Текст книги "Фотография Архимеда"

Автор книги: Николай Внуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Андрей выдвинул ящик стола и достал карту Луны – чудесную карту, напечатанную в Праге в 1959 году, за которой он так долго и так упорно охотился.

Вот он, Эратосфен, на берегу Залива Зноя. Теперь понятно, что снимок сделан на десятый день после новолуния. В другое время здесь не бывает таких длинных теней.

Корабль шел с юго-востока на северо-запад, поэтому Апеннины получились на заднем плане.

Андрей потер лоб ладонью.

Какой корабль?

Что за бред?

И вообще, как оказалась фотография в книжке?

* * *

... В три прыжка он поднялся на половину высоты Оливия и посмотрел вниз.

Серая, слегка всхолмленная, изрытая оспинами мелких кратеров долина тянулась к горизонту. На западе ее разрывали неровные угольно-черные зубья Йеркеса. За ними яркая солнечная полоса и еще одна зубастая траурная кайма цирк Пикар.

Где-то там, на солнечной полосе, на мощных пружинных амортизаторах стоит ракета. Уютный уголок Земли. В кабине привычное поролоновое сиденье – лежак. Приборный щиток, на котором светятся желтые и зеленые глаза сигнальных ламп. Легкое жужжанье кондиционной системы, поддерживающей микроклимат. Бортовой журнал, вложенный в специальное гнездо под щитком.

А здесь...

Он повернулся и посмотрел на пористую пемзовую стену, покрытую сверху черным стеклистым налетом. На Земле этот налет называют пустынным загаром. Им покрыты камни и выступы скал в Гоби, Сахаре и Кара-Кумах. А здесь вся Луна покрыта им сплошь.

Стена круто шла вверх и кончалась нависающим козырьком, край которого синевато сверкал на солнце. Козырек закрывал вид на трубу. Надо подняться выше него и выбрать место, с которого можно допрыгнуть до той площадки, где начинается таинственная арка.

Снова рука на пускателе, и снова свеча над скалами.

Ага, вот то, что нужно. Довольно ровная плита, наклонно выдвинувшаяся из склона.

Маневрируя двигателем, он опустился на середину скалы и тотчас снова взвился вверх, подброшенный следующим толчком.

Теперь труба оказалась под ним, и за те несколько секунд, что он опускался, вернее – медленно падал к ее началу, он успел заметить, что она выходит прямо из ровной плоскости скалы и что поверхность ее состоит из отдельных кольцеобразных секций.

Тень.

Свет.

Толчок.

Несколько шагов, чтобы удержать равновесие, и он рядом с грандиозным сооружением.

До самого последнего момента он надеялся, что это естественное образование, только издали похожее на творение разума. Но сейчас не осталось никаких сомнений.

И вдруг он почувствовал себя беззащитным и страшно одиноким. Впереди, сзади, справа, слева – тысячи километров покрытых пустынным загаром скал, черные непроглядные тени, белый, обливающий доменным жаром клубок Солнца, разноцветные, страшно далекие звезды и тишина.

Хуже всего эта тишина.

Бесшумно ударяют в почву метеориты, бесшумно взрываются, оставляя чудовищные оплавленные воронки. Бесшумно летят в пропасти камнепады. Бесшумно трескается остекленевшая бурая поверхность морей. Вся история голубого земного спутника проходит в жутком безмолвии.

И ни одной живой души, ни одной травинки на спекшемся, обожженном шаре. Только он и крохотный стальной цилиндрик ракеты...

Только он?

А как появилась здесь металлическая арка тридцатикилометровой длины, неизвестно для чего соединяющая два мыса на уступчатом берегу Моря Опасностей?

Скверное чувство беззащитности и одиночества прошло. Он шагнул вперед и коснулся перчаткой поверхности первой секции грандиозной трубы.

Да, глаз не обманул. Это металл. Секции сшиты между собой самой обычной сваркой. Ровный валик шва отсвечивает фиолетовым. Сама секция – желтоватого цвета. Металл шероховат. На нем вмятины, луночки, неровные борозды, будто обстреливали его под разными углами дробью.

Это работа вакуумной коррозии.

Первые искусственные спутники, когда их удалось достичь на орбитальных кораблях, были так же изъедены пустотой.

