Текст книги "Новоизобретенная привилегированная краска братьев Дирлинг и Кo"
Автор книги: Николай Некрасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
X
Представитель знаменитой фирмы Дирлинг и К®, находившийся налицо в Москве и носивший к фамилии своей прибавление: младший,– был сухой, высокий, угрюмый немец, много красивший ежедневно разных вещей, а носивший постоянно одну и ту же серую куртку с кожаным передником – в будни, и серый длинный сюртук – но праздникам. Отличительной чертой его характера была мрачная, сосредоточенная молчаливость, легко объясняемая удушливым воздухом мастерской, который достаточно было вдыхать в легкие и одним носом. Еще отличался он необыкновенной пунктуальностью во всех действиях. С лишком уже двадцать пять лет пил он водку ровно в девять часов, курил трубку в десять, в три и в одиннадцать, спать ложился в двенадцать. И ни разу еще не случалось, чтоб вошел он в свою мастерскую позднее осьми утра и оставил ее ранее двенадцати часов вечера, не будь даже вовсе работы. Потому Раструбину чрезвычайного труда, многих угроз и просьб стоило уговорить его отправиться с ним немедленно к Хлыщову.
Нет в мире художника, способного видеть равнодушно плод своей производительности. Следовательно, нисколько не удивительно, что первым чувством господина Дирлинга-младшего, когда зеленый наш герой явился ему во всем своем блеске, было удовольствие, ясно выразившееся в угрюмом его лице. Много представлялось ему случаев видеть утешительные доказательства превосходных свойств своего изобретения, которому не знал он равного в истории человеческих открытий, но такого резкого и оригинального примера еще не встречалось! Немец решительно был умилен.
– – Как ловко забрал! – проговорил он, медленно-медленно осматривая лицо Хлыщова.– Вы, должно быть, много натирал и скоблил,– прибавил он, недовольный некоторыми неровностями в цвете, которых, по его соображению, не следовало ожидать при правильной просушке окрашенного предмета.
– – Уж и мыл, и тер, и скоблил, так что измучился! – отвечал Хлыщов.– А всё ничего не мог сделать. Вот как вы…
Немец самодовольно улыбнулся.
– – Что ж, почтеннейший, видите, ваша помощь необходима,– сказал старик.– Сами настряпали, так теперь и расхлебывайте!
– – Можете вы помочь? – тихо, с сильным биением сердца спросил Хлыщов.
Немец смотрел, смотрел, думал и наконец отвечал медленно и решительно:
– – Никто не можно.
Хлыщов в отчаянии схватился за голову своими зелеными руками.
– – Как нет? – запальчиво воскликнул старик.– Отчего нет? Нет, уж извините – вы не отделаетесь, краска – ваше– изобретение, и вы должны знать…
– – Не горячитесь,– спокойно и мрачно отвечал господин Дирлинг-младший.– Краску изобрел не я, а мой брат, Франц Георг Дирлинг-старший. Чтоб вывести ее, надо составные части знать, а секрет у него: он поехал в Париж просить привилегию… Воротится будущей весной, тогда…
– – Будущей весной!!!
Хлыщов вскрикнул, пораженный ужасом. Старик тоже, казалось, потерялся и отчаянно понурил голову. Минута была страшная, и собака, допущенная уже в комнату, довершила мрачный эффект. Напрасно думал Хлыщов, что она уже привыкла к нему. Точно, она старалась воздерживаться и лежала сначала смирно; но, всматриваясь с постоянным напряжением в его лицо, она понемногу начала щетиниться, вздрагивала, скалила зубы, наконец задрожала… и вдруг разразилась свирепейшим лаем, кинувшись с оскаленными зубами к своему несчастному хозяину!
– – Уведи ее прочь, Мартын!.. Мартын! – кричал Хлыщов, зажимая уши.
Много угроз наговорил немцу Раструбин, убеждая его не упрямиться; но немец клялся, что ничего не может сделать. Видя, что угрозами его не проймешь, старик стал упрашивать, рассказал ему обстоятельства, при которых совершилось несчастное событие, унизился даже до лести, назвав заведение братьев Дирлинг и Ко лучшим в Москве и похвалив в особенности их зеленое изобретение. Немец, очевидно, был тронут; чувство проглянуло в его угрюмом, неподвижном лице; но ответ его был всё тот же:
– – Не могу, подождите брата.
