Текст книги "Опытная женщина"
Автор книги: Николай Некрасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
– – Ах, кого я встретил! – вскричал он. – Извините, извините, что вы видите меня в таком расстройстве… Этот Зеницын хоть кого напугает…
– – Что такое… Зеницын… вы его видели?
– – Я целые полверсты бежал от него… Уф! как запыхался! Нет, я больше не гость у Андрея Матвеевича… Только бы кончить одно дело… Представьте себе… Мы ходили гулять в лес, вот что за домом… Возвращаясь назад, я немножко поотстал… Иду себе повеся голову. Вдруг слышу какой-то ужасный хохот… Оглядываюсь: невдалеке стоит Зеницын; глаза у него блестят, как у кошки, волосы всклочены, точно дьявол… Меня так страхом и обдало… Еще больше я испугался, когда увидел в руках его ружье, которое он заряжал… Зачем бы, думаю, ему ружье? Близко дичи нет, далеко идти поздно… Видно, он задумал что-то недоброе… Ему хочется в елисейские… Давеча хотел отправиться туда верхом – не удалось; теперь… Тут уж откуда у меня ноги взялись; я побежал, что было силы…
– – Как, вы убежали, вы оставили его в таком положении?
– – Неужели же мне к нему идти?.. Ну, как бы он сдуру-то в меня… Мало ли что придет безумному в голову.
– – Бегите, бегите скорей! Скажите по крайней мере его приятелю, скажите хозяину! – с ужасом воскликнула Задумская. – Дело идет, может быть, о его жизни…
– – Сейчас,– отвечал Хламиденко, не трогаясь с места. – Нет, не могу идти… Теперь мы одни… такого случая сегодня уж не будет, а завтра я еду… Я должен сперва объясниться с вами… У меня, наконец, недостает терпения ждать. Я совершенно счастлив, дни мои текут благополучно… Только одного недостает мне – семейства… Отвечайте мне решительно – согласны ли вы быть моею женою?
– – Нет, сто раз нет! Но торопитесь…
– – Но ведь вы меня любите?
– – Нисколько…
– – Не сами ли вы говорили? Ах, не мучьте меня, не испытывайте… Решите судьбу мою: я формально прошу руки вашей…
– – А я вам формально в ней отказываю.
– – Как? вы не хотите быть моею супругою… спутницею моей жизни до самого конца ее?
– – Хоть бы вы умерли в день свадьбы…
– – Почему же?
– – Потому… Да теперь некогда пересчитывать причины… Ступайте, ради бога, будьте великодушны!
– – Но скажите причину…
– – Хорошо, я скажу, только с условием, что вы уж навсегда откажетесь от своих видов.
– – Если причины будут удовлетворительны, покорюсь судьбе.
– – И чтоб сейчас же шли на помощь Зеиицыну…
– – Говорите, ради бога…
– – Во-первых, я не хочу замуж; во-вторых, вы мне не нравитесь…
– – Но я буду ходить всегда в парике… клянусь до гробовой доски не снимать парика!
– – Третья причина… но всех не перечтешь. Взгляните на себя: вы стары.
– – Нет еще…
– – Ну, идите же.
– – Так только-то? из-за таких-то пустяков…
Не успел Хламиденко договорить последнего слова, как вдруг послышался выстрел, раздавшийся, по-видимому, недалеко от дома.
– – Ах! – вскрикнула За думская и почти без чувств упала в кресло. Через минуту она быстро вскочила и скорыми, неровными шагами вышла из комнаты.
При всей своей недальновидности, Хламиденко догадался о причине ее удаления. Несмотря на странное положение, в которое поставляло Петра Ивановича обхождение с ним Задумской, он наконец решил, что Александра Александровна не может быть его "супругою", как он выражался, потому что влюблена в Зеницына… Глубокий, продолжительный вздох был следствием такого соображения. Хламиденко не мог уже чувствовать истинной любви; но она у него заменялась страстью жениться, которая с некоторого времени доходила в нем до неистовства. С особенной гордостью воображал он себя мужем Александры Александровны, за которой увивался весь город, которая отвергла так много искателей; тяжело ему было отказаться от вожделенной мечты своей, по он не любил долго останавливаться на одном предмете; уверившись в невозможности своих исканий, он тотчас успокоился, просиял лицом и мысленно спросил сам себя: "На ком бы жениться?" Ответ не являлся; Хламиденко был в нерешимости… Простояв несколько минут неподвижно на одном месте, он наконец повернулся, отер пот с лица я пошел к двери, чтоб осведомиться о причине выстрела. В дверях попалась ему Вера Леонтьевна. Светлая мысль озарила его. Он воротился.
