Текст книги "Викинги. Заклятие волхвов"
Автор книги: Николай Бахрошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
5
В предбаннике было тесновато, темновато, небольшое оконце, затянутое мутной пленкой бычьего пузыря, пропускало совсем мало света. Зато тепло, даже жарко до испарины, до мелких бисеринок пота, сразу выступивших на лбу и верхней губе. Печь-каменка топилась внутрь, сизый дым слоился поверху, неторопливо вытягиваясь в щель между скатами крыши. Спасаясь от его едкости, Сангриль слегка пригибала голову.
Обитатели фиордов презирают холод, их большие дома с земляными полами скупо обогреваются очагами. В холодное время даже в домах никто не снимает шерстяные чулки, штаны, рубахи и меховые поддевки. Только в бане можно согреться по-настоящему. За это ее и любят в фиордах, моются подолгу и часто.
Сангриль неторопливо раздевалась, аккуратно развешивая одежду по деревянным колышкам. Раздевшись, гладила ладонями тело, с удовольствием чувствуя атласную упругость кожи и наслаждаясь теплом, приятно обволакивающим до самых кончиков пальцев.
– Ты идешь, дочка лекаря? – спросила Ингрив из-за двери парной.
Конечно! Ингрив – такая! И в малой фразе не может не подчеркнуть свое превосходство. Она, видите ли, дочь ярла-владетеля, тогда как Сангриль всего лишь из семьи борна-лекаря…
Ну и пусть! Сангриль уже привыкла к ее мелким, бесконечным уколам, научилась не обращать внимания, хоть это раздражало. Первая жена, видите ли! Напоказ носит на поясе все ключи от клетей и кладовых…
Гордячка! Стареющая гордячка! К кому, спрашивается, муж Рорик чаще ложится в постель? Если на то пошло, к Ингрив он вообще перестал ложиться. Сколько помнит Сангриль – ярл всего лишь два-три раза ложился спать к первой жене. Говори не говори, хоть брызгай ядовитой слюной, как Змей Эрмунганд, а она уже не такая молодая и гладкая. Груди обвисли, живот выпятился, на боках наметились складки, на бедрах после неоднократных родов проступает сетка растяжек. Пусть она все еще красива, снисходительно соглашалась Сангриль, пусть гордится блеском темных глаз, густыми черными волосами и белозубой улыбкой, но ее красота уже начала блекнуть.
«Можешь сколько угодно вздергивать острый, надменный нос, Ингрив, можешь звенеть ключами с утра и до ночи, заменив в заботах по хозяйству погибшего Альва, – только этим и доказываешь свою полезность мужу. Годы берут свое, почтенная Ингрив, и тут ты ничего не поделаешь!»
Краем сознания мелькнула мысль, что когда-нибудь она тоже начнет стареть, но Сангриль легко отогнала ее. Когда это еще будет и будет ли?.. Как-то не верилось. Сгорбленные старухи, что шамкают беззубыми ртами и с трудом поднимают ноги, и она – молодая, красивая, сильная. Они – другие существа, совсем непонятные, разве можно поставить их на одну доску?
Собственные руки, оглаживающие тело, постепенно разбудили память о других ладонях на бедрах и животе. Широких, жестких, мужских, шершаво царапающих кожу и тискающих до сладкой боли. Она подумала, что давно не принимала в себя неистовость мужского корня. Рорик ушел с драккаром и кнарами на торжище Хильдсъява и не торопится возвращаться.
Бросил ее. Злой, злой! – мысленно капризничала она. Соскучилась, между прочим…
Нет, если Рорик привезет дорогие подарки, она, в общем, согласна простить, только не сразу…
Посмотрим!
Когда-то Сьевнар Складный, этот юноша-воин, скальд, слагавший в ее честь странные висы, так и не смог разбудить ее чувства. Целоваться с ним было приятно; ей, девчонке, льстило, что за ней ухаживает почти взрослый воин, не больше. И его стихи… Она до сих пор не могла понять – почему их все хвалят? Все как-то не так, все намеками, какой-то причудливой вязью слов. Как будто нельзя сказать прямо, чтоб было просто и понятно!
