Текст книги "Атаман всея гулевой Руси"

Автор книги: Николай Полотнянко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Да ты, парень, и впрямь затейник, – не сдержал улыбку десятник. – Максимка, сунь ему в рот рыбину. Или ладно, развяжи руки, но гляди за ним.

Федот с жадностью начал есть поданного ему окуня. Затем потребовал другого, третьего…

– Хватит! – запротестовали стрельцы. – Завяжи ему руки, Максимка!

– Молодец, парень, что смолчал про меня, – жарко зашептал Федот на ухо Максиму, когда тот склонился над ним. – Сделай так, чтобы я дожил до утра. Эхма! Степан Тимофеевич уже близко, а я на верви, как телок!

– Откуда знаешь, что Разин близко?

– Сам видишь, не дошёл до атамана, но он рядом, я это чувствую. Ты побереги меня, чтоб стрельцы не зашибли. Помоги, брат…

В этот миг громко застонал, а затем захрипел раненый. Все бросились к нему. Корней наклонился к стрельцу, поднял веко, снял шапку и перекрестился. Стрельцы и Максим тоже сняли шапки и перекрестились. Сотник сломил несколько ивовых веток и закрыл ими лицо покойного.

– Надо рыть могилу, – сказал Корней и выжидающе поглядел на стрельцов, но те не откликнулись, от ухи всех потянуло в сон.

– Я сделаю, – вызвался Максим и краем глаза успел заметить, что Федот, услышав его слова, широко улыбнулся.

Сотник снял с мертвого стрельца саблю и протянул Максиму.

– Копай этим до пояса себе, а сверху мы завалим могилу камнями.

Стрельцы были привычны к чужой смерти, полегли, как снопы, на траву и вскоре стали похрапывать. Максим, держа саблю в руке, тупо смотрел на убитого. Он не мог решить, что ему делать, то ли копать могилу, то ли бежать отсель без оглядки.

– Максимка, Максимка, поди сюда…

Этот шёпот вывел парня из оцепенения, он подошёл к Федоту и разрезал на нём верёвочные путы.

– Беги, Федот, беги…

– А ты?

Максим молчал. Федот встал на ноги, схватил его за рукав и потянул за собой в кусты.

8

С весны 1670 года градом Царицыным правила казачья вольница. Ворота крепости днем и ночью были всегда распахнуты настежь, в самом граде и окрест него шатались без дела множество вооружённых людей, более семи тысяч вольного народа привел Разин за собой из Риги, казачьей крепости сплошь окружённой водой, где его войско в землянках, крытых камышом, пробедовало всю зиму. Атаман, как мог, поддерживал своих сподвижников: давал им деньги, кормил и, в расчете на летнюю добычу, сам взаймы брал порох и свинец у воронежских посадских людей, рассылал прелестные грамотки донским станицам и в Запорожскую Сечь, подбивая охочих людей на вольное казакование.

Поначалу Разин был щедр, но за зиму порастряс воровскую казну и к началу весны запустил руку в свою последнюю захоронку с остатками персианской добычи. Выручить его мог только новый набег, поэтому когда он проведал, что домовитые казаки низовых станиц на Дону приняли государева посыльщика жильца Герасима Евдокимова с милостивой царской грамотой, то кинулся в Черкасск, застращал мирных казаков, а посыльщика до полусмерти избил и велел его кинуть в Дон. Совершив прилюдное убийство и распалившись им, Разин вернулся в Ригу, поднял своих людей и всей громадой двинулся к Царицыну.

Он уже побывал там, возвращаясь на Дон из Астрахани прошлой осенью, разбил кабак и оттаскал за бороду воеводу Унковского. Весной же граду была уготована кровавая потеха. Новый воевода Царицына стольник Тургенев не открыл ворота и засел в осаду. Стенька велел Ваське Усу осаждать крепость, а сам с тысячью самых отпетых казаков набросился на кочевья едисанских татар, разорил их дочиста и пригнал к Царицыну пленных людей, громадные табуны лошадей, гурты скота и отары овец.