С Верой Леонтьевной случилось почти то же, что с Хламиденко. Тщетно заохочивала она Зеницына открыться ей в любви. Он не хотел с ней и говорить. Наконец Вера Леонтьевна с горестью созналась самой себе, что такое невнимание происходит не от робости. Следствием такого соображения было намерение отказаться от претензий на Зеницына и обратить их на другого… На кого ж? Вера Леонтьевна села в кресло и задумалась. Хламиденко вытащил из кармана перчатки, надел их, поправил волосы и сделал шаг вперед. Но вдруг он остановился, как бы пораженный чем-то нечаянно. С минуту он был в положении человека что-нибудь вспоминающего или придумывающего; наконец лицо его приняло решительную важность; он подошел к Вере Леонтьевне и сказал с нежностию:
– – Сударыня, были ли вы в Бендерах?
– – Что за странный вопрос? Нет, не была.
– – Ах, и я не был! Наша судьба одинакова…
– – Что-с?
– – Сударыня,– продолжал Хламиденко с жаром,– вы учились русской грамматике и арифметике?
– – Фи, как же не учиться! Можно ли…
– – Ах, и я учился! Наши знания одинаковы… Сударыня,– продолжал Хламиденко с умилением,– что вы думаете о моем чине?
– – Он довольно значителен.
– – Ах, и я то же думаю! Наши мнения одинаковы…
– – Вы играете со мной в загадки!
– – Сударыня, хотите ли вы выйти замуж?
– – Вы сделали мне такой вопрос, от которого девушки краснеют. Конечно, если б нашелся достойный…
– – Ах, и я хочу жениться! Наши желанья одинаковы…
Слова Хламиденко как-то приятно звучали в ушах Веры Леонтьевны, несмотря на то что она не совсем хорошо понимала их. Хламиденко упал на колени; признания потоком полились из уст его. Чтоб попять быстроту, с какою Хламиденко приступал к решительным объяснениям, надо вспомнить, что он, желая прослыть отъявленным волокитою, любезничал со всякой женщиной не моложе шестнадцати лет и не старее шестидесяти, так что всякая из них нисколько бы не изумилась, если б он сделал ей предложение вступить в законный брак.
Не успела Вера Леонтьевна довершить счастия Петра Ивановича решительным согласием, как за дверьми послышались чьи-то шаги. Вера Леонтьевна убежала. Вошел Зеницын. Появление его смутило и изумило Хламиденко.
– – Ах, так вы… вы…– произнес он с замешательством.
– – Что я? – спросил Зеницын.
– – Скажите, пожалуйста, кто давеча выстрелил?
– – Я.
– – Во что?
– – В цель. Мы держали пари с Черницким.
– – А где он? Мне надобно поговорить с ним о многом, сообщить ему новость.
– – Он в саду.
Хламиденко убежал в сад, поймал Черницкого и по крайней мере час мучил его рассказом о своем сватовстве, своих надеждах и о том, как шибко бьется сердце его в ожидании решительного ответа Веры Леонтьевны.
Между тем Александра Александровна не переставала отыскивать Зеницына. Видя его робость и совершенную безнадежность, она наконец решилась сама приступить к объяснению, даже в случае нужды просить прощения. Она была уверена, что одного ее слова достаточно, как она выражалась, "повергнуть к ногам своим несчастного, спасти от погибели и возвратить миру для любви и счастия". И она решилась сказать слово, от которого, по ее мнению, должны были произойти такие благодетельные последствия, решилась, несмотря на то что тут несколько страдала со гордость. К такой решимости, кроме очень здравого рассуждения, что лучше раз уступить, чем потом целый век каяться, побуждало ее также опасное положение Зеницына, которое ежеминутно угрожало чем-нибудь ужасным. Притом и праздник Андрея Матвеевича приходил к концу: завтра надобно уже было ехать домой, следовательно, расстаться с Зеницыным. А когда, где, скоро ли можно будет опять встретить его? И будет ли удобный случай поговорить? И не помешает ли его робость воспользоваться таким случаем?