– – А не поставить ли ему пиявок? – спросил вдруг старик, как будто озаренный светлой мыслию.
Немец подумал.
– – Ах! Степан Матвеич, вы всё с пиявками!
– – Нет, пиявка не поможет.
– – Ну так что же? Что же? – тоскливо приставал к господину Дирлингу старик.
– – Пожалуй… если уж хотите,– сказал немец, видимо искавший в голове своей способа помочь горю.– Пожалуй, попробовать…
– – Что? – кидаясь к нему, спросил Хлыщов.
– – Мое думанье,– нерешительно проговорил немец, взвешивая каждое слово,– мое думанье: пробуем перекрасить!
Старик взбесился.
– – Что? перекрасить! Моего зятя перекрасить! Вы еще вздумали шутить?
– – Я не шучу! – сердито отвечал немец,– а по вашей же просьбе предлагаю, как возможно! А не хотите, так мой почтенье!
И он хотел уйти и отворил уже дверь. Собака осторожно проскользнула в нее и тихо легла на полу. Хлыщов остановил немца.
– – А в какой цвет? – спросил он тихо и кротко.
Дирлинг-младший подумал.
– – В голубой можно.
– – В голубой!
Хлыщов ударил своей зеленой рукой по зеленому лбу, причем собаку видимо начала пробирать новая охота полаять.– В голубой! Хороша перемена!
– – В голубой?!! – кричал старик.
– – А не хотите в голубой,– отвечал немец,– так можно…
– – Что?
– – Можно оставить тот же цвет, только по развести, сделать так – муаре…
– – Муаре!
Хлыщов вновь наградил себя ударом по зеленому лбу. Собака, подмечавшая каждое его движение, не выдержала и подняла лай.
– – Муаре! Муаре! – с негодованием и отчаянием повторял старик.– Муж моей дочери – муаре! прекрасно, благодарю… Нет, уж такие шутки…
– – Я говорил вам, что я не шучу,– грубо возразил немец.– Нечего больше говорить,– продолжал он уходя и прибавил шепотом: – Пустой люд!
Никто его не удерживал: старик в горячности ничего не видел, а Хлыщов справлялся с собакой, которая так рассвирепела, что чуть не искусала его. Немец так и ушел.
– – Знаете что, Степан Матвеич? – сказал Хлыщов, когда старик несколько успокоился.– Он говорил, что не знает составных частей, да ведь на то есть химики… а, как думаете? ведь они должны знать…
Старик одобрил его мысль, объявил, что у него есть даже знакомый знаменитый химик, и через час привез его. Визит химика был короток и также неутешителен. Осмотрев зеленого человека и отдав полную справедливость превосходным свойствам изобретения господ Дирлинг и Ко, он объявил, что состав краски новый, никому, кроме изобретателей, неизвестный, и потому сделать ничего невозможно, а лучше предоставить дело благодетельному действию времени.
По к нему приставали: нельзя ли как-нибудь? чем-нибудь? сколько-нибудь? и тогда он сказал:
– – Пожалуй, есть одно средство: можно попробовать. Но рыск, большой рыск… не советую! нельзя ручаться – глаза могут лопнуть.
С последним словом он ушел, оставив слушателей своих в глубоком ужасе.
Так кончились многочисленные попытки нашего героя уничтожить следы новоизобретенной привилегированной краски братьев Дирлинг и К, не линяющей ни от воды, ни от солнца и сохраняющей навсегда свой первоначальный густо-зеленый цвет с бронзовым отливом.
XI
Какого бы рода впечатление ни производили странные и горестные приключения зеленого человека, читатель не может не сознаться, что автор поступал с ним (разумев; читателя, а не зеленого человека) великодушно. Многое,; многое принесено в жертву краткости. Вовсе не развита внутреннее состояние героя со времени знаменитой окраски, бледно очерчен господин Раструбин, еще бледнее господин Дирлинг-младший, вовсе не очерчен характер химика, даже не приведено письмо героя к Раструбину… сколько поводов к упрекам со стороны строгого ценителя! сколько поводов к признательности со стороны простого, читателя, любящего шутку, не переходящую известной границы! А как в виду в настоящем случае имеется читатель, а не строгий ценитель, именуемый критиком, то автор решается быть до конца великодушным, почему и сожмет еще более последнюю главу своего рассказа.
