Текст книги "Атаман всея гулевой Руси"

Автор книги: Николай Полотнянко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Фабрициус, поняв, что речь пошла о нём, встрепенулся, выхватил из ножен шпагу, перехватил её за остриё, поднес ко лбу, затем с ужимистым поклоном протянул атаману.

– Что это с ним? – удивился атаман. – Он, часом, не убогий?

– Возьми шпагу, – сказал Львов. – Это он на твою милость сдаётся и просит пощады.

– Я немцам не враг, – важно сказал Разин, беря шпагу. – Они сметливые люди, я видел построенный ими большой струг «Орел». А ты, немец, в пушечном деле горазд?

– До сей поры ставил пушки в астраханском кремле, – уже освоившись, ответил Фабрициус.

– Ты-то нам и нужен, – сказал Разин. – Я иду на Астрахань. Фрол, пригляди за немцем, чтобы его наши казаки не зашибли ненароком. Он нам пригодится.

– Изволь, брат, откушать хлеба-соли, – сказал Львов. – И тебе, Фрол, кланяюсь тем же.

Стол был устроен рядом с шатром на сосновых досках, покрытых куском алого бархата. На серебряных блюдах лежала рыба всякого приготовления, холодная варёная говядина, копчёный лебедь, сушёный виноград, яблоки, груши и арбузы на меду, отдельно стояли большие кувшины сладкого вина, русское зелено вино и серебряные чарки.

– Вижу, не оскудела твоя кладовая, Семён, – сказал Стенька. – А я часто вспоминал твои обеды, когда бедовал с казаками на Риге. Потчуй, брат!

Изрядно отведав вина и съев половину копчёного лебедя, Разин отвалился от кушаний и довольно сказал:

– Богатый у тебя стол, князь! Учись, Фролка, как нужно встречать брата.

– Годи до Астрахани, Степан. Там я тебя угощу по-царски!

– Будет врать, – лениво махнул рукой Разин.

– А вот и не вру, и Семёна Ивановича отгощу.

Львову замыслы Разина явиться в Астрахань были не по душе, там его близость к атаману могла быть опасной.

– А мне тут нашёптывали, – сказал он. – Что ты на верховые города пойдёшь.

– Чем же плоха Астрахань? – хохотнул Стенька. – Чем она не невеста для казаков? Накопила приданого, пора замуж. Вот сыграем свадьбу, и пойдём вверх.

До ушей пирующих донёсся дикий, нечеловеческой силы вопль.

– Что это? – всполошился Львов и попытался встать со скамьи.

– Сиди! – придавил его тяжёлой, как бревно, рукой Разин. – То Очерет казнит стрелецких начальников. Наливай, Фролка, нашего зелена вина!

Получив повеление Разина казнить начальных людей, Очерет рьяно принялся за дело. В Чёрном Яру были собраны и связаны на берег Волги все подходящие бревна, которые добровольные помощники руководителя казни вкопали в землю, устроили на них перекладины, понавесили цепи и крючья. Скоро нашлись и добровольцы на исполнение казней не из казаков, а из сволочи, которая сбилась вокруг них в изрядном множестве. Они-то и кинулись подсоблять Чикмазу и его помощникам, волокли стрелецких начальников к столбам, вешали людей вниз головой, цепляли их за ребра на крючья, а стрелецких голов отличили особо: четвертовали и кинули в Волгу.

Войско, встретив начало казней гулом одобрения, увидело потоки крови, льющейся со всех сторон, и оторопело, люди замолчали, уставились в землю очами, избегая смотреть друг на друга. Они ждали веселья, а получили стыд и горе, ведь они были христианами, и Божий страх ещё не выветрился из них до конца. Васька Ус это понял и крикнул, чтобы выкатывали бочки с вином, которые казаки нашли на одном из захваченных вчера торговых стругов. Народ оживился, повеселел, все начали пить безмерными ковшами, чтобы впасть в пьяную темноту и не видеть ничего вокруг. Началось великое гульбище и попоище, которые продолжались всю ночь, и когда настало утро, разинский стан напоминал поле сражения, в котором погибли все: люди лежали вповалку вокруг столбов с казнёнными, и над ними летали кругами чёрные птицы.

