Текст книги "Переполох"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Н. А. Лейкинъ
ПЕРЕПОЛОХЪ

I

Въ квартирахъ дома извозопромышленника Безпокоева переполохъ. Счетчикомъ были розданы листки и вѣдомости по народной переписи. Самъ хозяинъ дома Безпокоевъ былъ въ трактирѣ, куда ходилъ пить чай съ сѣнникомъ-поставщикомъ, когда безъ него приняли дома большой пакетъ съ листками, вѣдомостями и объясненіями, или наставленіями. Вернувшись домой, онъ долго кричалъ и бранился на дворника, жену и прислугу, зачѣмъ тѣ приняли пакетъ. Дворникъ, жена и домашніе стояли растерявшись.

– Да вѣдь всѣ принимали, Лукьянъ Захарычъ… Всѣмъ сосѣдямъ выдано, – осмѣлился замѣтить дворникъ, переминаясь съ ноги на ногу.

– Плевать мнѣ на сосѣдей! – закричалъ Безпокоевъ.

– Принесъ такой… баринъ не баринъ, но съ кокардой на фуражкѣ, такъ какъ-же не брать-то! – поясняла жена.

– А хоть-бы генералъ! – закричалъ Безпокоевъ, взялъ пакетъ, вынулъ оттуда листки и принялся ихъ разсматривать. – Матери мои! По крышамъ придется лазить, дымовыя трубы считать. Спрашиваетъ: сколько дымовыхъ трубъ., сколько выгребовъ въ домѣ. Ну, пусть этотъ полубаринъ съ кокардой на шапкѣ, что листки принесъ, самъ и считаетъ дымовыя трубы, а я не намѣренъ.

Безпокоевъ очень хорошо зналъ, что пакетъ, принять было нужно, что отказаться отъ него нельзя, но ему только хотѣлось покуражиться передъ домашними. Онъ расхаживалъ большими шагами по комнатѣ и въ раздраженіи продолжалъ говорить:

– Дымовыя трубы понадобились, выгреба! Ну, на что они понадобились? Только вѣдь для того, чтобы людей отъ дѣла отшибать.

Сынъ, ученикъ Петровскаго коммерческаго училища, продолжалъ разсматривать брошенные отцомъ на столъ листки и проговорилъ:

– Тутъ еще и про собакъ, есть. Спрашиваютъ: сколько собакъ на дворѣ.

– Ну, вотъ ты отъ нечего дѣлать и начни сегодня считать, – огрызнулся отецъ.

– Съ какой-же это стати? Мнѣ нужно уроки учить.

– Уроки по боку. А завтра такъ и скажешь учителямъ: такъ и такъ, молъ, по приказанію начальства считалъ собакъ для переписи. Кошекъ еще не надо-ли пересчитать?

– Про кошекъ ничего не сказано. Лошади, коровы, собаки.

– Жаль, очень жаль! – иронизировалъ Безпокоевъ. – Кстати-бы ужъ и кошекъ переписать, да и мышей… Пожалуй, ужъ и блохъ на собакахъ. Заодно. Чего-жъ тутъ стѣсняться! Досужихъ людей въ Питерѣ много. Всѣ досужіе. Къ какому-же это времени нужно докладъ подать о дымовыхъ трубахъ и собакахъ? – спросилъ онъ все еще стоявшаго у притолоки дворника.

– Черезъ три дня счетчикъ зайдетъ за пакетомъ – далъ отвѣтъ дворникъ.

Сынъ смотрѣлъ въ листки и прочиталъ:

– «15 декабря къ вамъ зайдетъ счетчикъ и вы должны возвратить ему какъ всѣ листки, такъ и»…

– Молчи! – оборвалъ его отецъ.

Онъ взялъ пакетъ, и отправился въ, комнату, называемую «конторкой», каморку около кухни, гдѣ онъ обыкновенно принималъ, отъ навозниковъ дневную выручку и записывалъ въ книгу. Тамъ онъ на свободѣ принялся разсматривать содержимое пакета. На пакетѣ стояла надпись: «прежде нежели писать отвѣты на листки, прочтите внимательно наставленіе».

«Эво, какъ обучаютъ!» – подумалъ онъ, отыскалъ среди листковъ наставленіе, напечатанное на четырехъ страницахъ большого формата, и воскликнулъ:

– Вотъ такъ географія! И все это нашему брату, пожилому человѣку, вызубрить надо! Ловко! Вотъ такъ, перепись! Благодаримъ покорно.