И все у него было так, непонятно. Ходил, вздыхал, тосковал глазами. Взял бы ее как мужчина, встряхнул, сжал, бросил на пол, чтоб сердце зашлось, вошел бы в нее с силой и яростью, как воин врубается в боевые порядки врага!
Тогда – может быть…
Нет, не смог. Слушался ее, глупыш, словно женщина всегда говорит то, что думает, а не то, что должна сказать. «Девушка должна сама позаботиться о себе», – говорила она, и он верил. Он – как мальчик. Он и есть мальчик. А в мужчине должна быть злость и напор, и особая, мужественная грубость. Любовь – это ратное поле для женщины, где она должна много раз умирать в бою, содрогаясь от наслаждения! Мужчинам, этим воинам и победителям от природы, наверное, трудно понять, что настоящая женская победа – в покорности и подчинении, усмехалась Сангриль.
Да, мальчик Сьевнар любил свою любовь, а ее, живую, настоящую Сангриль так и не понял…
Первый муж Альв понимал ее лучше. Брал и не спрашивал. Зато потом становился мягким, ласковым и дарил подарки. Ей было приятно отдавать Альву свое тело. Но не больше. Настоящую, разрывающую судорогу наслаждения Сангриль почувствовала, когда ею овладел ярл Рорик. Именно так, как она втайне мечтала, – столкнул с ног, перегнул через лавку, стиснул железными ручищами как тисками, и вонзился в нее как копье, сразу сделав, больно, и сладко до жути.
В свой первый раз, когда отец Бьерн сделал ее женщиной, Сангриль сразу поняла, что боль и наслаждение – они рядом, похожи, как сестры-близнецы…
Рорик – настоящий мужчина! Ее муж!
Не было никакого Сьевнара, даже Альва, наверное, не было, ее единственный муж, предназначенный ей богиней Сьевн, – это он, Рорик, ярл и владетель…
* * *
– Ну, ты идешь? – снова окликнула ее Ингрив. – А то я поддам на камни, потом не зайдешь, будешь на четвереньках заползать.
– Да иду же, иду…
Все так же пригибаясь из-за дыма, Сангриль с силой толкнула забухшую дверь. Шагнула в темный, влажный, распаренный жар.
Обычно Ингрив любила допариваться почти до обморока. Сангриль всегда не выдерживала, выскакивала из парной раньше. Лишний повод для ехидства первой жены – мол, ты, жена владетельного ярла, должна проявлять больше мужества. А при чем тут мужество? Сама обросла диким мясом, вот и не чувствует жара, как жирная гусыня не чувствует холода. А у нее кожа тонкая и нежная, жалко ее об жигать.
Но сегодня, распалившись мыслями и воспоминаниями, Сангриль решила держаться. И выдержала! Сколько зловредная Ингрив ни плескала из ковша каменку, ей так и не удалось выкурить из парной вторую жену. Пусть сердце колотилось как сумасшедшее, пусть перед глазами плыли разноцветные круги, Сангриль сидела на полке, как пришитая. Она – сможет…
Они парились, потом выскакивали из бани на берег небольшого озерца с удивительно синей водой, с визгом и вскриками бросались в ледяную воду проруби. И опять парились, и снова кидались в озеро, обжигаясь холодом как до этого – жаром. Жар и холод. Боль и наслаждение…
Хорошо! До костей пробирает – как хорошо!
– А ты ничего… – сказала Ингрив через какое-то время (так упарились, что счет времени потеряли!), когда они сидели в теплом предбаннике, с удовольствием утоляя жажду слабеньким пивом «ol».
Сангриль подумала, что она прибавит сейчас свое обычное, ехидное – «дочка лекаря» или «девчонка из фиорда», или еще что-нибудь в этом роде. Но та ничего больше не сказала.
Сангриль самой не хотелось злиться, слишком легко ей было. И тело совсем невесомое, и мысли скользящие, радостные, и даже противная Ингрив – сегодня не такая противная. Глядит открыто, улыбается без ехидства, сама подливает в чары из большого глиняного кувшина.
– А у тебя красивая кожа, девочка, – вдруг сказала Ингрив.
