Текст книги "Кох. Вирхов"

Автор книги: Николай Семашко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Опальный Вирхов в Вюрцбурге

Вирхов занял профессорскую кафедру в Вюрцбурге, когда ему исполнилось 28 лет. Однако и назначение в Вюрцбург прошло не без трудностей. Реакционная профессура Вюрцбургского университета всячески противилась назначению «революционера» на профессорскую должность. Прогрессивная молодежь, наоборот, горячо ратовала за него. Научный авторитет Вирхова тогда уже стоял так высоко, что начальство нашло для себя выгодным пригласить такого блестящего профессора, хотя и «неприятного революционера».

В Вюрцбурге Вирхов ушел в научную и личную жизнь: в общественной жизни он мало принимал участия.

Незадолго до приезда Вирхова в Вюрцбург здесь образовалось научное физико-медицинское общество; оно ставило перед собой задачи «изучения естествознания и медицины, а также производство местных санитарных исследований». Вирхов вскоре вступил в члены этого общества, быстро занял место секретаря, а временами исполнял обязанности председателя.

Баварское правительство командировало в феврале 1852 года молодого профессора в голодающие местности (в Спессарт) для изучения санитарного состояния населения. Картина, которую наблюдал там Вирхов, напоминала то, что он видел в свое время в Верхней Силезии: голодовки объяснялись чрезвычайно тяжелым экономическим положением населения и низким его культурным уровнем. Свои впечатления от командировки Вирхов изложил в обстоятельном докладе, который он сделал на двух заседаниях физико-медицинского общества 6 и 19 марта. Хотя этот доклад вскрывал социально-экономические и политические корни голодовок, хотя Вирхов закончил свой доклад словами: «образование, благосостояние и свобода – единственные гарантии длительного здоровья народа», – все же этот доклад далек был от революционного пафоса, которым дышал его доклад о верхнесилезском голоде. «Картина была написана не такими густыми красками», – говорит один из биографов Вирхова.

Биограф Ю. Г. Малис рассказывает интересные подробности о дружеских отношениях, которые установились у Вирхова в Вюрцбурге с революционером Готфридом Эйзенманном. Эйзенманн был старым революционером. С 1832 по 1847 год он переходил из одной тюрьмы в другую. Но Эйзенманн не унывал: он утверждал, что в тюрьме «времени достаточно для научных занятий», и вел научную работу с неугасаемой энергией в духе идей его учителя, профессора Шенлейна. И, к чести старого Шенлейна, надо упомянуть, что, находясь в сане лейб-медика при дворе Фридриха-Вильгельма, он часто посещал заключенного и заботился о его судьбе.

Вирхов вместе с Эйзенманном, находившимся тогда в тюрьме, редактировал одно библиографическое медицинское издание.

Личная жизнь все больше засасывала Вирхова. Незадолго до переезда в Вюрцбург он женился на дочери известного берлинского гинеколога Карла Майера. Фрау Розе больше была склонна к «drei К», чем к революции. Притом она интенсивно начала дарить Вирхову детей: в 1851 году у него родился сын Карл (впоследствии химик), в 1852 – Ганс (впоследствии анатом), в 1855 – дочь Адель, в 1856 – сын Эрнст и т. д. Биограф-немец К. Познер в умилении описывает следующую картину семейного счастья Вирхова в Вюрцбурге: фрау Розе «обеспечивала ему тихое семейное счастье, воспитание и благо детей; и всякий, кому выпало на долю наблюдать Вирхова в его доме и в кругу своих, видел в нем доброго хозяина в немецком смысле (!!!), и посетитель забывал, что он видит перед собой величайшего мыслителя нашего времени».

Эйзенманн считал, что в тюрьме удобнее заниматься наукой. Вирхов, очевидно, чувствовал себя так же после шумного Берлина в маленьком провинциальном Вюрцбурге. И он усиленно стал заниматься наукой.

