Текст книги "Слушайте песню перьев"

Автор книги: Николай Внуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Ты жалеешь об этом?

– Нет. У нас хорошие дети, Та-ва. Скоро Танто пройдет Посвящение, и мы вместе повернем лица к нашим врагам. А наша Тинагет будет красивой девушкой. Я вижу.

– Тебе хорошо со мной?

– Да.

– Леоо, – спросила Станислава. – У тебя было много врагов?

– Да.

– Ты много убил?

Его рука вздрогнула под ее ладонью. Окаменели желваки на скулах. Губы сомкнулись. Он отвернулся.

– Ты мне расскажешь о них, муж мой?

– Нет.

Это была запретная тема. Она поняла.

Но разговор прерывать не хотелось. Так редки минуты покоя в уютной типи у ласкового огня!

– Расскажи мне о какой-нибудь охоте, Леоо, – попросила она.

Он встал.

– Нет. Поздно. Сейчас надо спать.

Таким было второе лицо Высокого Орла. Лицо, которого она так и не увидела открытым.

И на всю жизнь запомнился еще один день.

Высокий Орел поднялся с постели в предрассветных сумерках и сам разжег костер в типи. Поджарил мясо, и, когда Станислава проснулась, сказал:

– Сегодня пойдем в чащу.

Она удивленно взглянула на него. Обычно мужчины-шауни не берут женщин на охоту, потому что в погоне за дичью нужен верный глаз и твердая рука. Зачем приглашает ее в чащу муж? Вопрос дрожал на кончике языка, но она не осмелилась спросить. Мужчина сам потом объяснит, что к чему.

Они позавтракали и вышли из типи. Высокий Орел не взял с собой никакого оружия, кроме широкого ножа. Он даже не надел свой охотничий костюм с красной шерстяной бахромой, а шел в том, в чем был обычно одет в лагере, – простые замшевые леггинсы и старая куртка с вытертым мехом.

На берегу реки он отыскал свое каноэ, столкнул его в воду и знаком пригласил Станиславу сесть.

Несколько быстрых гребков коротким веслом вынесли легкую лодку на середину потока.

По обоим берегам реки недвижно стоял густой лес. Подножия деревьев тонули в тумане. Серая влажная пелена заволакивала дали. По течению тянулись белесые призрачные полосы. Огромная тишина стояла над миром. Широкая лопасть весла погружалась в воду без шума и так же бесшумно поднималась над бортом.

Когда на излучинах каноэ прижимало к берегу, Станислава видела, как темная полоса у воды превращалась в кусты, тесно переплетенные ветвями, и ей казалось, что она различает тропинки, протоптанные козами и лосями к водопоям. Иногда она слышала вскрик проснувшейся птицы, какое-то тяжелое шевеление в чаще, какие-то вздохи, но каноэ проносилось мимо, берег отступал, и кусты опять сливались в темную волнистую полосу.

Прошло около часа. Позади осталось несколько поворотов и порог из больших острых камней, между которыми кипела пена. Русло реки сжалось, превратилось в ущелье, деревья карабкались на кручи где-то высоко над головой, их совсем не было видно в сгустившемся тумане. Темнота нарастала, будто на землю опять возвращалась ночь. Станислава чувствовала влажное дыхание близких каменных стен, вода клокотала около них, над головой слабо брезжила узкая полоска туманного света. И вдруг каменные стены стремительно разошлись в стороны, будто отброшенные неслышным толчком, и глаза сами собой закрылись от света, хлынувшего в них.

Когда она подняла веки, каноэ тихо покачивалось в отражении бледного утреннего неба, Уже почти совсем рассвело. Широкая гладь озера лежала вокруг, обрамленная по горизонту серыми горами.

Высокий Орел сидел напротив Станиславы неподвижный, торжественный, будто в ожидании чего-то необыкновенного, что сейчас должно произойти, и легкий ветер трогал прядь волос, лежащую на его плече.

– Как здесь красиво! – воскликнула Станислава. – Как оно называется, это озеро?

Высокий Орел жестом приказал ей молчать.

Яркая красная трещина разорвала восточный край неба над горами. Трещина быстро расширялась. Все четче обозначались зубчатые вершины леса. Налетевший ветер рябью пробежал по воде, качнул каноэ и унесся дальше, к горам западного берега.

