Текст книги "По чердакам и подвалам"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

V

Одѣтый по послѣдней модѣ молодой человѣкъ со стеклышкомъ въ глазу, брезгливо морщитъ носъ, спустился въ сопровожденіи дворника въ подвалъ, вошелъ въ дверь, обитую грязной рогожей, и спросилъ:

– Дочь статскаго совѣтчика Манефа Александровна Плошкина здѣсь живетъ?

– Барышня? Здѣсь, здѣсь… – отвѣчала тощая съ огромнымъ животомъ женщина, отрываясь отъ корыта, въ которомъ она стирала бѣлье, отерла руки о подолъ ситцеваго платья и въ свою очередь задала вопросъ:– А вамъ что отъ нихъ нужно?

– Я по порученію баронессы Калькопфъ. Плошкина подавала прошеніе о вспомоществованіи въ нашъ комитетъ.

Женщина обернулась лицомъ ко входу въ узенькій темный корридоръ и крикнула:

– Барышня? Идите-тко сюда. Вамъ отъ благодѣтелей деньги принесли.

– Нѣтъ, нѣтъ… Я еще не принесъ ей денегъ. Я только пріѣхалъ справиться о ея положеніи, – перебилъ молодой человѣкъ.

– Не принесли? А я думала, что коли ужъ генеральской дочери… Барышня! Не принесли еще, а только справиться объ васъ хотятъ.

– Кто такой пришелъ: мужчина или дама? – послышалось изъ отдаленія.

– Мужчина, мужчина.

– Мужчина? Ахъ, Боже мой! Такъ какъ же я?.. Я еще по при туалетѣ. Попросите подождать. Я сейчасъ…

– Присѣсть бы вамъ, сударь, да присѣсть-то у насъ негдѣ. Вотъ пожалуйте на скамеечку, – обратилась женщина къ молодому человѣку.

Молодой человѣкъ сѣлъ, опять поморщивъ носъ, и закурилъ папироску. Прошло пять минутъ а барышня не показывалась.

– Попросите, пожалуйста, ее поторопиться. Мнѣ некогда… Я сегодня отозванъ на завтракъ. Кромѣ того, сегодня мнѣ еще въ два мѣста по порученію баронессы… – сказалъ молодой человѣкъ.

– Барышня? Господинъ проситъ поторопиться. Имъ некогда.

– Пардонъ, мосье… Но, ради Бога… Но могу же я выйти въ дезабилье.

– Передъ нашими жильцами онѣ какъ угодно… Даже въ одной юбкѣ ходятъ, а вотъ какъ кто изъ постороннихъ мужчиновъ и почище одѣмшись, изъ господъ то-ость, такъ сейчасъ онѣ франтить начинаютъ, – замѣтила женщина.

Прошло еще пять минутъ. Молодой человѣкъ закурилъ вторую папироску, а «барышни» все не было.

– Это ужасъ что! Въ десять минутъ можно одѣться и вновь раздѣться, – проговорилъ молодой человѣкъ, поднимаясь съ мѣста. – Я не могу въ вони сидѣть. Я уйду. Мнѣ некогда. Во-первыхъ, я отозванъ, во-вторыхъ, я другихъ долженъ извѣстить. У меня не одно только ея прошеніе.

– Барышня! Они уходятъ! Коли хотите, то выходите скорѣй! – крикнула женщина.

– Сейчасъ, сейчасъ… Мосье… Пожалуйста… – донесся упрашивающій голосъ. – Хоть еще минутокъ пять.

Молодой человѣкъ сталъ уходить.

– Барышня! Они ушли!

– Погодите, погодите! – раздался вслѣдъ за нимъ голосъ. – Вернитесь, пожалуйста… Но мнѣ, право, такъ совѣстно…

Молодой человѣкъ, выказавъ нетерпѣніе, вернулся. Передъ нимъ стояла маленькая, худенькая старушка въ голубомъ ветхимъ барежевомъ платьѣ, въ вязаныхъ митенькахъ на рукахъ, съ голубымъ бантомъ на головѣ, и присѣдала. Лицо ея было набѣлено и нарумянено, но сдѣлаю это все было на половину. Очевидно, она не успѣла какъ слѣдуетъ накраситься. Нарумянена была, только одна щека, бровь была выведена только одна и на лбу совсѣмъ не на подобающемъ мѣстѣ лежала какая-то черная полоса, сдѣланная второпяхъ.

