Текст книги "Чрезвычайные происшествия на советском флоте"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

3. Глазами медика

Подполковник медицинской службы Георгий Николаевич Богдановский, флагманский врач 9-й дивизии 6-й эскадры подводных лодок:

– В ту «чёрную субботу» я был на службе, поскольку у нас, как и на всём Тихоокеанском флоте, был парко-хозяйственный день. «Хлопка» я не слышал – от нашей бухты Конюшкова до бухты Чажма было километров шесть. Никакой информации о чрезвычайном происшествии я не получал, хотя и был старшим врачом гарнизона. Узнал, что что-то стряслось, от капитана 1-го ранга Виктора Репина, командира подводной лодки Б-99, стоявшей в заводе. Он прибежал, запыхавшись, и попросил, чтобы я подбросил его на своей «Волге» в Чажму. По дороге гадали, что там могло случиться? Я остановился у заводского КПП. Мы с Репиным кинулись на причал, у которого уже толпились матросы аварийных партий с других кораблей. Они прибежали, как велят Устав и инструкции, но как оказать помощь развороченному атомоходу – никто из них не знал. Слишком велики были повреждения. Куски человеческих тел были разбросаны по всему пирсу. Их собрали в одно место и накрыли одеялами, взятыми с торпедолова. Потом между лодкой и плавбазой всплыл ещё один обрубок… Даже мне, медику, повидавшему на своём веку немало трупов, было не по себе. Что же говорить о матросах-мальчишках, которые с ужасом взирали на лужи крови и то, что осталось от их сотоварищей… Разумеется, меньше всего они думали о радиации, которую излучал развороченный реакторный отсек.

– Жора, тут что-то не так! – нутром почуял неладное Репин и увёл своих людей в прочный корпус Б-99. Мы прибыли с ним без дозиметров, да даже если бы они у нас были, толку чуть. Все радиометрические приборы на причале зашкаливали.

Первую медицинскую помощь в привычном смысле этого слова оказывать было некому: были одни трупы. Раненых не было. Были смертельно облучённые люди. Но лечить их мне не довелось. Все тридцать девять человек с первичным диагнозом ОЛБ – «острая лучевая болезнь» – были отправлены в госпиталь посёлка Тихоокеанский. Нам же пришлось два дня собирать в резиновые мешки куски тел. А потом сожгли их на территории спецчасти – ядерного арсенала. Там же и погребли, поставив скромный камень…

Капитан 2-го ранга Валерий Захар:

– В воскресенье утром (10 августа) нескольких человек с ПЛА К-431 отвезли в госпиталь посёлка Тихоокеанский. Через день медики проверили у попавших в зону аварии щитовидную железу. Многих госпитализировали, особенно с ПМ-133. Некоторых отправляли в Ленинград. Валерий Сторчак отказался уезжать в центр.

«Лучше умирать дома…» – сказал он. Повод для такого настроения был веский. Какую дозу получили моряки при борьбе за живучесть подводной лодки и дезактивации плавмастерской, никто не зафиксировал по простой причине: не располагали средствами контроля больших доз. Было ясно, что облучились выше всяких норм. У некоторых образовались волдыри от радиоактивного ожога…

Всё было почти так, как на недоброй памяти «Хиросиме» – подводной лодке К-19. И даже подвиг Бориса Корчилова вольно или невольно повторил капитан-лейтенант Олег Мольво. Однако военные медики-радиологи уже не были столь беспомощны перед лучевой болезнью, как в начале 1960-х годов. Возможно поэтому, через несколько месяцев лечения и отдыха на острове Русский почти все моряки вернулись в строй. Остался жив и капитан 3-го ранга Валерий Сторчак, один из главных героев – в полном смысле слова – событий в Чажме. По всем канонам наградной системы его надо было представлять к ордену и, слава богу, не посмертно. Но награды получили совсем другие офицеры, фамилию же капитана 3-го ранга, первым принявшего на себя разгул ядерной стихии, не внесли даже в списки.