Сангриль это всегда знала, но все равно благодарно кивнула. В тесном предбаннике они сидели на лавке совсем близко друг к другу. Голые, распаренные, расслабленные. И хмельные уже, пиво ощутимо кружило голову. Хоть и слабенькое, но все равно пьянило. Хорошо!
– Очень красивая кожа, такая белая, нежная, просто светится вся…
Ингрив легонько погладила ее по руке, скользнула ладошкой к плечу, к груди. Маленькие, крепкие пальцы потеребили розовый сосок, слегка ущипнули, ощутимо прихватили, опять потеребили, игриво лаская.
Сангриль непроизвольно прикрыла глаза и отозвалась на ласку чуть слышным стоном. У нее всегда были чувствительные соски.
– Ты и сама красивая девочка, очень красивая…
Ладошки Ингрив уже не стесняясь, мяли и гладили ее всю. Невесомо и очень нежно, как никто никогда не гладил. Она даже не подозревала, какое это может быть удовольствие – когда тебя просто гладят.
– Ты – милая девочка, славная девочка…
Пальчики первой жены шаловливо скользнули в промежность, мягко раздвинули нижние, тайные губы, ловко нащупали бугорок наслаждения, чуть нажали, лаская. Где-то вдалеке, словно бы не у нее, мелькнула мысль, что они делают нехорошо и неправильно. Но как можно отказаться, если отказаться нет сил?
«Еще, еще, Ингрив, милая, только не останавливайся…»
Сангриль уже не могла сдерживаться, вскрикивала во весь голос, невольно подаваясь бедрами навстречу ласковым пальчикам, восхитительно проникающим в самые потаенные, самые чувствительные уголки…
Именно тогда она впервые почувствовала, что наслаждение не обязательно должно быть связано с неистовством мужского корня. Долгая, томительно-нежная ласка-игра тоже может подарить такие острые и яркие вспышки, что от них темнеет в глазах и заходится сердце, признавалась потом Сангриль.
О, Ингрив, милая…
* * *
«Ты понимаешь, девочка, мужчины всегда заняты собой и своими делами. Они воюют, торгуют, рыбачат, охотятся, они проводят дома куда меньше времени, чем на дорогах викинга. Вот и рассуди, что делать нам, женщинам, остающимся с нетерпением лона на долгие месяцы или годы. Сходить с ума и беситься? Заводить любовников? Так неверных жен раздевают догола, обривают налысо и гоняют плетками по морозу – ты сама это знаешь…»
«Ты, девочка, наверняка играла пальчиками сама с собой, когда начала чувствовать себя женщиной. И не рассказывай мне, что этого не было, все равно не поверю… А чем отличается то, что мы делаем теперь вместе? Ведь то же самое. Разница лишь в том, что ты не можешь дотянуться собственным языком до самых нежных местечек, для этого нужна подруга…»
«Мы, две жены нашего мужа, больше чем подруги, и даже больше чем родственницы, мы – семья. Должны любить друг друга даже по обычаю фиордов… Вот мы и любим друг друга нежно и с удовольствием, разве нет?»
«Пойми, Сангриль, дорогая, пока ты свежа цветением молодости, мужчины ласковы и предупредительны и уверяют, что любят тебя. Но как только ты начинаешь рожать им детей, эта любовь сразу переходит на них, а тебе остаются лишь жалкие крохи, капли пива на дне опорожненной чары. Так устроен мир, девочка, и с этим уже ничего не поделаешь…»
«Так как же нам быть, как иначе, девочка? Девушка должна сама позаботиться о себе – ты ведь любишь это повторять… А я ведь тоже еще живая, я молода, здорова и чиста телом, я хочу получить свою долю женского удовольствия, пока еще могу ее получать. Женская любовь, ты сама убедилась, может подарить ничуть не меньшее наслаждение. А по мне – так и большее. Кому понять тело женщины, как не другой женщине? Думаешь, богини в Асгарде не занимаются этим же? Мы с тобой тоже женщины, каждая женщина – богиня в глубине сердца…»
Это и многое другое Ингрив повторяла ей снова и снова, оплетая, запутывая словами, в которых постепенно растворялось то смутное чувство вины перед мужем, что ощущала она сначала. Ингрив умела убеждать, лукаво прищуривая красивые глаза с длинными, стрельчатыми ресницами.