– Ужъ вы извините меня, мосье… Мнѣ, право, такъ совѣстно… Я не успѣла даже какъ слѣдуетъ сдѣлать свой туалетъ, говорила старушка, застѣнчиво опуская глаза.

– Вы дочь статскаго совѣтника Манефа Александровна Плошкина? – спросилъ молодой человѣкъ.

– Да… Я самая… Мой папенька могъ даже дослужиться до генерала, но по волѣ судебъ они должны были получить генерала на Пасхѣ, а умерли на страстной недѣлѣ. Пардонъ, мосье, что я такъ… Я попросила бы васъ къ себѣ въ уголокъ, но тамъ у меня совсѣмъ не прибрано.

– Ничего, я и здѣсь… Вы подавали прошеніе о помощи…

– Ахъ, мосье… Я самъ-другъ и безъ всякихъ средствъ… Между тѣмъ, Биби больна. Я должна покупать для нея и мясное, и булочку, и молочка…

– У васъ есть дочь?

– Что вы! Ахъ, что вы! – заговорила старушка, закрывъ лицо руками. – Да развѣ это можно! Я дѣвица, настоящая дѣвица.

– Виноватъ. Но эта Биби… Она вамъ сестра, племянница, воспитанница?

– Нѣтъ, нѣтъ…. Я сирота. Биби – собачка. Но я ее обожаю и безъ нея жить не могу. Я для нея переѣхала нарочно вотъ въ этотъ подвалъ, чтобы ей не высоко было ходить по лѣстницѣ, такъ какъ у ней одышка. А то я жила на чердакѣ, и тамъ мой уголокъ былъ гораздо лучше. Собачка… Биби – это собачка, мой единственный другъ, безъ котораго я ни на шагъ… Вотъ, теперь ей нуженъ моціонъ…

– Какія же вы имѣете средства къ жизни?

– Получаю послѣ папеньки тринадцать рублей въ мѣсяцъ – вотъ и все. Работать не въ силахъ теперь: Биби не даетъ. Ахъ, мосье, она такъ страдаетъ, такъ страдаетъ, что я уже грѣшу и молю Бога о ея смерти, хотя и сама не знаю, что я буду дѣлать, когда она умретъ. Я, кажется, тогда сама умру съ тоски. Мы такъ сжились, мы живемъ душа въ душу.

Старушка достала изъ кармана платокъ и начала отирать имъ заплаканные глаза, при чемъ тронула по накрашенной брови и размазала ее.

– Прежде я учила дѣтей въ одномъ купеческомъ семействѣ, учила изъ-за стола, но теперь я отъ Биби оторваться не могу, ни на минуту отойти не могу, продолжала она. – Желаете, я вамъ сейчасъ принесу ее показать? Ее лѣчитъ докторъ при обществѣ покровительства животнымъ, но, судите сами, она уже стара, ей шестнадцать лѣтъ, ее невозможно вылѣчить. Можно мнѣ вынести это бѣдное животное?

– Помилуйте, зачѣмъ же это? Это совсѣмъ лишнее, сказалъ молодой человѣкъ.

– Ахъ, мосье… Посмотрите на нее хоть изъ участія. Она слѣпа на одинъ глазъ. Я носила ее къ глазному доктору, но, представьте, тотъ говоритъ, что онъ собакъ не лѣчитъ.

– У васъ нѣтъ ни братьевъ, ни родственниковъ, которые бы вамъ помогали?

– Никого, никого, кромѣ Биби. Я уже сказала вамъ, что я сирота. Княгиня Мухмирадзи моя подруга дѣтства… Прежде она приглашала меня иногда погостить къ себѣ на недѣльку, на двѣ, но теперь она уѣхала въ Симбирскую губернію и при мнѣ нѣтъ даже друга, кому бы я могла повѣритъ свое сердце, свое горе. Одна Биби! Ахъ, только бы Биби была здорова, и я не просила бы о помощи! Прежде я вышивала гарусомъ подушки, коврики, туфли для лавки въ Перинной линіи, но теперь у меня руки отняты. Биби связала меня по рукамъ, по ногамъ. Вы не можете себѣ представить, сколько съ ней хлопотъ! Я не ропщу, роптать грѣхъ, но… Вотъ, у меня и за квартиру еще не плачено. Ахъ, мосье, сжальтесь и назначьте мнѣ помощь хоть для этого несчастнаго животнаго!

– Вы получите, получите… Мы обсудимъ это въ комитетѣ.

