Текст книги "Подход"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
VII
Бутылка водки уже почти была допита, когда въ окно избы кто-то постучался и крикнулъ:
– Войти побесѣдовать можно?
Емельянъ Сидоровъ взглянулъ въ окошко и произнесъ:
– Терентій Ивановъ тамъ. Охъ, пронюхалъ ужъ. подлецъ, что тутъ за музыка! А не пригласить нельзя. Дѣло попортить можетъ. Войди, войди… поманилъ онъ стоявшаго у окна.
– А что это за Терентій Ивановъ такой? Исправный мужикъ? спросилъ кабатчикъ.
– Какое исправный! отвѣчалъ староста. – Шильникъ, ярыжникъ. Онъ тоже заломитъ себѣ халтуру, только ты не сдавайся.
– Зачѣмъ сдаваться! Нельзя же ужъ такъ, чтобъ меня, какъ липку, всѣ ободрали. Попоить его въ свое время можно, ну, бабѣ его платокъ…
– Онъ безъ бабы. Вдовый.
Вошелъ черноватый, корявый, тщедушный мужиченко съ клинистой бородкой, въ дырявомъ синемъ армякѣ и въ стоптанныхъ сапогахъ. Быстро перекрестившись на иконы, онъ сказалъ:
– Чай да сахаръ. Господину хозяину! Господину старостѣ! Господину кабатчику Аверьяну Пантелеичу.
Онъ по очередно подалъ всѣмъ руку и продолжалъ, обращаясь къ кабатчику:
– Говорятъ, заведеніе у насъ задумалъ открыть и угощеніе дѣлаешь? А что жъ ты меня-то, Терентія забылъ?
– Насчетъ заведенія дѣло еще только въ головномъ воображеніи, а что ежели насчетъ угощенія, то самъ я здѣсь гость и вотъ Емельянъ Сидоровъ меня угощаетъ.
– Толкуй! Будто я не знаю, что ты по бутылкѣ водки всѣмъ развозишь! Сейчасъ бабы сказывали, Антипъ Яковлевъ тоже говорилъ.
– Двумъ знакомымъ своимъ по бутылкѣ въ гостинецъ подарилъ, это точно, не отрекаюсь.
– Такъ подари и мнѣ. Что жъ я за обсѣвокъ въ полѣ!
– Садись, садись, перебилъ его Емельянъ Сидоровъ. – На, вотъ, выпей остатки изъ бутылочки. Остатки, говорятъ, сладки.
Онъ налилъ ему водки въ чайную чашку.
– Что мнѣ остатки! Людямъ по бутылкѣ, а мнѣ остатки!
– И радъ бы, голубчикъ, тебя почествовать, да что жъ подѣлаешь, коли больше водки при себѣ нѣтъ. Всего только двѣ бутылки и были въ телѣжкѣ. Да и не сюда везъ, а это ужъ такъ только. А везъ я дьячку въ Крюково, да не удалось мнѣ его повидать только.
– Толкуй! Знаемъ. Ну, со здоровьемъ! Хоть чашечку отъ тебя урвать…
Терентій Ивановъ выпилъ, сплюнулъ на полъ длинной слюной, крякнулъ и отерся рукавомъ.
– Выпей еще полчашечки, тогда ужъ и бутылкѣ конецъ, предложилъ Емельянъ Сидоровъ.
– Давай.
Терентій Ивановъ выпилъ еще полчашки и сказалъ:
– А все-таки мнѣ, братецъ ты мой, Аверьянъ Пантелеичъ, обидно, что ты меня бутылкой не подарилъ. Первый я у тебя покупатель буду при кабакѣ, а ты…
– Когда заведеніе настоящимъ манеромъ открывать задумаемъ, и тебя бутылочкой удовлетворимъ, сказалъ кабатчикъ.
– Тогда бутылки мало. Что тогда бутылка!
– У міра разрѣшеніе просить будемъ, такъ нѣсколькими ведрами ему поклонимся.
– То особь статья. То міръ… А ты мнѣ отдѣльно четверть, коли задумалъ открывать заведеніе.
– Да задумать-то я задумалъ, дѣйствительно.