Онъ началъ читать и прерывалъ чтеніе возгласами:

– Скажите, какъ строго! Словно съ мальчишками. Пожалуй, еще за ошибки-то безъ обѣда оставлять будутъ! А то въ карцеръ. Самое лучшее въ карцеръ на хлѣбъ и на воду.

Послѣ фразы «листки и вѣдомость должны быть написаны къ 10 часамъ утра пятницы, 15 декабря», Безпокоевъ воскликнулъ:

– А вотъ не напишу, нарочно не напишу! И ничего ты со мной не подѣлаешь!

Читалъ онъ долго и внимательно, такъ внимательно, что на лбу его выступилъ потъ. Прочитавъ первую страницу наставленія, онъ спросилъ квасу, и когда кухарка ему принесла, выпилъ кружку съ жадностью; прочитавъ вторую страницу, велѣлъ ставить самоваръ. Послѣ третьей страницы, не дочитавъ четвертую, онъ вышелъ въ столовую къ чаю и сказалъ женѣ, сидѣвшей за самоваромъ:

– Чисто математика какая-то эта самая перепись. Читалъ, читалъ – и ничего не понимаю.

– Да дай вонъ Гришѣ прочесть, – кивнула жена на сына въ мундирѣ коммерческаго училища – Авось, онъ пойметъ.

– Ну, вотъ! Ужъ ежели я не понимаю, то гдѣ-же ему-то! Знаю только одно, что перепись эта отъ всѣхъ дѣловъ меня отшибетъ. Трубы считай, собакъ считай, разспрашивай, гдѣ кто родился.

– Возьми адвоката, – предложила жена. – Онъ напишетъ.

– Ну, вотъ вывезла тоже! Да что это судъ, что-ли! Я и у мирового-то всегда самъ.

Жена, сидѣвшая противъ Безпокоева, подмигнула ему и сказала:

– А вѣдь этой переписью, Лукьянъ Захарычъ, навѣрное на что-нибудь подъѣзжаютъ.

– Само собой, – отвѣчалъ тотъ. – Хотя въ объявленіи и сказано, что никакихъ фискальныхъ цѣлей. Мы тоже знаемъ и понимаемъ. Вдругъ дымовыя трубы понадобились. Сосчитай, сколько ихъ. Зачѣмъ это, спрашивается? Съ какой стати? И вотъ помяни мое слово, что съ этихъ-то дымовыхъ трубъ къ лѣту и возьмутъ. Съ лошадей взято, съ собакъ взято – ну, теперь съ дымовыхъ трубъ возьмутъ.

– Такъ покажи меньше трубъ.

– А какъ провѣрятъ, да потомъ со штрафомъ возьмутъ? Счетчику-то что дѣлать? Ему къ пятницѣ представь всѣ листки, какъ облупленное яичко. Ну, онъ по крышамъ и начнетъ лазать, да трубы считать.

– А сколько у насъ трубъ на нашихъ домахъ?

– А я почемъ знаю. Нешто я домъ строилъ? Надо будетъ проминажъ по крышамъ сдѣлать, да и сосчитать.

– Ну, вотъ. Охота! Пошли дворника.

– Перепутаетъ. А тамъ и отвѣчай за него. Нѣтъ, ужъ надо самому. Да вѣдь, кромѣ того, надо и печи сосчитать по всѣмъ квартирамъ.

– Печи-то для чего?

– Ахъ, Боже мой! Да все для того-же! – раздраженно отвѣчалъ Безпокоевъ. – Квартирный налогъ взятъ – ну, теперь съ печки еще на прибавку возьмутъ.

– Когда по крышамъ-то будешь лазать? – спросила жена.

– Да надо сейчасъ начать.

– Возьми съ собой дворника. Все-таки будешь не одинъ и онъ тебѣ поможетъ. А то эдакая скользь теперь. Долго-ли поскользнуться.

– Ладно… – пробормоталъ Безпокоевъ, тяжело вздохнулъ и прибавилъ:– Вотъ не было-то печали, такъ черти накачали. Теперь лазай по крышамъ.

– А голубей по чердакамъ, папашенька, считать не надо? – спросилъ сынъ.

– Дуракъ.

– Позвольте… Чѣмъ-же дуракъ-то? Ежели собакъ приказано считать, то отчего-же голубей не сосчитать. Такая-же тварь.

