Текст книги "Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое"

Автор книги: Николай Варенцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 68 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

ГЛАВА 35

Вначале ноября 1891 года мне пришлось поехать в Среднюю Азию с целью организовать скупку хлопка от Московского Торгово-промышленного товарищества, так как с уходом Н.И. Решетникова из Среднеазиатского товарищества вся скупка хлопка в многочисленных отделениях Товарищества осталась без надлежащего надзора и каждый доверенный отделения делал, что ему хотелось, а главное, не забывал набивать свои карманы деньгами Товарищества.

В отделениях была полная разруха, и требовалась крепкая и твердая рука опытного и честного человека, которого и нужно было подыскать среди служащих Среднеазиатского товарищества.

Я понимал всю серьезность и сложность порученного мне дела и должен сказать, что поездка меня сильно угнетала, я в день отъезда чувствовал себя до чрезвычайности скверно, хотя Азия меня интересовала и я мечтал поехать туда.

Третий звонок, свисток, последние приветствия провожающих, и я сел в угол вагона в подавленном и угнетенном духе и очень боялся, что такое скверное состояние мне придется испытывать во все время путешествия, но, когда отъехали только 60 верст и подъезжали к Раменскому, такое дурное настроение меня оставило и больше никогда не повторялось.

Мои компаньоны по путешествию были Владимир Арсентьевич Капустин, поехавший посмотреть Азию, и Иван Иванович Аигин, едущий на службу в качестве бухгалтера кокандского отделения. Чтобы попасть в Баку, у нас было две дороги: одна – через Петровск 1*

[Закрыть], Баку в Узун– Аду 2*

[Закрыть], пришлось бы ехать по Каспийскому морю трое суток, и другая – через Владикавказ, по Военно-Грузинской дороге в Баку и оттуда 18-часовая поездка по Каспийскому морю в Узун-Аду.

Мы избрали второй путь, чтобы сократить поездку по бурливому Каспийскому морю, хотя Военно-Грузинская дорога в эти месяцы была весьма опасна из-за снежных обвалов. Мы проехали Военно-Грузинскую дорогу без приключений, но, прибыв в Тифлис, узнали, что ехавшие за нами какие-то господа были уничтожены снежным обвалом с лошадьми и экипажем.

По Каспийскому морю проехали тоже чрезвычайно удачно, нас ни разу не качнуло, море было тихо и спокойно, что бывает весьма редко в этом месяце года.

Порт в Узун-Аде был отличный, но местечко при порте было обиженное Богом, от него тянулись более чем на 300 верст пески, переносимые ветром, ни одного деревца или кустика, не считая особого рода растения под названием саксаул, растущего в песках, но сильно вырубаемого жителями оазисов на топливо, наконец правительство обратило внимание на его вырубку и запретило небрежно и без системы вырубать его, как растение, удерживающее пески от переноса на земли оазисов.

Все деревянные дома в Узун-Аде были выстроены на сваях из-за передвижения песка с места на место. Мы могли наблюдать, что, когда входили в дверь дома, попадали внутрь прямо с песка, а просидев там несколько часов, приходилось спускаться по подставной лестнице, так как в это время ветер выдул песок в этом месте.

В Узун-Аде пресной воды не было, ее привозили по железной дороге на платформах в больших чанах. От большой жары и пыли несознательные рабочие, когда знали, что присмотра в это время не имеется, в чанах купались и обмывались, а потом им самим приходилось пить эту воду. Продукты питания тоже привозились все с Кавказа на пароходах и быстро портились от неимения холодильников.

Между тем сравнительно недалеко от залива Узун-Ада имелся чудный порт с городом Красноводск, а потому приходилось удивляться, что строитель железной дороги генерал Анненков мог избрать конечным путем железной дороги порт Узун-Ада и как люди могли жить в нем.

У местных оазисных жителей туркмен сложилась легенда о создании этого края: Господь, творя небо и землю, переутомился и пожелал отдохнуть, позвал ангела и сказал: «Я отдохну, а ты продолжай мое дело». Когда Господь отдохнул, то он ужаснулся от создания Закаспийского края с песками и разбросанными в них кое-где оазисами с плодороднейшими землями.