У нас не раз так бывало: людей, отличившихся при ликвидации той или иной аварии, старались не награждать, исходя из весьма спорной позиции главкома ВМФ: «Мы аварийщиков не награждаем». За этим весьма суровым кредо скрывался чисто чиновничий расчёт: если представлять тех же спасателей к наградам, тогда надо докладывать наверх и о чрезвычайном происшествии, которое всегда можно преподнести как аварию внутриведомственного значения. Не выносить сор из избы, даже если он и радиоактивный.

Именно поэтому до сих пор остались в тени самоотверженные действия капитана 3-го ранга Валерия Сторчака, да и не только его одного.

После Чажмы Валерий Петрович перевёлся в Севастополь – дослуживать до пенсии на Черноморском флоте. Где он теперь? Здоров ли, жив ли? Никто толком не знает.

4. О чём поведало обручальное кольцо?

Штатный командир К-431 капитан 2-го ранга Валерий Шепель находился в отпуске и о том, что стряслось с его кораблём, который принял резервный экипаж, узнал далёко от Чажмы. Прошло двадцать лет, прежде чем он рассказал то, что знал, о чём столько думал все эти годы…

Капитан 1-го ранга в отставке В.Н. Шепель:

– На третий день после трагедии на территории завода нашли золотое обручальное кольцо одного из погибших, по которому установили, что в момент взрыва уровень радиации достигал 90 тысяч рентген в час. Много это или мало?

Для сравнения – это втрое больше, чем при аварии на Чернобыльской атомной станции. Несмотря на гарь, копоть, гигантские языки пламени и клубы бурого дыма, вырывавшиеся из подводной лодки, в воздухе отчётливо чувствовался резкий запах озона, как после сильной грозы (первый признак мощного радиоактивного излучения). Люди его ощущали, но не задумывались, что это радиация и что их ожидает смертельная опасность. Они бросились тушить пожар. Осознание случившегося пришло позже, когда перед глазами людей предстала картина разрушенного ядерного реактора.

У заводчан и военных, которые первыми бросились к лодке, совершенно не было средств защиты, дозиметры вышли из строя из-за высокого уровня радиации. Лодка водоизмещением более пяти тысяч тонн тонула, и если бы она ушла на дно с развороченным реактором, вся радиоактивная грязь расползлась бы по бухте. К счастью, подоспел заводской буксир и лодку удалось оторвать от пирса и посадить на мель.

Начали замерять радиационную обстановку на причалах, практически все приборы зашкаливали. Прибывшие люди, работающие в спецодежде при температуре более 23 градусов тепла, падали в обморок. Светились не только стены цехов, но и крыши, пирсы. Облучение получили рабочие и жители посёлка Дунай. Матросов и солдат гнали в ядерный ад, как на убой. Было слишком мало техники, и главным орудием в основном была кирка и лопата. На первом этапе давали сменную рабочую одежду и обувь. И никто не думал о радиации, о дозах. Люди просто выполняли воинский долг. Флагманский врач, которому задавали вопрос о дозах облучения, отмалчивался и отшучивался. Был приказ – молчать.

О погибших говорили шёпотом. Их фамилии было приказано не упоминать. Более чем скромный обелиск, установленный на месте захоронения останков, хранит их имена. Вот они:

капитан 2-го ранга Виктор Целуйко;

капитан 3-го ранга Анатолий Дедушкин;

капитан 3-го ранга Владимир Комаров;

капитан 3-го ранга Александр Лазарев;

капитан-лейтенант Валерий Коргин;

старший лейтенант Герман Филиппов;

старший лейтенант Анатолий Ганза;

старший лейтенант Сергей Винник;

матрос Николай Хохлюк;

матрос Игорь Прохоров.