Голодное войско при виде добычи возликовало и в семь тысяч глоток восславило своего атамана, но тот велел ничего из взятого не трогать, а немедля идти на приступ града, из которого уже переметнулись к казакам много стрельцов и посадских людей. Видя измену, воевода Тургенев с кучкой московских стрельцов заперся в башне, но был взят и в тот же день приведён в веревке к Волге, проколот копьём и утоплен.

Несколько дней вольница гуляла, но вино скоро было выпито, пошла череда трезвых дней и раздумий воровской головки бунта, куда же идти дальше. Об этом Разин часто совещался со своими старшинами и есаулами.

– Идти надо на Москву! – убеждал атамана его ближний подручный Васька Ус. – Я ходил четыре года тому назад за Тулу и ушёл, но тогда я не имел и четверти той силы, которая есть у нас сейчас.

– Без Волги нам нельзя, – возражал Усу разинский брат Фрол. – Летом к ней гулящие люди теснятся, на них мы обопремся, а на мужиков надёжи нет. Они привычны ковырять пашню, а нож в руки берут, когда хлеб режут.

– Брось, Фрол, – гнул своё Ус. – Мужику только дай почуять волю и правду, и он кому хошь шеи свернёт. Надо идти на Москву, а вперед выслать посыльщиков с прелестными грамотками. Тогда вся коренная Русь на дыбы встанет и опрокинется на бояр.

– Спеши да не торопись, – говорил бывалый есаул Корень. – На Москву мы всегда поспеем, не худо бы на Астрахань оборотиться. Пока не отомщены обиды воеводе Прозоровскому. Помнишь, Степан Тимофеевич, как этот старый мозгляк на тебя ножонками топал, стрельцов на казаков насылал, моего побратима старого казака Ванюшку Носатого на рели вздернул?

Разин не отвечал, но его глаза возжигались пламенным блеском, и на скулах начинали ходуном ходить желваки.

– Дело молвит Корень! – вскакивал с места черкас из Запороги Остап Очерет. – Были мы в Астрахани, да не растрясли её как следует. Пока до Москвы дойдём, половина казаков разбежится, без дувана казак не воин. Надо, Степан Тимофеевич, поначалу Астрахань раздуванить, а там можно и на Москву идти, но не посуху, а Волгой.

Разин слушал своих соратников, но последнего слова не говорил, его одолевали раздумья, в какую сторону ему повернуться: на Астрахань или на Москву. Атаман в опасности, которая угрожала его жизни, всегда был находчив, но когда требовалось принять какое-нибудь решение в мирной обстановке, то его начинали одолевать сомнения и неуверенность, он тогда ждал, что его посетит внезапное озарение, появится, как он иногда говорил, знак откуда-то, что выше всякого человеческого разумения. В ожидании этого знака Стенька со временем начинал чувствовать, как над ним и в нём самом сгущается невидимая мгла, которая с каждым часом начинает теснить душу всё сильнее и сильнее, пока из неё не полыхнет молнией озарение, и ему станет дышать так вольно, будто у него вдруг появились крылья.

От своих споривших, куда двинуть казацкую громаду, соратников Разин уходил за город на волжский откос и подолгу стоял там, подставив разгорячённую томлениями грудь степному ветру, вглядываясь в бескрайнюю степную даль, над которой белокипенные кучевые облака казались ему кремлями и соборами неведомых градов. Бывало, по какому-то порыву, он падал на землю и его чуткий, как у зверя, нюх начинал щекотать, дурманя голову, сладковатый запах богородицкой травы – чабреца, и, надышавшись ею, он забывался в недолгом беспамятном сне. Однако настал миг, когда чаемое Стенькой много дней свершилось: ему во сне явился Гориныч и молвил вещие слова:

– Жалую я тебя, казак, своей силой, гуляй-веселись по всей Волге, от Низа до верха да не забывай и меня, старого, своими дарами…

Проснулся Стенька и почувствовал себя таким могучим, будто в живой воде искупался. Вскочил на ноги, распростер руки и так вскрикнул, что все люди в граде Царицыне это услышали, а те, кто знал своего атамана, возрадовались, что пришла пора веселиться-радоваться всем гулящим людям, началась воровская путина, и у каждого на всякий день будет сытная пища, а порой и море разливанное зелена вина.