В Баку в конторе пароходного общества «Кавказ и Меркурий» уверили нас, что мы по приезде в Узун-Аду в этот же день попадем на поезд железной дороги, корреспондирующий между Узун-Адой и Самаркандом и приспособленный для перевозки служащих, рабочих и разных грузов, требующихся для постройки.

Какое же было наше огорчение, когда, приехав в Узун-Аду, узнали, что поезд ушел вчера вечером и придет обратно в Узун-Аду только через трое суток. Выругавши про себя бакинское агентство общества «Кавказ и Меркурий» за его неосведомленность, помирились с участью, нас ожидавшей: спать на полу станции без всяких удобств и питаться тем, что дадут в железнодорожном буфете, содержимом каким-то грязным армянином.

Спросили в буфете: «Что у вас есть свежее?» Армянин отвечал: «У нас все свежее, а сегодня готовили котлеты и филе с соусом мадера». Остановились на последнем блюде. Подали в довольно грязном мельхиоровом сотейнике, моющемся, нужно думать, небрежно из-за недостатка горячей воды и рабочих рук. В сотейнике лежало мясо, с верхом покрытое так называемым соусом мадера, от которого шел запах разных кухонных трав и приправ всех терминологий, но запах от испорченного мяса покрывал все запахи острых специй соуса. Мы не решились есть, пришлось довольствоваться чаем и теми запасами, что взяли с собой на всю дорогу, не рассчитывая на эту случайную остановку.

Спали на полу станции, постелив шубы с мехом из длинных волосатых овчин; по уверению опытных людей еще в Москве, такие меха предохраняют от укусов тарантул и скорпионов, изобилующих в Азии, не выносящих запаха овчин и удаляющихся от них подальше.

Пребывание в Узун-Аде в течение трех суток было крайне тяжело и неприятно, если бы не знакомство с некоторыми интересными личностями, особенно с одним из железнодорожных служащих, бывшим ранее офицером, совершившим поход при завоевании Закаспийского края. Благодаря его рассказам о жизни в Средней Азии и о всех переживаниях похода и его трудностях, время прошло как-то незаметно.

Из Узун-Ады мы поехали вместе с ним; он возвращался на постоянное свое место жительства в Самарканд, и эта скучная, пыльная, без радостных ландшафтов дорога прошла довольно приятно.

Он знал и помнил М.А. Хлудова, о котором я уже писал, и известного богатыря Громова, занимавшего должность артельщика от интендантства; Громов за свою удаль и необычайную храбрость получил в этом походе Георгиевский крест, не будучи военным, за оказанные им какие-то громадные услуги, спасшие отряд войск 3*

[Закрыть].

Проезжая мимо разрушенной крепости Геок-Тепе 4*

[Закрыть], бывший офицер рассказал интересный случай: отряд русских войск в количестве 2000 человек подходил к крепости, измученный трудностью похода в песках, жарой и недостатком воды. Около крепости было сосредоточено до 60 тысяч человек храбрых туркмен, великолепных лихих наездников. Про туркмен рассказывали, что они своей храбростью и своим свирепым видом наводили панику на пограничных с ними соседей, как, например, на хивинцев: так, один туркмен – бывали случаи – забирал 100 человек и отводил в плен. Офицер приписывал чуду, что туркмены, будучи в таком количестве, не бросились на отряд русских и не уничтожили его, а поспешили укрыться в крепости Геок-Тепе, что их и погубило.

Русские повели подкоп под стены крепости, чтобы взорвать их. Один из русских дезертиров, татарин, старался объяснить туркменам значение подкопа, но его туркмены объяснили по-своему, предполагая, что будет проделана дыра в крепость и русские войска поодиночке будут проходить в крепость, а им легко будет каждого поодиночке уничтожить, не подвергая себя опасности. По взятии крепости пленные туркмены рассказывали об этом.