С такими мыслями вошла Александра Александровна в гостиную. Радость блеснула на лице ее, когда она наконец увидела себя наедине с Зеницыным. Она сделала несколько шагов вперед и остановилась. Он содрогнулся, как человек, внезапно чем-нибудь испуганный, быстро повернул голову в противоположную сторону и пошел к двери с какой-то трагической важностью, держась одной рукой за сердце, другой за голову.
– – Вы так торопитесь… Вас призывает что-нибудь важное. Я хотела бы сказать вам несколько слов…
– – Долгом почитаю выслушать их, – отвечал Зеницын возвращаясь.
– – Как серьезно! Как будто вы готовитесь услышать от меня проповедь… Орест Николаевич, помиримтесь…
– – Я не понимаю вас, сударыня…
– – Вы вправе сердиться, но забудьте всё… Он сделал шаг к двери.
– – Послушайте же! Он воротился.
– – Как вы переменились! вас узнать нельзя; у вас на душе есть что-то гнетущее. По всему видно, что грусть точит ваше сердце. Боюсь, не я ли виновата. Вы помните тот неконченный разговор…
– – Не помню, – отвечал Зеницын рассеянно,– ничего не помню… Ах да! позвольте… Да, да!.. Нет, ничего не помню.
– – Я была так опрометчива… Вы мне тогда говорили… помните?
– – Нет, не помню.
– – Вы злопамятны. Но я решаюсь говорить с вами откровенно. Что я тогда слышала от вас, я давно уже прочла в вашем взоре, того давно ждала я с тайным волнением. Когда вы говорили, слова ваши так сладко звучали в ушах моих. Я готова была отозваться на них. Вдруг страшная мысль испугала меня; мне показалось, что вы разыгрываете со мной подготовленную сцену. Ваша глубокая печаль, ваше отчаянье убедило меня, что я ошиблась. Простите меня.
Александра Александровна ожидала, что Зеницын залетит на седьмое небо от таких слов, окаменеет от блаженства и потом разлетится прахом у ног ее от благодарности, но, к изумлению ее, он выслушал их с таким же равнодушием, как и предыдущие, сказав только:
– – Боже мой! Я готов сделать что вам угодно, готов упасть пред вами на колени, но решительно не понимаю вас!
"Отчаяние овладело им так сильно,– подумала Александра Александровна,– что он не верит своему слуху".
– – Но я вас понимаю,– продолжала она. – Да; я видела, как тронула вас моя выходка, как сильно вы были поражены ею. Я раскаиваюсь; простите меня. Простите и за то, что я отняла у вас так много приятных минут: когда другие беззаботно, дружно предавались веселости, вы одни избегали ее; не обращая внимания ни на просьбы хозяев, ни на обидные толки, которые прокричали вас безумным, вы оставались верны своему горю; среди общей радости вы предавались отчаянию. Но знаете ли, что я перенесла еще больше, хотя и казалась, по необходимости, веселою? Вы поймете меня: легче быть оскорбленным, чем оскорбить всякого; но если оскорбленный – тот, которого любишь…
Последние слова Александра Александровна произнесла почти шепотом. Однако ж они не произвели над Зеницыным такого действия, как она ожидала. Лицо его было по-прежнему безнадежно и бесчувственно.
– – Так вы верите, что я не актер? – спросил он.
– – О, верю, верю! Ваша безмолвная грусть еще больше сказала мне, чем слова ваши.
– – Вы верите? Вы, которая одним взглядом покоряете сердца мужчин, вы, для которой много даже одного взгляда, чтоб разгадывать их, вы просите у меня прощения?.. Нет, вы шутите! Таких быстрых переходов наяву не бывает. Если б это была существенность, я умер бы от счастия!