Так мир устроен…
«Ингрив – знает, она – умная, образованная, она – дочь ярла!» – говорила себе Сангриль.
Почему, действительно, они, жены, должны отказывать себе в маленьких удовольствиях, если Рорика так подолгу не бывает дома? Он сам имеет и наложниц, и рабынь, и пленниц в набегах, кто этого не знает. Кроме того, он и не может, не умеет дарить наслаждение так нежно и долго, он – другой. Мужчины грубы и бесчувственны по своей натуре, Ингрив правильно говорит. С мужчиной – всегда рука об руку боль, а с женщиной – только нежность…
Со временем Ингрив рассказала ей, что узнала секреты женской любви еще совсем юной. Ее научила всему такому темнокожая рабыня Нефрет из далекой Нубии, веселая, белозубая, и вся как будто гладко-точеная, наподобие фигурок из рыбьего зуба. Она прислуживала молоденькой дочери богатого ярла и, чувствуя пробудившиеся желания молодой плоти, показала, что женщины могут получать удовольствие без мужчин.
– Не ревнуй, девочка, это было давно. Когда отец выдал меня замуж, я не смогла взять ее с собой. Отец не позволил… – однажды созналась Ингрив.
Сангриль догадывалась, не договаривает, было там что-то еще, кроме скупого «отец не позволил». Ярл Багги наверняка заподозрил в отношениях дочери со своей рабыней нечто большее, чем простую девичью дружбу. Может, потому и поторопился выдать ее замуж за знатного ярла Рорика, дав за дочерью такое приданое, о размерах которого судачили по всем фиордам. Но все равно ей льстили доверие и дружба первой жены. А их тайные удовольствия…
Откровенно говоря, любовь с мужчиной все равно была лучше. Как первая жена ни старалась, какие бы ласки ни изобретала, но так наполнить ее до краев, до самых кончиков пальцев, как заполнял ее Рорик, напористо входя в нее мужским естеством, Ингрив не могла. Но в этом Сангриль никогда бы не призналась. Она же не дура – терять только что обретенную сестру и подругу. Пусть не то, пусть иногда ей приходилось прикусывать губы, чтоб не рассмеяться в самый неподходящий момент, но это не было неприятным, иногда – очень даже наоборот…
Ингрив права, Рорик действительно слишком часто не бывает дома. А что делать им, его женам?
О, Ингрив!..
Глава 3
Каменный берег
Дева, глянь, вот стройный
Челн на волны спущен,
Бьет струя в одетый
Сталью борт драконий,
Горит жаром грива
Над груженым лоном
Змея, и злаченый
Хвост блестит на солнце.
Тьодольв Арнорсон «Секстефья», 1065 г. н. э.
1
– А вот христиане, к примеру, утверждают, что пиво и вино – от дьявола, – сказал ярл Торми Сутулый ярлу Рорику.
Он с видимым удовольствием отхлебнул из серебряного, узорчатого кубка, из которого в Ранг-фиорде угощали почетных гостей.
Ярл Рорик Неистовый тоже сделал долгий глоток. Крепкое, темное пиво, подогретое с душистыми травяными добавками, терпко щекотало язык и небо.
– Не знаю… У них, может, и от дьявола, – неторопливо ответил Рорик. – Не знаю! Я не привык заглядывать в чужие чары. Знаю, что у меня пиво варит старый Сольми, получивший секреты приготовления от отца и деда. И, клянусь копьем Одина Победителя, это хорошее пиво!
– На побережье редко встретишь настолько крепкое и ароматное пиво, – кивнул Торми. – Оно забирает и кружит голову, как поцелуй молодой любовницы. Вряд ли христианский дьявол умеет делать такое пиво.
– Такое – нет, – согласился Рорик. – Я был на западе, был на юге и на востоке и что-то ни разу не видел, чтобы христианские воины отвергали вино и пиво, меняя его на простую воду.
– Они говорят одно, а делают совсем другое, словно их бог – это несмышленый малец, которому проще простого наплести всякие небылицы, – многозначительно изрек Сутулый. – Готов биться об заклад на что угодно – наши боги-ассы не так легковерны!
