Текст книги "Кара небесная. Книга 6"
Автор книги: Николай Андреев
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Старик с сомнением посмотрел на Соловушкина. Перевел взгляд на заляпанную жирными пальцами голую красотку с обложки журнала "Playboy" и спросил: означают ли эти слова то, что он согласен жениться на его Юльке.
– Нет! – вырвалось из Соловушкина.
– Нет?
Соловушкин замялся. Стараясь говорить проникновенно, с чувством, так, как он обычно исполняет песни о России, сказал, что рад бы жениться на Юлечке, да, увы, не может – женат.
– А так бы, поверьте, со всем моим огромным удовольствием!
Оглядев комнату, старик спросил: если он женат, почему в доме нет жены.
– Где она?
– Где, где… Ушла к своей мамочке. Уже во второй раз в этом году, между прочим.
– Надеюсь, насовсем?
– Если бы! Только до тех пор, пока у меня не начнется изжога от ресторанной пищи.
Найдя то, что искал – початую бутылку шампанского – Соловушкин приложился к горлышку. Вытерев ладонью губы, сказал, что стоит жене приревновать к какой-нибудь вешалке и уйти из дома, как у него тотчас разыгрывается изжога. Несколько дней он мучается, страдает, потом не выдерживает и оправляется на поклон к теще. Клянется, что кроме нее и жены других баб у него больше нет, обещает выплатить денежную контрибуцию с аннексией принадлежащих ему земельных участков в пригороде, расписывается под безоговорочном актом капитуляции остатками еще не выпитой ими крови, и только после этого получает допуск к кухне, а вместе с ней и телу жены.
Последние слова о теле жены, в отличие от предыдущих слов о кухне, Соловушкин произнес с неприкрытой неприязнью.
– Ну, ничего, ничего, – по-отечески похлопал его старик. – Моя Юлька не хуже твоей стряпать умеет. Особенно у нее щи с борщом славно получаются. Попробуешь, пальчики оближешь.
– Не люблю борщ. А щи еще с детского сада на дух не переношу.
Старику не понравились эти слова, а более капризный тон, какими они были произнесены. Он недобро посмотрел на опухшее после сна и водки лицо Соловушкина и предложил на выбор: либо жрать баланду на Колыме, либо вкушать в кругу семьи борщ и благодарить его, папу, за то, что папа оказался к нему столь снисходителен и добр.
– В общем, давай, решай, парень, где тебе коротать остаток дней: на Юльке или на нарах. Мне ждать некогда.
– Олег Дмитриевич! – взмолился Соловушкин. – Ну, дайте хоть немного подумать, нельзя ж так сразу – головой в омут!
Почувствовав в его словах испуг и готовность идти на уступки, старик довольно усмехнулся. Сказал, что за него, непутевого, всё продумали.
– Кстати! Ты со своей старой женой венчался, или как?
– Нет, только расписывался в ЗАГСЕ. А что?
– Вот это молодец, вот это правильно… Нет, то есть, я хотел сказать, богобоязненному человеку жить в грехе невозможно, да ведь ты ж у нас бога не боишься… Я правильно говорю?
Соловушкин задумался. С одной стороны, если верить тёще, он являлся закоренелым грешником, и как закоренелый грешник должен страшиться божьего гнева. Но, с другой стороны, бог, который каждому воздает по делам его, за сорок три года так ни разу ему не воздал. А раз не воздал, значит, их – бога на небе и Лешу Соловушкина на земле – связывает нечто большее, чем просто сакральная связь между святым отцом и блудным сыном.
Осилив эту мысль и придя к убеждению, что бога надо уважать, но не бояться, Соловушкин выдохнул:
– Так!
– Ну, ты герой! – восхищенно произнес старик. Ещё раз похлопал его по плечу и, перейдя на деловой тон, предложил поговорить о госпоже Соловушкиной.
Сказал, что его, по большому счету, совершенно не волнует: будет он с ней официально разводиться или не будет – государственным бумагам после случая с ГКО он не верит, а бумажкам из ЗАГСа, в которых бес сидит, и подавно. Поэтому предложил не ждать, когда мирские власти соизволят признать брак с госпожой Соловушкиной недействительным, а сей же день обвенчаться с Юлькой.