– Ну, полѣземъ на крышу, – сказалъ Безпокоевъ, вставая изъ-за стола.

Въ столовую вошла дочь его, дѣвушка лѣтъ семнадцати, пухленькая, съ вздернутымъ носикомъ и объявила:

– Ну, вы тамъ какъ хотите, а я въ одномъ листѣ съ собаками и лошадьми прописываться не желаю.

– А мы, и не спрашивая, запишемъ тебя, – пробормоталъ отецъ, уходя изъ столовой.

II

Вдова, старуха, мѣщанка Марѳа Алексѣевна Пѣтунникова, содержательница въ домѣ Безпокоева маленькой квартиры и отдающая ее отъ себя жильцамъ по угламъ, какъ получила отъ счетчика пакетъ съ листками и наставленіями для переписи, такъ и обомлѣла. Когда вошелъ счетчикъ, она сидѣла въ кустѣ и ѣла солевую треску съ картофелемъ и лукомъ. Взявъ отъ него пакетъ, она даже перестала жевать, хотя ротъ ея былъ полонъ. Руки ея тряслись, глаза остановились. Она безсмысленно смотрѣла на счетчика, студента, а онъ ей пояснялъ:

– Тутъ все найдете: и листки личные, и листокъ квартирный, и квартирную вѣдомость, и наставленіе. Все это вы внимательно прочтете, прежде чѣмъ приступить къ дѣлу. Главное на наставленіе поналягте. Оно вамъ выяснить все до мельчайшихъ подробностей! Да прочтите не одинъ разъ, а два, три. Поняли? Ну, а потомъ ужъ начинайте переписывать. У васъ сколько всѣхъ жильцовъ? – спросилъ онъ.

Только теперь Марѳа Алексѣевна начала прожевывать треску. Счетчикъ ждалъ отвѣта.

– Сколько-же у васъ всѣхъ жильцовъ? – спросилъ онъ еще разъ.

Сопровождавшій счетчика и стоявшій въ дверяхъ дворникъ произнесъ:

– У ней, ваше благородіе, жильцовъ много.

– Сколько-же именно?

Марѳа Алексѣевна, наконецъ, прожевала треску и стала считать по пальцамъ.

– Девятнадцать душъ, – послышался отъ нея отвѣтъ.

– Экъ васъ! Ну, тогда я мало далъ вамъ личныхъ листковъ. Вотъ, возьмите еще.

– Младенцевъ надо считать? – спросила она.

– Непремѣнно. И если-бы даже въ ночь съ 14 на 15 декабря родился кто-нибудь, то и того надо записать. Даже новорожденные и некрещенные и тѣ записываются.

– Тогда двадцать двѣ души, – поправилась она.

– Ну, такъ вотъ вамъ добавочные личные листки и прошу ихъ выполнить къ пятницѣ, 15 декабря, къ десяти часамъ утра.

– То-есть какъ это, ваше благородіе?

Марѳа Алексѣевна недоумѣвала. Теперь ужъ у нея затряслась голова.

– Въ пятницу къ десяти часамъ утра всѣ ваши жильцы должны быть переписаны вотъ на этихъ, отдѣльныхъ листкахъ, – отвѣчалъ счетчикъ.

– Да я, ваше высокое благородіе, неграмотная.

– Неграмотны? Гмъ… Но вѣдь, однако, въ квартирѣ кто-же нибудь найдется грамотный – вотъ его и попросите.

– Писаря найметъ, ваше благородіе. Ей что! Она старушка съ запасцемъ, – замѣтилъ дворникъ.

Къ трясенію головы у старухи прибавилось усиленное морганіе глазами.

– Ну-съ, такъ вотъ… – сказалъ счетчикъ. – Чтобы къ пятницѣ было все готово. Въ девять часовъ утра я зайду, и вы мнѣ вручите пакетъ съ листками обратно.

Онъ повернулся и въ сопровожденіи дворника, вышелъ изъ квартиры.

Въ кухню вбѣжала жилица – дѣвица не первой уже молодости, въ ситцевомъ распашномъ капотѣ, накрашенная, въ папильоткахъ, съ папироской.

– Что такое, Марѳа Алекеѣвна, у васъ здѣсь стряслось? Кто это былъ? – задала она вопросъ.

– Охъ, бѣда, милая! – пробормотала безпомощнымъ тономъ старуха.

Она уже сидѣла на сундукѣ, опустя руки и держа въ одной изъ нихъ пакетъ съ листками.