Вюрцбургское семилетнее «сидение» Вирхова ознаменовано важнейшими его исследованиями в области медицины. Здесь он занимается инфекционными болезнями – тифом, холерой, туберкулезом; здесь же он проводит интереснейшие исследования о раке, скрофулезе, о рахите, о сущности амилоидного (воскового) перерождения тканей и т. д. и т. п. И каждый раз он разрушал «гуморальную» патологию и обосновывал сущность болезненного процесса естественно-историческими причинами. Все его открытия были до такой степени новыми, что не находилось даже выражений, обозначающих то или другое обследованное им болезненное явление; и многие с тех пор употребляющиеся в медицине названия и обозначения («тромбоз», «лейкемия», «амилоидное перерождение», «эмболия» и т. д.) впервые были введены Вирховым.

Как учитель Вирхов обладал исключительными способностями. Он учил студентов строго анализировать факты, делать из фактов строго проверенные, лишенные всякой произвольности выводы. И, что особенно важно, он сам мастерски владел микроскопом и учил студентов «учиться видеть микроскопически». «Необходимо, – писал он в «Архиве», – чтобы наши воззрения настолько же двинулись вперед, насколько расширилась наша зрительная способность с помощью микроскопа; вся медицина должна в 300 раз ближе подойти к занимающим ее естественным процессам».

Слава Вирхова как ученого и как педагога росла. Слушателями его были не только студенты, но и врачи. Массами тянулись они к Вирхову не только из разных концов Германии, но и из других стран: «Вирхов населял аудиторию Вюрцбургского университета слушателями из всех стран», – вспоминает один из учеников его Клебс.

Во второй половине вюрцбургского «сидения» Вирхов получает ряд поручений, которые дают ему повод и возможность систематизировать свои взгляды. Во главе бригады врачей он составляет и редактирует «Руководство к частной терапии». Он настолько блестяще выполнил это поручение, что его «Руководство» стало настольной книгой не одного поколения врачей. Он приступил к изданию журнала «Ежегодные обзоры медицины». И это издание, удачно поставленное Вирховым, надолго пережило своего инициатора.

Но самое замечательное произведение, появившееся в последний год его пребывания в Вюрцбурге (в 1855 г.), это – статья в «Архиве» под названием «Целлюлярная патология». Эта статья была как бы конспектом, наброском того учения, которое обессмертило имя Вирхова. В этой статье он окончательно сводит счеты с «гуморалистами».

В то время как эти последние, начиная с Аристотеля, твердили о «порче соков» как о причине болезни и не могли документально доказать, как все это происходит, Вирхов поставил все эти вопросы на строго научную почву. Гуморалисты утверждали, что клетки образуются из неорганизованной массы (из «бластемы»). Вирхов доказал, что никакого самопроизвольного образования клеток не существует, что клетки образуются из других клеток путем размножения их, что такое размножение клеток и составляет развитие тканей. Это положение было сформулировано Вирховым в его знаменитом лозунге «omnis cellula e cellula» («всякая клетка – из клетки»). Основой всякого болезненного процесса Вирхов считал патологическое изменение клеток, нарушение их нормальной жизнедеятельности. Это второе свое положение Вирхов сформулировал: «вся патология есть патология клеток» (т. е. всякое заболевание есть заболевание клеток).

В этом своем учении Вирхов подходил близко к материалистическому пониманию сущности болезненного процесса: болезнь, по его учению, не какое-то принципиально особое, «чуждое» состояние, как думали раньше, а проявление жизни, но в измененных условиях.