– – Я люблю вас,– продолжала она с усилием,– люблю давно. Удивляюсь, как могла я забыться и оскорбить вас, когда так давно знаю вас! Сперва мы были знакомы как дети; потом… я еще не забыла ваших несмелых намеков… потом… но вы помните, где было наше последнее свидание, я уже стояла пред алтарем, я готова была произнесть клятву моему покойному мужу…
– – Да, я помню эту минуту! – сказал Зеницын с некоторым увлечением.– Вы были так прекрасны! Рафаэль отказался бы для вас от своих идеалов. В вашей белой одежде, с венком на голове, с тихой, торжественной печалью во взоре вы мне казались тогда несчастною жертвой; вы были прекрасны… Красота ваша возвышалась еще более при бесчувственной фигуре вашего мужа. В темном платье, с свечой в руке, с серебристыми волосами на голове, в бакенбардах, он походил более на зажженный траурный канделябр, чем на жениха…
– – До той минуты, – продолжала Александра Александровна, – я с чувством какой-то радости шла замуж; но когда я увидела ваше бледное, расстроенное лицо – я прочла в нем так много, я поняла всю тягость бремени, которое взяла на себя, соединив судьбу свою с человеком, которого не могла любить. Мне открылась вдруг вся страшная перспектива моего замужества. Я готова была броситься к вам и сказать: спаси меня, спаси! – но уже было поздно: я произнесла роковое слово…
– – И вот как изменило вас время! как хорошо оно вас пересоздало! Тот, кому вы тогда готовы были ввериться беспредельно, теперь стал в глазах ваших человеком подозрительным… Я, я верю теперь, что опыт важная вещь в жизни.
– – Полноте, забудем старое. Для нас еще так много впереди прекрасного…
Она протянула руку к Зеницыну. Он медлил взять ее. Поведение Зеницына удивляло Александру Александровну более и более.
– – Вы ужасны, Зеницын! – произнесла она голосом, дрожащим от внутреннего волнения. – Неужели еще не успокоилась ваша гордость?.. Вот я перед вами, смиренная, униженная, я прошу вашего прощения, умоляю…
– – Как? вы молите о прощении?.. О, не обманывает ли меня слух? Вы говорите, что любили, что любите меня; вы говорите, что сердце ваше разрывалось при виде моих мучений… О, повторите, повторите!
– – Правда, правда… Но забудьте…
– – Я блаженствую, я счастливейший из смертных! – громко, с напыщенным восторгом трагического героя вскричал Зеницын.– Уф! я даже устал,– продолжал он скороговоркою, делая несколько шагов назад.– Однако ж не так легко играть трагические роли, как я думал! Но докончим. Вы поражены, изумлены, растроганы,– значит, я <не> напрасно боролся с трудностями моей роли. Теперь мне остается только благодарить вас, предполагая, что вы аплодируете.
Он вышел на средину комнаты, крестообразно сложил на груди руки и отвесил Александре Александровне три низкие поклона, какие отвешивают почтеннейшей публике русские актеры, когда она вызовет их.
– – Он с ума сошел! – невольно воскликнула Задумская.
– – Нет, не льстите себе такой мыслию, – спокойно Зеницын.– Она выгодна для вашего самолюбия, но, к несчастию, несправедлива. Вы слишком самонадеянны, если думаете, что ваш странный поступок мог довести меня до безумия. Правда, он поразил меня, но совсем не так, как вам казалось: он только родил во мне желание доказать вам, что вы напрасно так много надеетесь на свою опытность, что я действительно могу быть актером, когда захочу.
– – Актером?
– – И как мало трудов стоило мне это! Сначала я хотел прикинуться безумцем, но скоро увидел, что могу отделаться гораздо дешевле. И вот я надел маску страдальца и стал разыгрывать пошлую роль отверженного любовника, – решился играть ее по всем правилам застарелой драмы: кричал как безумный, размахивал руками, брал себя за голову и т. д. При вас я был всегда мрачен и скучен; если говорил с кем-нибудь, то старался, чтоб несколько моих слов достигло до ушей ваших; заметив, что Хламиденко, по страсти к болтовству, аккуратно доносит вам обо мне, я нарочно при нем говорил и делал разные странности, которые, будучи пересказаны, могли бы показаться вам следствием отчаяния. Наконец, сцепа в саду… она была заранее обдумана. Я знал, что вы были в беседке… И вот какими средствами, в продолжение двух дней, успел я довести вас до положения, в котором вы теперь находитесь! Что же такое ваша неприступность, о которой прокричал весь город? Где ж ваша опытность, которою вы так много гордились? Я был в горячке любви. Вопреки своим правилам, вопреки своему характеру, я увлекся, как ребенок, и в припадке красноречия вылил пред нами из души моей чувства, которыми она тогда была переполнена… И что ж? Вы назвали меня актером! Теперь, когда жар мой давно простыл, рассудок принял свои права, с рассчитанным отчаянием, поддельным огнем начал я высказывать чувства, которых не было в душе моей, – вы приняли их за излияние сердца! Где же, повторяю, ваша опытность, которая, как вы думали, давала вам право оскорблять всякого подозрением, смотреть на всякого как на врага вашего доброго имени, наконец, называть в глаза лицемером!