Он решил осмотреть место выхода трубы из площадки и пошел вдоль наклонной желтоватой стены на восток. Черная головастая тень скафандра, переламываясь на обломках скал, пошла впереди него.

* * *

Андрей перелистал "Путь марсиан" до конца. Между страницами больше ничего не было. Он снова взял в руку фотографию и задумался. Кто мог оставить ее в книжке? Конечно, человек, который брал "Путь марсиан" до него. И, конечно, она была забыта в книжке, потому что такими редкими снимками не разбрасываются.

Если так, то человека, снявшего Эратосфен, найти совсем не трудно. Надо спросить у библиотекарши карточку на книгу и посмотреть фамилию. А потом по формуляру найти адрес.

Но ведь он прекрасно знает, что ни один человек в мире еще не ступал на поверхность спутника Земли!

Даже его "Космос Первый" дает возможность приблизиться к лунной поверхности только на три тысячи километров.

Впрочем, есть один способ, при помощи которого можно облететь Луну на небольшой высоте и даже сесть на нее но... никаких снимков, никаких минералов и образцов горных пород на Землю при этом вывезти нельзя.

В комнату заглянула мать.

– Опять полуночничать собрался? – спросила она. – И чем ты только занимаешься, что тебе дня не хватает? Ишь глаза-то какие красные! Ой, Андрюшка, заработаешь ты себе очки, попомни слово мое!

– Сейчас лягу! – буркнул Андрей. – Через десять минут.

Он почувствовал, что действительно очень устал за последние три дня.

Почти шесть часов в планетарной туманности беты Лиры и в двойных системах Аламака и Спика, потом звездное скопление М-11 и наконец – неудачная попытка при возвращении на Землю пройти мимо Плутона. Вероятно, он неправильно рассчитал элементы орбиты и три часа впустую блуждал по окраинам Солнечной системы.

Любой человек измотается, если будет спать по четыре часа в сутки.

Спрятав фотографию в блокнот, он приготовил постель и начал раздеваться.

Монтаж механизма он отложил на следующую ночь.

* * *

Для того, чтобы пораньше попасть в библиотеку, пришлось тайно уйти с урока геометрии.

Старенькая Александра Ивановна удивленно подняла брови, когда Андрей положил на барьер перед ней "Путь марсиан".

– Неужели прочитал?

– Нет, – сказал Андрей. – Мне нужно узнать, у кого была книга до меня.

– Листы вырваны, да?

– Да нет, все целое, – сказал Андрей. – Просто мне нужно узнать.

– Что-нибудь нашел в книге, да?

– Нашел, – сказал Андрей. – Фотографию.

– Так давай, я положу ее к себе под стекло на стол и буду всех спрашивать.

– Нет, мне очень нужно узнать, кто сделал эту фотографию. Я отнесу ее сам.

– А что за фотография? – полюбопытствовала Александра Ивановна.

Андрей вынул из блокнота снимок и показал.

– Что это такое? – спросила библиотекарша.

– Луна.

Александра Ивановна взяла фотографию и повертела ее перед глазами.

– Интересно. Ну что ж, давай посмотрим, кто брал книжку до тебя.

Она быстро нашла в ящичке карточку и дала Андрею листок бумаги и карандаш.

– Пиши. Шестнадцатого октября Миронов. Девятнадцатого октября Рагозина. Двадцатого сентября Шиянов. Пятнадцатого Полещук. Все. Ты – пятый.

– Так это ж только фамилии. А мне адреса нужны! – воскликнул Андрей.

– Подожди, подожди. Ишь какой быстрый! Все надо по порядку.

Она порылась в других ящичках и выложила на стол четыре формуляра.

– Вот. Тут тебе и адреса, и годы рождения, и места работы, и что угодно. Слушай. Миронов Михаил Антонович, тысяча девятьсот одиннадцатого года рождения, плановик, работает на швейной фабрике "Радуга", проживает по улице Красной, дом восемнадцать, квартира семь. Телефона нет. Сам седой такой, представительный. Всегда с черным портфелем ходит. Аккуратный. Книгу никогда не задержит и не испортит...

– Да не нужно мне, где работает и какой из себя! – взмолился Андрей. – Мне только адреса, тетя Саша.