Странные бывают истории, чрезвычайно странные и поразительные, но, к сожалению, разрешаются они всегда так, что рассказчику их под колец становится неловко, даже совестно. С горестию должны мы признаться, что дальнейшее развитие истории зеленого человека не представляет ничего особенного. Хлыщов, убитый окончательно последними попытками, преследуемый судьбой, обстоятельствами, угрызениями совести и даже собственной своей собакой, впал в отчаяние, близкое к помешательству. Раструбин еще крепился, но безнадежность прокрадывалась уже и в его сердце, к которому, думал он, смущенный его сильным биением, не минешь, никак не минешь приставить пиявок.
Единственной помехой к немедленному кровопусканию явилась новая, неожиданная надежда, вспыхнувшая в груди доброго старика. Ему казалось совершенно неправдоподобным, неестественным, чтоб злодей Дирлинг-младший не знал составных частей краски и не мог уничтожить ее. И он снова отправился к Дирлингу.
Он застал его перед целым котлом той самой жидкости, которая угрожала расстроить счастие его дочери. Господин Дирлинг, покуривая коротенькую трубочку, систематически опускал в котел распоротые салопы, платья, шали, курточки и многое другое суконное, шерстяное, шелковое, желтое, красное, полосатое…
"И есть же дураки, которые позволяют пачкать свои вещи таким составом!" – думал Раструбин, глубоко ненавидевший уже зеленую краску.– Господин Дирлинг! Я должен говорить с вами без свидетелей!
Немец увел его в верхние комнаты. Там Раструбин объявил ему решительно, что будет жаловаться, поднимет процесс, если красильщик немедленно не поправит своего злодейского дела. Чтобы показать законность своего вмешательства, он подробно раскрыл ему свои отношения к Хлыщову и объявил, что защищает в нем будущего своего зятя.
– – Какой он вам зять! – с гневом воскликнул господин Дирлинг-младший, выслушав терпеливо его длинную речь.– Он низкий человек!
– – Как, что такое? Вы смеете!
– – Да, низкий! Какой же другой станет чужую жену соблазнять, когда через день хотел идти под венец! Чего вам хлопотать…
– – Да разве он?..
– – А вы не знаете?
И господин Дирлинг-младший обстоятельно рассказал старину настоящую историю несчастного волокитства. В свидетели он представил даже свою жену, которая подробно и верно описала Хлыщова, по желанию старика, а в заключение принесла брошку, которую герой наш подарил ей, о чем мы забыли упомянуть.
– – Я не хотела брать, а он оставил и ушел. Возьмите ее, мне не нужно!
Увидав брошку, старик не сомневался более. Он вспомнил, что дочери его хотелось иметь именно такую брошку и что герой наш вызвался купить ее. (Брошка изображала жука с золотыми точками и лапочками.) И догадка старика была справедлива: действительно, Хлыщов купил и нес брошку невесте, но, завернув к красильщице, не выдержал и навязал ей.
И вдруг вместо прежней ненависти старик почувствовал к превосходному изобретению господ Дирлинг и Ко такое глубокое расположение, что готов был перекрасить в зеленый цвет всё свое имущество!
– – Слава богу, что я впору спохватился и не отдал дочери такому сорванцу! – воскликнул он, обнимая господина Дирлинга-младшего и сожалея, что не может предложить своих объятий и господину Дирлингу-старшему, настоящему виновнику краски.– Ну, почтеннейший, извините! Напрасно вас осуждал: славно, славно вы сделали! Да неужели в самом деле краска ваша такая, что ничем уничтожить нельзя?
– – Такая,– отвечал коротко и гордо немец.
– – Ха! ха! ха!
Старик хохотал самым веселым и добродушным образом.
– – Поделом, поделом ему! Пусть его повозится, пока кожа слезет и новая нарастет… Ха! ха! ха!
Он ушел, довольный и немцем, и собой, и красильщицей, а всего более превосходной краской господ Дирлинга и Ко.