– А может, христиане в глубине сердца не меньше почитают своего дьявола, Владетеля Зла, чем бога Иисуса Доброго? Вот и чествуют его втайне вином и пивом, – предположил Рорик.
– Хорошая мысль! – с восторгом откликнулся Торми. – Клянусь памятью моих погибших братьях – да станет их убийца презренным нидингом! – это очень здравая мысль! Мне раньше не приходило в голову… Надо думать, если бог Иисус призывает христиан к одному добру, им поневоле хочется добавить туда немного зла, как в пресную похлебку добавляют для вкуса соль и жгучие травы… Страшно представить, каким тоскливым сделался бы Мидгард если бы все вдруг стали миролюбивы и безобидны, – глубокомысленно рассудил он. – Могу сказать не лукавя, конунг и ярл Рорик Неистовый известен на побережье не только воинским заслугами, но отточенным клинком своего ума!
Рорик подтвердил его правоту скромным кивком. Впрочем, чуть заметно поморщился. В который раз слушать одни и те же восхваления себе – уже не так интересно. Хотя, если гостю-ярлу до сих пор угодно болтать только о пустяках…
– Не думаю, что нам стоит всерьез опасаться всеобщего миролюбия, – заметил он. – Я прожил уже достаточно зим, чтобы знать, – мир среди людей Мидгарда никогда не наступит.
– Хвала богам – нет! – подтвердил Торми. – Настоящие мужчины и воины всегда найдут повод для доброй схватки!
С этой обнадеживающей мыслью ярлы выпили еще пива. Не от какого-то там чужого дьявола, а от честного умельца Сольми, хранящего родовые секреты приготовления веселящего питья воинов. Крепкое, темное пиво, подогретое с душистыми травами, терпко щекотало язык и нёбо.
Торми из северного рода Торгвенсонов был высоким, широкоплечим мужчиной, далеко перешагнувшим за середину жизни. Русую голову обильно обрызгала седина, а борода и усы выглядели совсем белыми. Сутулым его прозвали за привычку все время наклоняться вперед, глядя на собеседника словно бы исподлобья. Видимо, старая рана не давала ему полностью разогнуться, догадывался Рорик.
Тридцатишестивесельный драккар Торми «Когти дракона» появился в водах Ранг-фиорда глубокой осенью. Не лучшая пора, только крайняя необходимость заставит в такое время выйти в море. Или – крайнее нетерпение…
– А еще говорят, в противовес христианам в южных странах появились некие мухамедтяне. Эти совсем отрицают вино и пиво, – неспешно рассказал Торми.
Рорик тоже слышал о мухамедтянах. Эта вера не так давно возникла на далеком юге среди смуглых арабов. И поклонников ее, говорят, становится все больше и больше. Те ратники, кто сталкивался с арабами, рассказывали, что они с охотой сражаются и с удовольствием умирают. Хорошие воины.
– Воистину, на просторах Мидгарда встречается много чу дного…
– Воистину так…
– Похоже, южным богам совсем нечем заняться, если они выбрали себе такого странного противника, как хмельная чара, – заметил Рорик.
– Не спорю, друг мой, не спорю… Неистовый ярл многое видел и много думал. Он знает жизнь, умеет улететь мыслью далеко за облачный горизонт… – продолжал нахваливать Торми.
С этим Рорик тоже не спорил.
Уже отшумел общий пир, уже дружинники напились и проспались не по одному разу, только тогда ярлы уединились у горящего очага. Но гость все медлил начать серьезный разговор.
Рорик не торопил его. Он с удовольствием грел у огня ноги в тонких, красивых сапогах, туго натянутых на носки из овечьей шерсти и терпеливо ждал, когда Торгвенсону надоест молоть чепуху.
В сущности, он сразу догадался, с чем прибыл Сутулый. Владетель Ранг-фиорда даже знал, что ответить. Единственное, в чем конунг никак не мог окончательно определиться, так это в своем отношении к гостю. С одной стороны (как любил говорить покойный брат Альв), ярл Торми богат, родовит, имеет большую дружину и крепкие корабли. Он и внешне выглядит воином – высокие рост, разлет плеч, толстые, перевитые жилами запястья. Сильный и упрямый, это видно по особому, бычьему взгляду, по напряженному сопенью, раздувающему широкие, чуть вывороченные наружу ноздри.