– Трудный ты у меня читатель, Степушкин, – вздохнула библиотекарша. – И чего суетишься? Наскоком никогда ничего хорошего не получится... Ну, пиши. Рагозина Людмила Ильинична. Тысяча девятьсот пятидесятого года. Школа номер три. Проживает по Большой, двенадцать, квартира шесть. Серьезная девочка. Увлекается исторической литературой.

Теперь Шиянов Павел Петрович. Шофер на туристской базе. Живет на Республиканской, четырнадцать. Записал? И еще значит, Петр Васильевич Полещук. Большой души человек. В библиотеку всегда с сыном приходит. Пролетарская, двадцать три, квартира два... Подожди! А книгу? Книгу-то разве не возьмешь? Степушкин! Книгу!

Но Андрей уже ничего не слышал.

Он несся по улице, на ходу засовывая фотографию и листок с адресами в блокнот.

На урок литературы он все-таки опоздал.

– Степушкин, – сказала Александра Антоновна, – если бы это произошло впервые, я бы сделала тебе только замечание. К сожалению, это уж пятый раз с начала года. Если ты думаешь, что отлично знаешь литературу, то ошибаешься. На прошлом уроке ты доказал обратное. В конце концов, твои опоздания – это неуважение ко мне, понимаешь? Мне очень не хочется, но я вынуждена поговорить с твоими родителями.

Она вырвала из тетради листок, написала записку.

– Передашь отцу.

Андрей сунул записку в карман и сразу же забыл о ней.

Что записка! Ведь сегодня он встретится с человеком, сфотографировавшим цирк Эратосфена!

Он едва дождался конца уроков.

Через десять минут он звонил в квартиру семь дома номер восемнадцать по Красной улице.

Дверь открыл сивоусый старик в майке-безрукавке, синих сатиновых шароварах и белых теннисках на босу ногу. Старик был похож одновременно на запорожца и на бегуна.

– Входи, парень, – сказал старик, отодвигаясь в сторону и пропуская Андрея в квартиру.

Андрей шагнул через порог и очутился в светлой небольшой комнате, посреди которой стоял письменный стол, заваленный книгами и бумагами. Кроме письменного стола в комнате было еще два стула. На один из них старик сел сам, другой придвинул Андрею.

– Садись, парень. Я тебя давно жду. Почему опоздал?

– Кого ждете? Меня? – удивленно спросил Андрей.

– Тебя, конечно. Кого же еще? – развел руками старик.

Жест получился у него театрально, немного напыщенно.

Ничего не понимая, Андрей сел. Старик внимательно осмотрел его со всех сторон, смешно наклоняя голову.

– Ничего, – сказал он. – Таким, примерно, я и ожидал тебя увидеть. Ну что, милорд Эдуард, мой принц? С чего тебе вздумалось шутить надо мною такие печальные шутки, надо мною – твоим добрым отцом-королем, который так любит тебя?

Андрей открыл рот, но слова так и не дошли до языка, застряв где-то в горле.

– Так-так-так, – произнес старик. – Увы, я думал, что слухи не соответствуют истине, но боюсь, что ошибся.

Он тяжело вздохнул и ласково обратился к Андрею;

– Подойди к отцу, дитя мое. Ты нездоров?

– Ч... что такое? – обалдело спросил Андрей.

Старик пожал плечами.

– Неужели ты не узнаешь своего отца, дитя мое? – сказал он. – Не разбивай моего старого сердца, скажи, что ты знаешь меня! Ведь ты меня знаешь, не правда ли?

Он протянул к Андрею правую руку. Пальцы ее дрожали.

– Я пришел к вам... по одному делу, – сказал Андрей, чувствуя, как противные холодные мурашки побежали вниз по спине.

– Знаю, – сказал старик. – Верно. Это хорошо. Успокойся же, не дрожи. Здесь никто не обидит тебя, здесь все тебя любят. Теперь тебе лучше, дурной сон проходит, не правда ли? И ты опять узнаешь самого себя – ведь узнаешь? Сейчас мне сообщили, что ты называл себя чужим именем. Но больше ты не будешь выдавать себя за кого-то другого, не правда ли?

– Я... за кого-то другого? – пробормотал Андрей, думая, что дурной сон, о котором упомянул старик, не проходит, а наоборот, только начинается.