Но дома ждало его новое горе. Варюша, огорченная двухдневным отсутствием жениха, была грустна и желта, как воск. Когда отец объявил ей, что Хлыщов уже не жених ее, она упала в обморок. Напрасно потом старик обстоятельно рассказал ей низкий поступок Хлыщова, показал брошку, описал, даже преувеличил безобразие зеленого нашего героя: ветреная девушка, увлеченная рассказами о Петербурге, о блестящем родстве и знакомстве Хлыщова, об итальянской опере, ничего не хотела слышать и только кричала, что не пойдет ни за кого другого, что умрет, что не может жить без Хлыщова…
– – Но ведь он уж теперь не такой, как был,– возражал старик,– совсем не такой: душа у него, как открылось, черная, а лицо… лицо зеленое, зеленое как арбуз… ха-ха-ха!
Варюша продолжала рыдать. Старик думал уж поставить ей пиявки; но вдруг ему пришло в голову другое лекарство.
– – Хорошо же! – сказал он.– Вот ты его увидишь, только уж смотри: понравится ли, нет ли – выходи! Я уж не посмотрю… ха-ха-ха!
Он ушел.
– – Дома Леонард Лукич?
– – Дома-с.
– – Что делают?
– – Да что-с? Изволют мыться. Мыло новое купили, с золой смешали.
– – Ну, что ж?
– – Да плохо-с.
Хлыщов сидел перед зеркалом. Зеленые щеки его были намылены. Он тер их щеточкой, какою чистят ногти. Против него стоял его дагерротиппый портрет, снятый еще до рокового события. Несчастный по временам сличал – увы! разница была непомерная.
– – Ну, любезный Леонард Лукич,– сказал Раструбин, входя к нему, самым дружелюбным голосом.– Свадьбу я отложил; насилу уговорил и уладил. Так теперь другая беда: дочь в отчаянии; непременно хочет вас видеть. Он, видно, говорит, умер.
– – Как же мне?.. Сами посудите.
– – Ничего. Я уж немного их, знаете, приготовил. Надо, надо… поверьте, ничего.
– – Но благоразумно ли будет, в таком…
– – Что лицо! Сами знаете, когда искренно любишь… притом дело все-таки преходящее: ну, увидит так, увидит потом и иначе: вот таким молодцом!
Он щелкнул по дагерротипу.
– – Увольте, Степан Матвеич,– сказал умоляющим голосом зеленый человек.– Уладьте как-нибудь.
– – Невозможно, невозможно! пожалейте ее. Она вас так любит.
– – Ну, пожалуй,– нерешительно сказал Хлыщов, тронутый последним замечанием.– Надобно же проститься. Только знаете, Степан Матвеич, нельзя ли так… в сумерки… и свеч не подавать.
– – О, разумеется, разумеется! просто по-домашнему, Вот теперь семь часов. Я пойду домой, а вы оденьтесь да так в восемь и приходите.
– – И никого чтоб посторонних.
– – Разумеется. Ну, прощайте…
– – Только уж вы приготовьте, пожалуйста. Расскажите.
– – Рассказал уж… да, расскажу непременно, непременно!
Старик ушел, а Хлыщов принялся одеваться. Двухчасовые приготовления с дороги, когда он готовился явиться к невесте в первый раз и мучительно заботился о ничтожном красном пятнышке на носу, ничто в сравнении с теми усилиями, какие употреблял он теперь, чтобы придать благовидность своей особе. Но трудно было достигнуть успеха. Во-первых, лицо, нечего уж и говорить! а во-вторых, почти всё платье его было перекрашено в зеленую краску. Досадный зеленый цвет то и дело подвертывался.
– – Ну вот! разве нет другого? – с негодованием воскликнул он, когда Мартын подсунул ему зеленый шарф.– Вечно глупости делаешь!
И невинный шарф полетел под стол.
Та же история повторилась с жилетом.
Повязав платок и выпустив полисоны, он посмотрелся в зеркало. Сочетание белого с зеленым сильно не понравилось ему, и в самом деле было нехорошо. Он спрятал воротнички – стало почти не лучше, но он оставил так.
– – Ну, что? – спросил он, одевшись наконец совершенно, у Мартына.– Как: странно?
Он боялся употребить более точное выражение.
– – Оно странно, точно странно! – отвечал Мартын.– Только ничего: цвет все же хороший!
– – Хороший! – с горькой иронией повторил Хлыщов.– Ты, братец, правду говори: хуже такого цвета и не выдумаешь, так?