– Такъ чего жъ зѣвать! Вотъ староста здѣсь… Онъ начальство… Въ воскресенье сходку пусть назначаетъ, ты пиши бумагу, а мы поможемъ на сходкѣ…
– Обстряпать дѣло нужно, какъ слѣдуетъ, прежде чѣмъ сходку назначать, замѣтилъ староста.
– Думаешь, не разрѣшимъ? Разрѣшимъ въ лучшемъ видѣ. Наголодались ужъ мы безъ заведенія-то. Разрѣшимъ, только бы халтура хорошая была.
– Однако, троимъ ужъ не разрѣшили.
– Наголодавшись не были.
– Да про какую голодовку говоришь? У насъ въ деревнѣ никогда кабака не было.
– Портерная одно лѣто была, а въ портерной и винцо потихоньку продавали, а теперь и того нѣтъ. Одно вотъ только обидно, что Аверьянъ Пантелеичъ бутылочкой мнѣ не поклонился. Э-эхъ!
– Пей чай-то… кивнулъ Терентью Иванову Емельянъ Сидоровъ.
– Что чай! Отъ него лягушки въ утробѣ, говорятъ, заводятся.
Разговоръ пошелъ вяло. Кабатчикъ какъ-то стѣснялся говорить при Терентіи Ивановѣ о будущемъ кабакѣ и сталъ переводить разговоръ на другіе предметы. Наконецъ, выпивъ двѣ чашки чаю, онъ опрокинулъ чашку на блюдечко кверху дномъ, положилъ на дно огрызокъ сахару и, поднимаясь съ мѣста, сказалъ:
– Ну, за угощеніе… Пора и ко двору. Ко мнѣ милости просимъ.
– Приду, безпремѣнно приду, заговорилъ Терентій Ивановъ:– потому, какъ хочешь, а насчетъ бутылки мнѣ обидно.
– Ну, вотъ, придешь и получишь, отвѣчалъ кабатчикъ – Гдѣ хозяюшка-то? Прощайте, хозяюшка… искалъ онъ глазами жену Емельяна Сидорова.
– Прощай, Аверьянъ Пантелеичъ, прощай, выскочила та изъ кухни.
Хозяинъ и староста вышли провожать кабатчика за ворота. Вертѣлся тутъ же и Терентій Ивановъ и сильно стѣснялъ кабатчика. Кабатчикъ отвелъ хозяина въ сторону и шепнулъ ему:
– Такъ уговори родственницу-то твою, вдову-то, чтобъ я могъ у ней пирушку для бабьяго сословія сдѣлать.
– Буялиху-то? Да тутъ и уговаривать нечего. Что я ей скажу, тому и быть. Ты ужъ будь спокоенъ. А завтра или послѣзавтра я пріѣду къ тебѣ, чтобы сказать, въ какой день этотъ самый пиръ… Я съ старостой пріѣду. Потолкуемъ и насчетъ бумаги міру.
– Ну, ладно. Прощенья просимъ. Прощай, городской голова! крикнулъ кабатчикъ старостѣ и сталъ садиться въ телѣжку.
Подошелъ Терентій Ивановъ и, протягивая ему руку, заговорилъ:
– Да что бы ужъ тебѣ, Аверьянъ Пантелеичъ, насъ троихъ къ себѣ въ Быково взять? Тамъ бы и попоилъ насъ.
– Нѣтъ, нѣтъ, не поѣдемъ мы сегодня, отвѣтили въ одинъ голосъ староста и Емельянъ Сидоровъ.
– Ну, меня одного съ собой возьми.
– И радъ бы, милый человѣкъ, тебя съ собой взять, да еще по дорогѣ въ одно мѣсто заѣхать надо. Насчетъ лѣсу я хочу справиться въ Ягодинѣ.
– А я подожду въ Ягодинѣ въ телѣжкѣ. Ты насчетъ лѣсу, а я твою лошадь покараулю.
– Нѣтъ, ужъ ты лучше въ другой разъ ко мнѣ въ Быково приходи и я тебя какъ слѣдуетъ ублаготворю.
– Такъ-то оно такъ, переминался съ ноги на ногу Терентій Ивановъ:– да больно ужъ мнѣ обидно, что ты меня сегодня бутылочкой-то не почествовалъ. Старостѣ бутылку, Емельяну Сидорычу бутылку, а мнѣ ничего…
– Прости ужъ, другъ любезный, не случилось третьей-то бутылки со мной, не захватилъ я. Ну, да мы въ другой разъ… Прощай!