Молодой человѣкъ записалъ показанія старушки на прошеніи и спросилъ.

– Сколько вамъ лѣтъ?

– Ахъ, мосье, что вы! Я не знаю, право… Я не считала… сконфузилась старушка.

– То-есть, какъ же это такъ?

– Да такъ… Не знаю… Забыла….

– Видите, я не спрашивалъ бы, но я долженъ записать для соображеній… У насъ такой порядокъ. При докладѣ я долженъ все выяснить. Я секретарь.

– Какъ хотите, а я не знаю. Думаю, что не болѣе… тридцати съ чѣмъ-нибудь.

Молодой человѣкъ улыбнулся на слова старушки и помѣтилъ что-то на прошеніи.

– Сколько вы написали?

– Да нисколько. Такъ помѣтилъ. Сколько вы платите за помѣщеніе?

– Пять рублей. Когда я на чердакѣ жила, я за пять рублей имѣла лучшій уголъ, но Бибишка, Бибишка! И какія я страданія выношу изъ-за нея по квартирѣ! Люди жестокосерды и не всегда пускаютъ съ животнымъ.

Молодой человѣкъ укладывалъ въ портфель прошеніе.

– Вы, кажется, больше сорока лѣтъ написали мнѣ? – спросила его старушка.

– Я ничего не упомянулъ о лѣтахъ. Я написалъ, то, что вижу.

– Мерси. Итакъ, стало быть, я могу разсчитывать на какую-нибудь помощь?

– Да, получите, Я буду ходатайствовать. Прощайте.

– Прощайте, мосье. Благодарю васъ.

Молодой человѣкъ сталъ уходить.

– Ахъ, мосье! Одно слово… Вы о Бибишкѣ-то не забыли помѣтить?

– Да вѣдь собаки въ соображеніе не принимаются, отвѣчалъ на ходу молодой человѣкъ. – Но, впрочемъ… Вы получите, получите…

Въ догонку ему послышались слова:

– Собаки въ соображеніе не принимаются… Странно… Но чѣмъ же онѣ виноваты, что онѣ собаки! Какое жестокосердіе!

VI

Два элегантно одѣтые франта подкатили на рысакѣ къ воротамъ дома въ одной изъ отдаленныхъ улицъ Песковъ. Одинъ брюнетъ, другой блондинъ; брюнетъ плечистый, рослый; блондинъ маленькій, плюгавенькій. Брюнетъ съ расчесаннымъ проборомъ на затылкѣ; блондинъ съ капулемъ на лбу, виднѣющимся даже изъ-подъ полей глянцевой плюшевой шляпы-цилиндра. У брюнета монокль въ глазу; у блондина пенснэ на носу.

– Кажется – здѣсь, – сказалъ брюнетъ, вылѣзая изъ саней. – Домъ № 17… Здѣсь…

– Посмотримъ твоихъ бѣдныхъ… – прокартавилъ блондинъ.

– Моихъ! Повѣрь, ежели-бы не графиня Глухищева, никогда-бы я и не вздумалъ дѣлать эти визитаціи. Вѣдь я секретаремъ благотворительнаго общества, гдѣ она предсѣдательствуетъ.

– Охота тебѣ у старой дуры!..

– Глупа, но вліятельна… Ея слово вѣско… А мнѣ ужъ пора сдѣлать карьеру. Нельзя-же весь свой вѣкъ только числиться и числиться. Она, вонъ, губернаторовъ пристраиваетъ! Гдѣ здѣсь вдова учителя Подкованцева живетъ? – обратился брюнетъ къ мужику съ бляхой на шапкѣ, виднѣющемуся въ ворота.

– А вотъ пожалуйте все прямо, въ самый конецъ двора. Какъ дойдете до помойной ямы – сейчасъ налѣво. Тутъ будетъ дверь и на ней вывѣска съ сапогомъ, такъ въ эту дверь и во второй этажъ.

– Дуракъ! Дубина! Что я такъ могу понять! Ты проведи меня… Я секретарь общества призрѣнія сирыхъ и неимущихъ.

Обруганный дворникъ снялъ шапку и повелъ по двору. Дворъ былъ грязный.

– Главное, меня интересуютъ дочери этой вдовы, а то-бы я съ тобой не поѣхалъ, – говорилъ блондинъ. – Вѣдь попадаются, я думаю, и хорошенькія канашки у этихъ вдовъ?