– Какая бѣда? Господи Іисусе!

– Перепись… Всѣхъ васъ, жильцовъ, переписывать надо и даже младенцевъ.

– Такъ что-же изъ этого? Это вѣдь по всему Петербургу. Объ этомъ и въ газетахъ было написано, – успокаивала хозяйку жилица. – А я думала, какая такая бѣда!

– Охъ, охъ! А у меня даже подъ сердце подкатило. Милушка, да нѣтъ-ли у тебя тѣхъ капелекъ, что ты мнѣ давала тутъ какъ-то?

– Гофманскихъ? Всѣ до капельки выпила. Да чего вы безпокоитесь-то? Перепись… Ничего тутъ страшнаго нѣтъ. Я помню… Десять лѣтъ тому назадъ она была въ Петербургѣ… Тутъ счетчики по домамъ ходятъ. У васъ счетчикъ былъ?

– Охъ, не знаю! Лицо такое серьезное. Вотъ оставилъ бумаги и говоритъ: чтобы непремѣнно къ пятницѣ къ десяти часамъ утра.

– Ну, счетчикъ былъ. Молодой или старый? – спрашивала жилица.

– Охъ, милушка, и не разглядѣла я. Съ дворникомъ былъ, съ Кондратьемъ. Только я выпила рюмочку передъ обѣдомъ и стала треску ѣсть – вдругъ онъ…

– Все таки изъ себя интересный?

– Ахъ, херувимка моя, да я и треской-то чуть не подавилась съ перепуга. До того-ли мнѣ было.

– Рѣшительно тутъ ничего нѣтъ страшнаго. Напротивъ… Если молодой и интересный кавалеръ… Гдѣ листки-то у васъ? Покажите-ка мнѣ листки-то.

– Вотъ…

Старуха протянула пакетъ. Жилица съ папильотками на лбу присѣла рядомъ съ ней на сундукъ, вынула изъ пакета листокъ и принялась его разсматривать, говоря:

– Тутъ описаніе жизни, личности и кто въ какихъ отношеніяхъ… Кому сколько лѣтъ и кто какого поведенія. Трезваго, такъ и пишите трезвый, выпивающій – ну, выпивающій. Такъ и обозначить слѣдуетъ. Дѣвица – такъ дѣвица и надо ужъ обозначить, настоящая дѣвица или такъ… Вотъ Аѳимья слесариха говоритъ, что она жена Ивана Парѳеныча. А какая она жена! Тутъ ужъ какъ на духу, надо все до капельки обозначить. Матрешка моя сосѣдка разсказываетъ всѣмъ, что она бѣлошвейка безъ мѣста. А какая она бѣлошвейка? Мы очень чудесно знаемъ. Вотъ вы и обозначьте, – тараторила жилица и принялась читать листокъ. – Да вотъ напримѣръ… Имя и фамилія? Вотъ вы и пишите хоть-бы про себя: «Марѳа Пѣтунникова». «Сколько лѣтъ отъ роду?» Сколько вамъ лѣтъ?

– Охъ, забыла, милая! Почемъ мнѣ знать! Забыла..– отвѣчала старуха.

– Ну, ужъ это такъ нельзя. Должны правильно отвѣтить. А то штрафъ… – сказала жилица. И лучше ужъ говорить больше. Ну, семьдесятъ три. Труднаго-то тутъ ничего нѣтъ.

Старуха заискивающе взглянула на жилицу и сказала:

– Такъ вотъ ты, милушка, и напиши мнѣ. Ты вѣдь грамотная. А я тебя за это кофейкомъ попою.

– Я? Я и написала-бы, вамъ. да вы знаете, какъ я пишу? Словно слонъ брюхомъ ползалъ. Напишешь а потомъ и сама не разберешь, что написала, такъ гдѣ-же счетчику-то! – отвѣчала жилица, – А вы Финогена Михайлыча попросите. Онъ вѣдь изъ писарей.

У успокоившейся было старухи Пѣтуиннковой голова опять затряслась.

– Милая, – заговорила она, – Финогенъ мужчина корыстный. Попроси-ка его написать, такъ онъ и денегъ запроситъ, и угощеніе ему съ пивомъ и кильками, на перья и чернила ему дай, да и за квартиру онъ недоплатить. Охъ, знаю я его! Лучше ужъ дворнику дать.

Старуха поникла головой и, чуть не плача бормотала:

– Бѣдная я, несчастная, беззащитная сирота! И придумали же эту перепись несчастную!