И взошло солнце.

Огненный круг его был огромен и красен, но чем выше он поднимался над землей, тем становился меньше и ярче, и скоро на него уже нельзя было смотреть.

Высокий Орел положил весло поперек каноэ, развязал кисет и бросил в сторону светила щепотку табаку,

– Это озеро Белой Выдры, – сказал он. – Пусть оно будет ласково к нам.

Когда Станислава вдоволь налюбовалась небом, водой, горами, весло разбило золотую солнечную дорожку, и каноэ, как мустанг, рванулось к дальнему берегу. Станислава откинулась назад. Ветер обнял ее. Вода из-под носа каноэ летела, как белое крыло птицы. Что-то радостное билось в груди, такое же широкое, как это озеро, и такое же светлое, как небо над головой. И неожиданно она вспомнила строчки поэмы, которой увлекалась, когда была девчонкой, ученицей пятого класса гимназии:

Так над быстрой Таквамино,

В глубине лесов дремучих,

Восклицал мой Гайавата

В час, когда все птицы пели,

Воспевая Месяц Листьев,

И от сна восставши, солнце

Говорило: «Вот я – Гизис,

Я, великий Гизис, солнце!»

Она произнесла эти слова во весь голос, и ветер схватил звуки и унес их к тенистому берегу.

Высокий Орел перестал грести и выпрямился.

– Что это за песня, жена?

– Это не песня. Это стихи. Их написал белый человек, американский учитель Генри Лонгфелло. Почему ты так удивился?

– Ты говорила слова оджибвеев. Ты знаешь язык оджибва? 2121
  Одно из племен алгонкинской группы.


[Закрыть]

– Какие слова?

– Ты говорила: Таквамино, Гайавата, Гизис. Откуда ты знаешь?

– На моей родине эти стихи знают давно.

– В твоем племени знают Гайавата?

– Да. У нас любят стихи Лонгфелло.

– Май-уу. Гайавата был Великим Учителем. Наши люди называют его Мана-бошо.

– А что такое Таквамино?

– Оджибвеи называют так большую реку на востоке. Мы зовем ее Ас-сини-бойн.

Высокий Орел опустил весло в воду.

Каноэ врезалось в песчаную отмель у небольшого плоского мыса. Высокий Орел вытянул его подальше на берег и показал рукой в сторону чащи,

– Ты будешь охотиться? – спросила Станислава.

– Нет. Сейчас мы пойдем. Не говори ничего, Смотри. Только смотри. Нэшка! 2222
  "Смотри!» (шауни.).


[Закрыть]

Они вошли в лес.

Влажный темно-зеленый мох пружинил под ногами. Кусты еще брызгались росой. Тишина затаилась между деревьями. Станислава старалась ступать так же бесшумно, как ее муж, идущий впереди. Почему он не взял с собою ни томагавка, ни лука?

Как только они появились на берегу, вся часть леса, примыкающая к отмели, затихла, оцепенела. Перестали петь птицы, прекратились шорохи и шевеление в кустах. Но Станислава знала: это настороженная тишина. Из-за ветвей, из-за серых стволов на них смотрели испуганные глаза. Сейчас в этом кусочке чащи все жили только одним вопросом: друг или враг? Станиславе казалось, что ее осторожно осматривают даже деревья.

Высокий Орел остановился на прогалине, окруженной молодой порослью канадской лиственницы, и знаком приказал ей сделать то же самое.

Она встала рядом с мужем, почти касаясь его плечом.

Так они стояли две или три минуты. Но вот Высокий Орел поднес к губам ладонь и крикнул негромко:

– Ку-у!.. Ку-у!..

И не успел последний протяжный звук растаять в воздухе, как вокруг все ожило.

«Цок-цок-цок… «– раздалось в кустах, и прямо к ногам Станиславы подбежала белка. Наклонив головку, она боком посмотрела на людей, привстала на задних лапках. Было видно, как раздуваются ноздри ее крохотного носика, как вздрагивают кисточки на ушах.

– Ку-у!.. – снова произнес Высокий Орел и, присев на корточки, протянул руку.

Белка вспрыгнула на ладонь, пробежала по рукаву куртки и устроилась на плече. Схватив лапками пряди волос, начала быстро перебирать их, словно выпрямляя и расчесывая.