Несмотря на то что и до 1985 года происходили аварии, из-за чего лодки полностью выходили из строя, а количество жертв было значительно большим, аварию в бухте Чажма на атомной субмарине К-431 специалисты оценили как самую крупную атомную катастрофу на флоте за последние три десятилетия…

5. «Хлопок» и его последствия

В официальных документах постарались смягчить суть ЧП и вместо «тепловой взрыв ядерного реактора» писали «хлопок». Но это был именно тепловой взрыв. Боролись с его последствиями упорно и долго.

Вице-адмирал Виктор Храмцов:

– В зоне аварии находились завод и посёлок… Там работами руководил командующий Приморской флотилии вице-адмирал Николай Лёгкий, а общее руководство осуществлял командующий ТОФ адмирал Владимир Сидоров. В аварийной зоне работали военные строители, полк химической защиты флота и служба радиационной безопасности завода.

Химический и радиационный контроль осуществлялся под личным руководством начальника химслужбы флота капитана 1-го ранга Киселёва. 23 августа в 16.00 я на буксире перевёл К-431 через залив Стрелок в бухту Павловского, основную базу 4-й флотилии, к нулевому пирсу. Там она стоит и сегодня и по-прежнему «светится». К сожалению, сегодня таких «грязных» лодок на отстое стало больше, чем в мою бытность.

Ликвидация последствий аварии была организована следующим образом: общее руководство всеми работами взял на себя командующий ТОФ адмирал В.В. Сидоров, при нём был создан штаб, он был расположен в заводоуправлении. В него входили замкомандующего ТОФ по гражданской обороне контр-адмирал В.А. Мерзляков, помощник командующего ТОФ контр-адмирал Аполлонов, начальник технического управления ТОФ контр-адмирал Горбарец, командующий Приморской флотилией вице-адмирал Н.Г. Лёгкий, начальник химслужбы ТОФ капитан 1-го ранга Киселёв. И я, командующий 4-й флотилии контр-адмирал Храмцов. От строителей – полковник Брэм.

Загрязнённая радионуклидами территория была разделена на две зоны. Зона аварии, куда входили территория завода и акватория бухты, в радиусе примерно 100 метров вокруг аварийной лодки. В этой зоне работали аварийные партии от моей 4-й флотилии, а радиационный контроль осуществляла служба радиационной безопасности этой же флотилии во главе с капитаном 2-го ранга Полуяном, заместителем начальника службы радиационной безопасности 4-й флотилии.

В зоне следа радиоактивных осадков, а они выпали на часть территории завода, в сопки, активно работали военные ликвидаторы из строительных отрядов, силы Приморской флотилии, силы гражданской обороны и химслужбы ТОФ, личный состав береговой технической базы. Надо сказать, что на этой базе основную нагрузку по ликвидации последствий взрыва, захоронению твёрдых радиоактивных отходов, ремонту хранилищ ТВЭЛов, могильников, строительству в экстренном порядке новых хранилищ для ТВЭЛов несли военные строители и личный состав БТБ. Руководил работами капитан 2-го ранга В.Н. Царёв. На этот горячий участок его направил я. Здесь нужна была полная самоотдача, «хныканье» не допускалось. Я не ошибся – капитан 2-го ранга Царёв с честью справился с этой тяжёлой работой и был мною представлен командиром БТБ, а за мужество он был награждён орденом Красной Звезды.

Рабочие, служащие завода, население посёлка Дунай к работам по ликвидации последствий взрыва не привлекались, за исключением нескольких десятков человек, которые работали в энергоблоках, котельных, насосных станциях.

Высокие чины ВМФ и ТОФ остались в стороне, усидели в своих креслах, имея возможность использовать своё высокое служебное положение в корыстных целях. И их не особенно волновала судьба сотен и тысяч ликвидаторов, офицеров и матросов, солдат строительных отрядов, сил гражданской обороны. Всех, кто выполнил опасную работу по ликвидации последствий взрыва. Всех, кто работал до апреля 1986 года.

