихали в автобус, где работал кондиционер и потирала руки соскучившаяся по работе гримерша. Но на большее, чем протереть физиономию салфеткой и слегка припудрить, ее не хватило, так что очень скоро я уже топтался перед камерой, готовый к съемке.

Заглядывавший в видоискатель режиссер делал это, как если бы оказывал человечеству одолжение. Не мудрствуя лукаво, с места в карьер перешел со мной на «ты»:

– Живи в кадре, не наигрывай! Брать будем издали, крупный план доснимем в Лондоне… – и, обреченно махнув рукой, скомандовал: – Мотор! Все равно ничего лучше нет.

Перед носом что-то хлопнуло и, окрыленный высокой оценкой своих способностей, я побрел вниз по бульвару. Не было пустого бассейна, и свечу в руке, защищая ее пламя от ветра, тоже не держал, но хотелось верить, что и я шаг за шагом вступаю в историю мирового кинематографа.