– В общем, давай, сынок, сделаем так. Сейчас мы все вместе поедем в храм. Там вы, как и полагается добрым христианам, совершите обряд бракосочетания, затем тихо, мирно разойдемся. Мы с женой уедем к себе домой, а вы останетесь, и будете жить-поживать да добра наживать – в ваши семейные дела мы ввязываться боле не намерены.
Услышав предложение обвенчаться, не разводясь, Соловушкин застыл с бутылкой шампанского в руке.
– Это что же получается? – спросил он. – Выходит: после того, как я схожу с Юлькой в церковь, у меня ста…
Он хотел сказать: у меня станет не одна, а две супруги, причем, все по-своему законные, но испугался, что будущий тесть из вредности выставит какое-нибудь новое условие, ограничивающее свободу выбора количества жен, и счел за благо промолчать.
Поднеся бутылку с шампанским к губам, он отпил. Закупорил пробкой и аккуратно поставил на пол.
Мысль о двух женах ему понравилась. Единственное, что вызывало беспокойство – внутрисемейные отношения. Удастся ли ему справиться с двумя женами, если даже с одной то и дело возникали проблемы? Стоит ли, например, рассказать им друг о друге? Знакомить их? Как поделить между ними время, чтобы никого не обидеть: поровну или в зависимости от их поведения? Как им жить – втроем в одной квартире или в двух? Или, может, в трех?
"А что? – подумал он по поводу трех квартир. – Неплохая мысль. Одна жена пусть живет на одной окраине города, другая – на другой, а я между ними в центре".
– Да, – сказал, задумчиво поглядывая на будущего тестя. – Тут есть, над чем подумать.
Старик удивленно сдвинул брови на переносице.
– Не понял? Ты что, сынок, не согласен?
– Нет, нет, что вы! Не в этом дело! – Соловушкин протестующе замахал руками. – Я тут просто подумал о приданом. Поправьте меня, если ошибаюсь… Насколько мне известно, у нас, я имею в виду, православных христиан, еще совсем недавно считалось верхом неприличия вести невесту под венец без приданого… Не так ли?
Старик растерялся. Это был единственный и последний раз с момента своего появления в квартире Соловушкина, когда он не сразу нашелся, что ответить.
Сначала, задумчиво пожимая плечами, промямлил:
– Не знаю…
Потом согласился:
– Ну, да… в общем, так…
Окончательно собравшись с мыслями, сказал, что в жизни всякое бывало – и без приданого, говорят, невесту брали, да еще сами могли втихомолку приплатить ее бедным родителям, чтобы те согласились выдать дочь за их балбеса.
– Вы сказали: бедным? – встрепенулся Соловушкин. – Я не ослышался? То есть, иными словами, вы такой же бедный, как те, о которых только что говорили? Может быть, мне вам тоже приплатить втихомолку?
Как старик не был обескуражен наглостью Соловушкина, но сравнение с теми, кто не способен заработать родной дочери на выданье, казалось, его искренне оскорбило.
С негодованием посмотрев Соловушкину в глаза, он выпрямил спину. Расправил плечи и спросил, чего ему, дорогу зятю, хочется получить в качестве приданого за невесту.
– Машину? Дачу? Путевки на острова?
– Нет, нет, нам острова не к чему. Нам бы с Юлей квартирку где-нибудь на окраине.
В кармане старика пропищал телефон. Он достал его и, бросив взгляд на дисплей, сказал твердым голосом:
– Будет тебе хоромина на окраине! Будет! А теперь, давай, одевайся, невеста приехала.
Словно предчувствуя неладное, Соловушкин испуганно спросил:
– Зачем?
– Что значит, зачем? Венчаться! Или ты, может, передумал? Выбрал нары? Ну, так я тебе, совратителю малолеток, это мигом устрою, только пикни!
Больше вопросов Соловушкин не задавал. Он покорно дал одеть себя в черный костюм, вставить в петлицу пиджака сорванный из горшка заботливо выращиваемый женой цветок герани, надеть концертные туфли и вывести на улицу, где предчувствие надвигающейся беды нахлынуло на него с новой силой. Может, именно поэтому он не сильно удивился, увидев на лице сидящей в машине невесты маску страшной птицы с черным кривым клювом.