Князь Львов уступил своё ложе атаману, а сам лёг на войлочную кошму, постеленную на землю. На новом месте ему плохо спалось, он то и дело просыпался, и когда на рассвете в шатёр просунулся Филька, он сразу открыл глаза.

– Что там стряслось?

– Господине, казаки переняли караван стругов, и среди них твой.

– Что с ним? – подскочил, как ужаленный, князь. Товары на струге были богатые, из Персии. Львов надумал их провезти до Москвы, надеясь на Разина, безбоязненно и получить от их продажи большую выгоду.

– Пока целы, – прошептал Филька. – Приказчик объявил, что они принадлежат Степану Тимофеевичу.

– Ступай! – отослал князь доносчика и задумался. Струг надо было срочно выручать, а то товары мигом раздуванят по пьяному делу, а потом какой с питухов спрос, сам Стенька не сможет их возвернуть, мигом промотают и распродадут, за войском шли воровские торговцы, в их бездонных кулях и ларях может сгинуть не один струг.

– Степан, проснись, – нежным голосом князь позвал Разина. – Беда у меня Стёпа, такая беда!

– Что стряслось? – спросил Разин, не открывая глаз.

– Беда у меня, Степанушка, твои ребята перехватили мой струг с красным товаром, как бы не раздуванили.

– Без атамана дувана не бывает, – сказал атаман и, опершись на руки, сел на ковре. – Кто нарушит уряд, тому смерть. Впрочем… Бумба! Зайди!

В шатер вошёл приземистый крещёный калмык и вопрошающе уставился на Разина.

– Сбегай, Бумба, на Волгу и скажи, чтобы струги не трогали. Особенно его.

Калмык, приложив руку к сердцу, поклонился, вышел из шатра, и вскоре раздался конский топот.

Разин встал, потянулся к своей чуге, взял её и выругался: рукав платья был измазан блевотной нечистотой.

– Фролкина работа! – Он отшвырнул чугу. – Слаб на винопитие, а лопать горазд!

Князь встрепенулся, он вспомнил о припасённом для Разина подарке.

– Годи, брат! – воскликнул он. – Я для тебя подарок припас.

И развернул перед ним свёрток с одеждой. Разин даже зажмурился от радости и сразу схватил сапоги с золотыми каблуками, таких он ещё не нашивал.

– Угодил, брат! Дай я тебя обниму.

Князь с опаской приник к атамановой груди, но тот на этот раз обнял его бережно и легонечко. Разин переоделся, переобулся и вышел из шатра. Стол уже был накрыт не менее богато, чем вчера. На нём были свежая стерлядь, на Волге начинался ход рыбы, икра и всякие другие вкусности. Названые братья выпили по большой чарке вина и приступили к трапезе.

Скоро к ним подскакал посланный атаманом калмык.

– Что, Бумба, всё цело? – не поворачивая головы, спросил Разин.

– Всё, – ответил калмык. – Есаул Корень возле стругов поставил сторожей.

– Сгоняй ещё раз туда же, – сказал Разин. – Возьми с моего струга парня синбирянина и доставь сюда.

Максим ночь провёл на струге, на берегу творилось такое, что у него волосы на голове вставали дыбом. Полторы сотни людей, как он не отворачивался, казнили у него на глазах. Вода у берегов от крови окрасилась в розовый цвет, подвешенные за ноги и на крюки люди мучились долго, всю ночь вопили и стонали и только к утру затихли. Наконец и ему удалось впасть в сонное забытьё, из которого его извлек на свет посланный атаманом калмык.

– Встряхнись, парень! Тебя атаман кличет.

Разин уже успел опорожнить три чарки вина и пребывал в благодушном настроении. Он ласково смотрел на угодившего ему подарками князя и нет-нет да поглядывал на золотые каблуки сапогов, которые жарко вспыхивали от солнечных лучей.

– Ты что такой бледный? – улыбаясь, спросил Максима атаман. – Гулял всю ночь с моими ребятами?

– Не спал. На берегу было шумно.

– Разве это шум, – сказал Разин. – Вот годи, придем в Синбирск, уж там пошумим так пошумим! Дело для тебя есть, проводить княжий струг до Синбирска. Буде воровские ребята до тебя приставать, покажешь им мой знак. Он у тебя цел?