– Ну? – грозно спросил старик: – Чего же ты молчишь, несчастный?

Андрей поднялся со стула. Голова у него кружилась, ноги противно вздрагивали.

– Можно мне уйти?

Старик тоже встал. Лицо у него было недовольным.

– Уйти? Конечно, если ты желаешь. Но почему бы тебе не побыть здесь еще немного? Куда же ты хочешь идти?

– Это мое дело, – сказал Андрей и шагнул к двери.

Старик загородил ему дорогу.

– Э, нет. Так просто ты не отделаешься. Если хочешь заниматься, то заниматься нужно по-настоящему. Ты забыл слова? Я могу напомнить тебе. После слов "Куда же ты хочешь идти?" ты должен смиренно потупить глаза и ответить: "Возможно, что я ошибся; но я счел себя свободным и хотел вернуться в конуру, где родился и рос в нищете, где поныне обитают моя мать и мои сестры; эта конура – мой дом, тогда как вся эта пышность и роскошь, к коим я не привык..." Тут ты должен с мольбой сложить руки ладонями вместе и жалостно воскликнуть: "О будь милостив, государь, разреши мне уйти!"

И только сейчас Андрей все понял. Страх разом отлетел от него, и он засмеялся, сначала тихо, потом все громче.

– Чего ржешь? – нахмурился старик. – Перестань!

– Подождите, – сказал Андрей, вытаскивая из портфеля блокнот. – Мы оба ошиблись. Вы – Миронов?

– Предположим, – сказал старик.

– Михаил Антонович?

– Так.

Андрей заглянул в блокнот.

– Скажите, шестнадцатого октября вы брали в городской библиотеке книжку "Путь марсиан"?

Старик посмотрел в сторону и подергал себя за мочку уха.

– Брал.

Андрей вынул из блокнота фотографию.

– Это забыли вы?

Старик взял снимок и начал его разглядывать.

Он относил его подальше от глаз, наклонял голову то вправо, то влево.

Он прищуривался и откашливался.

– Здорово сфотографировано! – сказал он наконец. – Первый раз в жизни вижу такой крупный план. Что это за кратер?

– Эратосфен.

– Красавец! А освещенье-то какое! Какой рельеф!

– Снято на десятый день после новолуния, вблизи терминатора, – сказал Андрей.

Старик посмотрел ему прямо в лицо.

– Ты специалист?

– Нет, – сказал Андрей. – Я в седьмом классе.

– Нет, ты специалист, это говорю я. Редкие люди знают, что такое терминатор и какой вид имеет кратер Эратосфена на десятый день после новолуния. Но зачем ты принес эту фотографию мне?

– Я думал, что она ваша.

Старик положил ему руку на плечо.

– Нет, парень. Не моя. Я астрономию знаю только из фантастических книжек. Моя слабость – драма. Извини, что я сразу взял тебя в шоры. Тут мне должны были одного парнишку прислать на проверку. Из драмкружка. На роль малолетнего принца Эдуарда. Я думал, что ты – это он. Сразу начал тебе реплики подавать. Смотрю – ты сначала растерялся, а потом даже побелел...

Он хлопнул Андрея по плечу и захохотал.

– Ты мне нравишься, парень, – сказал старик, насмеявшись досыта. – Хочешь к нам в драмкружок? Сейчас мы "Принца и нищего" ставим, а потом такие будем пьесы отмахивать – держись!.. Ну, решай!

– Нет, нет, – испугался Андрей. – Я не могу... сразу несколько дел. У меня все вечера заняты...

Старик кивнул на блокнот, который Андрей держал в руках.

– Астрономия?

– Да, – сказал Андрей.

– Увлечение сильное?

– Да.

– Ночи не спишь, все время думаешь, волнуешься?

– Да.

– В школе бывают неприятности?

– Иногда, – сказал Андрей, опуская глаза.

– Никому не говоришь, чем занимаешься, таишься, удачи и неудачи переживаешь сам?

– Сам... – чуть слышно сказал Андрей.

– Все правильно. Я угадал. Ты – человек страсти. Настоящий любитель. Мальчик! Не потеряй то, что у тебя есть. Это бесценно и невозвратимо. Тебе часто будут говорить о тщете, о бесполезности, о пустой трате времени. Не слушай, прошу тебя! Оберегай свой огонь! Будут косо смотреть, показывать пальцами, смеяться и завидовать. Проходи мимо, не обращай внимания!.. Смеются и завидуют те, у кого пусто внутри!..

