Текст книги "Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов"

Автор книги: Николай Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Ты гляди, Ириха, это же Перде! [23]23
  Охотничьи ружья фирмы Джеймса Перде (Пёде), английского оружейника XIX в., специалисты называют лучшими за всю мировую историю ружейного производства.


[Закрыть]И клейма вот, обалдеть, не думал, что такое мне в руки попадется!

Ирина подошла, посмотрела на ружье, концы стволов которого были в каких-то белесых разводах, потом перевела взгляд под ноги и задумалась. Витькин восторг ее мало трогал – ружье и ружье. Наверное, очень дорогое, раз муженек так раскудахтался, трендя про какие-то узлы затворов, способ крепления и прочую ахинею. Ирке все больше и больше не нравилось почему-то это место. Во-первых, лохмотьями рваного тряпья, во-вторых, мелкими обглоданными кусочками костей. В третьих, валявшейся тут же подметкой. Подметка как-то особенно ее поразила, и, сама не понимая зачем, Ирина подняла этот фрагмент туфли. Мужской туфли. Этак размера сорок четвертого.

– Эй, чего примлела? Ты глянь, я настоящее Перде нашел! – наконец обратил свое внимание на жену муженек.

– Ну перде и перде. Ты ж его не продавать собираешься, – холодно ответила Ирка и продолжила: – Не могу понять, что тут произошло.

– Да тут все ясно. Шмотки дорогие лоскутами, вон ручка паркер валяется. На стволе березы – след от дроби, снизу вверх. Хозяин джипа, видно, тут под деревцем сидя, себе башку отстрелил.

– Ага. А кто этого самоубийцу так сожрал, что и костей целых от здоровенного мужика не осталось, – опустила с неба на грешную землю Витьку жена.

Муж осекся и задумчиво оглядел вытоптанную площадку. Сначала он хотел сказануть что-то типа «собаки погрызли», но больно уж косточки мелкие остались. Скелеты от сожранных волками лосей он видел в лесу не раз. Не похоже. Глянул на подметку в руке Ирины. Холодок проскочил струйкой ледяной воды от затылка к пяткам – на твердой коже был аккуратный срез, как бритвой, но неровной бритвой, зазубренной.

– Знаешь что, Ириха. Поехали-ка дальше, – тихо сказал он жене. И пятясь, держа автомат наготове, пошел к машине.

Встревоженная Ирка последовала его примеру. Сели, завелись, поехали.

– Слушай, а что, если мы зря удрали? – спросила Ирина.

– Потом вернемся. Черт, аккумулятор не снял!

– Невелика потеря, нам этих аккумуляторов десятка два досталось в наследство.

– Все равно не стоит разбрасываться добром.

– Не замечала, муженек, что ты такой скуповатый, – непонятным тоном возразила Ирка.

– Я не скуповатый, я бережливый, – не понял намека Витя.

– Ага. Особенно в семенном фонде. Ишь, и Верку одарил, сволочь.

Виктор промолчал, объезжая редкие брошенные машины. Молчала и Ирина, пока они не уперлись в дикую пробку, забившую намертво узковатый мост через совершенно невзрачную речонку. Когда оба вылезли из «чайника», между машинами стали подниматься человеческие силуэты, много – и с каждой минутой их становилось все больше – видно, сидели и лежали, а тут поднялись. Присмотревшись, Виктор увидел, что и из-под моста прут довольно густо. Несколько человек оттуда пошли уже к супругам валкой, хорошо знакомой походкой. За первыми тронулись и остальные. Толпа получалась приличная.

– М-да, пробку эту нам не растащить. Ладно, посмотрим, что с той стороны получилось.

Машина развернулась и быстро укатила. Зомби немного потоптались и снова стали садиться и ложиться, выбирая место потенистее…

Проскочили мимо уже ставшего как бы своим джипа и двинулись в противоположном мосту направлении. Редкие разграбленные машины Виктор объезжал, чуть притормаживая, надеясь увидеть в раскиданном барахле хоть что-то ценное. Но это был хлам, на который не прельстились грабившие.