Можно себе представить, что чувствовала Александра Александровна!
За дверьми послышались шаги. Зеницын отскочил в противоположную сторону. Все гости Андрея Матвеевича, которые наслаждались прогулкою, сбежались в гостиную по случаю нечаянного дождя. Хламиденко был впереди.
Ровным, величественным шагом подошла Александра Александровна к Хламиденке, восхитительно улыбнулась на его комплименты и сказала нежным голосом довольно громко:
– – Я долго вас испытывала, но наконец уверилась в вашем постоянстве: вот вам рука моя!
Хламиденко чуть не помешался от восхищения. В минуту весть о событии, столь радостном для Петра Ивановича и завидном для многих, долетела до ушей всего общества. Пошли разные толки…
– – Слышал? слышал? – воскликнул Черницкий, подбегая к Зеницыну.
– – И, ты видишь, нисколько не удивлен, не встревожен. После сцены, которая…
– – Знаю, знаю… Я втайне наблюдал за тобой и всё понял… Молодец! ты славно сбил спесь с нашей провинциальной неприступности; а то куда! никто не мог подладить! Ну да теперь всё кончено… Высоко летала, да низко села! А ты что думаешь делать?
– – На днях отправиться в Петербург.
1842
Комментарии
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: ОЗ, 1841, No 9, с. 311–345, с подписью: "Н. Некрасов".
В собранно сочинений впервые включено: ПСС, т. V.
Автограф не найден.
25 ноября 1841 г. Некрасов сообщил Ф. А. Кони: «Я послал Краевскому „Опыт<ную> женщ<ину>“, а денег за нее просить совещусь, потому что предварительно об этом не говорил… Не знаю, как он об этом думает».
А. Н. Зимина отнесла "Опытную женщину" к распространенным в 1840–1850-х гг. повестям о "хлыщах" и сравнила это произведение с повестью И. И. Панаева "Львы в провинции" (1852), подчеркнув, что у Некрасова сюжет разворачивается не в морализующем, а в ироническом плане (Зимина, с. 172). Такое сопоставление вызвало возражения В. Е. Евгеньева-Максимова, который считал, что в этой повести юмористически описано провинциальное помещичье общество, "но сатирические ноты звучат еще очень слабо" (Евгеньев-Максимов, т. I, с. 274). Образ Зеницына рассматривался и как попытка Некрасова изобразить положительного героя, однако при этом отмечалось, что "повести вредят натяжки при обрисовке психологических состояний героев, не вполне удачные мотивировки их поступков" (Крошкин А. Ф. Художественная проза Некрасова 1840-х годов. Автореф. канд. дне. М., 1956, с. 8).
Ф. Менцов упомянул это произведение в своем "Обозрении русских газет и журналов за четвертое трехмесячие 1841 года" (Журнал Министерства народного просвещения, 1842, No 5, отд. VI, с. 129).
С. 222. «Месяцеслов» – календарь.
С. 222. …до показания годовых праздников и табельных дней.– Годовые праздники – церковные праздники, табельные дни – дни, включенные в табель о праздниках (церковных, государственных, дней рождения царствующих особ) и свободные от службы, учения и т. п.
С. 222. Андрей Матвеевич не льстил Черницкому.– В тексте первой публикации Черницкий здесь назван Чорницыным (исправлено в настоящем издании).
С. 223. …"с ученым видом знатока"…– цитата из «Евгения Онегина» Пушкина (глава 1, строфа V).