Этот бывший офицер кроме своих рассказов был нам полезен еще тем, что давал разные практические советы: так, указывал те станции, где можно получить борщ, изготовляемый предприимчивыми хохлушками, женами железнодорожных сторожей, куда при остановке поезда нужно было стремительно бежать, чтобы вовремя успеть получить тарелку супу, расхватываемого моментально проголодавшейся публикой; в то время еще станции только строились, а потому буфетов не было.

Недалеко от Мерва из-за лишних трех дней остановки в Узун-Аде и чрезвычайно медленного хода поезда с продолжительными остановками взятые мною запасы провизии кончились, и мы все проголодались.

Смотрю, В.А. Капустин, коварно улыбаясь, глядит на меня, взял свою сумку и достал из нее два сдобных хлеба и сухой сыр, оставленные мною в Тифлисе в гостинице. Сдобный хлеб я купил в дорогу как лакомство, он прельстил меня в булочной своим вкусным видом, но когда я принес его в гостиницу и попробовал, то хлеб оказался чрезвычайно плохим, кислым, ноздреватым и без малейшей сдобы, только сверху был хорошо смазан яйцами и в тесто положен был шафран, придававший ему сдобный и вкусный вид; сыр же, взятый из Москвы, весь высохший, я заменил новым, купленным в Тифлисе, а потому и решил оставить этот хлеб и сыр в гостинице, чтобы не отягощать свой багаж лишним весом, о чем и сказал Владимиру Арсеньевичу.

Предусмотрительный Владимир Арсеньевич, не сказавши мне ни слова, взял хлеб с сыром и положил в свою сумку и теперь, вытащив их, доставил всем нам большое удовольствие, все было съедено моментально, и хлеб с сыром всем понравились.

В Мерве мы распрощались с Аигиным, поехавшим в Коканд к месту своей службы, и с бывшим офицером, отправившимся в Самарканд.

Пробыв несколько дней в Мерве, поехали в Чарджуй, расположенный на Амударье.

Чарджуй был уже в Бухарском ханстве 5*

[Закрыть]под управлением бека, доводящегося эмиру бухарскому не то дядей, не то братом.

К этому беку мне пришлось сделать визит, так как в этом бекстве находилась земля, подаренная Н.П. Кудрину эмиром. Захватил с собой подарок беку, состоящий из двух парчовых халатов.

Бек жил в своем дворце типа общих азиатских построек, но только больших размеров. Меня ввели в комнату, обставленную плохой мебелью московско-сухаревского изделия 6*

[Закрыть]. Расположились все вокруг стола, на котором немедленно появился дастархан: на медном подносе в середине его лежали лепешки, а кругом их миндаль, фисташки, еще какие– то орехи и конфекты, сделанные на бараньем сале, видом своим напоминали конфетти, употребляемые французами во время карнавалов для бросания друг в друга.

Лица бека и его приближенных и разговоры с ними я совершенно забыл, они у меня никакого впечатления не оставили. При отъезде бек надел на мои плечи парчовый халат и, кроме того, вручил еще несколько халатов в руки, по принятому азиатскому обычаю.

На другой день отправились осматривать бывшую хлопковую плантацию, находящуюся в 40 верстах от города. Поехали рано утром. Как только выехали из города, внезапно были окружены хорошо вооруженными всадниками, с громадными папахами на головах, придающими лицам их особую свирепость. Правда, эта неожиданность нас смутила. Что бы это могло значить? Остановили лошадей и спросили: «Зачем вы едете с нами?» Один из всадников, нужно думать, старший, подъехал к нам близко и в витиеватой форме речи, как полагается по азиатскому этикету, ответил: «Губернатор Чарджуйского бекства, зная о вашем отъезде, поручил нам вас сопровождать и охранять, так как место, куда вы едете, глухое, где водятся тигры, кабаны и, быть может, дурные люди. Упаси Аллах, если с вами что-нибудь случится, то бек будет огорчен на всю жизнь», – и наговорил еще много в том же духе. Мы попросили его: если они не могут не исполнить приказания бека, то, по крайней мере, пусть едут немного в отдалении от нас, чтобы пыль, производимая лошадьми, не обдавала бы нас. Он приложил свою руку ко лбу и сердцу, отъехал, и, как мы его просили, группа всадников ехала позади нас туда и обратно.