– – Э, сударь! такие ли цвета прибирают в разных живописных обозрениях!
Посмотревшись еще раз, два и три в зеркало, выпустив снова и снова спрятав воротнички, обтянув зеленые руки перчатками (о! как ему хотелось сделать то же с лицом), Хлыщов сел в карету и поохал к Раструбиным.
"Просижу не больше пяти минут, а потом уж не покажусь, пока не сойдет",– думал он.
Увы! он не предчувствовал, что визит его будет последним!
Жестоко, бесчеловечно поступил с ним хитрый старик. Как только прозвенел колокольчик, тронутый дрожащей рукой зеленого человека, гостиная господина Раструбина осветилась двумя лампами и целой дюжиной свеч. Несчастный вошел – и ноги его подкосились; он хотел воротиться, но старик самым дружелюбным образом обхватил рукой его шею и повлек свою жертву к середине комнаты.
– – А, почтеннейший, почтеннейший! – кричал он.– Насилу дождались… ну, спасибо!.. жена, дочь! вот вам любезнейший наш Леонард Лукич. Как видите, и жив, и здоров, и красив. Ха-ха-ха!
И он подтащил его к дамам. Нечего и говорить, эффект был удивительный: превосходное изобретение господ Дирлинг и Ко и здесь, как всегда, с честью поддержало свою заслуженную славу, и даже, благодаря множеству свеч, блистательнее, чем когда-нибудь…
Поликсена Ираклиевна вскрикнула и совершенно безумными, дикими глазами впилась в зеленое лицо, искаженное признаками глубокого страдания. Варюша упала в обморок. Черненькие дети господина Раструбина прыгали вокруг Хлыщова с криками:
– – Зеленый, зеленый, зеленый!
– – Папенька!.. Степан Матвеич!.. милостивый государь! что вы со мной сделали?– глухим, полным удушающего страдания голосом произнес наконец Хлыщов, начиная догадываться о страшной истине.
– – Ничего, ничего… ну, понятно, первое впечатление: ведь, почтеннейший мой, и вы, я думаю, в первый раз не без удивления увидали… ха-ха-ха!
– – Я не о том говорю! – возразил обидчиво Хлыщов,– Кто не знает, что… что… несчастие, которое…
Он задыхался и не мог говорить.
– – Сестрица, сестрица! посмотри: зеленый, какой зеленый! – кричали дети, тормоша сестру.– Ха-ха-ха!
Дети прыгали и хохотали.
Варюша взглянула: смех невинных малюток был заразителен – она тоже расхохоталась.
– – Что, хорош твой жених, хорош?– воскликнул господин Раструбив.– Хочешь за него выйти? а? ха-ха-ха!
И он тоже расхохотался. Все хохотали. Соседние двери растворились. Появилось несколько лиц, более или менее знакомых Хлыщову. Хохот поднялся – гомерический!
– – Пиявочек пиявочек! – кричал старик.– Поверьте, самое лучшее средство, почтеннейший. Оно и тем хорошо, что кровь поусмирит,– у вас она такая горячая. Ха-ха-ха!
– – У нас в Персии,– говорила Поликсена Ираклиевна, сдерживая густой, певучий свой смех,– случается, красят волосы, красят и лицо, но цвет, цвет…
– – Я никогда но думал,– заговорил ошеломленный Хлыщов,– чтоб несчастие достойно было такого… такого… (он не докончил своей мысли). Конечно, большое несчастие, но неужели… неужели одно лицо могло так изменить дружеское расположение… приязнь даже, можно сказать. Сколько видим примеров в истории… сколько было даже великих людей с телесными недостатками… но не одна же наружность?.. Кажется, прежде всего душевные качества, душа…
– – Душа? – подхватил старик.– Ха-ха-ха! знаем мы, какая у вас душа! А красильщица?
– – Варвара Степановна! – воскликнул несчастный.– Неужели и вы? неужели те чувства, которые, можно сказать, соединяли наши сердца…
Она ничего не отвечала, но, продолжая хохотать, принесла брошку с изображением известного жука, показала ее несчастному и бросила…
Он всё понял и испустил странный, раздирающий крик… Ему стало вдруг душно, невыносимо душно. Он рванулся из объятий Раструбина, которого рука всё еще покоилась на его плечах, и побежал к двери.