Было проведено расследование этой катастрофы комиссией, которую возглавлял начальник Главного технического управления ВМФ адмирал Новиков. Вот какие выводы сделала комиссия о причинах несанкционированного пуска реактора:

1. Нарушение руководящих документов по перегрузке активных зон реактора.

2. Отсутствие контроля за организацией перегрузки.

3. Реакция шла 0,7 секунды. Излучение было более 50 тысяч рентген.

4. Главный виновник – командующий 4-й флотилии атомных подводных лодок ТОФ контр-адмирал Виктор Михайлович Храмцов.

Здесь необходимо сказать, что береговая техническая база (БТБ) была передана техническим управлением ТОФ в состав 4-й флотилии за два месяца до катастрофы. БТБ была построена в конце 1950-х годов как специализированное, очень сложное и очень дорогое инженерное сооружение в бухте Сысоева. База должна была выполнять следующие функции:

– ремонт и перегрузка реакторов;

– хранение новых и отработанных тепловыделяющих элементов активных зон атомных реакторов (ТВЭЛ) в специальных хранилищах;

– захоронение твёрдых радиоактивных отходов в специальных могильниках;

– переработка жидких радиоактивных отходов, для чего под землёй была сооружена сложнейшая система из нержавеющих труб, испарителей, фильтров.

К дню приёма БТБ в состав флотилии все эти сооружения были в аварийном состоянии: хранилище ТВЭЛов треснуло по фундаменту, и высокорадиоактивная вода стекала в океан. А система переработки жидких радиоактивных отходов не эксплуатировалась с самого начала, была запущена и разграблена. А не использовали её потому, что был найден более простой способ – сливать радиоактивную воду в специальный технический танкер, разбавлять её чистой морской водой до терпимого уровня и потом сливать эту смесь в океан в районах специальных полигонов. Позднее на этих же танкерах стали вывозить твёрдые радиоактивные отходы и сбрасывать их в море. По этому поводу Япония и Южная Корея заявили протесты и даже имели место преследования наших технических танкеров их военными кораблями. Кстати, на Северном флоте картина была та же.

Деятельностью береговых технических баз должно было руководить техническое управление ТОФ, в состав которого входил специальный отдел, в котором получали деньги более десятка офицеров-физиков. Но надо было избавиться от береговой технической базы, от больших неприятностей, с ней связанных; ведь надо будет отвечать за бездеятельность, за преступную беспечность и равнодушие. Инициатором передачи базы на ТОФ был, как ни странно, начальник Главного технического управления ВМФ СССР адмирал Новиков. При приёме базы в состав 4-й флотилии составили акт технического состояния, командующему флотом адмиралу Сидорову я лично доложил, что база в аварийном состоянии и что в составе штаба флотилии нет специалистов-физиков для контроля за деятельностью базы и особенно за организацией проведения операции № 1.

Такова предыстория чажминского взрыва…

Надеюсь, что людям, причастным к флотской службе, понятно, кто главный виновник этой катастрофы… Тем не менее я получил НСС (неполное служебное соответствие) от Главнокомандующего ВМФ, а от партийной комиссии ТОФ строгий выговор с занесением в учётную карточку.

Ещё два года работы на полную самоотдачу и обращение к Богу помочь, немного удачи. Бог помог. Два этих года были результативными и удачливыми. Я снял неполное служебное соответствие и партийное взыскание, получил очередное воинское звание – вице-адмирала. К сожалению, сегодня я не боец, а инвалид 2-й группы, бессрочно, как некоторые молодые говорят и пишут – ушедший в пенсионное небытие.

Тихоокеанский «Чернобыль» был скрыт от общественности СССР, и о нём не узнала планета. Материалы расследования были спрятаны в архив Главного технического управления ВМФ… А командующий ТОФ адмирал В. Сидоров даже не спросил с начальника технического управления ТОФ адмирала Горбареца, почему ни он, ни офицеры отдела по ремонту и перезарядке активных зон реакторов не были при перегрузочной операции ни 9 августа, ни 10-го? Почему такие принципиально важные и опасные работы остались без руководства технического управления ТОФ?