Но замечательное дело, даже в научных статьях Вирхов потерял свой полемический задор и революционный пафос. «Крайне интересно и поучительно, – говорит его биограф Ю. Малис, – сравнить с литературной точки зрения, в смысле языка и слога, статьи первого берлинского периода с написанными в Вюрцбурге. Конечно, и те и другие написаны ясным и прекрасным «вирховским» языком. Но в то время как берлинские статьи полны полемического задора, вюрцбургские носят печать спокойной уверенности. В Берлине Вирхов все время в боевом настроении, он не уклоняется от научного спора, он не признает никакого преклонения перед авторитетом; научная борьба – его стихия. Как перчатки бросает он свои идеи в лицо своим научным противникам, новооткрытые факты как удары сыплются на их головы. Уже не таким мы встречаем молодого профессора в Вюрцбурге. И здесь он преследует ту же цель, по-прежнему добивается реформы в медицине, пересоздания ее на естественно-научных основах, но уже не с той стремительностью и запальчивостью, а со спокойствием и хладнокровием. Речь его размереннее, тон спокойнее. У него нет более желания увлечь, воспламенить к новому учению, а преобладает желание убедить в истине своего учения».

Вирхов являл собой довольно часто встречающийся в истории пример «поправения с годами».

Настоящие революционеры, тесно связанные со своим революционным классом, не подвержены этому закону. Про покойную Клару Цеткин даже враги говорили: «Клара краснеет с годами». И таких примеров много. «Тяжкий млат» революционных испытаний, «дробя стекло, кует булат». Таким «булатом» является старая гвардия большевиков.

А буржуазные революционеры, особенно из интеллигенции, больше похожи на «стекло». Вспомним, как у нас в России после революции 1905 года, в годы реакции, бывшие «попутчики революции» превратились в «вехистов»: они «поумнели» и «вехи» революционные стали сменять на контрреволюционные. Сколько прямых ренегатов и предателей вышло из рядов «попутчиков»!

Поправел и «отец в немецком смысле слова» – Рудольф Вирхов.

Конечно, Вирхов «постарел – поумнел» не в физическом смысле, т. е. одряхлел физически и «сдал» политически. Вирхов постарел и одряхлел политически вместе со своим классом – мелкой буржуазией. «Окаянный старик, осужденный на то, чтобы в своих старческих интересах руководить первыми порывами молодости юного и здорового народа», – эта характеристика Маркса, данная им контрреволюционной буржуазии, прекрасно характеризует этот процесс «поправения».

Бисмарк прекрасно использовал страх буржуазии перед рабочей революцией: он в одной руке держал «кнут» против революционеров, в другой – «пряник» для буржуазии и для отвлечения рабочих от революции; с одной стороны – беспощадная контрреволюция, с другой – социал-реформаторство. В написанном Бисмарком императорском послании рейхстагу в 1881 году указывалось, что «исцеление общественных бедствий нужно искать не исключительно на пути подавления социал-демократических проявлений, но равным образом и на пути положительного споспешествования благу рабочих» (это было сказано перед введением соцстрахования в Германии в 1883 году).

На удочку «положительного споспешествования» попался и Вирхов, сын своего класса и своей эпохи.

И – «роли переменились». Прусское правительство, которое в 1849 году выгнало Вирхова из Берлина, в 1856 году предложило ему занять кафедру в Берлинском, т. е. важнейшем университете.

Вюрцбурговцы трогательно прощались с Вирховым. 6 декабря 1856 года, на торжественном заседании физико-медицинского общества, председатель общества профессор Келликер с волнением заявил: «В этом году нас постигло испытание – потеря нашего Вирхова, который этой осенью покинул Вюрцбург. Я называю его сознательно и с гордостью нашим. Ведь Вюрцбург и, прежде всего, наше общество, к которому он принадлежал почти с момента основания, были местом, где он, собственно, стал тем, что он есть теперь, и мы можем выдать себе свидетельство, что с самого начала оценили его по его высокому достоинству и поддерживали его стремления каждый по своим силам. А чтобы никто в этом не сомневался, позвольте мне повторить его слова, сказанные как прощальный привет, именно: «Я многому от вас научился». Если Вирхов от нас научился, то мы ему обязаны куда больше, и среди вас нет, наверное, никого, кто бы не был готов во всякое время открыто и определенно признаться в этом».

Опять в Берлине

Приглашение Вирхова опять в Берлин было обставлено довольно торжественно.