– О, и сколько! Но, знаешь, все это какъ-то нечистоплотно… претить… Отрепанное платье, дырявыя ботинки… А я прежде всего люблю, чтобъ нога была хорошо обута. Мнѣ и свѣжесть и миловидность личика нипочемъ, только-бы нога… Здѣсь, впрочемъ, дочери учителя… Среда интеллигентная.

– Вотъ тутъ-съ… Во второй этажъ… – указалъ дворникъ.

Франты начали взбираться по деревянной лѣстницѣ.

– Только ты, Засовцевъ, скорѣй… Насъ вѣдь у Кюба ждутъ, – сказалъ блондинъ.

– Ну, да… Только краткія справки… Такъ сказать, легкій обзоръ… Истинная-ли это бѣдность, нѣтъ-ли признаковъ благосостоянія.

Брюнетъ постучался. Дверь отворила маленькая худенькая старушка въ бѣломъ чепцѣ и въ ватной кацавейкѣ поверхъ чернаго платья.

– Засовцевъ, секретарь общества призрѣнія сирыхъ и неимущихъ, – отрекомендовался брюнетъ. – Я отъ графини Глухищевой, узнать степень вашего бѣдственнаго положенія.

– Пожалуйте… Мы уже давно ждемъ кого-нибудь. Столько времени я подала прошеніе… Вѣрите ли, все до капельки заложено. Сидимъ и голодаемъ… Печка недѣлю не топлена… – заговорила старуха. – Снимали вотъ тутъ у насъ въ кухнѣ два угла жильцы, все-таки было маленькое подспорье, но ушли на другую квартиру. Не могутъ въ нетопленной комнатѣ жить.

Брюнетъ не слушалъ. Онъ смотрѣлъ въ другую комнату, гдѣ изъ дверей выглядывали двѣ хорошенькія головки. Одна принадлежала дѣвочкѣ лѣтъ четырнадцати, другая – дѣвушкѣ лѣтъ двадцати. Обѣ онѣ кутались въ байковые платки.

– Можно къ вамъ туда? – кивнулъ онъ на комнату. – Я долженъ все осмотрѣть.

– Сдѣлайте одолженіе. Это, вотъ, мои дочери… Пожалуйте, прошу покорно присѣсть. Софинька, освободи два стулика, – обратилась старуха къ дочери.

– Прехорошенькая, чортъ возьми! – шепнулъ брюнетъ блондину. – И нѣтъ въ ней этой отшибающей неряшливости.

– Да… Знаешь, я будто-бы предчувствовалъ.

– Прошу покорно садиться..– еще разъ повторила старуха. – Пальто я не предлагаю вамъ снимать. У насъ такъ, холодно, что мы просто коченѣемъ.

Франты пѣли и безъ церемоніи закурили папиросы. Брюнетъ косился на дѣвушку.

– Садитесь, демуазель… Что-же вы стоите? Я врагъ всякой формальности. Какія-же ваши средства къ жизни? – спросилъ онъ старуху.

– Теперь никакихъ… Сначала дочери ходили на фабрику и набивали тамъ папиросы, по старшая встрѣтила отъ мастера оскорбительныя предложенія и принуждена была уйти.

– Неужели? Ахъ, мерзавцы! Положимъ, что нельзя быть слишкомъ щепетильной, ежели кто бѣденъ, но на фабрикѣ, отъ какого-нибудь мастера… А у васъ дочка прехорошенькая! – сказалъ брюнетъ. – Съ вашими глазками, демуазель, надо-бы блистать и блистать… – обратился онъ къ дѣвицѣ. – Что-жъ вы не садитесь? Присядьте къ намъ.

Дѣвушка сдѣлала строгое лицо и сѣла въ уголъ.

– Ближе, ближе… Чего вы насъ боитесь… Вы не говорите по-французски?

– Нѣтъ-съ, не говорить, – отвѣчала за нее мать. – Вѣдь при покойникѣ папашѣ жили въ деревнѣ, въ глуши. Онъ былъ сельскимъ учителемъ. Да и средствъ такихъ не было. Самъ ее училъ.

– Восторгъ, что за дѣвушка! – проговорилъ брюнетъ по-французски. – Знаешь, она меня совсѣмъ заинтересовала. И какая строгость типа! И такъ, мадамъ, – обратился онъ къ старухѣ уже по-русски:– хотя я и замѣчаю у васъ нѣкоторую степень благосостоянія… вотъ, напримѣръ, швейная машина…

– Что можетъ дать швейная машина, ежели работы нѣтъ! Работы ищемъ, а ея нѣтъ.