Мы ехали в двух экипажах: в одном сидел я с Любарским, доверенным чарджуйской конторы, и в другом В.А. Капустин с поваром и малайкой, взятыми для изготовления нам обеда.

Любарский был выше среднего роста, довольно полный, красивый мужчина, с семитическими чертами лица. Он был образованным и развитым человеком, выдавал себя за поляка и объяснял причину выбора места службы в Чарджуе болезнью грудной жабой, уверяя, что климат Чарджуя ему очень полезен. Он был женат. Жена его была красивая, молодая и образованная женщина, заметно сильно любившая мужа. Она ради здоровья мужа – с кротким сознанием необходимости – переносила жизнь в этом азиатском городе, с полным лишением всех благ цивилизации. Провести с ними несколько суток после утомительного путешествия с пылью, грязью, по жаре было приятным удовольствием.

Потом уже в Ташкенте мне пришлось узнать, что причиной пребывания Любарского в Чарджуе была не его болезнь, а роман. Его жена, будучи барышней, дочерью какого-то очень важного жандарма, влюбилась в Любарского, решила бежать с ним, зная, что не получит согласия на брак от отца. Выбрали город Чарджуй, находящийся во владении эмира бухарского, где не было жандармов, а потому отец не мог получить сведения о пребывании его дочери там.

На бывшей плантации был деревянный дом, выстроенный агрономами для своего житья. Дом состоял из нескольких довольно поместительных комнат, чисто и хорошо содержавшихся, где в данное время жил приказчик для охраны оставшегося имущества Товарищества.

Приказчик объяснил причину своей жизни здесь любовью к охоте, что, по всей вероятности, и было так (если только не был он из беглых преступников, могущих скрыться от полицейских только здесь). Место действительно изобиловало живностью: отойдя из дома только несколько шагов, уже из-под ног наших начали вылетать фазаны, с большим довольно шумом. Будь бы мы охотники, настрелять могли большое количество этой вкусной птицы: так много ее было там.

Приказчик подтвердил, что здесь в изобилии водятся хищники, и только еще вчера он, проезжая верхом на лошади, услыхал страшный треск от ломки камыша, он с трудом мог удержать лошадь, напуганную шумом, и он, как рассказывал, приготовился к смерти, переживая тяжелые минуты, считал себя погибшим от того, что так легко могут ломать толстый камыш только сильные звери. И действительно, в недалеком расстоянии от него пронеслось стадо кабанов, нужно думать, напуганных другим, более сильным хищником, чем кабаны.

Вся тысяча десятин земли, подаренная эмиром Среднеазиатскому товариществу, за исключением обработанных под хлопок, была покрыта высоким толстым камышом, покрывающим с верхом едущего на лошади.

Осмотрев размытую плотину, с грустью посмотрел на обработанные десятины земли под хлопок, от которых ожидали таких хороших результатов; надышавшись чудным воздухом почти необитаемого места, вернулись к дому достаточно проголодавшиеся и утомленные.

К приходу нашему уже был готов обед. В большой комнате был накрыт стол чистой белой скатертью, обставленный хорошим столовым сервизом, с салфетками, как будто мы были в гостях в Москве или в каком-нибудь другом культурном месте. Посередине длинного стола стояли бутылки с вином от известного садовода Филатова, разные закуски, начиная от икры и кончая сыром, и на больших блюдах лежали кисти винограда и чарджуйские дыни. Обед состоял из супа, плова и жареных фазанов, и все было вкусно приготовлено.

После обеда мы еще долго сидели за столом, попивая вино, делясь впечатлениями от Азии и ее обывателей. Было уже поздно, нужно было идти спать, вышли из дома подышать немного чистым воздухом.