Во-первых, для него была учреждена специальная кафедра патологической анатомии и общей патологии: до Вирхова эти предметы в числе других преподавались энциклопедистом Иоганном Мюллером.

Учреждение самостоятельной кафедры по этим предметам вызывалось ростом этих дисциплин, – ростом, в значительной мере обязанным самому Вирхову. Общая патология считается по справедливости философией медицины. Она изучает сущность болезненного процесса, макро– и микроскопические изменения, которые происходят в нем. Патологическая анатомия раскрывает происходящие при болезни анатомические изменения, видимее простым глазом и под микроскопом. Кроме общей патологии всего организма изучается еще частная патология – болезненные изменения в отдельных органах (в сердце, в легких, в почках и т. д.).

Ясно, что общая патология и патологическая анатомия являются как бы преддверием для изучения болезней и для установления правильного лечения их.

Во-вторых, сам Вирхов со своей стороны поставил ряд условий. Главнейшее из них было требование организации Патологического института. Требование это со стороны Вирхова было совершенно основательным. Нельзя было руководить кафедрой общей патологии и патологической анатомии на базе маленькой покойницкой больницы Charité. Нужна была прочная, широкая база для преподавательской и научно-исследовательской работы.

Министерство согласилось на это условие, и к осени 1856 года институт был уже построен. Это был первый патологический институт в Германии; после этого при всех университетах в Германии стали возникать, по его образцу и подобию, патологические институты.

Вирхов горячо взялся за организацию института и скоро сделал это учреждение первым в Европе по оборудованию и высоте научной работы. Вирхов принялся за создание коллекции препаратов: для патологической анатомии такие коллекции имеют громадное значение – на таких препаратах можно видеть редчайшие экземпляры заболеваний, уродств, пороков развития и т. д.; коллекция препаратов дает ясное представление о ходе того или иного болезненного процесса. Вирхов в 1886 году довел число препаратов до 17000. Институт был богато по тому времени обставлен и в других отношениях. В нем были отделения: анатомическое, микроскопическое, экспериментально-биологическое, химическое, бактериологическое. Под руководством талантливого профессора институт вскоре занял такое место, что врачи считали честью для себя поработать у Вирхова.

Сделавшись профессором Берлинского университета, молодой еще Вирхов вошел в семью ученых, где, по его словам, «почти все члены были его учителями и где не заседал ни один из его товарищей по студенчеству». Слава Вирхова росла. У него уже образовалась своя школа ученых. Вирхов со своими учениками, имея в своем распоряжении громадный институт, занялся той «целлюлярной патологией», основные начала которой он заложил в последний год своего пребывания в Вюрцбурге.

В учении о клетке до Вирхова господствовали воззрения знаменитых ученых Шлейдена (доказавшего в 1833 году, что все растительные ткани состоят из клеток) и Шванна (опубликовавшего в 1839 году работу о сходстве животных и растительных клеток). И Шлейден, и Шванн полагали, что клетки образуются из слизеобразной массы (бластемы). По их теории, называвшейся «теорией часового стекла» (Uhrglastheorie), в студенистой бластеме появляется кучка зернышек, которая обособляется, и затем из нее выходит пузырек, в виде плоского возвышения, располагающегося на кучке зерен, как часовое стекло на циферблате часов. Постепенно это возвышение увеличивается и превращается в клетку.

В своих работах 1847 года Вирхов придерживался этого же «гуморального» учения. В конце пребывания в Вюрцбурге и особенно в период берлинской работы Вирхов порвал с этим учением и провозгласил свою клеточную патологию. После предварительной статьи на эту тему, вышедшей в 1855 году, он опубликовал в 1858 году большой труд на эту тему, записанный стенографически с курса, читанного им в институте для врачей. Вирхов не только описал происхождение клеток из клеток путем деления, но и показал, как наследуются клетками свойства, присущие материнским клеткам. Он указал, как патологически (болезненно) изменяются клетки под влиянием различных факторов: механических, термических, химических, биологических. Он объяснил таким образом сущность болезненного процесса и закономерности его развития. Вирхов не отрицал тех патологических изменений, которые происходят в жидких составных частях организма – в плазме, крови, в лимфе и т. д. Но основу патологических процессов он видел в патологических изменениях клеток. Заболевание клетки распространяется на окружающую область, на так называемую «клеточную территорию». В этом заключается процесс «воспаления». «Тело человека, – учил Вирхов, – может быть разделено на бесчисленные растительные живущие и питающиеся единицы, из которых каждая представляет известную независимость, известное самоопределение жизни». Это учение Вирхова двинуло вперед целый ряд медицинских и смежных с медициной наук: гистологию (учение о тканях и клетках), общую патологию, патологическую анатомию, физиологию и т. д.