Соловушкин повернулся к старику. Ткнув в нее указательным пальцем, спросил: кто это.
– Только не говорите, что это ваша дочь Юля. Юля совсем другая – стройная, тонкая, а эта…
Старик в ответ рассмеялся.
– Угадал, подлец, – сказал он. – Это действительно не моя дочь. Это твоя смерть. Знакомься. Вам сегодня венчаться.
***
Сообщение о внезапной смерти солиста областной филармонии Леши Соловушкина вышло на первых полосах всех городских газет. Комментируя этот факт, журналисты первым делом называли причину смерти – жизнеугрожаемые нарушения сердечного ритма, вызванного атеросклерозом сосудов головного мозга, а дальше изгалялись как могли, всяк на свой лад. Одни, отражая мнение мистически настроенных граждан, которых с каждой новой смертью становилось всё больше, увидели в этом очередное предупреждении тем, кто на глазах всего города преступает законы божьи. Другие – материалисты с моралистами – утверждали, что, дескать, так и надо, что русского человека только так и можно отучить воровать, лгать, пить, предаваться безудержному разврату. Третьи – скептики писали, что смерть Соловушкина – человека из списка Всевидящего – лишний раз подтвердила то, что всему городу и так давно известно. «Худшие люди года» по версии «Губернских ведомостей» умирают не сами по себе, а с чьей-то конкретной помощью, и отрицать это, значит, уподобляться капитану полиции Третьякову, поплатившемуся своей и чужими жизнями за то, что долгое время отказывался замечать преступления и искать совершивших их преступников.
Но все же охотнее газеты писали о другом – о людях из "списка восьми" и их грехах. Не было дня, чтобы какое-нибудь печатное издание не вышло с материалом, посвященным одному из них. Так, в "Вечерней газете" вышла статья, рассказывающая о жизни Виктора Лемтюгова. Даже не стараясь выглядеть объективным, журналист, насмехаясь и ёрничая, подробно описал быт "самого большого нуля в городе". Ничего нового читатели не узнали, кроме того, что у того есть дочь, с которой он мало общается, хромая кошка, с которой общается больше, чем с дочерью, а также старушечья привычка кормить на карнизе голубей вымоченным в молоке хлебом. Несмотря на то, что никакой другой информации в статье не было, ее напечатали и, судя по поступившим в редакцию отзывам, прочитали.
О Романове писали то, что жажда к разгулу у него появилась в молодости, во времена занятия бизнесом. Сначала, по словам его бывшей жены, эта жажда была незаметна как для окружающих, так и для него самого. И только потом, когда по его вине распалась семья, стало ясно, насколько глубоко он погряз в своей пагубной страсти.
Но больше всего досталось покойному Степану Ребко. Общество, взбудораженное многолетними слухами о том, что в медицинский институт человеку с улицы без взятки не попасть, будь он хоть Авиценной с Гиппократом в одном лице, вознегодовало, когда газеты написали, что ситуация в этом учебном заведении на самом деле гораздо хуже, чем представлялось до сих пор. Так если раньше туда можно было поступить хотя бы по знакомству, или, как тогда говорили: блату, то теперь исключительно за деньги. В прокуратуру тут же посыпались заявления от родителей не прошедших конкурс абитуриентов. В законодательное собрание области поступили депутатские запросы. Кто-то из студентов по телевизору заявил, что лично видел, как проректор Ребко брал "на лапу". Кто-то лично об этом слышал, кто-то лично давал. После его смерти разговоры о коррупции в институте не только не утихли – многократно усилились. В прессе одна за другой стали появляться статьи, в которых говорилось о том, что Ребко не один такой корыстолюбивый – там чуть ли не все такие, там чуть ли не каждый готов за счет студентов окупить финансовые затраты, связанные с поступлением на работу в медицинский институт.