Перед глазами нашими открылась интересная картина, достойная кисти Верещагина или Каразина: в шагах ста от дома вокруг большого костра разместились на корточках джигиты бека, кучера, повар и малайка. Все они своими костюмами, папахами, тюбетейками представляли интересное зрелище, с распеванием унылых песен с мотивами, напоминающими оперу «Садко» 7*

[Закрыть]. Вокруг всей стоянки стоял сплошной вой шакалов, окружавших ее плотным кольцом.

1*Петровск (Петровск-Порт), гор., основан как укрепление Петровское на западном побережье Каспийского моря в 1844 г., в 1922 г. переименован в Махачкалу (ныне – столица Республики Дагестан).

2*Узун-Ада – конечный пункт Закаспийской железной дороги на восточном побережье Каспийского моря, у входа в Михайловский залив, крупный торговый центр. После 1890 г. железнодорожный путь был продлен до Красноводска, т. к. Узун-Ада была засыпана песками.

3*Александр Егорович Громов, в 1870-х гг. служивший приказчиком у М.А. Хлудова, стал поставщиком продовольствия, фуража и вьючных верблюдов для войск во время Ахалтекинской экспедиции М.Д. Скобелева в 1880–1881 гг. См.: Добросмыслов А.И. Ташкент в прошлом и настоящем: Исторический очерк. Ташкент, 1911. С. 376–377; Верещагин В.В. На войне в Азии и в Европе. СПб., 1894. С. 330.

4* Укрепление Геок-Тепе у предгорий Копетдага было взято штурмом 12 января 1881 г. отрядом генерала М.Д. Скобелева, что имело следствием присоединение к России Ахалтекинского оазиса и других закаспийских территорий.

5* Бухарское ханство (в 1747–1920 гг. – Бухарский эмират) – государство в Средней Азии, существовавшее с середины XVI в. по правому берегу реки Амударьи и нижнему течению реки Зеравшан. По договорам 1868, 1873, 1894 гг. признало протекторат Российской империи, его территория была включена в таможенные границы России и в городах размещены русские гарнизоны. В административном отношении было разделено на 25 бекств, управляемых беками, назначаемыми эмиром.

6* Имеется в виду дешевая мебель грубой кустарной работы, продававшаяся Ґ Сухаревском рынке («Сухаревке») в Москве. «Покупатель необходимого являлс сюда с последним рублем, зная, что здесь можно дешево купить, и в большие стве случаев его надували: недаром говорили о платье, мебели и прочем: – Сухаревской работы!» (Гиляровский В. Москва и москвичи // Гиляровский В. Co6j соч. М., 1967. Т. 4. С. 49–50).

7* «Садко» – опера Н. А. Римского-Корсакова (1896).

ГЛАВА 36

На станции Новая Бухара 1*

[Закрыть]встречен был доверенным Товарищества Халитом Сабитовичем Бурнашевым, произведшим на меня приятное впечатление своей манерой говорить, спокойно-уравновешенными движениями, ясными и добрыми глазами; он всем этим очень походил на нашего приказчика Кашаева.

Мы сели на тройку лошадей, чтобы попасть в Старую Бухару 2*

[Закрыть], находящуюся в десяти верстах от железнодорожной станции. Как мне пришлось слышать, генерал Анненков хотел вести железную дорогу через Старую Бухару, но эмир воспротивился этому, пришлось сделать по его желанию.

Старая Бухара был город больших размеров, раскинутый на большой площади земли. Застроен был одноэтажными глинобитными домами с плоскими крышами, причем ни одного окна не выходило на улицу; они выходили вовнутрь двора. Однообразная постройка вызывала уныние и скуку: ничего не было радостного для взора. Вперемежку с домами были пустыри, хорошо обработанные, по границам владения обсаженные тутовыми деревьями и пирамидальными тополями, около которых были арыки с водой. Эти земли засевали хлопком, джугарой 3*

[Закрыть]и другими злаками. Урожай был собран, и только у некоторых хозяев еще не были вытащены стебли от хлопка и джугары, употребляемые ими на топливо. Ближе к центру обрабатываемых земель становилось все меньше, и наконец начались сплошные стены домов, с закрытыми воротами, у которых почти везде играли дети. Детей редко можно было видеть здоровых, почти у всех у них на лицах и других частях тела было много болячек. Девочки, завидя экипаж с сидящими мужчинами, даже трехлетние и четырехлетние, с заплетенными волосами в большое число косичек, поспешно бросали игру, убегали за калитку дома, откуда в щелку с большим любопытством смотрели на нас; мальчики же оставались на улице.