В коридоре задребезжал звонок.

– Ага, – сказал старик. – Это пришел принц Эдуард, – он протянул руку Андрею. – Ну... не говорю – прощай. Теперь ты знаешь мой адрес. Заходи. Особенно, когда будет скверно вот здесь, – он поднес руку к груди.

– Спасибо, – пробормотал Андрей.

* * *

Вечером после ужина Андрей передал записку Александры Антоновны отцу.

Отец развернул ее и нахмурился.

– Ты что опять натворил?

– Ушел с геометрии и опоздал на литературу.

Отец бросил записку на стол и прихлопнул ее ладонью.

Взгляд его стал тяжелым.

– Почему ты это сделал?

– Мне нужно было в библиотеку.

– В какую еще библиотеку?

– В городскую.

– Неужели ты не мог выбрать другого времени для библиотеки? Например, после уроков?

– Не мог.

– Не говори чепуху, Андрей! Я этого не люблю, ты знаешь.

– Это не чепуха, папа. Это правда.

– Что тебе было нужно в библиотеке? Ты там занимался?

Андрей опустил голову и вздохнул.

– Нет.

– Что же ты делал?

– Узнавал адреса.

– Что, что?

– Узнавал адреса некоторых людей.

– Каких людей?

– Которые... могли сделать одну фотографию.

Отец недоверчиво посмотрел на Андрея.

– Что за фотография?

Андрей поднялся из-за стола, прошел в свою комнату и принес снимок Эратосфена.

– Вот.

Отец повертел карточку перед глазами.

– Что это такое:

– Луна, – тихо сказал Андрей, чувствуя дикую безнадежность положения.

– Какая еще Луна?

– Ну... та, что на небе. Такой снимок нельзя сделать обычным способом. Надо находиться невысоко над планетой и...

Отец бросил фотографию на стол.

– Хватит! Можешь рассказывать сказки приятелям, но не мне! Адреса, Луна, фотография... Что это за бред? Что ты морочишь мне голову?

– Это не бред, папа! – сказал Андрей в отчаянье. – Это самая настоящая правда! Я отыскал адреса этих людей и пошел к ним. Фотография была забыта в книжке, понимаешь? Только оказалось, что фотографировал не он... Я был только у одного, у Михаила Антоновича... Он работает на швейной фабрике "Радуга" и еще ведет драмкружок...

Отец ударил кулаком по столу с такой силой, что подскочили чайные чашки, а одна из них боком упала на блюдце.

– Хватит! Завтра я пойду в школу и все выясню сам!

Он встал и прошелся по комнате.

Губы у него сердито кривились.

Андрей искоса поглядывал на него.

Конечно, он не поверил ни одному слову. Любой человек на его месте не поверил бы. Но ведь фотография существует! И Андрей не сказал ни одного слова лжи!

А что если рассказать отцу все?

Про "Космос Первый", про то, как это началось, и про то, как он первый раз вышел в Пространство...

Может быть, пригласить отца с собой и слетать вместе хотя бы до той же самой Луны, и показать ему обрывистый полукруг Залива Зноя, страшную трещину, рассекающую цирк Ламберта, и загадочные белые лучи Коперника?

Нет, нет, нет!

Отец никогда не согласится, не оценит и не поймет. Скажи ему сейчас, здесь, за столом, что раскрыта тайна тяготения и построен антигравитационный двигатель, он поморщится, покачает головой и скажет с досадой:

– Занимался бы ты лучше настоящим делом. Учил бы литературу и геометрию...

А про чердак вообще нельзя заикаться после того, как в прошлом году, весной, мать обнаружила там спиртовку и коробок спичек.

... Где, где найти человека, с которым запросто можно поговорить о ракетах и стартовых площадках, о звездных дождях, о стремительных ночных полетах, похожих на сновиденье, и о чудесных линзах Торичелли?

Есть где-то такие люди, увлеченные, страстные, настоящие любители, как назвал их старик с Красной улицы, только как с ними встретиться, какой знак подать?..