Его проводили громким, всеобщим хохотом…
XII
Так кончились приключения Хлыщова. Он воротился в Петербург, и первый человек, попавшийся ему тут, был господин Турманов, ехавший в великолепной коляске.
"Видно, выиграл! – подумал Хлыщов.– Так в жизни: один отыграется, а другой попадет в такой лабет, в такой лабет, что просто хоть пропадай…"
С месяц не мог он никуда показаться. Наконец в исходе сентября в первый раз радость посетила его: собака узнала его,– и надо было видеть, в каком восторге она была! Еще через месяц следы краски были уже едва заметны. Его начали узнавать и люди. Гуляя раз в отдаленной улице (в многолюдные он не смел еще показываться), он встретил шедших под руку господина Турманова и того приятеля, к которому писал из Москвы известное читателю письмо.
– – А! Хлыщов! Хлыщов! – кричали они.– Насилу воротился!.. ну что, женат?
– – Нет,– отвечал он сухо.
– – А что же?
– – Да так… невеста не понравилась…
1853-1855
Коментарии
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1850, No 4 (ценз, разр.– 31 марта 1850 г.), отд. I, с. 167–222, с. подписью: "Н. Некрасов".
В собрание сочинений впервые включено: стихотворение "Месть горца" – ПССт 1927; полностью – Собр. соч. 1930, т. III.
Автограф не найден.
Датируется концом 1849 – мартом 1850 г. В основу повести лег анекдот «Золеный любовник», впервые рассказанный в «Северной пчеле»:
"Недавно один немецкий лев волочился за женою красильщика. Муж подметил эти проделки и как-то врасплох застал любовника на коленях перед женою. Мщение было придумано им уже давно. Красильщик был сильный и дородный мужчина. Он притащил волокиту к красильному чану и окунул его в краску; после того поклонился и отпустил его. Кое-как добрался несчастный до дома, сопровождаемый насмешками толпы. Дома начал он мыться и чиститься, но все труды и усилия его были бесполезны: краска была с сильною протравою и лицо льва навсегда останется зеленым" (СП, 1844, 25 апр., No 92).
26 марта 1849 г. А. Н. Плещеев в письме к С. Ф. Дурову в числе других анекдотов, "которые ходят по Москве и делают страшный скандал", рассказал о подобном же случае: "Один гусар-офицер волочился за женой красильщика. Муж, возвратясь однажды из клуба ранее обыкновенного, застает его у себя, пьющего чай с его женой и облаченного в его халат; красильщик не отвечал ни слова на сказку, выдуманную офицером для истолкования такого пассажа, и сам присоединился к чаю. Часа два спустя красильщик зовет офицера посмотреть его фабрику. Офицер, обрадованный, что муж ничего не подозревает, согласился. В красильной в это время стоял огромный чан с синей краской, на изобретение которой красильщик только что получил привилегию. Когда они подошли к чану, оскорбленный супруг схватил офицера за шею и трижды окунул его лицом в краску. По окончании этого процесса офицер был совершенно небесный.«Ну, давайте я вас вытру»,– сказал, рассмеявшись, красильщик и, помочив тряпку в какую-то жидкость, стоявшую на окне в миске, стал вытирать ею лицо офицера. Но это была не вода, а такой состав, после которого краска уже не могла никогда сойти. Офицер в отчаянии бросился в клинику, но, что ни делали доктора, все напрасно. Призвали красильщика, он отвечал, что получил привилегию и не откроет своего секрета никому, но что перекрасить в черную краску может. Теперь бедный офицер лежит облепленный шпанскими мухами и не имея довольно денег, чтобы заплатить красильщику за открытие секрета. Красильщик – французский подданный, и наказать его нельзя. Не правда ли, славная история? Напоминает гоголевского поручика Пирогова, с которым Шиллер и Лессинг {Ошибка Плещеева, имя второго гоголевского героя Гофман.} также распорядились домашним образом. Этот факт составляет предмет разговоров, куда ни приди" (Дело петрашевцев, т. III. M.–Л., 1951, с. 293–294).