Сзади раздался вздох. На прогалину, медленно ступая, вышел лось. Закинув за спину лопасти рогов, он остановился в десяти шагах от Высокого Орла, словно спрашивая: «Ты меня звал?»

В траву с вершины лиственницы сыпанули синицы. Подпрыгивая, подобрались поближе к людям, подняли головки.

Лось втягивал широким тупым носом воздух и поворачивал голову из стороны в сторону. Станислава видела его серые замшевые щеки, мягкие влажные губы, видела, как нервно подергивается кожа на его холке, Вот он повернул голову к ней, и глаза их встретились. Лось замер. Она не знала, сколько времени они смотрели вот так друг на друга. Но навсегда запомнился взгляд красивого зверя: «Кто ты? Откуда? Зачем?» И она ответила взглядом: «Я пришла с миром. Не бойся меня».

Лось понял ее. Настороженность взгляда и движений пропала. Он отвернулся и потерся щекой о свою ногу.

Станислава боялась неловким движением нарушить то, что происходило вокруг. Временами ей казалось, что это утро, озеро, лесная поляна и звери, не боящиеся людей, – сон. И Высокий Орел, время от времени произносящий тихим голосом: «Ку-у.. « – не ее муж, а лесной дух Нана-бошо, повелевающий жизнью чащи.

Он отвязал от пояса кожаный мешочек и вынул из него кусочки сала для синиц и орехи для белки, и птицы схватили свою добычу и, попискивая, унеслись в кусты, а белка, соскочив с плеча, здесь же, у его ног, стала лущить орехи и набивать защечные мешочки вкусными ядрышками.

– Та-ва, теперь ты скажи слово, чтобы они знали тебя, – прошептал он.

– Ку-у!.. – произнесла Станислава.

И волшебный сон кончился.

Лось фыркнул, попятился, присел и громадным прыжком скрылся в чаще. Белка уронила на землю орех, юркнула в сторону, рыжим пламенем вспыхнула на солнце ее шубка, и вот уже поляна пуста, и опять тишина упала на эту часть леса.

Станислава растерянно оглянулась:

– Они ушли… Почему они испугались?

– Они еще не знают твоего голоса, – сказал Высокий Орел. – Они привыкнут.

Уже в каноэ, на обратном пути, Станислава спросила:

– Как тебе удалось приучить их к этому?

Высокий Орел усмехнулся:

– У каждого охотника свой голос. Они знают, когда выхожу в чащу я, или Красный Лис, или Овасес. Они знают всех нас.

– Как же тогда вы решаетесь их убивать? – спросила Станислава печально.

– Мы всегда просим у них прощения, прежде чем выпустим стрелу. Они знают, что нужно убивать для того, чтобы жить. Они сами делают то же самое.

И уже в типи, раздувая костер, Станислава поняла, что такой день бывает только один раз в жизни. Высокий Орел разрешил ей прикоснуться к самому сердцу Чащи. К тому трепетному сердцу, которое одинаково бьется в груди лося, и в груди синицы, и в груди индейца-шауни.

Она подошла к Высокому Орлу, взяла его руки в свои и сказала:

– Благодарю тебя, муж мой.

…Новые заключенные приносили из города страшные вести.

Станислава ловила обрывки разговоров, и перед ней постепенно вырисовывалась картина того, что происходило на воле.

Из западной Польши гитлеровцы начали выселять всех поляков. Отряды солдат врывались в дома и выгоняли из них всех без разбора. Разрешали брать с собой только самое необходимое. Дороги были запружены беженцами, которые непрерывным потоком шли на восток, к границе Советского Союза.

Варшаву фашисты объявили «провинциальным центром». Что там творилось, рассказала молоденькая продавщица из гастрономического магазина Пакульского Марианна Павловская. Она бежала из Варшавы в Радом и уже здесь попала в руки гестапо.