– Стыдно мне за тебя, – сказал отец. – Взрослый парень, а все ерундой занимаешься. Не пойму, что у тебя в голове.

Он сел за стол и взялся за газету.

Андрей ушел в свою комнату, сбросил ботинки и лег на кровать лицом к стене.

* * *

...Желтоватая стена постепенно поворачивала на юг. Термометр показал, что ее поверхность нагревается Солнцем меньше, чем окружающие скалы. Видимо, металл хорошо отражал инфракрасную часть солнечного спектра.

Оплавленные куски породы, похожей на пемзу, грудами лежали у подножия стены. Они осыпались и дробились под ногами. Колючий стеклянный хруст передавался в шлем по защитным оболочкам скафандра.

Он несколько раз сфотографировал арку снизу, из долины. Теперь, поставив на камеру объектив для микросъемок, через каждые десять – пятнадцать метров фотографировал изъеденную космической пустотой поверхность стены. Там, на Земле, по форме луночек и бороздок, можно будет приблизительно установить состав сплава, из которого сделаны чудовищные секции.

Он старался не думать о тех, кто создал эти секции, и о машинах, на которых прокатывались колоссальные листы металла.

Потом, потом. Сейчас нет места бесплодным фантазиям. Нужны факты. Как можно больше фактов, из которых впоследствии вырастет гипотеза. Пофантазировать можно отдыхая.

Неожиданно погасло Солнце, и он остановился, оглушенный наступившей вдруг темнотой. Только через несколько секунд сообразил, что Солнце на месте. Просто его закрыла стена. Задумавшись, он не заметил, как перешел терминатор – место раздела света и тени.

Дав глазам освоиться с темнотой, он поднял защитный дымчатый козырек и включил рефлектор на шлеме.

После белого сияния дня пятно света на стенке трубы показалось бледным и маленьким, хотя он знал, что мощность рефлекторной лампы – пятьсот ватт.

Площадка здесь слегка понижалась к западу и была ровнее, чем на солнечной стороне. Пройдя метров двести; он заметил, что наклон стены изменился. Теперь она уходила в почву под острым углом, нависая над головой глухим черным сводом. Это значило, что он оказался под трубой.

Еще раз измерив температуру на поверхности секции, он с удивлением убедился, что она всего на шесть градусов ниже, чем на открытом солнце. На шесть градусов! А должна быть, по крайней мере, градусов на сто. Не могло же Солнце насквозь прогревать эту махину! Невероятно!

Через несколько шагов в плотном мраке он увидел узкую полоску света, лежащую на скалах. Свет выбивался откуда-то слева и с каждым шагом становился ярче. Скоро пришлось выключить рефлектор, а потом опустить на стекло шлема дымчатый козырек. Полоса света расширялась. Еще несколько метров, и он остановился перед высокой амбразурой, прорезанной в секции.

Неужели вход в трубу?

Да, кажется.

Но почему внутри такой ослепительный свет? Что там может быть?

Опасность?

Нет.

Красный глазок радиометра остается тусклым, и термометр показывает плюс сто двадцать два.

Можно войти.

Тем более, что ученые, разработавшие инструкцию для лунных исследователей, не предусмотрели такого случая. Здесь должен решать сам космонавт.

Всего четыре шага отделяют его от амбразуры.

Имеет ли он право рисковать?

Впрочем, никакого риска нет.

Опасности тоже.

Опасность всегда угрожает тем, кто боится ее. На всякий случай он взял в правую руку геологический молоток – единственное орудие и оружие, которое имел – и шагнул внутрь.

Глаза сами собой закрылись от яркого света, а когда он снова открыл их, трубы не было.

Он стоял на краю ровной круглой площадки, и перед ним, на расстоянии полукилометра, застывшим языком белого пламени горел южный склон Оливия, который он миновал сорок минут назад. Над головой мрачно темнело небо, осыпанное разноцветной пылью звезд, а на западе открывался широкий вид на полуразрушенный вал Йеркеса и зубчатое кольцо Пикара. Долина внизу казалась серебристой, будто покрытой инеем, а почва под ногами была темно-коричневой и, судя по всему, очень плотной.

Но, черт возьми, куда же исчезла труба?