С. 223. Вот только что вышедшая в переводе драма Шекспира «Ромео и Юлия»…– Пьеса Шекспира «Ромео и Джульетта» в переводе М. Н. Каткова под заглавием «Ромео и Юлия» была опубликована в «Пантеоне русского и всех европейских театров» (1841, кн. I, с. 3-64).
С. 224. Отставной стряпчий, закоренелый подьячий…– Стряпчий – чиновник по судебным делам, подьячий – писец и делопроизводитель в канцелярии. Говорящая фамилия «Бралов», упоминание о «длинных руках» – намеки на взяточничество как устойчивую черту в характеристике подьячих (ср., например, рассказ А. В. Тимофеева «Мой демон»: «Известное дело, чему быть в черепе подьячего, кроме взяток и законов!» (1833; Тимофеев А. Соч. в стихах и прозе. Опыты, ч. 3. СПб., 1837, с. 72–73); см. также стихотворный фельетон Некрасова «Провинциальный подьячий в Петербурге» (1840; наст. изд., т. I, с. 282–291).
С. 224. …нашему исправнику?..– Исправник – начальник уездной полиции.
С. 224. …выпивать по рюмке ерофеичу…– Ерофеич – водка, настоянная на разных пахучих травах.
С. 226. – Ты думаешь? – перебил Зеницын.– В тексте первой публикации Зевицын здесь (а также ниже: Зеницын задумался.) назван Зеницким. В настоящем издании эта небрежность исправлена. Заметим, что имя Зеницкий носит герой повести В. Несторенко «Мщение женщины» (ЛГ, 1842, 3 мая, No 48).
С. 226. …для села Вахрушова.– Село Вахрушово упоминается также в пародии Некрасова «Карп Пантелеич и Степанида Кондратьсвна» (1844) (см.: наст. изд., т. I, с. 440).
С. 228. …вышел в отставку надворным советником…– См. комментарий на с. 550.
С. 229. …"О, говори, говори, ангел блистательный!" – Эта и другие реплики из драмы Шекспира, приводимые в тексте повести, не имеют точного соответствия переводу М. Н. Каткова.
С. 229. – Фабры, фабры!..– Фабра – косметический состав для окраски в черный цвет бороды и усов, а также для придания усам определенной формы.
С. 230. …точно у Казимода! – Квазимодо – герой романа В. Гюго «Собор Парижской богоматери», имя его стало нарицательным для обозначения физического уродства.
С. 237. – О, решайте же скорей мою участь… Или умертвите презрением, или подарите любовию!..– В переводе М. Н. Каткова наиболее соответствуют этим словам следующие стихи (д. II, явл. 2):
Но ежели твоей любовью я
Не овладел – то пусть меня найдут:
Мне лучше смерть от их мечей, чем жизнь,
Лишенная твоей любви!
(П. 1841, М 1, с. 20).
С. 238. …а теперь мне некогда: я пойду в тюрьму подышать свежим воздухом…– Возможно, отголосок реплики Гамлета из одноименной трагедии Шекспира (д. II, явл. 1) в переводе Н. А. Полевого (1837): «Свет просто тюрьма с равными перегородками и отделениями. Дания самое гадкое отделение» (Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого, т. III. СПб., 1843, с. 82).
С. 239. Пунш – См. комментарий на с. 551.
С. 239. Оршад – См. комментарий на с. 541.
С. 243. …точно картинка суздальской живописи.– Имеются в виду аляповатые дешевые иконы суздальских ремесленников.
С. 243. Да ты настоящий Тальма! – Франсуа Жозеф Тальма (1763–1826) – выдающийся французский актер-трагик эпохи классицизма.
С. 243. …помни разборчивую невесту.– «Разборчивая невеста» (1806) – басня И. А. Крылова.
С. 245. …приковать его к себе навеки цепями любви…– См. комментарий на с. 564.
С. 247. Ему хочется в елисейские…– Идиома: он хочет умереть. Елисейские поля (или Элизий) – блаженная страна (или острова) счастья, куда боги переносят после смерти избранных героев (ср., например, стихотворение Е. А. Баратынского «Элизийские поля» (1824), а также повесть А. А. Бестужева-Марлинского «Испытание»: «…уверен ли ты, что супруг ее убрался в елисейские?» – Бестужев-Марлинский А, А. Соч., т. I. М., 1958, с. 176).