– Цел, – ответил Максим. – Купцу Твёрдышеву что передать?

– А ничего, скажи только, что скоро буду в Синбирске. Может, как раз к твоей свадьбе успею. Или ты меня ждать не будешь?

Максим смутился и потупился, гадая, о чем спросил его атаман. Вроде бы про свадьбу, но парню показалось, что не только об этом.

– Ладно, ступай, – усмехнулся Стенька. – Мы ещё встретимся. Но ты зря думаешь, парень, что можно сквозь огонь пройти и волос не опалить. Такого не бывает.

Глава третья

1

Великий государь Алексей Михайлович находился в благоприятном расположении духа: с утра его порадовал редким подарком его ближний боярин Богдан Хитрово, преподнёс царю его парсуну, написанную изуграфом Оружейной палаты. Собственное изображение взволновало государя, он взял парсуну в руки, подошёл к окну и долго её рассматривал.

– Я, Богдан, хотя это патриарх и не одобряет, иногда гляжу на себя в зеркало, – сказал великий государь, ставя подарок на столец. – Я в зеркале вижу себя живым. А это то же зеркало, но оно неживое, тем я на себя и не похож. Да и приукрасил меня парсунщик изрядно, я морщат, а тут будто молодильных яблок наелся.

– Это я ему велел, великий государь, так сделать, – осторожно произнёс Хитрово.

– Угодить мне надумал? – усмехнулся Алексей Михайлович. – Что с тобой, Богдан, ты ведь таким не был?

– Парсуна великого государя написана не для взглядов людей сего дня, а для потомков, – сказал Хитрово. – Для них будет важна державность облика великого государя, и это в парсуне есть.

– Говоришь, державность, – улыбнулся Алексей Михайлович. – Государь Иван Васильевич, не к ночи будет помянут, смотрится на своих парсунах куда как державно, а что после себя оставил? Сына Федю-дурачка да Бориску Годунова, разве не они подвели царство к Смуте?

– Такое больше не повторится, – твёрдо сказал Хитрово. – Род Романовых промыслен самим Господом на благо православной Руси.

В дверь царской комнаты кто-то легонько стукнул. Стольник на крюке, молодой парень, встрепенулся и вопросительно глянул на царя.

– Спроведай, кто там, – сказал Алексей Михайлович и, подойдя к стольцу, повернул парсуну лицом к стене.

– Князь Иван Богданович Милославский, – негромко произнёс стольник.

– Зови! – сказал великий государь и, скинув с кресла своего любимого кота, сел и построжел лицом.

Тяжело ступая, в комнату вошёл князь Милославский и земно поклонился царю.

– Ты скор на сборы, хвалю, – сказал Алексей Михайлович. – Не как другие. Есть у нас воеводы, что легко находят причины подольше задержаться в Москве. Начнут то зубами маяться, то животом, ведь так и от притворства можно помереть, как стольник Дурасов. Или врут про него, Богдан?

– Почти правда. Он велел вырвать себе здоровый зуб, от воспаления нарыв ударил ему в голову.

– Мой князь Иван не таков, – сказал Алексей Михайлович. – Когда думаешь ехать на Синбирск?

– Завтра поутру, великий государь.

– Знай, что вор Стенька Разин пошёл на Москву войной. Убил посланного мной жильца Евдокима, собрал вокруг себя голутвенных казаков, набежал на Царицын, взял его и утопил в Волге воеводу Тургенева. Из Астрахани мне отписали, что против вора выступил второй воевода князь Львов с шестью приказами стрельцов, но на них у меня надежды нет, астраханцы известные перемётчики к ворам. Мыслю так, что волжский Низ будет Стенькой захвачен, и он опрокинется на верховые города. В Самаре и Саратове крепостишки худые, их не удержать, посему жди вора в Синбирске. Вот Богдан Матвеевич строил сей град, те края знает.

– Не чаял, что моему Синбирску случится воевать, – сказал Хитрово. – Крепость там добрая, частью из дуба, частью сосновая. С Волги град не взять, там обрыв, остальные три прясла защищены надолбами, рвом и валом. Чтобы войти в Синбирск, нужно иметь ломовые пушки или положить столько людей, чтобы гора трупов сравнялась со стенами.