Кабатчикъ стегнулъ возжами лошадь.
– Стой! Стой! замахалъ руками Терентій Ивановъ. – Погоди!
Кабатчикъ остановилъ лошадь. Терентій Ивановъ подошелъ къ нему.
– Слышь, Аверьянъ Пантелеичъ… Тогда ужъ ты вотъ что… Ты дай мнѣ деньгами на бутылку водки, а то, право слово, обидно…
Кабатчикъ улыбнулся, досталъ изъ кошелька сорокъ копѣекъ и подалъ ихъ Терентію Иванову.
– Ну, вотъ теперь спасибо, теперь благодаримъ покорно…
Кабатчикъ кивнулъ ему и снова поѣхалъ. Староста и Емельянъ Сидоровъ, глядя на Терентья Иванова, улыбались и покачивали головами.
VIII
Село Быково, гдѣ кабатчикъ Аверьянъ Пантелеевъ имѣлъ трактиръ и постоялый дворъ, было большое село и находилось на шоссейной столбовой дорогѣ. Питейное заведеніе и постоялый дворъ помѣщались въ новомъ двухъ-этажномъ домѣ самого Аверьяна Пантелеева. Домъ былъ деревянный, окрашенный въ ярко-желтую краску, съ зеленой крышей, и стоялъ на краю села. Трактиръ и постоялый дворъ были въ нижнемъ этажѣ дома, а въ верхнемъ жилъ самъ Аверьянъ Пантелеевъ.
На слѣдующее утро Аверьянъ Пантелеевъ только еще проснулся и пилъ у себя въ квартирѣ чай въ сообществѣ своей супруги и ребятишекъ, какъ изъ нижняго этажа пришелъ буфетчикъ и доложилъ:
– Тамъ внизу въ трактирѣ какой-то пьяный мужикъ изъ деревни Колдовино васъ спрашиваетъ.
– Ну, началось! вздохнулъ кабатчикъ. – Сильно пьянъ? спросилъ онъ.
– Изрядно намазавшись. И главное, даромъ водки и закуски требуетъ. Брешетъ, что вы у нихъ питейное заведеніе задумали открывать и обѣщали всѣхъ колдовинскихъ даромъ поить. Я, разумѣется, всѣ эти пустословные разговоры безъ вниманія и деньги требую за водку, а онъ бунтуетъ и говоритъ: «зови ко мнѣ хозяина».
Кабатчикъ еще разъ вздохнулъ.
– Дѣйствительно, у меня есть легкое головное воображеніе насчетъ Колдовина, сказалъ онъ. – Поднеси ему два стаканчика и отрѣжь рубца тамъ, что ли, или сердца на закуску. И какъ это скоро всѣ узнаютъ! покачалъ онъ головой и спросилъ: – Да колдовинскій ли еще мужикъ-то?
– Колдовинскій. Онъ къ намъ иногда заходитъ. Только, Аверьянъ Пантелеичъ, онъ водку водкой, а кромѣ того, пару пива требуетъ…
– Э-эхъ! Ну, поставь ему и бутылку пива.
Буфетчикъ удалился, но черезъ четверть часа прислалъ подручнаго мальчишку.
– Что тебѣ? спросилъ его кабатчикъ.
– Колдовинскій мужикъ бунтуетъ. Выпилъ два стакана водки и бутылку пива, и требуетъ еще пару пива. Буфетчикъ не даетъ, а онъ разныя слова… Прислалъ спросить.
Кабатчикъ сморщился и покрутилъ головой.
– Однако, долженъ же какой-нибудь предѣлъ быть, а то этому конца не будетъ, сказалъ онъ. – Кабакъ еще только въ мысленности, а ужъ они разорить хотятъ. Вели поставить пару пива и ужъ больше чтобъ ни на копѣйку…
– Слушаю-съ. Тамъ внизу еще мужикъ изъ Колдовина и тоже угощенія требуетъ.
– Тьфу ты пропасть! Поднеси еще два стаканчика.
– Онъ такъ желаетъ, чтобы вы сами внизъ сошли.
– Скажи, что не могу, что у меня урядникъ сидитъ.
– Слушаю-съ.