Пыля красными сапогами по сухой глине, Стенька сбежал с бугра и уже из ворот увидел, что возле крыльца атаманской избы столпились лучшие казаки. Его ждали.

– Чую, вести недобрые дошли до Царицына? – сказал Разин, оглядывая своих ближних острым взглядом.

– Только что явился казак из дозорного разъезда, – ответил Фрол. – А какие вести, добрые или злые, ты сам рассуди.

– Где дозорщик?

– Да вот он, – Ус указал на молодого казака, который тотчас выступил вперед.

– Говори! – велел Разин.

– Идут, атаман, по ближней к нагорной стороне протоке шесть стругов с воинскими людьми, – сказал казак.

– И где они?

– К вечеру будут у Денежного острова.

– Добро, – сказал Разин. – А что за ратные люди, стрельцы или солдаты?

– Стрельцы московские, в красных кафтанах.

Стенька вздрогнул, ему послышалось, как чей-то голос явственно произнёс: «Как раз тебе, атаман, будет, чем отдарить Гориныча…» Он зажмурился и, как конь, потряс головой, прогоняя наваждение. Муть в очах исчезла, и сразу пришло решение, как поступить.

– Бейте сполох! – велел Разин и обратился к ближним людям: – Давайте, казаки, думу думать, как стрельцов повоевать.

– Годи, Степан Тимофеевич, – сказал черкас Очерет и указал рукой на крепостные ворота, через которые на взмыленном от долгой скачки коне промчался всадник и резко остановился перед крыльцом атаманской избы.

– Скликай громаду, атаман! – прохрипел запыленный с ног до головы казак. – Товарищ астраханского воеводы князь Львов с двумя с половиной тысячами стрельцов подошёл к Чёрному Яру и стоит там уже два дня.

– Не беда, что пришёл, – усмехнувшись, сказал Разин. – Князь – мой друзяк, прошлой осенью пировали с ним оба два, он нам лиха не сотворит.

– С верху идёт тысяча ратников, с низу – две с половиной, – осторожно заметил есаул Корень. – Как бы они нам не повредили. Особенно московские стрельцы.

– С этими крепко воевать надо, – согласился атаман. – Что до астраханских стрельцов, то князь Львов привёл прибавление к нашему войску. Астраханцы переметнутся к нам и своих начальных людей приведут на веревках.

Колокол на башне ударил тревожно и часто. Услышав набат, казаки и прибывшие к ним со всех сторон бунташные люди, расположившиеся станами подле Царицына, всполошились, похватали в руки оружие и устремились к крепости. Ещё не ведая, зачем их кличет атаман, они все были радостно возбуждены, догадываясь, что началась, наконец, гулевая путина.

Вскоре всё пространство против атаманской избы и вокруг неё было заполнено вооруженными людьми. В крепости все не поместились, многие стояли за воротами и ждали, когда до них донесётся повторяемое многими людьми слово атамана. И Разин знал, что жаждут услышать от него люди.

– …Бояре изводят семью царя, царевича Алексея Алексеевича они пытались извести ядом, но тот спасся и скрылся под нашу защиту! Как, казаки, не выдадим боярам царевича?

– Не выдадим! Не выдадим!

Ближние Стенькины люди были поражены, до сей поры они не слышали от атамана таких слов. Ус глянул на Корня и встретил недоумевающий взгляд есаула, для которого весть о царевиче, скрывающимся у казаков, была тоже новостью. Смешливый Васька Ус потупился, чтобы не хохотнуть. Черкаса Очерета интересовали не московские дела, а добыча, Фрол Разин внимал с обычной для него пустотой во взгляде, он верил брату всегда и во всём.

– …Наши люди опростали из монастырского заточения, куда его бросили бояре, патриарха Никона! – продолжал витийствовать Разин. – И скоро святейший патриарх явится в наше войско.

На этот раз люди восприняли неслыханное известие с меньшим шумом, многие из них уже давно жили вне церкви и вспоминали о Боге, когда их ужалит какая-нибудь беда.

– Бояре своими неправдами затуманили очи царю и наслали на нас стрельцов. Они сейчас вблизи Царицына! – повысил голос Стенька. – Потому разбирайтесь каждый по своим есаулам и сотникам, седлайте коней и готовьтесь попотчевать незваных гостей саблями и пулями. Я – буду с вами!