Всем досталось от журналистов: и Вячеславу Третьякову, как было напечатано в одной из газет, "способного без зазрения совести отпустить на волю за большие деньги большого вора и за маленькие деньги посадить в неволю маленького честного человека". И Анатолию Кудрявцеву, к которому собратья-журналисты были особенно беспощадны. И Изабелле Дзержинской, чье имя в короткий срок стало синонимом женской порочности. И Ольге Грушиной, заплатившей салону красоты неимоверные по местным меркам деньги за стрижку интимных мест, о чем было тут же с радостью сообщено всеми печатными изданиями города.
И только к Леше Соловушкину общественное мнение было более чем благосклонно. О нем и писали больше, чем о других, и не так зло. Его амурные похождения вызывали жгучий интерес читателей, чем еще долгое время охотно пользовались газетчики во благо своих газет. Не успели певца похоронить под горькие рыдания вдовы и тещи, как несколько изданий опубликовали списки его любовниц. То, что они не совпадали даже наполовину, никого не смущало, поскольку все – и те, кто его знали, и те, кто его только слышали на концертах – были единодушны во мнении: списки соловушинских любовниц сколько не составляй, полными никогда не будут.
***
Виктор Лемтюгов – слесарь завода комбайнов – всю жизнь любил одну женщину. В молодости он хотел жениться, но не успел – раньше на ней женился его лучший друг. Еще был друг из тех, кто не предаст и не продаст, но он влюбился в его женщину, и перестал быть другом. Вот так в один день Виктор остался без товарищей, без подруг, без надежды на то, что они когда-либо у него появятся. В том, что они появится, он долгое время сомневался, ибо за годы дружбы с другом, за которого вышла замуж его любимая женщина, и любви с женщиной, на которой женился друг, разучился любить и дружить с остальными людьми. Настолько, что, когда он все-таки женился, а женился он чуть ли не на первой встречной, принесшей ему через шесть месяцев после свадьбы дочь вместе со стойким неприятием к семейной жизни, рядом с ним не оказалось ни одной живой души, с кем можно было бы отвести душу или просто поговорить по душам. Поэтому, когда жена умерла, а неприятие к семейной жизни укоренилось настолько, что он без содрогания не мог думать о новом браке, в друзьях у него осталась одна хромая кошка с разодранным ухом, да десяток прожорливых голубей, которых он каждый день кормил с карниза вымоченными в молоке сухарями.
Незадолго до смерти ему позвонила дочь. Сказав, что по каким-то причинам прийти опять не сможет, скороговоркой поинтересовалась тем, как у него, папы, идут дела и, не дождавшись ответа, бросила трубку.
"Опять, видимо, муж вмешался, – решил Виктор. – До чего ж все-таки злопамятный".
Несколько лет назад он пообещал убить зятя, если тот, скотина, еще раз поднимет руку на его кровиночку. Зять то ли специально, то ли по недомыслию руку поднял и был в тот же день крепко бит. Бит – не убит, но с той поры дочь перестала к нему ходить и приглашать к себе в гости. Виктор пытался наладить отношения с ней и с зятем, однако ничего не добившись, отстал, мотивируя свое решение тем, что для дочери – не совсем молодой и совсем не красивой женщины с ребенком – отношения с плохеньким мужем гораздо важнее, чем с хорошим отцом.
Еще Виктор верил в то, что скоро умрет. И когда люди из списка Всевидящего один за другим стали уходить из жизни, понял, что не ошибся – всё так и будет. Он сходил в церковь, причастился, хоть не был верующим, обзвонил и попрощался с теми, кому еще можно было позвонить и стал ждать.
Ждать долго не пришлось. Однажды, когда он выходил из булочной, к нему подъехала красная иномарка с тонированными стеклами. Задняя дверца открылась, и чей-то добродушный голос из салона предложил подвезти. Несмотря на то, что до дома было два шага, Виктор принял приглашение, потому что, во-первых, его много лет никто не приглашал прокатиться в иномарке, а во-вторых, он не столько боялся смерти от рук незнакомых людей, как долгой и мучительной борьбы за жизнь знакомых врачей. Ему хотелось умереть быстро, так, чтоб на счет: раз-два-три, душа взлетела под потолок и, понаблюдав какое-то время за брошенным на кровати пустым телом, отправилась на встречу с бесконечным светом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