Подручный буфетчика ушелъ. Этимъ, однако, дѣло не кончилось. Еще черезъ полчаса передъ кабатчикомъ опять стоялъ буфетчикъ и улыбался.
– Тамъ еще трое изъ Колдовина, докладывалъ онъ.
– Фу! протянулъ кабатчикъ. – Стало-быть ужъ пятеро?
– Да, съ тѣми съ двумя пятеро. Требуютъ водки, требуютъ пива. «Аверьянъ Пантелеичъ, говорятъ, намъ обязанъ… потому, онъ теперь весь въ нашихъ рукахъ».
– Да кто такіе, по крайности?
– Одинъ столяръ – вотъ что кіоту вамъ къ образу дѣлалъ, другой бочаръ и баба съ нимъ евоная. Потомъ еще одинъ… Семенъ Давыдовъ.
– Ахъ, и баба еще!
– Баба-то главнымъ образомъ и подбиваетъ… «Ужъ коли, говоритъ, продаваться ему, такъ продаваться такъ, чтобы по настоящему было»… Это, то-есть, вамъ. Насчетъ питейнаго.
– Дай по стакану водки съ закуской и по бутылкѣ пива.
– Куда-съ! Не утрамбовать ихъ этимъ. Баба зудитъ, что меньше какъ на дюжинѣ пива и не миритесь. Они къ вамъ наверхъ хотѣли итти, да ужъ я урядникомъ пугаю.
– Ты поднеси по стаканчику водки и по бутылкѣ пива и скажи, что настоящимъ манеромъ я въ Колдовинѣ поить буду. Мужикамъ на сходкѣ будетъ вино выставлено, а бабамъ будетъ вечеринка и отдѣльное угощеніе.
– Хорошо-съ. Я скажу.
Буфетчикъ ушелъ. Кабатчикъ напился чаю, взялъ торговую книгу и счеты и принялся щелкать на счетахъ. Снова явился подручный буфетчика.
– Бунтуютъ-съ колдовинскіе. Внизъ васъ требуютъ. Непремѣнно видѣть хотятъ. Никакого сладу нѣтъ. Тотъ мужикъ, которому вы три бутылки пива велѣли дать, даже тарелку разбилъ, говорилъ мальчикъ.
– Я вѣдь сказалъ, чтобы имъ объявили, что на сходкѣ поить буду.
– Михайло буфетчикъ имъ говорилъ, но они не внимаютъ. «То, говорятъ, особь статья, а это особь статья, потому онъ обязанъ».
– Сколько ихъ тамъ? Пятеро?
– Пятеро, да баба шестая.
– Поставить имъ еще по бутылкѣ пива, и ужъ больше ничего – ни-ни.
– Слушаю-съ…
Опять удалился подручный буфетчика. Кабатчикъ бросилъ счеты и въ волненіи заходилъ по комнатѣ, пощипывая бороду.
– Эдакъ ежели дѣло каждый день пойдетъ, то мнѣ и пятисотъ рублей имъ на пропой будетъ мало! Помилуйте, что это такое! Только вчера легкій подходъ сдѣлалъ и свое умственное воображеніе насчетъ заведенія троимъ колдовинскимъ объявилъ, а ужъ сегодня спозаранку вся деревня на даровщину пить лѣзетъ! бормоталъ онъ.
– Напрасно ты, кажется, съ этимъ новымъ кабакомъ вязаться-то задумалъ, замѣтила жена.
– Ну, ужъ это не твое дѣло, не тебѣ о торговыхъ дѣлахъ разсуждать! оборвалъ ее Аверьянъ Пантелеевъ. – А только ужъ и народъ же нонѣ! Охъ, какой народъ! Шагу безъ мзды не сдѣлаютъ. Говорили, Колдовино смирная, трезвая деревня. Какая это, къ чорту, трезвая деревня, коли спозаранку пропойные люди пить лѣзутъ.
Еще разъ появился передъ кабатчикомъ буфетчикъ.
– Чего ты съ одного лѣзешь! огрызнулся на него кабатчикъ. – Насчетъ колдовинскихъ тебѣ вѣдь сказано мое рѣшеніе.