Толпа возвопила так оглушающее сильно, что своим криком погасила лампаду перед надвратной иконой Святителя Николая. Люди, толкая друг друга, кинулись по своим станам готовиться к боевому выходу. Площадь перед атаманской избой стремительно пустела.

– Как же так, Степан Тимофеевич, – сказал Корень. – Мы, твои ближние люди, про царевича Алексея и патриарха Никона до сего часа не ведали?

– Много чего вам не ведомо, – снисходительно молвил Разин. – Царевич уже здесь.

– Как уже здесь! – поразился Ус. – Меж нами, атаман, не было уговору, что-нибудь друг от друга утаивать!

– Я и не таю, – улыбнулся Разин. – А ну, други, садись на коней!

Есаулы молча ехали по берегу Волги следом за атаманом, гадая, чем надумал удивить их предводитель. Версты через две атаман повернул к берегу, и все встали у обрыва. Перед ними в саженях пятидесяти на воде стояли два небольших струга. Один был покрыт по верху синим бархатом, другой – красным. Людей на стругах не было, а по берегу в разных местах прохаживались несколько сторожей с пищалями на плечах, их есаулы узнали сразу: одностаничники Разина, которых он держал близ себя.

– Фролка! – велел Разин брату. – Сбегай на струг и ударь челом царевичу Алексею, чтобы он нам явился.

Фрол сошёл с коня, сбежал с берега и скрылся под красным бархатом на струге. Потом выпятился оттуда задом на карачках, а за ним появился невысокий рыжеволосый юноша в лазоревой чуге и повернулся к берегу. Завидев это, Разин одним махом спрыгнул с коня и упал на колени, преклонив голову к земле. Вслед за ним попадали с коней и его есаулы, даже Васька Ус не замешкался и преклонился ниц. Когда они подняли головы, царевича на струге уже не было видно.

– Царевича Алексея являть всему народу рано, – сказал Разин. – Людям достаточно знать, что он есть.

– Но ведь когда-то он должен выйти из своей захоронки, – задумчиво молвил Корень.

– Царевич явится на Москве, – важно сказал атаман. – Явится всему народу царем Алексеем Вторым…

– А где патриарх Никон? – спросил Васька Ус.

– Будет тебе и Никон! – вскричал Разин и ударил каблуками сапогов под ребра своего коня. – Гойда! Пора идти на московских стрельцов!

9

Федот с силой, невесть откуда взявшейся в столь тщедушном мужике, увлекал за собой Максима всё дальше в кусты, что тот едва успевал переставлять ноги. Ветки хлестали его по лицу, сучки цеплялись и рвали одежду, наконец, они выбежали на ту самую поляну, где стрельцы поймали гулящих людей. Федот остановился, и, отпустив рукав Максима, забежал за куст и вышел оттуда с небольшим кошелём.

– Учись, парень, пока меня ноги носят! – сказал он и потряс находкой, в которой забрякали деньги. – Едва стрельцы приладились в нас стрелять, как я успел выкинуть кошель и упасть на землю.

– Я сразу понял, как впервые тебя увидел, что ты борзой, – пробормотал Максим, утирая ладонью пот. – Попутал ты меня, Федот, по рукам и ногам. Что теперь будет?

– Жить будешь, разве мало? – весело ответил бродяга. – Сейчас схоронимся до сумерек, а потом пойдём по холодку, чтобы не упреть.

– Куда пойдём? – возмутился Максим. – Тебе добро, ты вечно в бегах, а меня Твёрдышев ждёт, люди государевы с первым же встречным стругом донесут в Синбирск, что я упустил вора. Как раз меня и возьмут на пытку.

– А что ты в Синбирск пойдёшь? – удивился Федот. – Твёрдышев таких, как ты, за рубль сотню найдёт.

– Много ты знаешь, – Максим резко обернулся. – Чуешь шум? Это за нами!