Повесть Некрасова характерна для эпохи "мрачного семилетия" (1848–1854), когда писатель-сатирик часто был вынужден ограничивать свои задачи лишь тем, чтобы забавлять и смешить читателя. "Стоит только сравнить "Краску Дирлинг" с "Петербургскими углами", написанными Некрасовым за несколько лет до того,– писал К. И. Чуковский,– чтобы увидеть, какая глубокая пропасть лежит между эпохой "Физиологии Петербурга", "Петербургского сборника" и мрачным семилетием, которое сменило ее. Поэт как бы сказал своим новым рассказом: уже нет ни малейшей цензурной возможности следовать за Гоголем в деле обличения ненавистного строя, так что приверженцам Гоголя до времени остается одно: воспроизводить внешние приемы его мастерства, внешнюю литературную форму" (Чуковский, с. 114).
Не исключено, однако, что окончательной редакции произведения предшествовала какая-то другая, не одобренная цензурой. 2 января 1850 г. Некрасов писал цензору "Современника" И. И. Срезневскому: "Препровождаю при сем повесть "Случайность"; г-ну Крылову она не понравилась в первобытном виде; он доложил о ней председателю – и решили они, чтоб ее переделать. Посылаемый оттиск есть уже переделанный, и в этом новом виде г-н Крылов подписал ее. Всё это считаю не лишним довести до Вашего сведения и вместе с тем всепокорнейше Вас прошу выдать поскорее эту повесть…". Произведение с таким названием в "Современнике" не печаталось. Предположение, что в письме речь идет о рассказе Н. Станицкого (А. Я. Панаевой) "Необдуманный шаг", напечатанном в No 1 журнала (см.: Звенья, V. М.–Л., 1935, с. 502–503; ПСС, т. X, с. 139), неосновательно. Январский номер "Современника" за 1850 г. был разрешен цензурой 31 декабря 1849 г. Название "Случайность" по соответствует содержанию упомянутой повести Панаевой. Комментируемая же повесть Некрасова с ее анекдотическим сюжетом вполне могла иметь первоначальное название "Случайность"; этими соображениями мотивируется (предположительно) первая дата при определении хронологических границ работы над повестью.
Явная зависимость автора "Новоизобретенной привилегированной краски…" от Гоголя, в частности от его"Невского проспекта", "как относительно его юмора, так и манеры изображения пошлости, преимущественно в мелочах обыденной жизни", впервые отмечена С. И. Пономаревым (Ст 1879, т. I, с. LXV).
Образ пошлого жуира Хлыщова продолжает галерею гоголевских хлыщей 1830-х гг. (Пирогов, Ковалев, Хлестаков и пр.). С героями "Носа" и "Ревизора" Хлыщова роднит тщательная забота о своей наружности (см., например, эпизод с носом Хлыщова, утратившим в дороге прежний цвет), тщеславие и наклонность к вдохновенной лжи (подробнее об этом см.: Зимина, с. 171– 172, а также: Евгеньев-Максимов, т. II, с. 154–155). Образ камердинера Хлыщова, "мыслящего человека", любителя чтения, с удовольствием рассказывающего об образе жизни своего барина, восходит, по-видимому, к Петрушке из "Мертвых душ".
В творчестве самого Некрасова Хлыщову предшествует герой "Опытной женщины" (1841). В 1855 г. сходная с комментируемой повестью история о хлыще, в которой может быть отмечена скрытая цитата из "Невского проспекта", вошла в роман "Жизнь и похождения Тихона Тростникова" (ч. 2, гл. VIII). С "Невским проспектом" связан сюжет приписываемого Некрасову стихотворения "Обыкновенная история", в котором действует герой-хлыщ и эпиграф к которому взят из повести Гоголя (1845; см.: наст. изд., т. I, с. 438).
Поэтический эскиз образа хлыща можно видеть в портрете героя сатирического стихотворения Нового поэта (коллективный псевдоним И. И. Панаева и Некрасова) "Франт" (С, 1849, No 6, "Моды", с. 3–4):
Он молодец и в цвете лет,
Он вечно завит, распомажен,
К нему лазоревый, жилет
Безукоризненно прилажен,
А по лазори все цветы;
Сюртук с иголочки и брюки
Невероятной пестроты;
В перчатках стянутые руки
И сверх перчатки – бриллиант…
Оп в полном смысле слова – франт!
Брелоков бездна: рог и ножик,
И барабан, и паровоз;
Духи – экстре из тюбероз,
И фонари у круглых дрожек!..