Потом автомобили пошли чаще. Виктор уже резко крутил руль, пока не уперся в такую же плотную пробку на въезде в деревушку Борки. Место для Виктора было неизвестным. Разве что жил тут у него знакомый, помог – свел с людьми в леспромхозе. Те помогли купить всякие пиломатериалы и срубы для бань. Как звали знакомого, Виктор за давностью лет не помнил, почему-то только всплыло в памяти, как тот страшно гордился, что его отец по пьянке утонул в Океане. Такая пикантная деталь удивила Витю. Но потом он узнал, что это было здоровенное болото под Тихвином с таким вычурным названием, и покойный папаша утоп там вроде как пойдя за клюквой, что ли.

– М-да, не проехать нам через Борки. Ни те, ни эти, – тихо сказал Виктор, глядя на склещившиеся на дороге машины с питерскими, тверскими, московскими и конечно же новгородскими номерами.

Чуток дальше был виден здоровенный трейлер, стоявший поперек. Курьез был в том, что отрезок дороги проходил между двумя деревушками с одинаковым названием. Вот и не заладилось в Борки попасть. Значит, не вылезти ни на Московское шоссе, ни к Окуловке. Впрочем, если тут на дороге такие пробки в каждом узком месте, то что на трассе творится – даже думать страшно. С одной стороны, грустно, что наследство не получить – вон сколько охранителей вокруг и уже тащатся на звук мотора, с другой стороны, здорово, что они тогда удрали. Ладно, надо думать, как уволочь джип. На месте с Валентином что-нибудь, может, и придумают. Аккуратно развернувшись, Виктор поехал обратно.

– Мы могли бы по огородам попытаться проехать, – заметила Ирка.

– Не на «чайнике». На УАЗе – да, попытаться можно. Другое дело – мертвяков вон сколько.

– А перестрелять? Не выйдет?

– Патронов мало. И потом, ну вырвемся мы за Борки. А дальше? Если такое в паршивой деревне творится, то в любом городишке – что в Окуловке, что в Крестцах – совсем гайки наверное.

– А ты Верку что, любишь?

Виктор сразу как-то даже и не понял вопрос. У него в голове крутилось совсем другое: не меньше полусотни дохляков у моста да не меньше у других Борков. Это только те, которых он видел, а вполне возможно, что и больше. В принципе отстрелять их можно. Даже вдвоем. Расход патронов, конечно, крайне неприятный, но все-таки. Что взамен? А если там такие резвые лахудры? Положим, сейчас уже опыт какой-то есть, наверно, не девять патронов на одну такую лахудру уйдет, пускай пять-шесть. Есть смысл прочистить, например Борки? Два десятка машин. Фура опять же. Даже если в половине машин топлива нет, все равно наберется не меньше бочки. Несколько иномарок более-менее приличных – вполне себе может быть и 95-й бензин. Джип, который они сейчас заберут, жрет, конечно, чудовищно много, но не паркетник, по лесу годится. Тут Виктор сообразил, ЧТО у него спросили, и окислился как медный провод.

– Ты что? Нет, конечно!

– А что ж тогда ты ее трахал?

– Э-э-э… Я подумал, что если мы будем заводить детей, то надо, чтоб детей было больше, не только чтоб наши…

– Так дал бы мне презерватив, я б ее осеменила.

– Ты что, серьезно?

– Чего сложного. Коров у нас так и осеменяли.

– Я как-то и не подумал… – признал чистую правду Витя.

– До чего тебе в морду хочется дать, – задумчиво протянула Ирка.

Виктор вывернул руль, огибая запыленную «мазду» с распахнутыми дверьми, и заметил:

– Нельзя, я машину побью.

– Это тебя и спасает, – серьезно признала очевидный факт Ирина.

– Вот слева видал? Это спасатели там сейчас сидят. Буксиры, аварии, снятия с мелей, еще нефть собирают, если кто разольет. А напротив – тама склад пиломатериалов, бревна штабелями. А сейчас вот проезжаем пескобазу «Красненькая». Тут вообще все красненьким называется – и пескобаза, и кладбище, и много чего еще.

– Зачем песка-то столько? – спрашиваю я водилу, потому как выглядит эта пескобаза внушительно, словно кусок Сахары перетащили. Горы и барханы песка.

– Не только. Тут же два завода железобетонных всякие фиговины выпускали. Во кстати, сбоку «Сорок пять» называется.