– Людишки к Стеньке набегут, только он появится, – сказал Алексей Михайлович. – Всякая безначальная мордва, и чуваши, и наши русские крестьянишки забунтуют. Слышно, вор мечет в рязанских, нижегородских уездах прелестные грамотки, а мужикам того и надо, чтобы кто-нибудь им посулил волю, возьмутся за дубье и начнут гвоздить служилых людей и их семьи. И откуда такая злость в народе, ума не приложу!

– Я так мыслю, – наконец решился произнести свое слово князь Милославский. – Бунт что моровое поветрие, вылечить от него народ нельзя, эту язву нужно прижигать раскалённым железом.

– Князь Иван говорит дело, – поддержал Милославского Хитрово. – Вестимо, бунт – это беда, но он может послужить на пользу государству.

– Как это так? – сказал Алексей Михайлович, почесывая между ушей лежавшего у него на коленях кота. – Из-за вора большие убытки казне и торговым людям, от персов из-за Стенькиных проделок идут укоризны и челобитные, торговые немцы надоели с упрёками. Зря послушал я советчиков и не послал рейтар и драгун на вора прошлым летом. Как раз бы они голутвенных казаков и приструнили.

– Я великому государю такого не советовал, – сказал Хитрово. – Но советчики были правы. Голутвенных казаков и гулящих людишек и десяти полкам рейтар не поймать. Они мигом разбегутся по степи, попрячутся в камышах, зароются в земляные норы. По одному их всех не вычесать, а Стенька соберёт их в кучу, вот тут-то всех разом, как завшивленную овчину, и бросить в огонь.

– А что, – молвил великий государь, – ведь ты, Богдан, говоришь дело. Слышал, Милославский?

– Я завсегда почитаю Богдана Матвеевича за мужа честнейшего и умнейшего, – поклонился новый синбирский воевода.

– Ты, Богдан, сам того не ведая, подслушал мои думы, – сказал Алексей Михайлович. – Мужицкая Русь после Смуты притихла, но прочно не утишилась. Что было после налога на соль? А замятня с медными деньгами? И вот явился вор Разин как главная беда. Это точно: к нему сбежится вся гиль, скорее всего под Синбирск. Даю тебе, князь Иван, волю казнить всех немилосердно, чтобы Русь больше не помышляла о бунте.

– Как бы мужичья не набежало так много, что моих сил не достанет их изловить, – осторожно сказал Милославский. – А что, если и рейтар затопчут толпой и Синбирск опрокинут?

– Сколько ратных готовы сесть в осаду в Синбирске?

– Три приказа московских стрельцов, – ответил Милославский. – Есть там и свои стрельцы, и казаки, но на них надежда мала. Я их сразу выведу из крепости в острог.

– Тебе дан солдатский полк Зотова, – сказал Хитрово. – Это наши лучшие выборные ратные люди. Их полторы тысячи с лишком человек, все знают войну далеко не понаслышке.

– В осаде я, может, и отсижусь, но чтобы разбить Стеньку в поле, этих сил мало.

– Это не твоя, князь Иван, забота, в поле выйдет окольничий Барятинский с двумя полками рейтар. Он сейчас идёт в Синбирск и по пути скликает рать, многие служилые люди из его полков отпущены в свои поместья. – Алексей Михайлович пристально посмотрел на Милославского. – Ужели этих сил мало?

– Я слышал, великий государь, что у окольничего рейтар недостаёт, а враз он их не соберёт. И это меня печалит.

– Только бы в этом была беда! – с горечью произнёс Алексей Михайлович. – Боюсь я, пролезет вор через Синбирск в коренные русские уезды, тогда бунт так полыхнёт, что и в Кремле не усидеть. Знай, Милославский, что в прелестных грамотках есть великий соблазн для простонародья, в них писано, дескать, благоверная царица Мария Ильинична и царевич Алексей умерли не своей смертью, а их извели бояре.

– Свят! Свят! – перекрестился Милославский. – Вон что вор Стенька удумал, науськать мужиков на лучших людей!