15 сентября, когда комиссия закончила работу по определению причин аварии, я случайно услышал разговор между офицерами отдела технического управления ТОФ. Один офицер говорил другому:

– Как хорошо, что мы вовремя столкнули береговую базу на Храмцова, теперь он ответит, а мы будем в стороне. Нам повезло!

Но не повезло тысячам военных ликвидаторов, рабочим завода, нахватавшихся лучевых «доз».

Какова же радиационная обстановка в акватории бухты Чажма и на территории завода сегодня? Радиационное загрязнение там, как утверждают экологи, по-прежнему неблагополучное. Часть рабочих, служащих завода, жителей посёлка уехали на Большую землю. Но большинству ехать некуда, они остались жить на «грязной» территории. Эти люди в первую очередь заслуживают внимания со стороны государства и они, конечно же, должны получать компенсацию за утраченное здоровье по закону, принятому после чернобыльской трагедии, где говорится о «социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на ЧАЭС». Решение Правительства РФ по этому вопросу должно подготовить Министерство судоремонтной промышленности. Вот только готово ли оно? Вот в чём вопрос.

И в чажминской, и в чернобыльской катастрофах причина была одна и та же – высококвалифицированные специалисты нарушили инструкции, потому что уже свыклись с атомом, считали, что с ним можно обращаться на «ты». Но любое нарушение инструкции – это уже критическая ситуация, а значит, непредвиденная случайность может стать роковой. Так оно и было в обеих катастрофах. Если бы после катастрофы в Чажме были правдивые доклады, вплоть до Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Правительства СССР или хотя бы довели правду до министра обороны СССР! Уверен, что тогда были бы приняты организационные меры, в том числе созданы комиссии по проверке всех ядерных объектов СССР, проверке компетентности, технической культуры персонала таких объектов. Тогда бы на Чернобыльской АЭС были бы сделаны выводы из катастрофы в Чажме. И, возможно, тогда бы не пришёл чёрный для планеты день – 26 апреля 1986 года.

ПОЖАРЫ В ПОДВОДНОМ ПОЛОЖЕНИИ

Глава первая
МОРЕ ПОЖАРОВ

Так подводники прозвали Норвежское море, где наши субмарины горели чаще всего. Впрочем, точной статистики на этот счёт нет, но по меньшей мере два пожара – на атомной подводной лодке К-3 в 1967 году и на атомной подводной лодке К-278 («Комсомолец») в 1989-м – вошли в мартиролог подводного флота как самые страшные…

1. Бутылка разбилась, но треснуло зеркало…

Атомная подводная лодка К-3… Она была первая… За это её любили, за это ею гордились. Первая атомная подводная лодка СССР – К-3, или «Ленинский комсомол». Первый поход подо льды Арктики, первое всплытие на Северном полюсе… Её называли «Авророй атомного флота». «Авророй» – в смысле зари, предвестницы новой эры. Её изображали на почтовых марках и значках, её фотографии не сходили с обложек журналов. Но мирская слава проходит быстро – что у людей, что у кораблей…

Ещё только-только освоили ядерный реактор на суше, но уже дерзновенные головы то ли великих новаторов, то ли великих авантюристов предлагали поставить атомный «котёл» на подводную лодку и нырнуть с ним под арктические льды. Первыми это сделали американцы. Вторыми – мы. Несмотря на вторичность достижения, мы, как всегда, пошли своим путём и добыли на нём немало приоритетов. Впервые в облике субмарины появились китообразные формы, за что подлодки проекта 627А получили своё родовое имя «кит». «Киты» благодаря рациональным обводам значительно превышали подводную скорость американского «Наутилуса». Отец советской ядерной энергетики – академик А. Александров – писал главному конструктору первого советского атомохода – Владимиру Николаевичу Перегудову: «Ваше имя войдёт в историю техники нашей Родины как имя человека, совершившего крупнейший технический переворот в кораблестроении, по значению такой же, как переход от парусных кораблей к паровым».