– Ой, пани!.. – вскрикивала она, закрывая лицо ладонями. – Они обыскивали подряд все дома. Квартиру за квартирой… Каждую ночь… Нельзя было прятать ничего. Если что-нибудь ценное прятали и они находили – хозяев убивали здесь же. Так они убили нашего соседа Метека Стабаха. Он спрятал серебряный портсигар… Боже упаси что-нибудь прятать, особенно из драгоценностей… Надо было показать, что вы их не ждали… Мы жили на Хмельной, пани… Ночью никто не спал. Мы гасили свет, опускали шторы и так стояли за ними у выбитых окон, слушали – что на улице… И вот однажды они пришли к нам. Два солдата и офицер. Было совсем темно. Они приказали включить свет. Не обращая ни на кого внимания, открыли дверцы шкафа и начали выбрасывать оттуда платья… Перебили посуду в буфете. У нас были серебряные ложки – шесть штук. Офицер сунул их себе в карман… Тесаками от карабинов солдаты пороли подушки и перины… Один из них выстрелил в портрет Шопена, который висел в комнате матери… Потом меня, брата и мать загнали в ванную. Закрыли дверь на задвижку. Мы слышали, как они передвигали мебель. Кто-то из них заиграл на рояле. Потом раздался удар по клавишам. Наконец один сказал: «Здесь больше ничего нет». Мы услышали топот ног и обрадовались, что все кончилось. Но мы радовались слишком рано, пани. Когда они проходили мимо ванной, раздался выстрел в дверь. Мама вскрикнула и упала на пол. Я упала рядом с ней. Брат бросился под умывальник. Они стреляли в дверь еще семь раз. Потом ушли. Мы долго лежали, боясь даже вздохнуть. Когда встали, увидели, что мама мертвая. Пуля попала ей прямо в глаз.

Рассказывая, Марианна уже не плакала. Слезы давно кончились. Она только вскрикивала: «Ой, пани!»

– А город? – вырвалось у Станиславы.

– Ой, пани, страшно подумать. На Фильтровой улице разрушен водопровод. Стакан простой воды стоит пять злотых… На Хожей, на Красивой совсем не осталось домов. Одни стены… Разбит Крулевский замок…

Другие рассказывали, что в городе создано гетто – специальный лагерь для евреев. Издан приказ, чтобы евреи носили на одежде шестиугольную звезду из желтой материи. Кто скрывает национальность или отказывается носить нашивку – того расстреливают.

Она проснулась от лязга ключа.

Один поворот… другой…

Дверь отворилась. В светлом проеме черными силуэтами вырезались фигуры двух охранников в касках и с автоматами на изготовку. Один остался стоять у порога. Второй вошел в камеру.

– Встать!

Женщины поднялись на койках, прикрывая плечи одеялами.

Охранник у двери провел рукой по стене, нащупал выключатель. Вспыхнула лампочка под потолком.

Солдат, вошедший в камеру, ткнул стволом автомата ту из женщин, которая находилась к нему ближе всех.

– Ты! В коридор!

Он отобрал пятерых.

Марианна Павловская, спавшая рядом со Станиславой, схватила с кровати узелок с запасной сменой белья.

– Оставить здесь! – крикнул солдат.

Марианна уронила узелок на пол и оглянулась на Станиславу. В ее глазах застыл ужас.

Охранник схватил ее за плечо, толкнул к двери. Марианна упала на колени. Второй солдат пинком в бок заставил ее подняться на ноги.

Женщин увели. Свет погас.

Станислава легла. Начали укладываться и остальные. Никто не спал. Они лежали в могильной тишине камеры и широко открытыми глазами смотрели во тьму. Всех мучил вопрос: почему тех увели ночью? Раньше всегда уводили днем.

Утром дежурные из заключенных, разносившие завтрак, рассказали, что в заднем дворе тюрьмы гестаповцы расстреляли двадцать пять женщин, взятых из разных камер.

В обед узнали подробности. Ночью на улице, проходившей вдоль боковой стены тюремного корпуса, кто-то убил двух немецких патрульных. Убийцам удалось скрыться. Тогда гестаповцы объявили сидящих в тюрьме женщин заложниками, отобрали двадцать пять и расстреляли.

Во время вечерней поверки всех построили в коридоре и зачитали приказ: с этого дня за каждого убитого немецкого солдата будут расстреливать десять человек.

– Началось, – сказала Станислава.

Теперь она знала, что залитая кровью, преданная своим правительством Польша жива. Там, на воле, есть люди, которым дорога честь и свобода.

КЛИН

Когда Лех ушел из отряда в Пинчув, начались споры.

– Они правы там, в центре. Надо действовать. Хватит «тихих» операций по добыче продуктов. Нужно настоящее дело! – горячился Каминский.