Он сделал шаг назад и ударился шлемом о невидимое препятствие. Повернул голову. Пустота. Протянул руку, и в этой пустоте пальцы наткнулись на стену. Повел руку вниз и влево, нащупал край проема. Сделал осторожный шаг вперед и очутился перед амбразурой в том самом месте, где стоял с геологическим молотком в руке минуту назад. Никакого Йеркеса, никакого Пикара и никакой долины внизу. Только черный свод трубы, нависший над головой.

Он включил рефлектор. Световое пятно легло на желтоватую, изрытую коррозией поверхность металла.

Что же это такое? Оптический феномен? Неизвестное явление природы? Чудо?

Какая чепуха!

Стиснув зубы, он снова шагнул в амбразуру. И снова перед ним встал южный склон Оливия, загорелась над головой звездная россыпь и фантастической короной вырезались на горизонте крутые склоны Пикара,

Труба исчезла, будто ее никогда и не было.

И в то же время он явственно ощущал край амбразуры рукой!

О черт!

Прозрачной она становится, что ли?

Но почему именно в тот момент, когда он оказывается внутри?

Он начал ощупывать внутреннюю поверхность секции. Вот она, гладкая как стекло и абсолютно прозрачная. Температура сто шестнадцать. На шесть градусов ниже, чем снаружи. Вот край амбразуры. Толщина металла около десяти сантиметров...

Тьфу, пропасть, как же он сразу не догадался!

Поляроид!!

Труба не из металла, а из какого-то пластика, обладающего поляроидными свойствами!

В одном направлении световые лучи через него проходят свободно, а в другом... И пластик этот, вероятно, очень легкий. Отбить бы кусок для анализа...

Неизвестное явление природы!

Болван!

Он размахнулся и ударил молотком по невидимой стене. Молоток отскочил с такой силой, что чуть не вылетел из руки.

* * *

... Скверно будет, если в разговор отца с Александрой Антоновной ввяжется Клара Сергеевна. Эта все припомнит. И стекло, которое Андрей на спор разбил кулаком, и книжки, которые он читал во время уроков, и киноварь, которую стащили в химическом кабинете, чтобы выпарить из нее ртуть...

Андрей мысленно начал перебирать все, что случилось с начала учебного года. Оказалось так много, что он удивился.

Неужели есть люди на свете, которые не получают замечаний, все у них шито-крыто, без сучка, без задоринки?

Не может быть на свете таких людей. Впрочем... а Мишка Перельман? Вот у кого все будет нормально в жизни. С первого класса его ставили всем в пример. На любой вопрос учительницы он тянул руку вверх. Всегда все знал. На собраниях выступал долго и толково и всегда по существу. Был инициатором многих хороших дел. Например, предложил вести классную летопись, чтобы потом, когда все станут солидными людьми, собраться как-нибудь в школе и почитать вслух записи и посмотреть фотографии. Летопись вели полтора года, пока ее кто-то не похитил. Искали – кто, но не нашли. Занимался он живописью. Ходил за город с полированным этюдником "на пейзажи", но рисунки почему-то не особенно любил показывать.

И в музыкальной школе учился. На вечерах самодеятельности играл на рояле, красиво и плавно вскидывал руки над клавишами, кланялся публике с достоинством, слегка наклонив голову, и потом резким кивком отбрасывал волосы со лба.

В математическом кружке прочитал доклад о Лобачевском, высоко оцененный Кларой Сергеевной. В литературном прославился очерком о школе.

Правильный человек Мишка. Куда его ни поставь, везде он будет на месте и всегда впереди всех. "Наша надежда", – говорит о нем Александра Антоновна.

Вот еще Лида Звонарева. Чистенькая, накрахмаленная, отутюженная. Открой любой учебник в каком хочешь месте, начни спрашивать, – она все назубок, не собьется ни разу. Контрольные на одни пятерки. Если на доске пишет – каждую букву вырисовывает, стирать потом жалко. А если вызовут с места, отвечает не задумываясь, четко, будто читает. Отвечает и смотрит на учителя бледно-голубыми фарфоровыми глазами,

"Лидка! – кричат девчонки на перемене. – Ты читала "Всадника без головы"?" – "Не читала, – трясет головой Лида. – Некогда мне! Отстаньте!"

"Наша труженица", – говорит о ней Александра Антоновна.