– А там, где сварка?

– А там особой важности объект, да. Там за «Маршалом» как раз таратайки укрепляют. Вплоть до «антиморфа». Серьезно все.

– А у нашей барбухайки какой уровень защиты?

Водила смеется:

– У нас второй – от бодрячков. Морфа тоже задержит, хотя не всякого. Тут недавно пацаны такого завалили, весом кило под двести. Правда, медленный был, но патронов извели… Пока утих, все в гильзах вокруг было. Так что если вашей команде нужна таратайка, я вас сведу с нужными людьми, все серьезно. Да. И машину тут у наших можно купить, без пробега считай и бронирование любое. Вот некоторые есть, так противопулевое просят.

– И делаете?

– Вопрос! Конечно, делаем. А вы чем занимаетесь – слыхал. Стоматологов везем в двадцатую?

– Не, стоматолог у нас одна. Та, которая в красном костюме.

– Так что, двадцатку не запускают, что ли?

– Не, забираем материалы – и работать в Кронштадте будут. А что, у вас тут электричество есть?

– Да. Бывает. Не у всех, не всегда, но бывает. Черт, а что с двадцаткой? Все, капец? Нам что, в Кронштадт кататься надо будет?

– Пока да. Если воду с электричеством тут опять наладят, тогда, возможно, и заново откроют.

– Печально, да.

– А вы ловко сориентировались. Гляди-ка, и машины укрепляете, и торговать взялись…

– Так тут авторазборка здоровенная всегда была. Машины разбирали на запчасти и утиль. А жилые дома вона где. Ясно, кто выжил, чесанули в промзону да в порт. А куда еще денешься? Ну а авто если без защиты, то много не поездишь, уроют мигом. Мутантов этих тут много.

– Сам видел?

– Ну дык. Еле ноги унес. А ты видал?

– Конечно. Мы их сдаем обычно в некролабораторию. В среднем получается порядка пяти-шести в неделю. Но не всех удается вывезти. Некоторых снимаем просто на видео.

Парень недоверчиво косится на меня. Потом смешливо фыркает и продолжает экскурсию. Не поверил. Ну и ладно, мне с ним не детей крестить, не невест венчать, не старух отпевать. Да и вообще-то морфов кладут либо Серега, либо снайпера, так что мне особенно хвастать нечем.

– Раз ты такой знающий, это правда, что в Стрельне была банда людоедов-ментов?

– Была. Только там не одни менты были, сбродная была компания.

– Ловко у них вышло!

– Чего ловкого? Это что хорошее создать – долго нужно возиться. А нагадить эпично куда проще. Проще простого. Опять же сужу по опыту. Хорошим людям объединиться – трудно. Всякая мразь собирается в банду моментально. Да, и базу организовали вовсе не людоеды. Людоеды просто перехватили власть на базе. Присвоить сделанное другими куда проще, чем создавать самому.

– Эт точно. Мы приехали, – заявляет шофер.

Останавливаю поток красноречия и гляжу в щелочку. Вроде как стоим во дворике, который образовали три типовых здания – взрослой поликлиники, детской (у нее в отличие от взрослой пандусы для колясок) и – та которая прямо перед нами – явно прибежище зубоболящих. Уже знакомые тихие хлопки – чистильщики начали работу. Мне пока команды вылезать не было. Сидю, смотрю на кирпичную стенку с целыми окнами. Вопрос водителя как-то всколыхнул прошлые мысли. Про человека разумного, как нас с какого-то переляку называют ученые люди. При этом никого не смущает, что разумный человек львиную долю славы отдает убийству себе подобных. Чем больше поубивал, тем слава круче. Для того чтобы зачать человека, требуется время. Чтобы выносить и родить – опять же время. Вырастить и воспитать – еще больше времени. Убить человека – дело одной секунды. Но материнство давно уже не в почете, а вот всяких садюг-маньяков – и в кино, и в книгах, и где только не живописуют… Разумный человек, как же.

«Длинное ухо» выдает:

– Чисто! К машинам!

Ну, отлично, можно выскочить из этой кабины-скороварки на свежий воздух. Здорово!