Первый атомоход строила вся страна, хотя большинство участников этого небывалого дела и не подозревало о своей причастности к уникальному проекту. В Москве разработали новую сталь, позволявшую лодке погружаться на немыслимую для того времени глубину – 300 метров; реакторы построили в Горьком, паротурбинные установки дал ленинградский Кировский завод, архитектуру К-3 отрабатывали в ЦАГИ… Всего 350 НИИ, КБ и заводов «по кирпичикам» соорудили чудо-корабль. Первым его командиром стал капитан 1-го ранга Леонид Гаврилович Осипенко. Если бы не режим секретности, его имя прогремело бы на всю страну, как и имя Юрия Гагарина. Ведь Осипенко провёл испытания по-настоящему первого «гидрокосмического корабля», который мог уходить в океан на целых три месяца лишь с одним всплытием – в конце похода. Её нарекли К-3, быть может, в честь знаменитой «тройки», воспетой Гоголем. «Эх, тройка, птица-тройка…» Во всяком случае, моряки звали её меж собой «тройкой». Атомной «тройке» предстояли воистину сказочные дела, например, примчать экипаж на Северный полюс…

Осипенко вспоминал: «При спуске лодке, как заведено, было шампанское. Однако соблюсти традицию оказалось непросто. Ведь нос лодки представлял собой сферу, обтянутую резиной, и единственным местом, о которое могла разбиться бутылка, было ограждение горизонтальных рулей. Моряки – народ суеверный. Если не разобьётся шампанское в момент спуска, то все, кому придётся плавать на лодке, будут поневоле вспоминать об этом в критические моменты… Тут кто-то кстати припомнил, что хорошо, когда шампанское о борт разбивает женщина. Молодая сотрудница конструкторского бюро уверенно взяла бутылку за горлышко, размахнулась и… Бутылка точно приземлилась на металлическое ограждение. Брызнула пена, и все облегчённо перевели дух. В это же время Борис Акулов (инженер-механик К-3) разбил бутылку шампанского в реакторном отсеке. Он это сделал мастерски – матросы потом два дня собирали осколки».

Однако зловещий знак отметил первое глубоководное погружение К-3, когда в кают-компании треснуло зеркало. Дурная примета оправдалась не сразу, но уж так, что хуже некуда… Но об этом чуть позже.

Создание атомного подводного флота шло параллельно с развитием космического комплекса, и потому все «космические» сравнения тут совершенно правомерны. «Попасть в число первых офицеров атомохода было почти так же престижно, как несколько лет спустя быть зачисленным в отряд космонавтов», – утверждает второй командир К-3 Лев Жильцов. Первый экипаж атомохода был создан раньше отряда космонавтов. Да и первый выход в море атомохода состоялся раньше запуска искусственного спутника Земли почти на два месяца. Но если вывод на космическую орбиту спутника имел оглушительный успех, то выход в морские глубины корабля с «атомным сердцем» замалчивался до поры в режиме особо важной тайны.

Американцы были в шоке от того, что главный противник в Холодной войне – СССР – первым прорвался в космос. Надо было отвлечь внимание мировой общественности от полёта советского спутника, и тогда в том же 1957 году Пентагон направил атомную подводную лодку «Наутилус» на Северный полюс. Как откровенно выразился французский адмирал Лепотье, сделано это было «для того, чтобы спасти лицо американской науки и техники». Высадка людей на макушке планеты из-подо льда приравнивалась к высадке астронавтов на Луне. Вызов был брошен. И командиру К-3 Льву Жильцову была поставлена задача – доказать, что и нам подобное по плечу. К тому времени – к лету 1962 года – К-3 была вовсе не единственной атомариной в советском ВМФ. Под лёд на полюс могли пойти и другие, более новые корабли, тогда как «тройка» была уже порядком изношена – ведь на ней как на головном образце отрабатывались предельные режимы работы всех устройств и прежде всего – реактора, парогонераторов, турбин. На парогенераторной системе «буквально не было живого места, – удивлялся потом Жильцов, – сотни отрезанных, переваренных и заглушенных трубок… Удельная радиоактивность первого контура была в тысячи раз выше, чем на серийных лодках… Почему же, зная о почти аварийном состоянии нашей лодки, при решении вопроса государственной важности о походе на полюс, призванном заявить на весь мир о том, что наша страна осуществляет контроль над полярными владениями, остановились всё же на К-3? Ответ, может быть, странный для иностранцев, совершенно очевиден для русских. Выбирая между техникой и людьми, мы всего больше полагались на последних».