Беглецы бросились бежать в самую чащу тальниковых кустов и высокой, до пояса, травы, там упали на землю и затаились. Вокруг было тихо, лишь только легонько пошумливала листва да перекликались между собой щебетом птички. Максим смахнул со щеки муравья, приподнял голову и увидел, что недалеко от него над кустом мелькнула красная шапка стрельца. Он напрягся, изготовившись бежать прочь, но стрелец не пошёл в их сторону, постоял, зевнул и повернул обратно.

Максим перевёл дух и посмотрел в сторону Федота. Того не было видно.

– Федот, – шепотом позвал Максим.

– Чего тебе? – отозвался попутчик сдавленно тихим, точно из-под земли, голосом.

– Ничего. Говорю, кажись, пронесло.

– Вроде так, – уже ясно произнес Федот. – Повезло нам, брат, что стрелец этот городской дурак, мы ведь за собой в траве торную дорогу оставили, а он её не заметил.

Час шёл за часом, Максим за это время все бока отлежал, много успел чего передумать, всё больше о казачьем атамане Стеньке Разине, о котором он наслушался всякого в первую ночь на струге. «Что это за человек? – спрашивал себя Максим. – Да и человек ли он, если про него такое сказывают? Он ведь всё насквозь видит, сам царь водяной Гориныч ему ведом, соловецкие старцы ему грамоту шлют». Он шевельнул ногой, цела ли грамота, сразу её почувствовал за голенищем. «А ведь в Стеньке нет ничего христианского, людей православных в воду сажает, а сколько крови на нём?» – подумал он, ощутив близкую опасность: а не велит ли Стенька посадить твёрдышевского посыльщика в воду на поживу Горинычу? От этой мысли Максиму стало зябко и одиноко.

– Федот, скажи, а ты правду баял про Остров Счастья?

– Эвон чего вспомнил, – со смешком отозвался попутчик. – Есть такой остров, это правда. Только нам сегодня идти туда не по пути. Остров Счастья ближе, в верстах пяти отсель.

– Будет врать, – недовольно сказал Максим.

– Вот те крест, не вру! – Федот сел на траву. – Есть верные известия, что Разин стоит со своим войском в Царицыне. Так что вставай и поспешай за мной.

– Ну, стоит он там, – сказал Максим. – При чём же тут Остров Счастья?

– А при том, – Федот встал на ноги. – Под рукой Разина таким, как ты и я, – воля. А без неё счастья не бывает.

Максим поспешал за Федотом в сильном смущении: ему казацкая воля была неведома, и пугала неизвестность того, чем она окажется на самом деле. «Знать, Стенька всем сулит волю, – подумал он. – А посулённому только дурак рад».

На берег протоки-воложки они вышли, когда уже начали сгущаться сумерки. Она была неширока. Федот скинул с себя одежду и забрёл в воду, нащупывая, сколь здесь глубоко. Дойдя до середины протоки, он чуть проплыл и встал на ноги.

– Тебе, Максим, здесь будет по росту. Захвати со своей и мою одежонку.

Вечерняя вода была тёплой. Ступая по песчаному дну, Максим пересек протоку. Беглецы оделись и, скользя ногами по глинистой осыпи, поднялись на высокий коренной берег, где их сразу окатило порывом ветра. Максим посмотрел на Волгу и увидел на острове, который они только что покинули, много огней. Это прибыли струги Лопатина, стрельцы сошли с них на берег и разожгли костры.

– Не повезло стрельцам, что нас упустили, – сказал Федот. – Их сейчас уже, точно, бьют.

Максим вспомнил, как он переметнулся от стрельцов на сторону беглого, чтобы его спасти, а подставил под палки Корнея, и, отвернувшись, пошёл прочь от берега. Чувство стыда омрачило его, но не надолго, ему тоже приходилось терпеть палки, сдюжат и стрельцы.

Они шли вдоль берегового обрыва, настала ночь, звездная и безлунная, вокруг было тихо, нагретая за день солнцем земля источала тепло, насыщенное запахом молодой полыни.

Они прошли уже версты три, когда Федот вдруг остановился.

– Может, зря мы посреди ночи бежим, как очумелые? Пора бы и поспать, Стенька от нас никуда не денется.