На том же генетическом методе была основана и другая крупная работа Вирхова этого периода – «О болезненных опухолях». И здесь Вирхов, придерживаясь принципа «omnis cellula e cellula» («каждая клетка происходит из клетки»), положил конец учениям об опухолях как о чуждых паразитарных образованиях; принцип образования клеток действует и в опухолях: тип дочерней клетки соответствует типу материнской клетки. Вирхов дал классификацию опухолей, определил различия доброкачественных опухолей от злокачественных. Все это учение об опухолях он изложил в 30 докладах, прочитанных зимой в 1862–1863 гг.; в печати появилось лишь два с половиной тома, – окончание так и не увидело света. К этому времени относится целый ряд других научных работ Вирхова. В его научный кругозор входят почти все важнейшие патологоанатомические проблемы того времени. Он составляет руководство по «Технике вскрытий». В этой книге изложены правила как патологоанатомических, так и судебных вскрытий. Руководство стало настольной книгой врачей этих специальностей.

В то же время Вирхов много работает над трихинозом и над выявлением паразита (глиста трихины), вызывающего эту болезнь. Работа Вирхова пролила свет на гигиенические и полицейские мероприятия (исследование мяса животных под микроскопом и запрещение продажи зараженного мяса); эти мероприятия в борьбе с трихинозом применяются до сих пор.

Вирхов работает также над патологической анатомией туберкулеза, изучает макроскопические и микроскопические изменения в тканях организма при этой болезни. Он изучает также патологоанатомическую картину сифилиса, проказы, эхииокока (паразита, живущего в печени человека), эндокардита (поражения клапанов сердца), хлороза (малокровия) и т. д. Особенно подробно изучал Вирхов инфекционные болезни, причем в эту область привнес свое, новое. Инфекционисты того времени объясняли развитие инфекционных болезней простым внедрением в организм инфекционного начала (возбудителя инфекции). Однако всем известны были уже тогда случаи, когда простое внедрение инфекции не вызывало еще заболевания. Вирхов уже тогда предостерегал против одностороннего увлечения инфекционистов и доказывал, что на возможность заболевания, при внедрении инфекции, влияет также реакция клеточных организмов, создающая ту невосприимчивость к заразе, иммунитет. учение о котором так блестяще развил наш соотечественник И. И. Мечников.

Особенно ценно в Вирхове как ученом было то, что он не похож был на «ученых гробокопателей», как выражался один его современник, но свои научные знания охотно нес внародные массы. Вирхов был блестящим популяризатором. В 1866 году, совместно с профессором Гольцендорфом, он издает периодическое издание «Сборник общепонятных научных лекций». Это продолжавшееся до самой смерти Вирхова издание давало ежегодно, в виде отдельных брошюр, лекции по различным вопросам научного знания. Одной из таких лекций была его речь «О воспитании женщины».