По мере приближения к центру движение по дороге все усиливалось арбами – удивительным экипажем, колеса которого имели диаметр чуть не два аршина с лишком, запряженным в одну лошадь, с сидящим на спине ее хозяином; в арбе же помещались жены с детьми; между арб бежали маленькими шажками ослики, на спинах которых можно было видеть сидящего хозяина с женой и с ребенком; тянулись многочисленные караваны верблюдов, нагруженных двумя тюками по бокам, ведомые сидящими на ишаках проводниками, и между всем этим шли толпы народа, спеша на базар. В день нашего приезда как раз был базарный день.

От разнообразной пестроты костюмов и головных уборов рябило в глазах, только женщины своим однообразием наводили уныние: серого цвета халаты, надетые на голову, на лицах черного цвета чадра, спускавшаяся ниже колен.

Толпы людей с их гортанным разговором, криком, руганью, со смехом и пением дервишей, с криком верблюдов и ишаков, ржанье лошадей, скрип арб, звон колоколов, привешенных к шеям верблюдов, – все это создавало невероятный, оглушающий и поражающий шум.

Между домами, даже уже совсем в центре города, находились кладбища, и было видно, что некоторые гробницы, сделанные из сырцового кирпича, были разрушены. Мне вспомнился рассказ моего товарища по работе в Московском Торгово-промышленном товариществе Александра Арсеньевича Капустина, бывшего в Бухаре за год до меня. Он видел собаку, гложущую человеческую руку, несомненно, принесенную из обвалившейся еще свежей гробницы. Покойников в Бухаре в землю не зарывают, а кладут на землю, окружая труп кирпичной сводчатой гробницей. Как говорят, приходится это делать из-за грунтовой солончаковой воды, быстро наполняющей яму.

Въехали на базарную улицу, поразившую меня окончательно: широкая, покрытая сверху во всю свою ширину длинными жердями с лежащими на них камышовыми циновками для предохранения от солнечного припека; циновки кое-где разорвались и в этих местах пропускали пучки яркого солнца, яркими светлыми пятнами брызгающие на толпу и тем производя особые световые эффекты.

По бокам улицы тянулся ряд лавок, наполненных товаром. Лавки были неглубокие, без окон и дверей, передняя стенка отсутствовала, и лавки все были на виду; пол лавки возвышался над уровнем мостовой приблизительно на аршин, был устлан коврами и циновками; по стенам тянулись полки с разложенными товарами; на полу сидели хозяева, поджавши ноги, обутые в ичеготы (сафьяновая азиатская обувь), и показывали товары, и в стороне от них стояли кожаные калоши, без которых они не выходили на улицу.

Пришлось остановиться у Бурнашева, так как в то время не было гостиниц и постоялых дворов. Приведя себя в порядок, позавтракав, тронулись навещать своих клиентов и, кстати, осматривали город с его достопримечательностями. Квартира Бурнашева не так уж близка была к базару, но и рядом с ней было большое движение из-за базарного дня. На базаре же – толкотня. Здесь можно было видеть все народности, заселяющие Среднюю Азию: туркменов, хивинцев, афганцев в своих широких высоких головных папахах, персов в узких мерлушечьих шапках, китайцев с косичками, калмыков, скуластых и толстых от их питания кумысом и бараньим салом; огнепоклонников-индусов с двумя черными пятнами на лбу, кокандцев, евреев в черных конфедератках 4*

[Закрыть]на головах и черных халатах, перевязанных веревкой (как сообщил Бурнашев, они одеты так по приказаниям бывших эмиров с целью сдержать заносчивость их и чтобы они помнили: всякий правоверный мусульманин имеет право повесить его на веревке, перепоясывающей его), и много других народностей, всех их не перечислить.