Максим не возражал, бросил на землю свою суму, положил на нее голову и уставился немигающим взглядом в небо. На ум неожиданно пришло детское воспоминание, как однажды мать показала ему небольшую, но очень яркую звездочку и сказал, что это и есть его судьба-рожаница, которая всю его жизнь за ним будет приглядывать и оберегать от любых несчастий. Максим попытался найти свою звезду, но небо было так часто завешано светилами, что он скоро устал смотреть и, надвинув на глаза шапку, погрузился в сонное забытьё.

Проснулся он от визгливого вопля своего попутчика, открыл глаза, поднял голову и увидел вокруг четверых всадников весьма свирепого вида. Один из них шевелил, скаля зубы, копьём Федота, другой намеревался совершить такое же с Максимом.

– Ишь разлеглись посреди поля, – сказал кто-то, наезжая на них конём.

– Мы вам свои! – визгливо закричал Федот. – Идём к Степану Тимофеевичу!

– Вон как! – сказал, появляясь из темноты, человек на белом коне, сопровождаемый большим числом вооруженных людей. Это был есаул Корень, который вёл часть войска на московских стрельцов по нагорной стороне Волги. С ним было до трех тысяч казаков и примкнувших к ним гулящих людей.

– Стало быть, тебе непременно Разин надобен. По чину ли запрос? А ну-ка, возьмите его, ребята!

Казаки бросились на Федота, а есаул обратился на Максима.

– Тебе тоже атаман надобен? Или я сгожусь?

– Я послан к Разину, – волнуясь, сказал Максим. – А ты, казак, глянь на это.

И он протянул есаулу полученный им от Твёрдышева разинский знак – нитку с двумя пуговицами. Корень взял, глянул и осерчал:

– Откуда у тебя знак? Говори!

– Мне велено говорить только с Разиным.

– Гляди, какой умник, – удивился Корень. – Хватайте и этого, ребята! Вот развиднеется, и я возьмусь за тебя по-другому. Где Третьяк?

– Здесь я!

– Возьми их и веди за мной! Да гляди за ними, чтоб не потерялись!

Федоту и Максиму крепко связали руки, посадили обоих на одну веревку и повлекли к тому месту, где они недавно перешли воложку. Третьяк был опытным вором и не спешил, зная, что сеча со стрельцами не сулит большой добычи, а вот голову вполне можно потерять, потому и не торопился. Пленников и их сторожей обогнали конные казаки, за ними шли пешие люди, вооруженные кто саблей, кто копьём, кто кистенем или дубиной. Все шли молча с угрюмыми лицами, на которых читалась отчаянная решимость ринуться в сечу.

Воложку переходили уже в зыбких утренних сумерках, до стрелецкого стана на другом краю Денежного острова оставалось идти с версту. Федот в протоке, потеряв ногами дно, начал бултыхаться и глотать воду, но привязанный к нему Максим вытащил его за собой из глубины к берегу. Третьяк дал ему отдышаться, затем повёл пленников дальше, но далеко идти им не пришлось: впереди послышались громкие и частые пищальные выстрелы, затем со стороны стрелецкого стана донёсся громкий и леденящий душу рёв людей, схлестнувшихся между собой в смертельной схватке.

10

Задумав напасть на московских стрельцов, Разин разделил свое войско на три части. Есаул Корень со своими людьми должен был навалиться на них с нагорного берега, Васька Ус оставлен в царицынской крепости с наказом преградить путь стрельцам в Астрахань, если они побегут в эту сторону, сам атаман решил подойти к Денежному острову с воды на стругах и лодках с самыми отчаянными своими людьми, получившими закалку в персианском походе на Каспии.

Приняв такое решение, атаман не сомневался в успехе: московских стрельцов была всего тысяча, а против них пошли до пяти тысяч лучших казаков и самых отчаянных гулящих людей, к тому же, по догадкам Разина, стрельцы не знали, что Царицын захвачен его людьми, иначе зачем столь малым числом они шли на его войско. Было ясно, что стрельцам и их начальнику, полковнику Лопатину, что-то затмило очи, и атаман знал, кто это совершил, и помнил о своём перед ним долге.

Отправив есаула Корнея с войсками по нагорному берегу, Разин с Васькой Усом пошли к Волге.