Сам бодрости своей не рад,
В пальто на полосатой байке,
В четырехместной таратайке
Один оп скачет в Летний сад.
Он у Дгоссо как будто дома,
Кричит: "Матюшка! поскорей
Подай мне коньяку иль рому
Да редерер похолодней!"
На стороне его все шансы,
Оп обольститель легких дам:
Всегда собой доволен сам,
Оп в их кругу поет романсы,
Он врет и хвастает без мер,
Как Хлестаков, почти невольно,
Всегда твердя самодовольпо:
"Diantre, мон шер, ком са пут шер!" {*}
{* Фельетонист "Сына отечества" Л. В. Брант, регулярно выступавший с нападками на Некрасова и его журнал, безапелляционно "атрибутировал" это стихотворение Некрасову (Сын отечества, 1849, No 5, отд. VII, с. 37). В ответном фельетоне, высмеивавшем Бранта и его "творчество", Некрасов заявил, что "стихотворения Нового поэта, иногда печатающиеся в "Современнике"", ему не принадлежат (С,1849, No 9, «Смесь», с. 171).}
Тема хлыщей развивалась и в таких произведениях писателей «натуральной школы», близких к «Современнику», как «Похождения Накатова» (1849) и «Свистулькин» (1855) Д. В. Григоровича; «Львы в провинции» (1852), «Опыты о хлыщах» (1854–1857) И. И. Панаева и др. В их ряду повесть "Новоизобретенная привилегированная краска братьев Дирлинг и Ко" отличается особым мастерством Некрасова – юмориста и создателя комических характеров.
Пародийное стихотворение "Месть горца", по предположению В. Я. Бухштаба, написано ранее и в тексте комментируемой повести производит несколько искусственное впечатление (Некр. сб., II, с. 138).
Известен краткий пренебрежительный отзыв анонимного рецензента "Отечественных записок" о некрасовском произведении, "назначавшемся, вероятно, для другого отдела ("Современника",– Ред.) и по ошибке внесенного в «Словесность»": «Литературного достоинства оно не имеет никакого, а случай, о котором рассказывает оно, давно все знали» (ОЗ, 1850, No 12, отд. VI, с. 131). Через пять лет В. Р. Зотов в рецензии на роман «Тонкий человек…» писал о «немногочисленных и неблестящих» прозаических опытах Некрасова, среди которых упоминал и «Новоизобретенную привилегированную краску…»: «Еще слабее была повесть, взятая из старинного анекдота о франте, выкрашенном ревнивым красильщиком в зеленую краску» (П, 1855, No 3, отд. IV, с. 6). В рукописном отделе ИРЛИ АН СССР (P. I, on. 20, No 9) хранится водевиль «Секрет красильни братьев Дирлинг», переделанный из произведения Некрасова. Пьеса подписана псевдонимом «Борисфен» и относится к 1920 г. Известна также инсценировка рассказа под заглавием «Зеленый человек» (1952) – см.: ЦГАЛИ, ф. 2679, он. 1, No 1155.
С. 385. Брик – открытая коляска (от «бричка»).
С. 388. На заре ты ее не буди ~ ланит…– неточная цитата из первого куплета романса А. Б. Варламова на слова А. А. Фета «На заре ты ее не буди».
С. 388. Ассан сидел, нахмуря брови ~выл.– Ср. начало поэмы Пушкина «Бахчисарайский фонтан»:
Гирей сидел, потупя взор:
Янтарь в устах его дымился.
Кальян – у восточных народов курительный прибор, в котором, табачный дым охлаждается и очищается, проходя через воду.
С. 388. И, грозно молвив: «Крови! Крови!»…– См. комментарий на с. 557–558.
С. 389. Любимым его чтением был «Кавказский пленник», после которого всего выше ставил он «Хаджи-Абрека»…– «Кавказский пленник» (1828) и «Хаджи-Абрек» (1833) – поэмы Лермонтова.
С. 391. …в гостиницу Шора…– Эта гостиница находилась в Охотном ряду (ныне проспект Карла Маркса).
С. 392. Фуляр – шелковый платок, в данном случае шейный.
С. 401. Я, говорит, велел в дикую, а вы перекрасили в серую…– Дикой называлась темно-серая краска.