Первая тройка уже возится у невзрачных дверей – явно боковой вход, не парадный. Над парадным в таких поликлиниках советские архитекторы зачем-то дурацкое круглое окно здоровенное сделали.

Странно, что я как будто слышу музыку. Вроде как кто-то наяривает неподалеку что-то из так называемого с какого-то бодуна «шансона». Я-то по простоте душевной всегда считал, что шансон – это Азнавур или там Брэль, а не обычный блатняк «тынц-тынц-тынц», ан нет. Где тот Азнавур? А «тюрьма мой дом родной, сидеть мне бедному еще, а дамы ходют где-то там» – вот оно. С надрывом, все как надо. Интересно: район как вымерший. Судя по выстрелам, здесь около ТРЕХ медицинских учреждений. А было всего шесть зомби. Очень странно, тем более что тут и неотложная помощь явно была – вон стоит расквашенный микроавтобус характерной расцветки с оторванной дверцей. Непонятно. И ведь когда ехали, тоже зомби, считай, не видели. Куда подевались-то?

Мне машут рукой – пора входить. Дверь нараспашку, и первая тройка уже в поликлинике.

Ишь резвые какие, обычно-то они в бронетранспортере сидят, а тут решили размяться. Мы шустро следуем за ними. За невзрачными дверями – площадка, наверх уходит лестница, тут же вход в лифт и – как положено таким поликлиникам – полуподвальный этаж.

Непривычно тихо и чисто. Первое учреждение, в котором все так спокойно, словно просто выходной день. Первая тройка уже выкатилась выше этажом, контролирует площадку. Все чисто и там. Под прикрытием третьей и четвертой идем со стоматологиней. Удивляется тому, что мы так удивляемся. Ну да, она же в город не таскается, да и в поликлинике Кронштадта она стала работать, когда там уже все выдраили и чуть ли не пулевые отметины на стенках заштукатурили. С планировкой поликлиники разбираемся быстро. Мне точно в такой же зубья сверлили. Только в этой и впрямь магазинчик – в холле первого этажа. Электричества и в помине нет, но все так устроено, что в центре поликлиники на втором этаже – внутренний дворик, и там установлены световые фонари, через них достаточно попадает отраженных от внутренних стен солнечных лучей, потому видно все неплохо. Магазинчик как раз за находящейся в центре холла регистратурой, несколько ступенек вниз – и вуаля, двери открываются. Подсвечивая фонариком, стоматологиня проходит туда-обратно, после чего на минутку задумывается и решительно говорит:

– Отсюда выносим все. Подчистую.

Я успеваю шепнуть майору, что и стоящий в холле аптечный киоск стоит вымести тоже. Слышавший это Ильяс ухмыляется, очевидно, вспоминая, как проходила наша с ним встреча в моей поликлинике.

Дальше наши ребята и двое шоферов начинают играть в «Варкрафт», как называет процесс погрузки Саша. Дескать, там работяги тоже тягают без передышки всякое нужное, точь-в-точь как мы – тупо бесконечно и целеустремленно.

Мы со стоматологиней и Надеждой обходим кабинеты первого этажа, собирая в картонные коробки все, что вывезем. По всему видно, что наша проводница очень бы хотела не тянуть все из поликлиники, а начать работать здесь на всем готовом, но это невозможно – нет воды, нет электричества, да и безопасности тоже вообще-то нет. Совершенно неожиданно, сворачивая за угол, видим там бородатого человека. Я чуть не бросаю коробку на пол, но Надя уже держит мужика под прицелом и звонко требует, чтобы он сказал что-нибудь.

– Что-нибудь, – растерянно отзывается мужик, опасливо глядя на пистолет, направленный ему в лоб.

Похоже, что это охранник. Я делаю такой смелый вывод на основании многих признаков – рост, вес, борода и конечно же форменная черная одежда с надписью «охрана».