А о нем, об Андрее Степушкине, говорят только в тех случаях, когда в классе происходит что-нибудь не совсем обычное. Он, конечно, не надежда школы и не труженик, а наоборот... И на собраниях выступает не он, а о нем... Плохо. Ой, как все плохо!

Почему несчастья похожи на снежный ком? Катится сначала маленькое, с кулак, и с каждым оборотом на него налипают все новые. Не успеешь оглянуться гора над тобой. Нависла, вот-вот обрушится.

В коридоре тихо скрипнула дверь. Это мать кончила возиться на кухне, пошла спать. Теперь до утра не выйдет из своей комнаты. А отец, наверное, храпит вовсю. Он рано укладывается и спит непробудно. Выстрелить можно в комнате – не проснется.

Андрей полежал еще полчаса, чтобы все успокоилось в доме. Потом опустил ноги на пол и сел на кровати.

Темнота комнаты была наполнена чуть слышными звуками: шелестом, вздохами, неясным бормотаньем.

"Ветер на дворе, – подумал Андрей. – Это он водит веткой сирени по стеклу".

Нащупал под подушкой фонарик, включил его и прикрыл ладонью.

Сунул ноги в тапочки, бесшумно прокрался в коридор, подставил к стене табурет, взял фонарик за проволочную петлю зубами, влез на шкаф и осторожно поднял крышку люка.

Холодом окатило плечи и голову. Он поежился. Это дыханье Большого Космоса касалось Земли через десятки километров атмосферы.

Привычно, без скрипа опустил за собой крышку и, освещая путь фонариком, прошел к установке.

Часовой механизм, подготовленный к монтажу, лежал у основания опорной штанги "Космоса Первого".

Можно было начинать.

* * *

На большой перемене, когда Андрей, удобно устроившись за своей партой, просматривал свежий номер журнала "Техника – молодежи", в класс ворвался Венька Окулов.

– Степушка! Твой отец в школу пришел! В нижнем коридоре с Александрой Антоновной стоит. И наша физичка там.

– Ну и что? – как можно спокойнее спросил Андрей.

– Разве ты не хочешь папана увидеть?

– Я его каждый вечер вижу, – сказал Андрей, закрывая журнал и засовывая его в портфель. – Что дальше?

– Они там ему что-то рассказывают, руками размахивают, наверное, на тебя наговаривают... – Венька зажмурился и покрутил головой.

– На меня нечего наговаривать, – сказал Андрей и рванул портфель из парты.

– Куда? – спросил Венька.

– Тут недалеко. Дело есть, – сказал Андрей и вышел из класса.

Так.

Тучи на горизонте сгустились.

Вечером ударит гроза.

Отец, конечно, пальцем его не тронет. Хуже. Будет молчать дней десять. Будет не замечать за столом и проходить мимо, будто Андрея вообще нет дома. Мать будет тихо плакать на кухне и смотреть на него грустными покрасневшими глазами, как на человека, осужденного на вечную каторгу.

Какая тоска!..

Если бы только можно было выйти в Пространство и не вернуться!

Улететь к горячему голубому Альтаиру в созвездие Орла и навсегда позабыть все земные дрязги и неурядицы...

Он спустился по черной лестнице и мельком заглянул в нижний коридор.

Отец стоял у окна рядом с Александрой Антоновной, а напротив них с классным журналом под мышкой – раскрасневшаяся Клара Сергеевна.

Андрей быстро проскочил тамбур, перебежал двор и махнул через низкий кирпичный забор на улицу.

Плевать он хотел на два оставшихся урока.

Теперь все равно.

* * *

... Он опустил глаза и посмотрел на часы, вделанные в нижний борт шлема. Скоро два часа по земному времени, как он идет внутри невидимой трубы к мысу Лавинию.

Ощущение такое, будто непрерывно падаешь на голубоватые скалы внизу и никак не можешь упасть.

Канатоходцам, наверное, легче: они видят под ногами трос. А здесь под тобой ничто, по твердости равное лучшей легированной стали. И это ничто отбрасывает вниз, на долину, черную полосу тени.

Можно было при помощи реактивного двигателя пролететь по трубе от Оливия до Лавиния, но на это уйдет слишком много гидразина. Лучше сберечь его на обратный путь к ракете. А кислорода хватит еще на шестнадцать часов.