– Гляди, Ус, в оба, – сказал Степан Тимофеевич. – Стрельцы – бывалые воины и могут пробиться сюда. Встречай их из всех пушек да гляди, чтобы не вышло, как у воеводы Унковского, когда он вздумал палить по мне, а порох весь дымом выметнулся.

– Не будет этого, – уверенно произнёс Ус. – Я бывалый пушкарь и порох уже проверил, весь свежий. Воевода Тургенев не зря заменил Унковского, он за порохом приглядывал.

В темноте войско грузилось на струги и лодки.

– Мимо стрельцов не пропусти, – сказал Разин. – Всех до единого топи в Волге!

– Нам гребцы нужны, – возразил Ус. – Сами казаки за вёсла с неохотой садятся.

– Добро, коли так, – сказал атаман. – Но пока у нас стругов мало, оставь сотню-другую стрельцов в живых.

Стругов было всего три, на них поместились с полтысячи казаков, остальные полторы тысячи шли в лодках, которые насобирали со всей царицынской округи. Огней не возжигали, двигались в ночных потемках, озаряемые блеском бесчисленных звезд. Люди поначалу шумели, но скоро умолкли, грести приходилось против течения реки, и все притомились. К Денежному острову подошли в первых всплесках утреннего света, Разин, стоя на палубе струга, одним из первых увидел очертания берега, проступающие в молозивной пелене тумана, и взмахом руки велел казакам снаряжать пищали, чтобы дружной пальбой подавить сопротивление стрельцов.

Атаман был прав, полковник Лопатин не ожидал встретить воровское войско близ Царицына и повёл себя весьма беспечно. Его даже не насторожило, что стрельцы, посланные им на Денежный остров, захватили там явно гулящих людишек. Это показалось ему столь малозначительным, что он не стал наказывать десятника Корнея за то, что тот упустил Федота, а сделал лишь ему строгое внушение. Затем Лопатин не озаботился о надлежащей охране своего стана, не выслал дозорных людей вперед по берегу и острову. Стрельцы вечером набили брюхо толокном, попили волжской водицы и завалились спать. Стойкие к комарам спали на берегу, но многие бежали на струг, и где ветер относил комариные тучи от спящих людей.

И всё-таки, несмотря на беспечность, стрельцы успели заметить казаков, на их стругах началась суматоха, бывалые ратники схватились за пищали, раздался громкий голос полковника Лопатина, призывающий всех явиться на струги и помнить, что они государевы люди.

Пищальная пальба началась разом с обеих сторон, и много людей были убиты и ранены. Беда для Лопатина была в том, что он, прижатый к берегу, стоял на месте, а воровские струги и лодки шли на него со столь многими вооруженными людьми, что устоять против них было невозможно.

– Берите вёсла! – вскричал полковник. – Выгребайте на Волгу!

Стрелецкие струги начали уходить от берега, оставив много людей на берегу и в воде, не успевших прибиться к своему начальнику. А Лопатин уже пришёл в себя, ему, бывалому воину, доводилось попадать во всякие переделки и выходить из них целым. Он велел сотникам как можно ближе сойтись своими стругами к его стругу и, ожесточенно и прицельно отстреливаясь, стал уходить к Царицыну.

А на берегу началась кровавая потеха. Подошёл есаул Корень с казаками и гулящими людьми и навалился на стрельцов своим многолюдством, государевы люди стали бросать пищали и падали ничком на землю. Со стругов и лодок на землю сошли казаки и довершили полный разгром бывших на острове стрельцов.

Увидев атамана, есаул Корень поспешил к нему.

– Топи всех в Волге без разбору! – велел Разин. – Я пойду за полковником!

И на трех стругах Разин устремился за Лопатиным.

Есаул Корень проводил его взглядом и оглянулся окрест. Стрельцы, ободранные догола казаками и гулящими людьми, стояли, сбившись в кучу. Над островом, чуя скорую поживу, с визгом кружились чайки.

– Сотники! – важно провозгласил Корень. – Ступайте ко мне!

Начальные люди не спешили выходить, жались в толпе, зная, что их ждет.

– Не будьте, стрельцы, дурнями! – начал сердиться есаул. – Выдайте сотников!

Толпа начала шевелиться, послышалась ругань, и перед Корнеем оказались семеро сотников.