Жильцов был уверен в своих людях, и он дал согласие выйти на покорение полюса на «честном слове и на одном крыле». А люди были вот какие: когда стало ясно, что моряки энергетических отсеков облучаются в сто раз больше, чем концевых, старшина 1-й статьи Талалакин, служивший в отдалённом от реактора торпедном отсеке, предложил разделить радиационную опасность поровну – на весь экипаж, то есть перемешивать «фонящий» воздух между отсеками. Предложение приняли. «Таким образом, – сообщал первый командир К-3 Л. Осипенко, – все члены экипажа – рулевые, торпедисты, командование и даже корабельный кок – получали равную дозу с управленцами и турбинистами. И только когда по сто доз получал каждый, мы всплывали и вентилировали отсеки в атмосферу». Так в новых условиях соблюдался старый принцип: нигде нет такого равенства, как на подводной лодке: либо все побеждают, либо все погибают. Либо все облучаются…

С таким экипажем Жильцов увёл свою «тройку» под лёд. Шли в прямом смысле слова к чёрту на рога, «не зная броду». Вместо подробной карты с изобатами глубин и отметками подводных вершин на столе штурмана лежала чистая карта-сетка. Шли вслепую и вглухую. Акустики впервые работали в таких условиях, когда ледяной панцирь над головой отражал шумы собственных винтов, рождая слуховые иллюзии. Однажды глубины под килем стали резко уменьшаться.

Жильцов: «Получив тревожный доклад, приказываю немедленно подвсплыть и уменьшить ход до малого. Всеобщее внимание приковано к эхограмме: что будет дальше? Откуда взялась эта подводная гора и где её вершина?» Так был открыт гигантский подводный хребет на дне Ледовитого океана. Его назвали именем известного гидрографа Гаккеля. После Северной Земли, нанесённой на карту в 1913 году русскими моряками, то было крупнейшим географическим открытием XX века.

17 июля 1962 года в 6 часов 50 минут 10 секунд подводная лодка К-3 прошла точку Северного полюса Земли. Мичману-рулевому шутники посоветовали свернуть немного с курса, чтобы лодка с размаху не погнула земную ось.

Потом было всплытие на полюсе. Торжественно водрузили государственный флаг на самом высоком торосе. Жильцов объявил «увольнение на берег». Тут началось неподдельное веселье. Командир вынужден был отметить: «На полюсе подводники ведут себя, как малые дети: борются, толкаются, бегают в запуски, взбираются на высокие торосы, кидаются снежками… Бойкие фотографы запечатлели и лодку во льдах, и множество смешных ситуаций. А ведь перед выходом в море особисты прочистили весь корабль: ни одного фотоаппарата на борту быть не должно! Но кто лучше знает лодку и все потайные места – контрразведчики или подводники?»

Обратно возвращались полным ходом: глава государства Никита Хрущёв ждал их на берегу, чтобы лично вручить геройские звёзды руководителю исторического похода контр-адмиралу А. Петелину, командиру К-3 капитану 2-го ранга С. Жильцову и инженеру-капитану 2-го ранга Р. Тимофееву. Генсек обещал экипажу приём в Москве такой же, как первым космонавтам.