III

Вечеромъ пришли жильцы старухи Марѳы Алексѣевны Пѣтунниковой, узнали о врученныхъ ей счетчикомъ переписныхъ листкахъ и загалдѣли о переписи. Жильцы у ней были большею честью мужчины, почти всѣ работающіе по фабрикамъ. Женщинъ было всего четыре: двѣ прачки-поденщицы, дѣвушка, именовавшая себя бѣлошвейкой и барышня въ папильоткахъ. Всѣ жильцы приходили въ кухню къ старухи Пѣтунниковой и разсматривали переписные листки. Всѣ безъ исключенія отнеслись къ переписи подозрительно.

– Надо чего-нибудь ждать послѣ этого… – неопредѣленно сказалъ ей слесарь Титовъ.

– Да ужъ будьте покойны, напрѣетъ, – отозвался старикъ разсыльный Тимофѣевъ.

– Пропишутъ… – закончилъ нарядчикъ Семеновъ, мрачный мужчина съ бѣльмомъ.

Пѣтунникову даже подергивало, когда она слушала эти рѣши.

– Да чего ждать-то? Что напрѣетъ-то? – тревожно спрашивала она.

– А тамъ потомъ что-нибудь да обозначится, – опять уклончиво отвѣчали ей.

Прачка-поденщица Устинья Потаповна въ мужскихъ сапогахъ проговорила:

– Вотъ онъ кофей-то. Недаромъ онъ на гривенникъ фунтъ вздорожалъ.

– Очень просто….– кивнулъ слесарь Титовъ. – А ты думала, какъ? И еще вздорожаетъ.

– Ну?! Поди ты… Вѣдь ужъ и такъ теперь за полтинникъ-то горохъ въ кофей мѣшаютъ.

– Ничего не обозначаешь. Подмѣшаютъ и еще что-нибудь.

– Кофей что! Кофей – Богъ съ нимъ. Да не особенно я его много и пью, – сказала старуха Пѣтунникова. – А я думаю, не опасаться-ли мнѣ чего другого.

– Чего-же другого-то? – пробормоталъ Титовъ. – Квартирный налогъ платишь – ну, и ладно.

– Охъ, семь рублей, голубчикъ! Вотъ послѣ новаго года опять придется.

– А я думаю, бани вздорожаютъ, – сказала вторая прачка Наумовна. – На дняхъ я была въ баняхъ, такъ сторожиха стращала, что вмѣсто гривенника двѣнадцать будутъ брать.

– Да вѣдь съ вѣникомъ и теперь одиннадцать.

– А тогда будетъ съ вѣникомъ тринадцать.

Сторожъ присѣлъ на сундукъ и произнесъ:

– Вся эта перепись теперича, я думаю, для того, чтобы узнать, по скольку на душу водки выпивается изъ винныхъ лавокъ, потому и въ газетахъ писали, что будто-бы меньше пьютъ.

– Мели больше, – пробормоталъ нарядчикъ, все еще при свѣтѣ лампы просматривавшій «личный листокъ». – А нѣтъ-ли тутъ чего-нибудь насчетъ приписки въ мѣщане?

– То-есть какъ это? – спросили всѣ разомъ.

– А вотъ тутъ есть въ листкѣ точка: «съ какого года поселились въ Петербургѣ?»

– Ну?!

– Болѣе десяти годовъ живешь – ну, и приписывайся въ мѣщане.

– Экъ, хватилъ! Да въ петербургскіе-то мѣщане нонѣ не всякаго и берутъ. Походи да покланяйся, похлопочи. Въ шлиссельбургскіе и колпинскіе – сколько угодно, – возразилъ слесарь. – А я думаю вотъ что: съ квартиры жильцовъ будутъ сгонять, гдѣ по угламъ тѣсно живутъ. Это я отъ знакомаго старшаго дворника слышалъ, что сбираются. Вотъ когда всѣхъ перепишутъ – ну, и начнутъ перебирать. «Марѳа Алексѣвна, у тебя по скольку угловъ въ комнатѣ»? «Столько-то». «Гони двоихъ вонъ».

– Голубчикъ, да вѣдь это разореніе… – еле выговорила Пѣтунникова. – Какъ-же тогда жить-то? Вѣдь жильцовъ отопить надо. Вѣдь ужъ и такъ-то отъ васъ самая малость очищается.