– Позвольте… Швейную машину можно продать и на эти деньги быть сыту. Но это ничего… И такъ, хотя я и замѣчаю нѣкоторую долю благосостоянія въ вашей обстановкѣ, но я доложу графинѣ о вашемъ полномъ бѣдственномъ положеніи. Да улыбнитесь-же вы, прелестная царевна-несмѣяна, – тронулъ брюнетъ дѣвушку за плечо.

Та отшатнулась и строго взглянула на него.

– Что это, мой ангелъ? – спросилъ онъ, взглянувъ на нее сквозь монокль. – Но вѣдь я не мастеръ съ табачной фабрики… Нехорошо быть такой недотрогой, – погрозилъ онъ дѣвушкѣ пальцемъ. – А я еще хотѣлъ вамъ завтра бомбоньерку съ конфетами прислать.

– Намъ, господинъ, матеріальная помощь нужна поскорѣй. Вотъ уже четыре дня какъ мы горячей пищи не видѣли. Только чай пьемъ, – сказала старуха.

– И матеріальная помощь будетъ, но бѣдные не должны быть такъ щепетильны, – отвѣчалъ брюнетъ. – Знаете, демуазель, вы въ гнѣвѣ еще вдвое лучше. Эти сдвинутыя бровки, эти сжатыя губки… – обратился онъ къ дѣвицѣ. – Надо какъ-нибудь удалить старуху – сказалъ онъ блондину по-французски. – Мнѣ хочется побесѣдовать съ дѣвушкой безъ наблюденій этой вѣдьмы. Она матери боится.

Брюнетъ посвисталъ и что-то соображалъ.

– Дѣйствительно, холодно у васъ здѣсь, – проговорилъ онъ старухѣ. – Знаете что… Намъ-бы хотѣлось погрѣться. Не можете-ли вы, мадамъ, съѣздить сейчасъ для насъ въ ближайшую фруктовую лавку и купить бутылку хорошаго лафиту и фруктовъ? Мы и погрѣлись-бы здѣсь у васъ. Поѣзжайте на нашей лошади. Лошадь у воротъ.

– Пожалуй… но… – замялась старуха. – Вотъ видите, у насъ здѣсь такъ убого…

– Нѣтъ, нѣтъ, маменька… Не надо этого.

– Опять? Ахъ, вы, демуазель, неисправимы… – покачалъ головой брюнетъ. – Ну, не надо… Прощайте… – проговорилъ онъ, вставая. – Прощайте, демуазель. Дайте-же пожать вашу прелестную маленькую ручку. И ручку дать не хотите? Напрасно… Завтра получите бомбоньерку конфетъ, – прибавилъ онъ, раскланиваясь.

– Но когда-же мы можемъ ожидать помощи? – спросила старуха.

– Скоро, скоро… Я завтра переговорю съ графиней, а послѣзавтра, вечеромъ, часу въ девятомъ, пусть ваша дочь зайдетъ ко мнѣ… Я ей и вручу. Обѣщаю вамъ высшую норму вспомоществованія, ежели демуазель зайдетъ ко мнѣ вечеркомъ. Вотъ моя карточка. И такъ, до свиданія… Ѣдемъ, Пьеръ! – сказалъ брюнетъ блондину. – Нельзя-ли моей старшей дочери хоть какое-нибудь мѣсто? Въ чтицы, въ компаньонки, въ няньки наконецъ.

– Въ няньки? Фи! Мы ей пріищемъ болѣе лучшее положеніе… Пусть только она не будетъ строга и зайдетъ ко мнѣ. Съ ея красотой и въ няньки! И такъ, еще разъ, до свиданія! Прощайте, недотрога-царевна! Жду васъ…

Брюнетъ улыбнулся, вперилъ взоръ на дѣвушку и вышелъ въ сопровожденіи блондина на лѣстницу.

– А чертовски хороша, канашка! – сказалъ онъ. – Я непремѣнно добьюсь съ ней интрижки. Вѣдь если ее пріодѣть – это будетъ восторгъ что такое. Послѣ разныхъ полинялыхъ Сюзетъ и Альфосинъ да эдакій цвѣтокъ! Ахъ, чортъ возьми, какъ она хороша! бормоталъ онъ, сходя со скользкой лѣстницы.

1903