После пяти минут разговора выясняется следующее – он дежурил в день этого безобразия, сменщик не явился, сторожа тоже, а отдежурившая свое ночная тетка-сторожиха убежала. Вот и остался один. Вечером собрался было идти домой, но тут такое вокруг творилось, что забоялся, да и с поликлиникой непонятно что делать было. До начальства было не дозвониться. Бросать все и уходить – нехорошо как-то, тем более жил один, дома никто не ждал. Сначала решил покараулить поликлинику «на всякий случай», потом просто уже понял, что выходить нельзя – прямо на его глазах под окнами две пугающего вида девчонки-подростка загрызли насмерть здоровенного мужика, по комплекции превосходившего самого охранника мало не вдвое. Первые два дня было просто страшно, а на третий, как ни присматривался, ни из одного окошка живых не было видно. Только мертвяки. Оставалось ему немного: закрыл окна первого этажа шторами, придвинул к ним шкафы и всякую мебель. Забаррикадировал стеклянные двери парадного входа стеллажами из регистратуры и остался робинзоничать. Взял запасные ключи и прошелся по кабинетам и комнатушкам. Нашел в буфете на третьем этаже запас быстрокаш и чего-то в том же духе. Нашел пустые канистры столитровые, из которых пахло спиртом. Попробовал слить остатки – понял, что пить нельзя, денатурат в них был. Залил туда воду, потом пригодилось, когда обрезало водопровод. Нашел и пару таких жбанов уже с денатуратом. Вот на нем, на спирту – варил каши и чай грел, электричество тоже быстро кончилось. Спиртом же и обтирался вместо мытья в бане, благо ваты и полотенец был запас.

Меня это сильно удивляет – зачем стоматологам столько денатурата? Разгадка отыскивается очень скоро, когда наша ведущая открывает двери с вырубившимися кодовыми замками на третьем этаже – это оказывается царство протезистов, здоровенная мастерская и почти на каждом рабочем месте стоит спиртовка. Ну правильно же – слепки челюстей тут обрабатываются, работа с воском, с пластиками. Продолжаем вытаскивать то, что она показывает. Вижу, что смотрит с тоской – тут-то все налажено было и отработано, привычное рабочее место. Зачем-то таскаем коробки с гипсом. Потом небольшую установку для «гибких протезов», некое ноу-хау вроде. Не вполне понимаю, о чем она отрывками объясняет, но вроде как это вместо тех пресловутых челюстей, которые на ночь старики в стакан кладут. Эти, дескать, держишь чуток в теплой воде, они становятся мягкими и потом садятся плотно и не мешают. Правда, уточняет – для них нужно, чтоб несколько зубов во рту у пациента было. Начинаю подбивать клинья, чтоб первыми на диковинном агрегате обслужили наших беззубых снайперов. Минутку она думает. Потом соглашается, видно, по ее расчетам мы попадаем в категорию «выгодных клиентов», что не может не радовать. Куя неостывшее железо, договариваюсь о времени приема для снимания слепков. Тут она меня быстро охлаждает – сначала обязательно пролечить полость рта, проверить оставшиеся зубы, а здесь, скорее всего, будут проблемы.

Я ловлю себя на том, что чувствую себя паршиво. Не было такого раньше ни разу – всегда, когда мы выносили что-то из разгромленных заведений, ничего подобного не было. А сейчас словно пластаю куски мяса из беззащитного животного, что ли… Или как? Мерзкое ощущение от грабежа совершенно нормальной, просто спящей поликлиники. Я отлично понимаю стоматологиню – кажется, совсем немного надо, чтоб поликлиника снова отлично заработала, – ну там решетки на окна да воду включить да электричество, всего-то делов на первый взгляд. И потому нормальная привычная мародерка, когда понимаешь, что делаешь доброе дело, забирая из умершего учреждения то, что все равно пропадет зря, а в наших руках еще как пригодится живым людям, сейчас представляется каким-то гопничеством и живодерством в условиях целой, нормальной поликлиники.

Не, умом-то я понимаю, что электросети, канализация и водопровод – это вовсе не пустяк. Ни разу не пустяк, но впечатление неправильности есть. Даже в своей собственной поликлинике, которая как раз была первым опытом мародерки, не было такого ощущения. Там было ясно – все, территория потеряна, уже не наша эта территория, сдали ее врагу и потому выволочь все, что можно, да еще перешагивая в ходе выноса через лужи свернувшейся подсохшей крови мимо тех кабинетов, где ворочались запертые зомби, было необходимым и важным делом. Понятным делом, оправданным, точно старшина Васков [24]24
  Старшина Федот Евграфович Васков – герой повести Б. Л. Васильева «А зори здесь тихие…».