– Вряд ли такое Разин придумал, – сказал Хитрово. – Топить, терзать людей он мастак, а в этой грамотке виден раскольничий умысел. Есть слух, что вор жил у соловецких монахов, от них и набрался бунтарского духа.

Алексею Михайловичу упоминание о Соловецком монастыре было неприятно: уже который год его осаждала московская рать, но без особого рвения, великому государю было ведомо, что монахи предсказали его смерть в год падения соловецкой обители, и он поторопился увести разговор в сторону.

– Что просишь, князь Иван?

– Вели, великий государь, поторопиться Пушечному и Разрядному приказам. Добавочные пушки, порох и свинец в Синбирск ещё не отправлены, – сказал Милославский.

– Возьми на себя это дело, Богдан, – велел Алексей Михайлович. – А для себя что просишь?

Милославский удивился, такого ещё не бывало, что жаловали не после войны, а до неё, он покраснел и замялся.

– У тебя недоимки перед казной накопились, – сказал Алексей Михайлович. – Они тебе прощены. Иди, князь Иван, на вора Стеньку без оглядки, и моя награда тебя не минует. Подай, Богдан, наказную грамоту Синбирскому воеводе.

Хитрово взял со стола бумажный свиток и, с поклоном, преподнёс его великому государю.

– Здесь, князь, для тебя промыслены все дела, которыми ты должен заняться на пограничном воеводстве. Главные мы сейчас обговорили, но ты держи мой наказ на глазах, читай его каждый день, как только сотворишь утреннюю молитву. Сейчас для меня ты, князь Иван, самый важный в государстве воевода. Пиши мне часто и ничего не скрывая, в Приказ тайных дел. Можешь подойти.

Князь Милославский приблизился к великому государю, принял царский наказ, приник устами к его теплой руке, земно поклонился и вышел из царской комнаты.

2

Прибывшего в Синбирск князя Милославского встречали громкими ударами набатного колокола, это праздничное действо устроил князь Дашков, знавший, что нового воеводу следует, не чинясь, задобрить в свою пользу, дабы он не слишком придирался, принимая город, к старому воеводе. Для этого Дашков загодя послал в Промзино Городище на Суре пятерых казаков, и они, завидев поезд Милославского, сломя голову на сменных конях поскакали в Синбирск, а там стали сразу же готовиться к встрече, начали топить мыльни, чтобы Милославскому и его людям было где попариться и помыться с дороги, старший приказчик был послан к рыбакам за свежей стерлядью и другой волжской рыбой, из посадского стада, что паслось за Казанскими воротами, пригнали молодую яловицу и несколько баранов, чтобы всем было мяса вдоволь, и гостям, и своим людям.

Ключнику воевода дал свой ключик, который хранил сам, от особой каморы, где стояла початая двухведёрная бочка романеи и вина, настоянного на калган-траве, полыни и рябине. Дал ключик, да скоро опамятовался, поспешил за холопом в подклеть, ступая на цыпочках, подошёл к винной каморке и через щёлку высмотрел, как старый наливает в кувшины хмельное, не норовит ли обмануть хозяина. Не заметив злого умысла на свое добро, Дашков поднялся в избу и вышел на крыльцо, где его ждали воинские начальники: полковник Зотов, стрелецкие головы московских приказов, атаман синбирских казаков, губной и земский старосты. Лучшие синбирские люди были облачены соответственно событию в дорогие одежды, оружие мерцало серебром, а на шапке полковника Зотова посверкивал наградной золотой рубль.

– Всё ли готово? – спросил Дашков.

– Солдаты и стрельцы построены на Соборной площади, – ответил Зотов. – Казаков я отправил прогуляться в поле, больно неказиста у них сбруя на конях, да и сами они наполовину одеты в рваньё.

– Куда же они жалованье подевали? – изумился Дашков. – Им месяц назад дадены годовые деньги. Отвечай, Сафроныч!

– Беда мне с ними, – ответил атаман. – Гуляки, не приведи Господь, в зернь режутся. А начнешь спрос учинять, как псы, зубы скалят.

– Про то ты новому воеводе доведёшь, а сейчас убирайся вслед за своим войском, Сафроныч! Чтобы и духу твоего здесь не было!