– А имъ какое дѣло? Поѣзжай въ деревню. Вотъ оттого-то и допытываются, кто гдѣ родился.

– Погибель, совсѣмъ погибель.

– Санитарная коммиссія… Ничего не подѣлаешь.

– Какая? – спросила старуха.

– Санитарная.

– Это что-же обозначаетъ?

– Да ужъ тамъ потомъ разберутъ. Листки объ оспѣ читала?

– Лѣтъ.

– Ну, прочти у насъ около воротъ. «Прививайте оспу… мойте полы… Не пейте воды сырой, а пейте чай и все этакое»… Также и насчетъ чистоты. А я тебѣ сколько разъ говорилъ: «выведи у насъ клоповъ французской зеленью, промажь щели» – и ты не съ мѣста. А вотъ теперь и казнись.

Слесарь кончилъ. Водворилось молчаніе.

– Спрыски съ тебя… Должна поднести жильцамъ по стаканчику… – сказалъ, смѣясь, сторожъ.

Старуха даже слезливо заморгала глазами.

– Тебѣ шутки, а мнѣ-то каково, Аверьянъ Михѣичъ! – проговорила она и утерла глаза передникомъ. – Ты жилецъ, съ тебя, какъ съ гуся вода… а я всѣхъ васъ переписать должна. Сегодня этотъ самый баринъ, что листки принесъ, сказалъ, чтобъ къ пятницѣ утру беспремѣнно…

– Ну, и перепишешь, – кивнулъ ей нарядчикъ.

– Да вѣдь я неграмотная. Надо мнѣ человѣка нанять.

– И наймешь. Возьми вонъ Финогеныча. Генераловъ тебѣ перепишетъ, а не только насъ.

– Говорила ужъ я ему. Рубль проситъ. И угощеніе… Да чтобъ кильки были и непремѣнно пиво. Во сколько мнѣ это вскочить! А я женщина бѣдная. Только вокругъ жильцовъ. На трескѣ да на астраханской селедкѣ сижу. Кофейные переварки пью…

Сторожъ похлопалъ по сундуку, на которомъ сидѣлъ, и съ улыбкой сказалъ:

– Пошарь вотъ здѣсь хорошенько – на три переписи найдешь, а то и на десяти…

– Нѣтъ, ужъ вы какъ хотите, а по гривеннику должны сложиться и дать мнѣ за перепись – выговорила, наконецъ, старуха Пѣтуиникова.

– Это еще съ какой стати! – воскликнулъ нарядчикъ – Больно жирно будетъ.

– Да вѣдь васъ-же переписывать будетъ Финогенычъ-то. Онъ завтра придетъ.

– Мы жильцы. Мы за углы платимъ – и знать ничего не должны, – произнесъ сторожъ.

– За прописку паспорта платишь-же, а это та-же прописка.

– Нѣтъ, ахъ, оставьте! То совсѣмъ особь статья. Прописка, больничныя, адресный сборъ – это съ марками, это на паспортѣ. А какія у тебя такія марки насчетъ переписи!

– Ну, что вамъ значитъ, голубчики, по гривеннику для вашей хозяйки, для бѣдной старушки, которая о васъ заботится?! Вѣдь пропилъ больше въ день, – упрашивала старуха.

– Выпивкой не кори. То особь статья. Мы люди рабочіе, намъ нужно для силы.

– Да вѣдь не себѣ прошу, Финогенычу. Онъ завтра придетъ васъ переписывать.

– Я самъ себя перепишу. Я самъ грамотный, – вызвался слесарь. – Давай листокъ.

– Да вѣдь перепутаешь, а тутъ надо въ точку…

– Я и не такія бумаги писалъ, а много почище, – похвастался слесарь.

– Слышь, Марѳа Алексѣвна, я дамъ гривенникъ на перепись, но чтобы и мнѣ вмѣстѣ съ Феногенычемъ было угощеніе, – вызвался нарядчикъ.

– Здравствуйте! А ты на пятіалтынный выпьешь!

– Врешь, насчетъ водки я человѣкъ деликатный. Ну, вотъ что пятіалтынный дамъ, но только чтобы съ угощеніемъ.

Старуха утирала глаза передникомъ.

– Разореніе, совсѣмъ разореніе, – бормотала она, – Во что мнѣ эта перепись-то вскочитъ!