В толпе невольно обратили мое внимание прогуливающиеся красивые мальчики, набеленные и подрумяненные, разряженные в парчовые халаты, с большим количеством перстней на пальцах, в сопровождении старичков, смотревших на них с полуоткрытыми ртами страстными и влюбленными глазами. Бурнашев, ухмыляясь, сказал мне: «Бачи – жены старичков».

Бухарцы одеты в халаты преимущественно в ситцевые, изделия русских фабрикантов, между ними попадались парчовые, бархатные, шелковые и суконные, все в разных колерах и расцветках; с чалмами на головах тоже разных цветов – белых, красных, синих, желтых, и изредка попадались в зеленых, как эмблема того, что носивший был в Мекке и Медине, и к имени его прибавлялось «ходжа».

Посещение наших клиентов было заранее строго распределено: сначала посещали более именитых, делали это, чтобы не обидеть их амбицию посещением ранее клиента, который в общественном положении среди бухарского купечества считался рангом ниже, если бы мы допустили это, то тем могли испортить свои деловые отношения, из-за этого приходилось часто быть на улицах и базарах, на которых мы уже были, но не зашли в первый раз к клиенту вследствие его недостаточной популярности.

Проходя по улицам, переулочкам и закоулочкам, подошли к высокой башне, наименование ее забыл 5*

[Закрыть]. Бурнашев, указывая на нее, сказал: «Жаль, что вы не приехали вчера, а то бы могли увидать, как с нее сбросили двух преступников, осужденных к такому наказанию эмиром». Причем добавил, таковая казнь, бывавшая раньше очень часто, теперь делается все реже и реже под влиянием протеста представителя России.

Я от души порадовался, что не попал на это зрелище; по всей вероятности, не утерпел бы и пошел, а оно могло бы надолго испортить мое душевное состояние. Бывая потом в Бухаре много раз, мне не приходилось уже слышать, чтобы казнили этим способом.

Торговые амбары большинства моих крупных клиентов помещались в караван-сараях, специально приспособленных для торговли однородными товарами. Караван-сараев было много, и в них торговали шелком, шерстью, мануфактурой, кожей, фруктами и т. д.

Караван-сарай был довольно большое здание, с широкими – восточной архитектуры – воротами, через них проходили на большой двор, наполненный бунтами товаров; кругом же двора шли амбары со стрельчатыми сводами внутри, без окон, свет в них был от одной двери. Полы амбара были устланы толстыми войлочными матами, и сверх их были постелены ковры и паласы.

Хозяин сидел на корточках у задней стены, противоположной двери, рядом с ним стоял сундук, обитый жестью, московского изделия, а у некоторых железный сундук старой конструкции, где они сохраняли деньги, документы и ценные товары.

Бухарские купцы того времени отличались радушием и гостеприимством, встречали нас любезно, усаживали рядом с собою, спрашивая о здоровье моем и моих сыновей, но спрашивать о женах и дочерях считалось верхом неприличия, о чем меня своевременно предупредил Бурнашев.

Как только усаживались, малайка подавал кальян, и сейчас же ставился поднос с дастарханом и зеленым чаем, напоминавшим ромашку, но, по уверению, весьма полезным для здоровья. При прощании обязательно приглашали в гости к себе в дом. Приходилось принимать такое приглашение, чтобы упрочить с ними свои хорошие отношения, то тогда они лично приезжали за мной на своих лошадях или извозчиках и таким образом отвозили до дому в сопровождении верховых с зажженными фонарями для освещения пути.

Я был приглашен на обед богатым купцом евреем Аароном Пенхасовым, к которому поехал.