Атаман опрометью сбежал с воеводского крыльца, прыгнул на коня и поскакал из города к своим людям, которые ждали его с вином в овраге за Крымскими воротами.

– А у тебя всё готово? – спросил Дашков земского старосту, отвечающего за все мирские дела в городе и уезде.

– Росписи по налогам и окладным сборам сделаны, могу явить хоть сейчас.

– А ты, Пантелеев, тоже готов ответить? – спросил князь ведающего уголовными делами губного старосту.

– Тати где им положено, в тюрьме. Из думы отписали двух воров повесить, так не успели, но за этим дело не станет.

Князь Дашков несколько раз прошёлся по крыльцу и остановился возле полковника. Зотов поднял на него тяжёлые, набрякшие кровью глаза.

– Прошу, Глеб Иванович, пригляди за своими желдаками. На приезд Милославского весь город сбежится. Как бы твои солдаты не вздумали замять какую-нибудь бабёнку, мне сраму в последний день воеводства не надо. Они за те дни, как в Синбирск явились, вот уже где у меня! – И князь постучал ладонью по своему загривку.

– Маются ребята от безделья, – равнодушно произнёс Зотов. – Но погоди, явится вор Стенька, они себя покажут.

– Меня, слава Богу, в те дни и близко не будет, – сказал Дашков. – Я готов хоть сейчас отсель съехать. Чаю, слёзы по мне никто лить не станет…

В хлопотах прошло полдня, уже соборный протопоп обедню отслужил, и пора было Милославскому показаться, но он не ехал. Привыкший к послеобеденному сну Дашков крепился, крепился, да так и заснул у себя в приказной избе, сидючи в кресле. Подьячий Никита Есипов стал тише шебаршить бумагами, он искал среди них список с грамотки, посланной недавно в Боярскую думу, о всех воеводских делах на Синбирской окраине. Наконец, грамотка отыскалась, и тут раздался топот на крыльце, и в комнату ввалился стрелец.

– Велено донести: едет по мосту через Свиягу!

– Вот и, слава Богу, явился! – сквозь зевоту произнёс Дашков. – Что столбом стоишь? Беги на своё место!

Стрелец убежал, а князь отёр лицо ладонью и поднялся:

– Пойдём, Никита, встречать Милославского. Жаль, что он со своим дьяком, а то бы оставил ему тебя в поминок, узнал бы тогда службу!

– Чем же я твою немилость, Иван Иванович, заимел? – воскликнул подьячий. – Я бы ещё не прочь с тобою послужить в каком-нибудь торговом городе, ведь в Синбирске для нас прибытков не было, да и с чего? Торговлишки никакой, один кабак, да и тот государев.

– Поторапливайся, Никита, – проворчал Дашков, выходя на крыльцо. – Рано о новом кормлении думать, за это бы рассчитаться.

Возле крыльца стояли несколько человек и с восхищением разглядывали доброго коня в богатой сбруе, на этом коне новый воевода должен въехать в Синбирск. Дашков оказывал своему сменщику невиданный почёт.

– Бери, Пантелеев, коня и вместе с земскими идите к воротам, – сказал Дашков. – А мы будем возле собора.

К нему подвели коня, князь с крыльца сел в седло и поехал к месту построения войск. На паперти соборной церкви стояли протопоп со священниками, площадь была выметена, смочена водой, войска находились в строю: лицом к храму стоял в десять рядов солдатский полк, по обе стороны площади стрелецкие приказы, все ратники были с оружием, стрелецкие полуголовы, головы, солдатские полуполковники и полковник сидели в сёдлах. Дашков въехал на площадь и встал на её середине лицом к соборной церкви.

Над Крымскими воротами ударил государев набатный колокол, князь Милославский въехал в Синбирскую крепость и скоро показался на чалом коне, которого под узцы вели Пантелеев и Фирсов. Дашков послал своего коня вперед, воеводы встретились и поприветствовали друг друга.

– Добро ли ехалось, князь Иван Богданович? – мягко произнёс Дашков. – Как великий государь, здрав ли?