– Что ты считаешь настоящим? – спросил Сташек Грабовский, главный повар отряда, который до войны работал официантом в краковском ресторане «Бизанк».

– Лех правильно сказал – эшелоны. Велика честь перестрелять десяток инвалидов-обозников! Вот пустить бы под откос эшелон с машинами и солдатами вермахта…

– Чем? Голыми руками? Для того чтобы свалить под откос поезд, нужна взрывчатка. А у нас, кроме гранат, ничего нет.

– А если без взрывчатки? – сказал Каминский. – Например, развинтить и развести рельсы.

– Не выйдет. По всем дорогам они сейчас впереди составов пускают дрезины. Твой рельс сразу обнаружат и, конечно, бросятся искать партизан.

– Мне кажется, можно обойтись и без взрывчатки. Есть какой-нибудь способ.

– Э! А если попытать Юзефа Коника? Ведь он железнодорожник, – предложил Грабовский.

– Стась, ну-ка позови сюда Коника!

Коник долго морщил лоб, соображая.

– Конечно, самый лучший способ – разорвать состав на стрелке. Понимаешь, можно так сделать, что стрелка сама переведется, когда над ней будут проходить вагоны. И тогда только любуйся, как они завертятся один за другим. Но, парень, стрелки-то всегда вблизи станций, и Швабы тоже не дураки. Так что ты к этой самой стрелке не подойдешь. Ну можно, конечно, подпилить шпалы и подкопать балласт, чтоб, значит, ослабить путь. Только вот времени на это уйдет много и работы. И следы останутся, никуда не денешься. Землю-то ведь не съешь… А еще лучше – заложить гранату как раз под стыком. Я думаю, двух лимонок вполне достаточно, чтобы разорвало болты. Только вот как ты эти самые гранаты взорвешь издали? Они, собаки, так устроены что за веревочку-то не дернешь…

– Послушай, мы ведь договорились без взрывов!

– Вот я и подбираюсь, значит, к тому, чтобы без взрывов, – сказал обстоятельный Коник. – Ежели ножовкой перепилить эти самые накладки на стыках. Пропил тонкий, не заметишь даже вблизи, надо нагнуться и разглядывать. Дрезина над таким местом пройдет и не вздрогнет, а паровоз…

– У тебя есть ножовка? – спросил Грабовский.

– Нет, конечно.

– Ну и не морочь голову. Давай по существу. И покороче.

Коник задумался.

– Быстрый ты, значит… А быстро толкового ничего не придумаешь. Способов-то – их много, только вот лучшего сразу не найдешь. Мозговать надо, понятно? Послушай, парень, а если наладить клин? Толковая штука! Его, значит, делаешь из железа, с такими бортиками внизу, чтобы не съехал с рельса. Дрезина, она как идет? Мы на разведке видели. Пробежит, а состав не сразу за ней, а так метрах в ста. Вот в этот момент и насаживай клин на рельс. Конечно, место нужно выбирать на повороте, а не на прямом пути, где тебя видно в обе стороны на километр. Вот, значит, это самое верное дело.

Простота решения настолько поразила Грабовского, что он некоторое время стоял раскрыв рот. Но когда до него дошло, хлопнул Коника по плечу и спросил шепотом:

– Можешь сделать такую штуку?

– Чего не сделать? Сделать, парень, все можно. Значит, нужны хороший кусок железа, горн, молоток.

Грабовский плюнул на землю с досады. – А может быть, тебе слесарную мастерскую? С тисками, сверлами и напильниками? А?

– Не. Можно без мастерской, конечно, – не понял шутки Коник.

– А если из дерева?

– Соображаешь, парень? Из дерева! Да твою деревяшку паровоз просто раздавит.

– Холера!.. Юзеф, ну шевельни еще раз мозгами. Может, еще что придумаешь?

– Зачем придумывать? – сказал Коник. – Вроде бы уже все придумали, И железа никакого не надо. Клин можно найти.

– Где?!

– Да на любой станции. Их там всегда полно. Поискать, значит, в путевых будках. В кабинах старых паровозов. На свалках. Только, конечно, эта штука не клином называется, а стопорной колодкой. Она под колеса вагонов подкладывается. Чтобы, значит, вагон случайно не тронулся с места…

– Так какого же черта ты целый час трепался о кузнице и о железе! – воскликнул Грабовский.