IV

Вечеромъ наканунѣ 15 декабря, часу въ девятомъ. когда всѣ жильцы и жилицы старухи Марѳы Алексѣевны Петунниковой собрались домой съ работы, явился по приглашенію Пѣтунниковой переписывать ихъ писарь Финогеновъ. Это былъ старикъ съ сѣдымъ щетинистымъ подбородкомъ и верхней губой, одѣтый въ очень потертый пиджакъ съ замасленной голубой ленточкой въ петлицѣ и сильно расхлябанные сапоги. Въ рукахъ его былъ облѣзлый портфель и замасленная форменная фуражка съ кокардой. Финогеновъ переписывалъ жильцовъ на томъ-же дворѣ, гдѣ жила Пѣтунникова, но въ другой угловой квартирѣ, а потому явился безъ пальто. Онъ когда-то служилъ гдѣ-то канцелярскимъ служителемъ, давно ужъ потерялъ мѣсто, жилъ подобно птицѣ небесной отъ крохъ, какъ онъ самъ выражался, но фуражку съ кокардой все-таки носить не оставлялъ. Его зналъ весь дворъ и даже весь околодокъ. Онъ писалъ угловымъ жильцамъ прошенія къ мировымъ судьямъ, а старухамъ-салопницамъ и вдовамъ съ малыми дѣтьми прошенія къ благодѣтелямъ о помощи. Звали его Финогеномъ Михайлычемъ Финогеновымъ, но онъ откликался и на Финогеныча, подъ какимъ именемъ и былъ больше извѣстенъ. Носъ его былъ не только красенъ, но и сизъ, что явно указывало на его любовь къ спиртнымъ напиткамъ.

Войдя въ квартиру Пѣтунниковой, Финогенычъ строго заговорилъ:

– Поторапливайтесь, матушка, поторапливайтесь. Я отъ дѣла къ дѣлу… Сами знаете, нынче время какое… Время предпраздничное… Со всѣхъ сторонъ заказы на прошенія отъ сирыхъ и убогихъ. Утромъ написалъ по шести прошеній двумъ старухамъ въ разныя мѣста боголюбіямъ, превосходительствамъ и степенствамъ, сейчасъ переписывалъ жильцовъ, да и еще есть куда идти заработать.

– Да все готово, батюшка Финогенычъ, жильцы собрались. Можно начинать. А которые не собрались, такъ пoдoйдутъ, – отвѣчала Пѣтунникова. – Гдѣ писать-то будете?

– А гдѣ столъ есть, тамъ и писать начнемъ.

– Да столъ въ кухнѣ есть, есть у жильцовъ въ большой комнатѣ. Только тамъ-то я боюсь поставить для васъ угощеніе, потому сейчасъ присоединится къ нему могутъ. Жильцы мои, сами знаете, ой-ой какой народъ насчетъ этого…

– Разумно. Тогда я буду писать у васъ вотъ здѣсь, въ кухнѣ. А вы призывайте сюда жильцовъ по очереди.

Финогенычъ положилъ на некрашеный столъ фуражку и портфель.

– Сейчасъ выкушаете, что просили приготовить-то? – спросила его старуха.

– А то какъ-же? Колеса мажутъ передъ тѣмъ, какъ ѣхать въ путь. Пожалуйте.

– Да у меня готово. Вотъ вамъ маленькая посудинка и рюмка, а бутылку пива на загладку.

Старуха полѣзла въ стѣнной шкафчикъ.

– А кильки? Я просилъ килекъ?

– Есть. Помню. Все по условіе приготовила. А только и разоритель-же вы! Вѣдь четвертакъ за коробку килекъ заплатить пришлось. Думала въ мелочной десятокъ купить – анъ нѣтъ, не даютъ.

– Давайте, давайте скорѣй. Да собирайте народъ. Подмажемъ колеса, да и въ путь.

Старуха поставила на столъ бутылочку, рюмку, хлѣбъ и кильки. Финогенычъ сѣлъ къ столу и сталъ наливать въ рюмку, говоря:

– Посудинку сію мы подѣлимъ пополамъ и вторую подмазку колесъ сдѣлаемъ въ пути.

– То-то, я думаю, что такъ лучше.

– Правильно. Ну, вотъ я выпью, а вы все это и убирайте. А потомъ, какъ заскрипятъ колеса въ пути, я вамъ подмингну – вы опять подавайте. Ну, ваше здоровье!