С другой стороны («Брат, брат, как тебя все-таки не хватает…»), была в поведении Сутулого какая-то раздражающая суетливость. Даже не во взгляде, не в голосе – в непрестанно сжимающихся и разжимающихся пальцах, в частом, зябком передергивании плечами, в сдержанной, неуловимой дрожи большого тела, словно ярл когда-то замерз и никак не может как следует отогреться. «Или Гуннар Косильщик когда-то подкосил отвагу Торми Сутулого, убив его родных братьев? – думал Рорик. – Правильно говорил дядька Якоб – суетлив тот, кто не уверен в себе. А не уверен в себе, – значит, слаб…»
* * *
Угли в очаге потрескивали, дышали малиновым жаром, пиво медленно остывало, а ярл Торми все говорил и говорил.
Слишком много слов для человека, уверенного в собственной правоте…
Рорик оказался прав – Торми Сутулый прибыл к нему в фиорд, чтобы предложить союз против Миствельда. Остается вопрос – нужен ли ему такой союзник? И вообще, нужно ли ему воевать с островной дружиной?
«Все-таки мир меняется, и меняется не в лучшую сторону», – думал он, делая вид, что внимательно слушает. Он сам изменился с годами, как-то незаметно расставшись с романтическим упорством юношеских порывов.
В самом деле, что бы ответил молодой ярл на подобное предложение зим десять-пятнадцать назад? Высмеял бы, не иначе! Сказал бы – собрался мстить, значит, мсти, суждено умереть во имя мести, значит, умри! Сразись с Косильщиком, Торми, и положись в остальном на волю богов! Вызови на поединок и сражайся мечом, зубами, ногтями – только так подобает мстить воину! Сказал бы… А теперь он прекрасно понимает Сутулого, который хочет отомстить и остаться в живых. И еще нажиться на мести, если повезет.
Положа руку на сердце, он, Рорик, сам хочет отомстить и остаться в живых, поэтому никогда больше не выйдет против Сьевнара Складного на равном оружии. Стал умнее. Или – хитрее?
Сьевнар – избранник судьбы и богов, говорил ему перед смертью дядька Якоб, не борись с ним.
Если бы бревна не разошлись… Свой страх Рорик до сих пор вспоминал. И особую, тоскливую обреченность – погибнуть вот так, глупо, в расцвете лет и жизненных сил, умереть от рук бывшего раба, ставшего ратником только прихотью случая… Не просто глупо, есть в этом какая-то высшая, жестокая несправедливость!
Избранник судьбы? Нет, Рорик не мог согласиться с этим. И знал, что никогда не сможет. Пусть Сьевнар сочиняет свои звонкие висы, пусть научился искусно владеть мечом, но избранник судьбы – слишком много для этого мальчишки. Получается, Сьевнар – избранник, а ярл Рорик – нет?
Такого не может быть, потому что не может быть никогда!
Якоб был мудрым человеком, но в старческом слабосилии даже он начинал заговариваться, вывел для себя конунг.
А страх…
Наверное, все знаменитые воины рано или поздно сталкиваются с таким черным страхом. И носят его в себе, хотя и не подают виду, давно догадался Рорик. Они не виноваты, в этом никто не виноват, меняется сам Мидгард. Седые легенды рассказывают о воинах, не знавших страха совсем, но это было давно, когда-то. Теперь не то. Не те люди, не те времена. Честь, доблесть, упоение смерти в бою остаются в древних преданиях и поэзии скальдов, а дети Одина все больше упирают на полновесную монету. Не сражаться и умереть, а победить и разбогатеть – вот девиз наступающих новых времен. Это подтверждает его мысль, что стареют не только люди, Мидгард тоже постарел, жизнь вокруг становится все более расчетливой и жесткой, как невыделанная шкура кабана. Может, наступит время, когда и доблести, и любви, и мужскому братству, и тяге к скитаниям установят твердую цену в золоте, серебре или мешках с зерном.
В сущности, это будет очень скучный мир, тот, где всему есть цена, вдруг пришло ему в голову. Пусть хранят его боги – жить в том Мидгарде, который состарился окончательно!