[Закрыть], сняв с погибшей девчонки-зенитчицы сапоги, отдал их босой дурехе. Тут такого нет впечатления совершенно.

Экая я размазня. Или просто знаю, как хлопотно и трудно наладить нормальную рабочую систему – ту же поликлинику, например. Это со стороны все запросто, а на деле куда как непросто, о чем обычно забывают рассуждающие об элементарности любого сложного дела. Особенно когда не им надо это дело выполнять. Долго ищем какие-то очень важные в работе «наконечники», забираем тот самый набор для депофореза, удивительно похожий на детский прибор для выжигания по дереву. В общем, забрали все, что не привинчено к полу, включая и охранника. Тот с грустью прощается со своим убежищем и отправляется с нами.

Оба грузовика уже забиты под крышку. Зомби так и не появились, несмотря на всю суету, которую мы тут развели. Ничего не понимаю. Водила в ответ на вопрос только широко ухмыляется. Тычет пальцем в сторону неумолчного «тында-тында-тында», потом, откровенно потешаясь над моим недоуменным видом, объясняет:

– Поставили несколько музыкальных установок – ближайшая тут на Кронштадтской площади орет; еще одна погуще басом – в автобусном хозяйстве; да еще одну загнали в Шереметевский парк.

– А на фига? – удивляюсь я.

– Так зомби на звук прутся, как на концерт Пугачевой или там Раммштайна. Там, где громкоговорители, – черным-черно, толпы пасутся. А ты думал: с чего тут тихо? Потому что все на звук поперлись.

– И почему шансон поставили?

– По заказам телезрителей, а ты что подумал?

– Думать я не умею, это мне лишнее. Ну что, поехали?

– Не здесь же оставаться…

В принципе можно бы и чем другим заняться, но остаток дня уходит на выгрузку добра в поликлинике. Майор не хочет отдавать лавры кому бы то ни было, а мы с Надеждой получаем недвусмысленный приказ перезнакомиться со всеми в стоматологии и, буде что им понадобится, тут же ему докладывать. Ясно видно, что майор твердо решил взять шефство не только над некрологической лабораторией и больницей, но и над стоматологией тоже. А что, разумно. Мне такой подход симпатичен. На обнаруженного охранника реагирует своеобразно – хмыкает и спокойно отмечает, что это не Осовец.

А когда плывем уже по Финскому заливу, рассказывает о том, что во время боев и обстрелов крепости Осовец, еще в ходе Первой мировой войны был засыпан русский солдат, аккурат в складе. А откопали его уже поляки в год смерти дедушки Ленина, то есть сильно после окончания войны. Солдат был жив и здоров, а время, проведенное в подземном складе, отмечал сменой белья – раз в неделю, как мог, мылся и надевал чистый комплект белья. Время рассчитывал по часам, оказавшимся в складском помещении. А грязное аккуратно складывал. Пытался выкопать ход – ан не получилось, больно завал из специального крепостного кирпича крепок оказался. Вот это да, робинзонада. Так что охраннику лавры не светят. Хотя, замечает майор, в Осовце люди были серьезные – немцы зубы о гарнизон поломали, одна «атака мертвецов» чего стоила.

Разумеется, ему тут же задают вопрос: о чем это он? И Брысь, не жеманничая, рассказывает, что после безуспешных атак и обстрелов крепости немцы применили отравляющие газы в количестве достаточном, чтоб живых не осталось. И спокойно пошли занимать зачищенные газом укрепления. Русским выжить было невозможно, тем более что такой шедевр, как универсальный противогаз, Зелинский [25]25
  Зелинский, Николай Дмитриевич – выдающийся русский химик-органик, академик АН СССР. В 1915 г. изобрел первый угольный противогаз.


[Закрыть]еще не создал. Ан оказалось, что немцы ошиблись в расчетах, это для них характерно вообще-то – рассчитать точно всякие мелочи, чтобы лажануться по-крупному. Не зря же они обе мировые войны развязали и обе продули позорнейше. Так вот выжившие бойцы ударили такой жесткой штыковой контратакой, что опрокинули атаковавших, превосходивших их в количестве в разы. Известное дело было в свое время. Немцы оправдывались, что обожженные газом защитники крепости были слишком страшны на вид – точь-в-точь восставшие из мертвых.