В большой комнате с лепной работой под мавританский стиль, с нишами в стенах, где стояли китайские вазы; устланной коврами, был накрыт большой круглый стол, уставленный закусками, виноградом, гранатами и чарджуйскими дынями.

Обед начался с чая с разными сладостями, потом подали какое-то вкусное сладкое, сделанное из молока, за ним был подан плов из баранины с вареной айвой и другими фруктами, изумительно вкусно приготовленный, а за ним подали фаршированную щуку, после чего жареную какую-то птицу, а в довершение – шурпу (суп); обед закончился фруктами, дыней и чаем со сладостями. Мне и моему компаньону Капустину были поданы тарелки, ножи, вилки и ложки, остальные гости, хозяева ели без этих атрибутов еды, подсовывая свои пальцы под рис в общем блюде, с ловкостью поддевали двумя пальцами рис, а третьим, большим пальцем сталкивали его в рот, не роняя ни единого зернышка.

Аарон Пенхасов был старик лет шестидесяти с чем-нибудь, высокого роста, стройный, хорошо сложенный, с большим широким развитым лбом и красивым с горбинкой носом, с длинной бородой; глаза у него были умные, ясные и проницательные. На обеде присутствовал его брат, Сион Пенхасов, весьма похожий на Аарона. Они мне напомнили библейских пророков, как я себе представлял их в своих мыслях. К концу обеда Аарон привел свою молоденькую дочку, очень красивую и кокетливую; она хорошо говорила по-русски, и заметно было, что присутствовать на обеде ей доставляло большое удовольствие, но жену свою Аарон не показал.

При нашем отъезде Аарон надел на меня и всех его гостей халаты, а мне, кроме того, подарил два халата и льняное покрывало, вышитое шелком, причем не преминул сказать: это покрывало в его роду более ста лет, сработанное руками, а не машиной, как делают в настоящее время.

Во время обеда Аарон Пенхасов рассказал, что у него около Бухары имеется очень хороший сад, наполненный фруктовыми деревьями, виноградом и другими растениями, очень сожалея, что я не приехал по раньше, и он меня обязательно туда бы свозил. Сад его лучший из всех садов, даже лучше, чем у эмира.

Года через два мне пришлось услыхать: эмир по настоянию своих жен пожелал приобрести у Аарона сад и предложил хорошие деньги за него, но Аарон продать за деньги отказался, а просил принять его в дар. Эмир к явившемуся к нему Аарону обратился со словами: «Чем я могу отплатить тебе за ценный твой подарок?» Аарон ответил: «Мне лично ничего не нужно, но для меня будет большой милостью, если ты отменишь приказ твоих предков, касающийся моих соотечественников, – носить на головах конфедератки и черный халат, перепоясанный веревкой». Эмир исполнил его просьбу и, кроме того, за сад заплатил его стоимость.

Описывать обеды у других бухарцев я не буду: они мало отличались от пенхасовского, только вместо фаршированной рыбы давали жареное мясо. У многих не давали ножей и вилок, но давали ложки, а у одного ели перстами, как они обучали нас, глядя, как они это делали и после опускания в рот с удовольствием облизывали свои пальцы для взятия новой порции из общего блюда.

Деловым своим успехом я был доволен. Приобретено много новых солидных купцов, с которыми я сошелся очень хорошо и даже сердечно, так, почтенный бухарец караванбаш Азизов после долгих с ним переговоров перешел всецело на мою сторону. Звание «караванбаш» приблизительно соответствует нашему «купеческому старшине». Азизов был интересная личность, пользовался большим влиянием у бухарского купечества.

Этим он отчасти напоминал хивинца Ибрагима Резакбердыева, но с большим развитием ума и с меньшими добрыми эмоциями сердца. Резакбердыев был похож скорее на святого, а Азизов напоминал французского министра Ришелье и, что удивительно, был по лицу схож с ним. Азизов был высокого роста, с большим лбом, умными и хитрыми глазами, с небольшой бородкой и поднятыми усами и обладал большим самолюбием. Мы сделались друзьями и остались таковыми до конца его жизни, наши отношения ни разу не были помрачены.