Почти 200 лет тому назад, – начинает издалека Вирхов, – почтенный Фенелон написал следующие слова: «Женщину следует обучать тому, что составляет задачу жизни. Ей придется наблюдать за воспитанием детей – сыновей до известного возраста, дочерей до их замужества, наблюдать за образом жизни, за нравственностью, за службой домочадцев, наблюдать за всем ходом хозяйства, за расходами и т. д. В этом заключается ее обязанность, и по этим предметам она должна обладать сведениями». И прогрессист Вирхов не гнушается тем, чтобы эти допотопные мысли взять исходным пунктом для рассуждений о назначении женщины. Он упрекает школы в том, что они учат женщин всяким наукам, но не приготовляют «xoзяек» («Hausfrauen»). «По моему мнению, – рассуждает он, – нужно непременно поставить воспитание женщины для дома». «Чтобы заведывать кухней правильно поставленного хозяйства, надо знать, что удобоваримо и что нет… Удобоваримое может сделаться вредным, а неудобоваримое может быть потрачено даром… И сколько кушаний, которые можно было бы есть без вреда, подаются на стол совсем не в том виде, в каком это нужно было бы для успешного хода пищеварения».

Словом «zwei К» («два К») Вирхов уже вменил в обязанность женщине: Kinder und Küche (дети и кухня). А чтобы привить молодым девушкам вкус к этим «К», Вирхов рекомендует обучать этим искусствам в «учреждениях, которые находятся под руками и которые можно создать повсеместно каждой общиной и каждым обществом» (Verrein). Это – ясли и детские сады, «питомники деятельной добродетели». Эти учреждения должны соблазнить девушек пойти по пути материнства и подготовить их быть матерью. Даже назначение кукол Вирхов подчиняет этой основной задаче: «деятельной добродетели» женщин. Оказывается, куклы нужны девочке специально затем, чтобы «подготовить будущую специфическую деятельность женщины, затем, чтобы пробудить чувство женщины, чтобы приучить мамочку к заботам о детской комнате». А мы-то думали, по простоте сердечной, что назначение куклы не разжигать «материнские инстинкты», а образовывать сознание ребенка, развивать его вкусы, внедрять ему начала общественности, организовывать его досуг. «Прогрессист» Вирхов сводит это просто к игре в «мамаши и папаши». Мало того, Вирхов договаривается даже до прямой пошлости, объявляя общественное воспитание детей «гуртовым воспитанием». «Эмансипация женщин, разрушение семейства, гуртовое воспитание детей с пеленок – все это неизбежно ведет к одному: все, что выигрывает при этом женщина, не столько в свободе, сколько в своеволии, то теряет ребенок… Вся будущность человечества была бы поставлена на карту для того, чтобы осуществить произвольно придуманную и притом все-таки только мнимую свободу женщины».

И как бы устыдившись этой проповеди Домостроя, Вирхов готов сделать изъятие из этого правила для «старых дев» (собственное его выражение) и для таких, у которых «судьба» разошлась с их «призванием»: «многим женщинам совсем не суждено сделаться супругами и матерями». Он разрешает и матерям «принимать надлежащее участие в разрешении общих задач человечества». Но эта оговорочка (единственная во всей лекции) – лишь фиговый листок на обнаженной проповеди закабаления женщины плитой и пеленками, проповеди, особенно широко развернутой теперь германскими фашистами. Такова цена последовательности буржуазного демократа даже в элементарных демократических требованиях.

Характерно, что российские радикалы недалеко ушли от германского радикала Вирхова: радикальный критик, защитник «нигилистов», Д. И. Писарев с полным сочувствием цитирует и комментирует эту лекцию Вирхова («Мысли Вирхова о воспитании женщины», тт. III–IV). Он называет ее «замечательной, сжатой и дельной программой последовательного реализма, примененного к воспитанию женщины». И Писарев рад, что «программа Вирхова не возбудит против себя никакого негодования реакционеров».

Так качался вправо и влево буржуазный радикал Вирхов; так качался вправо даже буржуазный радикальный писатель, почти революционер, Писарев.

Лишняя иллюстрация справедливости той характеристики, какую дал буржуазной демократии Ленин.

Одно внешнеполитическое событие оторвало Вирхова от его занятий в разгар научной работы. Это – войны, сначала с Австрией, потом с Францией. Вирхов не был из числа тех «квасных патриотов», которых можно назвать поджигателями войны. Он даже был против войны с Австрией. Но раз войны начались, он счел себя обязанным организовать помощь немецкому войску. Это дало возможность Вирхову внести и в военно-санитарное дело свой талант и свои знания.