Ну да, я об этом впервые слышу. Вот о японце, который воевал на Филиппинах и сдался лишь через десятилетия после капитуляции Японии, все уши прожужжали, помнится. И с фамилией, и со званием. Спрашиваю майора: какие-нибудь фамилии известны? Пожимает плечами. Ну да, характерно. Как какой-нибудь иностранный герой – вся наша пресса на пену от усердия исходит, а как свой – так и фамилия неинтересна.

Спрашиваю майора, взяли ли немцы крепость Осовец? Оказывается, нет, «не шмогли».

Крепость эвакуировали только из-за прорыва войск кайзера в Галиции. Оставив руины. И солдата в обвалившемся подземелье.

Надежда все еще дуется.

А когда я собираюсь с Фрейей на дрессировочную площадку и спрашиваю – с чего это такое дутье, озадачивает меня изрядно:

– Я не дуюсь, сказала же. Я думаю… Я хочу от тебя ребенка. Не в том смысле, что хочу надеть тебе хомут на шею, нет. Сама вполне справлюсь, ты не пугайся. Но мне надо поторапливаться, немолоденькая уже. Да и просто хочу ребенка. Не тебя заарканить, а для себя. Понимаешь?

– А не опасаешься, что время сейчас такое жутковатое.

– Я видела страшнее. Гораздо страшнее. Сейчас люди вокруг нормальные, так что этого пугаться не стоит. – Она минутку молчит, думает. – Если я чего и опасаюсь… если опасаюсь… так только телегонии. Все, иди, собакина вон уже вся извелась. Иди. Потом поговорим.

– Погоди, я хотел сказать…

– Все потом.

Меня просто выпихивают за дверь, чему изо всех сил помогает и щенятина, со всей мочи тянущая меня на площадку.

Совершенно незаметно для самого себя прибываю на место встречи, где уже нетерпеливо прохаживается Бурш. Задумался я что-то. Собаченции радостно устраивают детский крик на лужайке, а я, не удержавшись, спрашиваю коллегу, что такое «телегония». Я точно слышал это слово раньше, вроде бы именно в плане породистых собак.

Бурш немного удивляется.

– Вообще-то тут сложная ситуация. Телегония – теория о том, что первый самец оставляет определенный след в самке. То есть рождающееся от других самцов потомство будет иметь черты и тех самцов, которые были раньше. Теория считается вредной, ложной и ненаучной. Видимо, именно потому у целой кучи народов, не самых глупых к слову, невесте положено быть девственной до свадьбы, а все, кто так или иначе занимаются разведением породистых животных, как огня боятся неплановой вязки питомцев с беспородной сволочью. С одной стороны, вроде бы особо точных научных данных нет, с другой стороны, породистая сука, покрытая дворянином, сильно теряет в цене. А с какой стороны вопрос возник?

– Да слово услышал, вроде знакомое. И это, значит, мне Фрейю надо будет строго пасти? Блюсти ея нравственность?

– Не без этого. Если, конечно, не хотите получить кучу дворняжек. Хотя дворняжка – тоже собака, еще, пожалуй, и поумнее породистых бывают. Им же выживать приходится в очень жестких условиях. Хотя если что, не вздумайте ссылаться на мои слова, я их вам не говорил.

Бурш улыбается и подмигивает.

Улыбаюсь в ответ, отмечая про себя, что вот и еще проблемка с собакой образовалась. Но с собакой-то пока еще дело откладывается, не до хахалей Фрейе, а вот то, что выложил про телегонию Бурш и что именно этого опасается не кто-то, а Надежда, сильно меня озадачивает. Попутно в голове у меня складываются разные кусочки мозаики, и целостная картинка чуть не заставляет меня дать себе по башке от стыда. От я ж дурень так дурень. Только сейчас я вспоминаю, как погас блеск в глазах любовницы, когда я начал распинаться о сексе в разных неуютных местах вроде ковров и сеновалов.