В то же время Рорик непроницаемо смотрел на гостя, слушал, кивал, поддакивал, сочувственно крутил головой. Впрочем, кивал и крутил достаточно неопределенно, чтобы это можно было принять за согласие.
Когда раб принес ярлам уже третий подогретый кувшин, Торми, наконец, решился. Прервав на полуслове собственное рассуждение о достоинствах и недостатках клинков разных стран, он без всякого перехода, прямо заговорил о Миствельде. Мол, этот гнойный нарыв на побережье уже надоел так, что хуже и не бывает. Боги-свидетели, не он один, большинство вольных ярлов имеют зуб на островную дружину, куда, как помои в яму, стекаются самые непокорные и дерзкие воины. Да кому бы рассказывать, только не ярлу Рорику, чей воин Сьевнар убил его брата и до сих пор пребывает на острове свободно и безнаказанно… Кто на побережье не знает, как Неистовый пытался отомстить! Кто не знает, что только по недосмотру богов, по нелепому стечению обстоятельств скальд еще живет и дышит, еще и сочиняет свои корявые висы…
Кстати, ярл Рорик, конечно же, слышал, что «Песня мертвых», последнее сочинение скальда, разлетелась сейчас по всему побережью, словно на крыльях ветров! Он, Торми, сам слышал ее и с полным правом может свидетельствовать – дурацкая песня! В ней умершие воины по очереди рассказывают, как они сражались и умирали. Можно подумать, заслуга воина в том, чтобы умереть, а не остаться в живых, победив врага… Да, судьба капризна и прихотлива – порой абсолютное ничтожество достигает славы, тогда как в тени остаются те, кто заслуживает ее во сто крат больше… Но речь сейчас о другом! Волей богов получилось так, что у него, Торми, и у ярла Рорика – общий враг – остров. Уж он, Торми Торгвенсон, прекрасно понимает, что такое родная кровь, требующая отмщения. Давно живет с мыслью о мести Гуннару Косильщику, что жжет нутро, как огонь, и стучится в висках кузнечными молотками. Вот он и подумал – не пора ли ярлам объединиться, напасть на этот проклятый Миствельд, перебить дерзких братьев, разграбить богатую казну острова…
– Так что думаешь, ярл Рорик?
Торми, наконец, выговорился и замолк. Ждал его слова, уставившись из-под кустистых, седоватых бровей и напрягая шею над сгорбленными плечами.
– Думаю что? Стоит ли напасть на Миствельд? – переспросил владетель Ранг-фиорда.
– Да! – шумно выдохнув, подтвердил тот.
– Взять на меч, перебить братьев, разграбить остров?
– Да!
– Захватить богатую сокровищницу братьев?
– Да пребудет с нами благосклонность богов – именно так!
– И ты хочешь знать, что я думаю по этому поводу, ярл Торми? – все еще тянул Рорик, неуловимо, исподтишка наслаждаясь нетерпением гостя. Воистину, Торми Сутулый слишком долго ходил вокруг да около, чтобы теперь его немного не поддразнить.
– Клянусь всеми именами Одина, за этим я и пришел в твой изобильный и гостеприимный Ранг-фиорд!
– Полагаю, у тебя мало шансов на успех, ярл! Если хочешь узнать мое мнение – я бы не стал ставить заклад на твою победу, – ответил наконец Рорик.
Этот ответ сразу отделил его от затеи Сутулого, и Рорик с удовольствием наблюдал, как разочарованно вытянулось лицо собеседника. Он видел, как Торми еще больше набычился, упрямо выпятил нижнюю челюсть, явно намереваясь спорить. Но Рорик не дал. Боги знают, он уже вдоволь наслушался северного ярла! Владетель Ранг-фиорда заговорил сам – быстро, веско, уверенно, для убедительности прихлопывая ладонью по деревянному подлокотнику.
Напасть на Миствельд, конечно, можно, но не стоит ли сначала подумать? Ярл Торми, конечно же, сам знает, что берега острова почти не годятся для высадки: завихрения прибоя и скалы-зубы не дадут кораблям подойти к берегу там, где братья не ожидают. Там же, где есть подходы, есть и дозорные, он сам был на острове, видел.