– Зачем трепался? – сказал Коник. – Все правда. Подумать надо было, парень, понимаешь?

Ленька послал в Пинчув двух человек. Они должны были связаться со штабом «Кедыва», предупредить центр об операции и попытаться раздобыть на станции стопорные колодки.

Связные вернулись через три дня и кроме колодок принесли целый ворох новостей.

Отряды Гвардии Людовой уже начали действовать по всей стране. Первый большой бой с немецкими жандармами произошел между деревнями Полихно и Коло в Петрковских лесах.

В Красниках партизаны напали на полицейский участок, убили пять жандармов и освободили сорок пять арестованных. Говорили, что этот же самый отряд разгромил концлагерь под Янишевом, возле Завихости, выпустив на свободу пятьсот заключенных. Гвардейцы расстреляли коменданта лагеря и охрану.

В Варшаве одна из групп «Кедыва» вывела из строя все стрелки центрального железнодорожного узла. Целые сутки ни один воинский эшелон не мог войти в столицу или выйти из нее. Гестаповцы устроили массовую облаву, но виновных не нашли. Тогда они решили «примерно наказать» население. В пригородах Рембертове, Марках, Влохах, Пельцовизне и Воле публично повесили пятьдесят человек – по десять в каждом районе. Пять дней висели трупы с фанерными табличками на груди: «Бандит». Часовые стреляли во всех, кто приближался к виселицам. Но получилось не то, на что рассчитывали гитлеровцы. Подпольная газета «Трыбуна Вольности» писала:

«Не первый раз оккупанты ставят виселицы… Но поляков виселицами не запугать. Польша ответит на виселицы оружием, динамитом и огнем!»

Через неделю Гвардия Людова нанесла ответный удар. Около семи часов вечера железнодорожный ресторан, немецкое кафе-клуб и редакция продажной газеты «Новы курьер варшавски» были забросаны гранатами. Погибло более сотни гитлеровцев.

– Ну, если гвардейцы так работают в столице, то нам сам бог велел! – улыбнулся Грабовский,

Коник осмотрел принесенные колодки.

– Их, понимаешь, даже переделывать не надо. Ежели, значит, паровоз наскочит на такую на полном ходу, то обязательно перевернется!

– А не собьет их с рельс? – спросил Ленька.

– Пан командир, я кто, железнодорожник или бухгалтер? Не беспокойтесь, сам поставлю на рельсы.

– Ну, смотри. Иди не один. Возьми кого-нибудь на помощь.

– Я пойду, – сказал Станислав.

– Добже,

Под широким налетом ветра гудели вершины деревьев. Низкое небо тускло проглядывало сквозь просветы ветвей. Временами принимался моросить дождь.

Коник часто останавливался, вынимал из-за пазухи план местности и компас, который ему дал Ленька и долго определял направление. Станислав терпеливо ждал, наблюдая за действиями Коника. Но когда Коник остановился в шестой раз, не выдержал:

– Зачем бумага и эти часы? Тропа должна идти на закат. Туда, – он показал рукой на северо-запад. – Я говорю правильно?

– Правильно. Мы так и идем.

– Тогда зачем все время смотришь на бумагу и на часы?

– Чтобы не потерять направление.

– Бумага говорит плохо. Мы идем медленно. Не надо смотреть на бумагу. Иди за мной.

Теперь они шли не останавливаясь. Станислав, поглядывая на деревья, все убыстрял шаг. Коник едва поспевал за ним. Но он все еще сомневался. Тайком от Станислава несколько раз вынимал из-за пазухи компас и смотрел на вздрагивающую стрелку. Направление было верным.

Наконец Станислав сказал:

– Пришли.

Коник оглянулся.

Никакой железной дороги не было. Лес все так же стоял вокруг, плотный, сырой.

– Дорога там, – показал Станислав вперед.

– Я, парень, ничего не вижу.

– Близко подходить нельзя. Там могут быть швабы.

– Это верно. Но откуда ты знаешь, что мы у дороги?

– Пахнет земляным маслом.

Коник покачал головой:

– Ну и нос у тебя! Прямо как… как у собаки. – Он не мог подыскать другого слова и сказал первое, что пришло на ум.