Насыпал ей соли в рану и поперчил. Тьфу, язычище поганое. Стыдно становится до безобразия. Если она была рабыней у Паладинов Свободы Гордого Кавказа, то мог бы я и подумать своей головой, что да как. Вон бойкая журналистка Масюк уж как песни пела этой ичкерийской сволочи, а посидела чуток в зиндане у своих друзей-бандюганов, которыми так восхищалась с телеэкрана, живо сменила пластинку. А Масюк была не рабыней, просто ценным товаром, заложницей…

Да, а кстати, как насчет мне стать папашей? Об этом же речь пошла. Видимо, я слишком задумываюсь – пару раз Бурш настойчиво напоминает, что моя воспитанница выполнила то, что я ей приказал, и потому надо собаченьке дать вкусного.

Нас отвлекают от работы трое мальчишек, которые утверждают, что тут, в закутке у гаражей стоит «дохлая тетка». Прерывать дрессировку приходится – куда ж денешься. Мы как вспомогательный патруль обязаны встрять и устранить угрозу. Очень хочется отвести душу и за все свои грехи надрать мальчишкам уши. Как мелким и более слабым. Приходится уминать свои желания, мальчуганы не виноваты, что я сегодня свалял дурака. Бурш строго спрашивает у них:

– Какого краснорожего дьявола вы шляетесь где не попадя, а если бы вас покусали. А?

Сопляки валят вину за свои похождения друг на друга, но я вижу, что коллега отрабатывает воспитательный номер «по обязанности».

«Дохлая тетка» оказывается девушкой лет двадцати от роду, и назвать ее теткой могут только эти неполовозрелые балбесы. Ну да, у них тридцатилетняя – уже старуха, разумеется.

Зомби застряла между гаражами и выбраться сама не может. Пыльная вся, словно паутиной покрыта, стоит тут, видно, с самого начала. Да и одета еще тепло, по-мартовски. Пряталась, наверное, тут и отошла, а вылезти уже не получилось. Ссохлась сильно, все лицо в складках кожи. Уровень угрозы минимален, потому прошу подержать собаку и с пары шагов аккуратно упокаиваю.

Теперь надо вызвать санслужбу. Из документов у покойной находится студенческий билет. С фотографии смотрит смешливая симпатичная мордашка с живыми глазенками, и мне становится тошно. Не физически, просто очень гадостно на душе, когда поневоле сравниваешь личико на фото с пыльной иссохшей харей, в которой никак не узнать живую студентку. Нет, ни фига ничего красивого в смерти нет.

Посылаем мальчуганов встретить фургон и провести сюда: объяснять по рации диспетчеру замаешься, лучше, как и раньше, выслать навстречу спецтранспорту толкового провожатого. Любой, кто когда-нибудь работал в «скорой помощи», или в пожарной команде, или в милиции (если, конечно, он заинтересован, чтобы спецтранс приехал быстро, а не блукал по лабиринтам), обязательно обеспечит встречу. Без оркестра и цветов, но обеспечит.

Пока фургон едет, отрабатываем с собаками команды, не требующие передвижения. В конце концов, когда у меня уже в карманах от собачьих лакомств остаются одни крошки, а на языке вертится предложение вытянуть умершую девчонку на улицу и свалить (что вообще-то в корне неверно, но сколько ж стоять ждать!), наконец появляются труповозы. Чертовы мальчишки, оказывается, исчезли как дым, потому вот нас долго искали. Пахнет от санитара пивом так хлестко и аппетитно, что мы решаем с Буршем по дороге пропустить по кружке, благо тут неподалеку есть пивнушка, куда можно зайти с собаками. Нам с Буршем во всяком случае. Но мы не очень злоупотребляем таким благорасположением хозяина заведения и устраиваемся на улице. За пару кружек пива и сосиски отдаем пригоршню разношерстных талонов, чеков и бонов. Как уж хозяин определяет их ценность, неведомо, но, по нашим прикидкам, получается очень недорого. Хотя без прибыли заведение не остается, это заметно. Наверное, стоимость этих бумажек в разных местах разная, и что недорого тут – дорого за пределами Кронштадта. Пиво у хозяина неплохое. Собаки, на наше счастье, тоже замаялись и ведут себя смирно, дремлют на вечернем солнышке. Можно расслабиться.