– Великий государь Алексей Михайлович пребывает в добром здравии, – важно сказал Милославский. – Но его печалит смута на волжской окраине, и мне дан царский наказ не пропустить воровских казаков и гулящих людишек через Синбирск.

– Изволь, князь, взглянуть на синбирское войско, – с прежней мягкостью в голосе произнес Дашков, хотя и был душевно задет спесивостью Милославского, не оценившего устроенной ему встречи.

Воеводы подъехали к солдатскому полку. Полковник Зотов послал своего жеребца им навстречу, начальники злым шёпотом велели солдатам не шевелиться, и полк замер.

– Сколько людей у тебя, полковник? – спросил князь Милославский.

– Тысяча триста пищальников и триста копейщиков! – громко объявил Зотов.

Милославский требовательным и властным взором оглядывал ряды солдат. Все они были молоды, рослы и здоровы, на красных обветренных лицах читалась отрешенность от всякой другой жизни, кроме солдатской. Железные шапки на головах, железные нагрудники, железные пищали и железные копья придавали полку вид ощетинившегося и готового к нанесению разящего удара почти двухтысячежалого существа. Князь Милославский довольно хмыкнул и повернулся к стрельцам. Они, по сравнению с солдатами, выглядели менее воинственно, у них не было палочной дисциплины, и строй стрельцы держали неровно, даже под воеводским взглядом, да и своим видом напоминали о том, что они не только служилые люди, но и торговцы, ремесленники и живут в основном не с войны и государевым жалованьем, а своим трудом, и для многих отправка из Москвы на степную границу была неизбежной обузой. Милославский это понимал и ждал от стрельцов одного: крепко сидеть в осаде, а стенькины толпы разгонят рейтары окольничего Барятинского, если только он не замешкается со сбором своего дворянского войска.

Воеводы подъехали поближе к соборной церкви, сошли с коней и подошли к благословению отца протопопа. Невдалеке ждали их слова солдатские и стрелецкие начальники.

– Разводите людей по избам! – велел князь Дашков. – Сегодня работ не будет. И приглядывайте за своими, чтобы не было баловства!

На свободную от ратных людей площадь вышли синбирские торговые люди, гости Твёрдышев и Ушаков, мельник Андреев, старосты ремесленников, простые посадские обыватели, среди которых было много жёнок и малых ребят.

– А что, князь Иван Иванович, – сказал Милославский, – Синбирск немалолюден?

– Поглядеть, так народу тьма, а нести тягло некому, один – бобыль, другой – захребетник, третий – жилец кабацкий…

Все поклонились воеводам, и вперед выступил гость Твёрдышев.

– Именитые синбирские и посадские люди рады приветствовать пожалованного граду Синбирска великим государем нового воеводу князя Милославского, мужа славного и многомудрого: будь нам во всех делах попечителем и заступником… А к тебе, князь Иван Иванович, мы ещё явимся прощаться.

– Я князя долго не задержу, – важно произнёс Милославский. – Копаться в бумагах не буду, потому что и после меня другому воеводе некогда будет этим заниматься. Война спишет все грехи, коли они у кого есть, кроме одного – отступничества от государевой воли. Посему объявляю град Синбирск на военном положении. Где земский староста?

– Фирсов! – крикнул Дашков. – Что за людьми хоронишься? Поди сюда!

Староста неловко протиснулся между Твёрдышевым и Андреевым, снял с головы шапку и поклонился.

– Завтра же яви списки всех людей в граде и уезде, – сказал Милославский. – Возьмёшь казаков… А где казаки? – спохватился князь.

– Поле проведывают…

– Возверни казаков, пройдись по деревенькам близ града частым бреднем и всех бесхозных людишек гони в Синбирск для работ в крепости и вокруг неё. А пока все ступайте, до завтрашнего дня. Что, князь, веди, показывай свои хоромы, – сказал Милославский. – Благодарствую за добрую встречу. Судя по ней, ты, наверно, озаботился распорядиться и мыльню истопить?

– Это первое дело с дороги, – ответил польщённый похвалой Дашков. – И мыльня готова, и есть кому спинку потереть.

Возле съезжей избы стояла телега с вещами нового воеводы.