Финогенычъ выпилъ, крякнулъ и сталъ заѣдать кильками съ хлѣбомъ. Старуха Пѣтунникова убирала со стола посуду, а онъ, прожевывая куски, говорилъ ей:

– Перо, чернильницу, прокладную бумагу – все это свое я принесъ. Ничего этого не надо. Ну-съ, начнемъ съ хозяйки квартиры и первымъ дѣломъ васъ перепишемъ, – прибавилъ онъ, доставъ изъ портфеля канцелярскія принадлежности и листки, а затѣмъ надѣлъ на носъ серебряныя очки съ круглыми стеклами. – Часть, участокъ, номера дома и квартиры – все это у меня въ листкахъ ужъ заблаговременно вписано. Приблизьтесь къ столу.

Говорилъ Финогенычъ все это не безъ нѣкоторой торжественности и важности и указалъ старухѣ Пѣтунниковой на мѣсто у стола, гдѣ она должна стать. Затѣмъ обмокнулъ перо въ банку съ чернилами и спросилъ:– Ваши имя и фамилія?

– Марѳа Пѣтунникова я, Финогенъ Михайлычъ… – отвѣчала старуха и ужъ слезилась. – Вдова мѣщанина, петербургскаго мѣщанина.

– Потомъ… – остановилъ ее Финогенычъ, повторилъ «Марѣа Пѣтунникова,» и написалъ. – Какой полъ? Полъ: мужской, женскій?

– То-есть какъ это, батюшка? – недоумѣвала Пѣтунникова.

– Тутъ вопросъ – женщина вы или мужчина… Я спрашиваю то, что написано.

– О, Господи! да неужто-же я?..

– Постойте. Конечно, я вижу, что вы женщина, но такъ какъ на листкѣ есть вопросъ, какой полъ – мужской или женскій, то и обязанъ я спросить. Ну, я пишу «женскій». Возрастъ вашъ. Сколько лѣтъ отъ роду?

– Забыла я, Финогенъ Михайлычъ, совсѣмъ забыла.

– Однако, тутъ въ листкѣ забывать не дозволяется, а требуютъ, чтобъ годъ былъ обозначенъ. Вѣдь въ паспортѣ, поди, скатано.

– Да что паспортъ! Въ паспортѣ сказано пятьдесятъ семь, а мнѣ куда больше. А пишутъ это они въ меѣщанской управѣ нарочно, чтобъ въ богадѣльню не просилась.

– Обязаны вѣрить оффиціальному документу. Въ паспортѣ сказано, что пятьдесятъ семь – пусть и будетъ пятьдесятъ семь, – строго сказалъ Финогенычъ и написалъ. – Въ которомъ году родились? – задалъ онъ новый вопросъ старухѣ.

– А этого ужъ и совсѣмъ не знаю.

– Вычтемъ пятьдесятъ семь изъ тысяча девятисотаго года. Будетъ тысяча восемьсотъ сорокъ три. Записано. Гдѣ родились?

– О, Господи! И все-то имъ нужно знать!

– Говорите, говорите.

– Да я въ Тульской губерніи, Бѣлевскаго уѣзда, въ деревнѣ…

– Довольно. Записано. Съ какого года поселились въ Петербургѣ?

– А вотъ какъ покойный папенька съ крымской кампаніи вернулся. Дали ему тогда чистую отставку…

– Крымская кампанія. Ну, напишемъ, что съ 1856 года. Какъ приходитесь хозяину квартиры?

– Это Безнокоеву-то, что-ли? Да я никакъ не прихожусь.

Финогенычъ спохватился.

– Впрочемъ, хозяинъ-то квартиры вы сами и есть. Пишемъ: «сама по себѣ. Хозяйка». А теперь важный вопросъ: дѣвица, замужемъ вдова или разведенная? Только не врать!

– Вдова, вдова.

– Да вдова-ли? Настоящая-ли вдова?

– Настоящая, настоящая. Могу паспортъ показать. Достать?

Хозяйка сдѣлала движеніе.

– Вѣримъ, – перебилъ ее Финогенычъ. – Вѣроисповѣданія какого?

– Церковнаго. Родители были по Косцовой вѣрѣ, но я…

– Довольно. Православнаго. Записано. Читаете и пишете?

– Читать-то малость могу, а ужъ писать-то…

– Записано. Слѣпой на оба глаза или глухонѣмой? Отъ рожденія или нѣтъ? Впрочемъ, это къ вамъ не подходить. Чѣмъ существуете? Напишемъ: «живетъ отъ квартиры». Ну, все!

Финогенычъ заткнулъ перо за ухо и потянулся.