Военно-санитарное дело было поставлено тогда более чем неудовлетворительно: больных и раненых солдат перевозили в товарных вагонах, прямо на полу, на соломе. Грязь и вонь стояли в поездах невероятные; врачей нехватало. Ясно, что при таких условиях происходили массовые заражения ран и осложнения заболеваний.

В то время один «патриот», силезский помещик Гэнике, составил образцовый санитарный поезд, который в 1870 году прибыл в Берлин. Вирхов решил по образцу этого поезда организовать другой. Он учредил «Берлинское общество помощи германским действующим армиям», опираясь на это общество собрал нужные средства, сформировал такой поезд и лично поехал во главе его на фронт. Когда Вирхов приблизился к боевой линии, то, к его великому недоумению и неудовольствию, раненых «не оказалось», и ему предложили в прекрасный поезд, специально приспособленный для перевозки раненых, забрать тифозных и дизентерийных. Вирхов должен был сам объезжать фронт у Меца, чтобы искать раненых: так поставлена была тогда эвакуация раненых с фронта. На фронте их оказалось более чем достаточно, и в начале октября Вирхов переполнил ими свой поезд и поехал обратно. Девять ночей провел Вирхов в поезде, работал не покладая рук, кончал работу после полуночи, спал на подвешенных к потолку вагона носилках и 13 октября доставил раненых в Берлин.

Еще в 1863 году, под руководством Вирхова, была выработана система таблиц и форм для применения при осмотре новобранцев. «Вряд ли когда представится, – говорил Вирхов, – случай получения таких широких выводов», относительно санитарного состояния населения, «к тому же еще так веско обставленных, как в отчетах воинских приемных комиссий… Во всех странах призываемый и принимаемый на службу контингент представляет собой группу населения, стоящую на переходной ступени от юности к возмужалости. Она является зеркалом, отражающим картину физического благосостояния народа».

Этот взгляд Вирхова на значение данных воинского призыва для характеристики санитарного состояния населения полностью сохранил свою силу и до настоящего времени: и теперь статистики пользуются этими данными как одним из величайших демографических показателей. На VII съезде советов т. Молотов в своем докладе приводил данные воинских призывов о росте объема груди, росте веса призываемых как один из показателей укрепления здоровья населения СССР.

Говоря о научных работах Вирхова этого периода, необходимо упомянуть о его работах в области антропологии, археологии и этнографии. Вирхова справедливо называют основателем антропологии в Германии. Еще в молодые годы Вирхов изучал форму черепов, наметив ряд типов и дав им соответствующие названия (длинноголовых, широкоголовых, узкоголовых и т. д.). Он усиленно занимался археологическими раскопками, притом не только в Германии, но и за границей: он участвовал в раскопках Трои, посетил Египет, Нумидию, Пелопонес, Сирию, Палестину, побывал на Кавказе. В результате этих археологических исследований он написал целый ряд специальных статей (об урнах, курганах, бронзовом периоде, свайных постройках, развалинах Трои, о мумиях и т. д.). Вирхову принадлежала также мысль о производстве массовых антропологических исследований над школьниками. Вопросы антропологии Вирхов часто соединял с вопросами патологии, устанавливая на ископаемых костях и черепах наличие тех или иных патологических изменений.

Однако последними работами в области антропологии Вирхов омрачил все свои предыдущие работы в этой области: он сделал попытку использовать антропологию в борьбе с дарвинизмом. Как будет указано ниже, Вирхов, в молодых годах предвосхитивший сам начало эволюционной теории, под старость выступил против Дарвина. И в то время, как именно антропология неоспоримо доказывает близость первобытного человека к человекообразной обезьяне, Вирхов на основании результатов своих исследований и раскопок делал попытки (правда, безрезультатные) опорочить учение Дарвина.