– Чикмаз! – сказал Есаул. – Возьми их!

Вперед вышел сутулый верзила, бывший стрелец Чикмаз, зарезавший по приказу Разина полторы сотни своих товарищей в Гуревском городке два года назад. В руке у палача был кистень, металлический шар на короткой цепи. Схватив ближнего к себе сотника за руку, он разбил ему голову, затем то же сделал и с другими. Помощники Чикмаза брали сотников за руки и за ноги и с островного обрыва бросали в воду. Начало убийствам было положено.

Стрельцы с ужасом смотрели на гибель своих начальников, многие плакали и, упав на колени, молились. Чикмаз вопросительно посмотрел на есаула.

– Кончайте всех! – велел Корень.

Казаки и гулящие люди с дикими воплями кинулись избивать безоружных стрельцов. Их рубили саблями, кололи копьями, крушили черепа и кости кистенями и дубинами. В полчаса со стрельцами было покончено, весь берег был завален трупами, которые тотчас же начали сваливать с берега в реку.

Корень глянул на свои зеленые юфтевые сапоги: они были измочены в крови. Есаул забрёл в воду и начал их полоскать, равнодушно глядя, как чайка села на голову мертвого стрельца и нацелилась выклевать ему открытый глаз.

Лопатин шёл на переднем струге и часто оглядывался. На беду, не было ветра, и полковник покрикивал на стрельцов, чтобы они гребли сильнее, но те и сами понимали, что нужно спешить, и так рвали вёслами воду, что они трещали от их напора. Стенька замешкался на Денежном острове, но недолго, вскоре его струги и лодки вышли на коренную Волгу и устремились в погоню, не настигая, но и не отставая от стрельцов. Началась гонка, которую государевы ратные люди должны были неизбежно проиграть, поскольку казаки на конях могли перенять их в любом месте до Астрахани, но впереди был Царицын, там в крепости Лопатин думал укрыться от погони и засесть в осаду вместе с находившимися в ней государевыми людьми.

Вокруг Царицына было безлюдно, Васька Ус укрыл своих казаков в крепости, приказал снарядить все пушки свинцовым и каменным дробом, сам надел шубу утопленного воеводы Тургенева, обрядил с десяток человек в стрелецкие кафтаны и вышел с ними на самый верх крепостной стены, откуда их хорошо было видно с Волги. Полковник Лопатин, узрев ряженых воров, возрадовался и велел поворачивать струги к крепости. Васька Ус простёр свои хитрости дальше: только струги пристали к берегу, как он тотчас велел открыть крепостные ворота и вышел из них со своей ряженой толпой. Лопатину и стрельцам некогда было разглядывать, кто их встречает, они, толкая друг друга, поспешили на берег и побежали к крепости, ища в ней укрытия, и тут ударили все царицынские пушки, а из ворот на стрельцов накинулись казаки и гулящие люди. Нападение оказалось таким неожиданным, что стрельцы не оказали сопротивления, схватили и Лопатина с его ближними людьми.

Разин всё это видел воочию и был премного доволен удачей. Он сошёл на берег, где его встретил Васька Ус, и стал медленно приближаться к пленным.

– Где Лопатин? – спросил атаман.

Связанного веревками полковника подтащили к Разину.

– А ведь ты изменник, Лопатин, – сказал Степан Тимофеевич. – Держишь руку бояр, а те самого великого государя Алексея Михайловича извести надумали!

Полковник отвернулся и молчал.

– Посадить его в воду! – велел Разин.

Несколько казаков схватили Лопатина и, покалывая копьем, повлекли к Волге.

– Стрельцов надо бы оставить для гребли, – напомнил Ус атаману.

– А что, стрельцы добро гребли! – повысив голос, сказал Разин. – Я едва за ними угнался. Жалую всех животом и сухарями!

Ошарашенные счастливым для них известием стрельцы молчали. Они ещё не знали, что за служба в воровском войске им предстоит, но поняли главное – им оставлена жизнь.

– А это что за люди? – спросил Стенька, указывая на тех, что стояли поодаль от стрельцов.

– Саратовские кормщики, – ответил Ус. – И приказной человек, бывший с Лопатиным.