Рассуждаем дальше… Братья Миствельда славятся ратным искусством, всем известно, как они умеют сражаться. К тому же у них – преимущество обороняющихся – остров та же крепость – природная крепость на море. Выходит, с учетом того, что не все корабли сумеют дойти до берега, против каждого бойца острова нужно выставить пять-шесть противников, никак не меньше. Бойцов на острове сотен девять-десять, и, таким образом, не трудно подсчитать, что для успешного нападения нужно войско в пять-шесть тысяч воинов. Сможет ли Торми найти столько обиженных островом ярлов?
Рассуждаем дальше… Потому что это всего лишь одна сторона вопроса – военная. Вторая сторона – грядущая прибыль от этого предприятия. Да, сокровищница вольных братьев наверняка богата, но богаче ли она какого-нибудь западного или южного гарда? Можно сказать с уверенностью – не богаче. В любом торговом гарде средней руки, для захвата которого нужны не тысячи, а сотни воинов, поживы найдется гораздо больше. Таким образом, увлечь воинов в битву обещанием богатой добычи не удастся, а чем еще их увлечь? Невнятными рассуждениями о мести островным братьям?
Тут мы подходим к третьей стороне вопроса. Подумаем о том, что греки и ромеи называют красивым словом политика, то есть искусством управлять людьми так, чтоб им казалось, что ты делаешь это к их пользе, а не к своей. Насколько охотно дружинники пойдут за своими ярлами на штурм Миствельда и пойдут ли вообще? Ярлу Торми известно не хуже других – для всех простых ратников побережья остров является символом ратного братства, бескорыстного служения Одину – Отцу Побед. Местом, куда при случае можно отправиться искать справедливости и защиты. Вот и спрашивается – с охотой ли ратники пойдут на штурм, много ли их пойдет? Дружина – не стадо баранов и не толпа рабов, ее не погонишь в битву кнутом и пинками. Чтобы сражаться, воин должен хотеть сражаться, должен воспламениться желанием битвы, а как иначе? Каждый форинг, предводитель дружины, в первую очередь должен задумываться об этом… А как иначе?
Вот и получается – Миствельд не нравится многим, но не настолько не нравится, чтобы согласиться сражаться с островом! – подытожил Рорик, скрывая насмешку под выражением дружеского, озабоченного участия. Да и зачем, если вдуматься, разорять остров воинов? Чтобы достать яблоко, не обязательно срубать яблоню, отомстить врагу можно и по-другому. А остров… Заботами богов-ассов, в Мидгарде все достаточно уравновешенно, ярл Торми сам недавно рассказывал, как в противовес христианам появились мухамедтяне. Незачем ходить далеко за примерами – на побережье земли Свитьод есть богатые и бедные, рабы и господа, есть обширные владения ярлов и маленькие клочки борнов, есть Хильдсъяв, где ради наживы готовы продать исподнее. И пусть будет остров Миствельд, отрицающий роскошь и гордящийся своей независимостью…
Рорик вспомнил своего учителя юности, нанятого отцом Рорика за большую плату по моде богатых владетелей фиордов учить детей хитроумной премудрости. Тот, увлекаясь древней наукой эллинов – философией, любил рассуждать о равновесии и мировой гармонии.
– Все уравновешено, абсолютно все, потому что именно божественной волей поддерживается в мире равновесие всего сущего! – повторил он, припоминая большелобого дана. И сразу подумал, что идея мирового равновесия вряд ли утешит Торми Сутулого.
Гость, действительно, пыхтел и хмурил брови, показывая всем своим видом, как ему глубоко плевать на раскрытие глубинной сущности универсума. Раздраженно бормотал, мол, пусть хоть Мировой Змей Эрмунганд проглотит все проклятое равновесие целиком и со всеми потрохами, главное, хозяин фиорда отказывается от его искреннего, хотя согласен – не слишком обдуманного предложения. Это плохо, это совсем плохо, – может, ярлу Рорику стоит подумать еще…
Неистовый конунг видел, что гость вроде бы готов разгневаться и вспылить, но в то же время прекрасно понимал, к чему может привести ссора.
Все-таки он оказался прав – в Сутулом не было настоящей ярости воина, холодного кипения крови драконов, а была лишь показная злость и упрямство застарелой ненависти…