Станислав улыбнулся. Ему понравился комплимент.

Коник опустил мешок с тормозными колодками на землю и вынул из кармана пистолет.

– Пойду посмотрю.

Когда он скрылся в подлеске, Станислав вытряхнул из мешка обе колодки и повертел их в руках. Хотя в отряде ему объяснили, как все произойдет, он все еще не верил, что такой маленький кусок железа опрокинет огромный состав. Ему казалось, что все-таки лучше было бы перервать путь гранатой, в которой живет огонь и страшная сила. А этот железный клип мертв, как простой камень…

Появился из кустов Коник.

– Стась, давай сюда!

– Удачно вышли, к самому повороту, – сказал он, когда они залегли у насыпи. – Видишь, здесь закругление пути? На нем мы и поставим клинья, как только пройдет дрезина с охраной.

В зарослях ольхи их совсем не было видно с полотна. Дождь перестал. Рядом со Станиславом в траве цвиркнул кузнечик.

– Па-пок-кина зовет лето, – сказал Станислав. – Он тоже разведчик.

– Что? – обернулся Коник.

– Па-пок-кина кричит. По-вашему, этот… который прыгает.

– А! Их здесь полно. Послушай, парень, как ты находишь дорогу без компаса?

– Просто иду. Смотрю на деревья.

– Ну и что?

– Ветки всегда толще с южной стороны.

– Чудно… Я двадцать лет прожил в лесу, а никогда не замечал.

– Надо уметь смотреть.

Станислав поднял голову и прислушался. Коник тоже приложил ладонь к уху.

С запада ветер нес тихий звук, как будто где-то далеко-далеко пилили ножовкой рельс.

– Идет!

Коник подхватил тормозные колодки и подполз к самому краю кустов. Теперь только канава отделяла его от насыпи. Станислав взял затвор пистолета.

Звук быстро нарастал. Уже явственно слышалось, как подрагивают рельсы.

Станислав сжался в канаве. Сейчас он увидит швабов совсем близко, так близко, что можно было бы стрелять почти в упор. Он не отрываясь смотрел на полотно дороги.

С металлическим лязгом на поворот выскочила короткая четырехколесная тележка. На ее площадке стоял ручной пулемет на сошках, у которого лежали два солдата в касках. Еще двое, сзади, раскачивали рычаг привода.

Взвизгнув колесами на закруглении, дрезина пронеслась мимо, и тотчас снова задрожали рельсы – следом за ней шел состав.

Коник вскочил и бросился к насыпи.

Щебенка осыпалась под его ногами, и он упал. Станислав видел, как старик поднялся на колени, попытался дотянуться до рельса и снова сполз вниз, и за ним струями сыпался песок и мелкие камни. Слишком круто поднималась насыпь у закругления.

А рельсы поют все громче и громче…

Станислав сунул за пояс пистолет и метнулся к Конику. Вырвал из его рук колодки, одним махом взлетел на полотно и одну за другой насадил на рельсы тяжелые железки.

Успел заметить выдвинувшуюся из-за поворота черную грудь паровоза и кубарем скатился вниз.

Они продирались через подлесок, не замечая острых сучьев, царапавших лица и в клочья рвущих одежду.

Поляна… Кусты… Большие деревья… Снова кусты…

Их догнал грохот.

Будто рванули сзади огромную цепь – и ее звенья с треском разомкнулись.

Дрогнула под ногами земля. Над деревьями в той стороне взвилось облако пара. Треск и глухие удары.

– Стась… Не могу больше!..

Коник упал на колени. Пот, смывая полосами грязь, тек по его лицу. Седые волосы пучками торчали во все стороны.

У насыпи продолжало грохотать. Кто-то пронзительно кричал, и редкие автоматные очереди бессмысленно резали воздух.

К вечеру они пришли в лагерь.

Ленька поднял отряд в ружье. Всю ночь ожидали карателей. Но лес молчал.

Через несколько дней разведка донесла, что в Липнике на вокзале гестаповцы схватили и повесили девять поляков. То были крестьяне из окрестных деревень. К столбам виселиц фашисты прибили доски с надписями: «За помощь бандитам».

В эшелоне, пущенном под откос, находились солдаты, три цистерны с бензином и восемь пушек.

Леса у места крушения горели два дня.