– Я велел освободить для тебя, Иван Богданович, лучшую комнату, – сказал Дашков. – А как отпустишь меня, так владей здесь всем и живи, где похочешь.

– Не задержу тебя, Иван Иванович, не задержу. Мне и самому ты здесь не надобен. Вот дьяки меж собой столкуются и езжай подобру-поздорову.

Милославский остался мыльней премного доволен: и крепким, пахнущим ягодным квасом и свежим дубовым веником, которым князя потчевала от всей души озорная смешливая девка.

– Ты чья? – спросил её князь.

– Прибираюсь в воеводской избе.

Подустав от девкинова усердия и чувствуя приятную истому во всех членах своего тела, Милославский осушил две чары ядрёного кваса и стал весьма доволен, Синбирск ему нравился всё больше и больше, и он игриво стукнул вытиравшую с пола мокроту девку ладонью по упругой ягодице. Та ойкнула и обернулась.

– А ты пугливая, – сказал князь. – Как кличут?

– Настя.

– Чья будешь?

– Воротника Трофимова дочка.

– Добро, – сказал Милославский, вставая со скамьи. – Будешь у меня в избе поломойничать.

Князь Дашков с угощением расстарался на славу, на столе были самые разные рыбьи и мясные кушанья, обильно наперчённые и посоленные, и уха, и пироги с тремя начинками: рыбной, грибной и капустной, кувшины с романеей, вином, пивом и квасом. Два поварёнка, открыв настежь двери и окна, усердно махали большими тряпками, выгоняя из комнаты мух. Ключник принёс из кладовой короб с серебряной посудой и протирал пыль с тиснённых лиственными узорами тарелок, чаш, чарок и ложек. Дашков нетерпеливо прикрикнул на них, чтобы они поторапливались, поварята мигом исчезли, а ключник, поставив на стол царицу пированья – кованную из серебра и самородной меди объёмистую братину, поспешил на поварню, чтобы заняться рассылкой оттуда к столу готовых кушаний.

В комнату стали заходить гости, появились стрелецкие головы, первым Бухвостов, а за ним Жидовинов и Марышкин. Перекрестившись на образ Святой Троицы, они троекратно обнимались с хозяином и садились за стол. Вскоре явился полковник Зотов и сел чуток в стороне от стрелецких начальников, поближе к хозяйскому месту. Полковник сел неловко, и на столе покачнулась посуда, двухзубая вилка упала, зазвенев, на пол.

– Глеб Иванович кого-то ещё в гости наворожил, – сказал Марышкин. – Кажись, жёнка явится, или не так?

– Ложка и вилка, это к жёнкам, – ухмыльнулся Жидовинов, довольный, что можно задеть нелюдимого полковника.

Дашков нетерпеливо поглядывал в окно. Милославский задерживался, но тут дверь распахнулась и, сопровождаемый дьяком Ермолаевым, в комнату вошёл новый синбирский воевода. Воинские начальники приподнялись со скамеек, но князь прошёл мимо них и, перекрестившись, бережно поддержанный под локоток хозяином, сел на одну из двух стоявших во главе стола коротких скамеек. Дашков мигнул слуге, и тот быстро наполнил чарки хмельным. Иван Иванович встал с чаркой в руках, за ним встали гости, и хозяин торжества иным голосом произнёс полный титул великого государя Алексея Михайловича, с здравицы которому всегда начиналось пированье лучших людей. Затем началось провозглашение здравиц с подъёмом чарок в честь князя Ивана Богдановича Милославского. Первым начал полковник Зотов, напомнивший князю, что он с ним встречался во время польской войны под Уманью, далее нового воеводу величали стрелецкие головы Бухвостов, Жидовинов и Марышкин. Головы за долгую службу выучились хвалить своих начальников, слова звучали пышные и приятно щекотали самолюбие Милославского, который всё более благосклонно начал взирать на подначальных ему людей. Завершил величание гостя князь Дашков такими проникновенными словами, что оба воеводы, старый и новый, почувствовали увлажнение своих очей, обнялись и троекратно расцеловались.

После шестой чарки все ослабили пояса, а слуги сменили стол: постелили свежую скатерть, поставили на неё щи, говядину, баранину, первую огородную зелень, вино, пиво и квасы.