– Да что жъ мнѣ дѣлать-то, коли не внимаютъ! Я ужъ и урядникомъ пугалъ, и тѣмъ, и сѣмъ, честью говорилъ – никакой словесности не чувствуютъ. Да тамъ еще колдовинскій мужикъ. Этотъ пріѣхалъ на лошади и требуетъ четверть водки.
– Шестой?
– Да ужъ это седьмой. На лошади пріѣхалъ. Требуетъ четверть и полдюжины пива.
– Кто такой?
– Терентій Ивановъ, корявый такой.
– Ну, не мерзавецъ ли человѣкъ есть! Вѣдь я еще только вчера его поилъ и сорокъ копѣекъ ему на бутылку водки далъ! воскликнулъ кабатчикъ.
– А сегодня за четвертью пріѣхалъ и за пивомъ. Стаканчикъ сейчасъ онъ ужъ на нашъ счетъ выпилъ. Такъ какъ прикажете: отпускать четверть или не отпускать?
– А вотъ я сейчасъ самъ внизъ сойду.
Кабатчикъ, бывшій въ одной жилеткѣ, сталъ надѣвать на себя пиджакъ, чтобы итти внизъ въ трактиръ, какъ вдругъ на лѣстницѣ раздались чьи-то шаги и въ прихожую комнату квартиры вошли колдовинскій староста и Емельянъ Сидоровъ Мясникъ.
IX
– Не ждалъ, поди, гостей-то сегодня? Ну, а мы вотъ какъ скоро!.. говорилъ кабатчику Емельянъ Сидоровъ, отирая грязные сапоги о половикъ въ передней. – Бабы наши сегодня утречкомъ говорятъ; «молотить»… А я имъ: «какая тутъ молотьба, коли Аверьяну Пантелеичу угодить надо. Къ нему поѣдемъ». Запрегъ лошадь, захватилъ вотъ старосту и къ тебѣ… И лошадь-то, признаться, сегодня нужно было, чтобы подъ яровое на весну полоски двѣ вспахать, а я ужъ говорю: «плевать… Послѣ вспашемъ. Успѣется еще». Баба ругаться – ну, да я ее утрамбовалъ. «Какъ я, говорю, дура ты безпонятливая, ведро водки на себя отъ Аверьяна Пантелеича потащу пять верстъ?» Вѣдь пять верстъ отъ насъ къ вамъ.
– Люди говорятъ, четыре только… сухо отвѣчалъ кабатчикъ.
– Ну, четыре. И четыре версты надсадишься на себѣ тащить. Да вѣдь вотъ и старостѣ ты тоже ведро обѣщалъ.
Кабатчика покоробило.
– По полу-ведру я обѣщалъ, кажется, а не по ведру, проговорилъ онъ.
– Ну, вотъ! Толкуй еще! На ведрѣ сторговались.
– Ну, да, на ведрѣ, а только двоимъ.
– Нѣтъ, каждому по ведру, подтвердилъ староста. – Чего ты жилишь-то? Тонешь, такъ топоръ сулишь, а вытащатъ тебя, такъ и топорища жаль.
– Да вѣдь ты меня еще не вытащилъ. Я еще и бумаги-то міру не подавалъ, а тамъ что міръ скажетъ.
– Все оборудовано, махнулъ рукой Емельянъ Сидоровъ, входя изъ прихожей въ комнату, и началъ креститься на образа. – Ну, теперь здравствуй! Гдѣ хозяюшка-то? Надо и хозяюшкѣ поклониться.
– А она тамъ около печки, по своему кухонному интересу. Придетъ, такъ поздоровкаешься. Что же ты оборудовалъ?
– Да все. Я и Буялиху насчетъ бабьей вечеринки подговорилъ, и все эдакое… Согласна въ лучшемъ видѣ. «Только, говоритъ, пускай онъ побольше угощенія присылаетъ и побольше посуды». Да смѣетъ ли она артачиться, коли я прикажу! Послѣзавтра у ней вечеринку валяй. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
– Ладно. А только ужъ и деревня же у васъ алчная! Вѣришь ли, смучили меня сегодня ваши мужики. Съ самаго утра, съ самыхъ, то-есть, позаранокъ прутъ въ трактиръ на даровое угощеніе. Одинъ какой-то подлецъ даже тарелки въ трактирѣ бьетъ.
– Ничего не подѣлаешь. Хочешь нажиться, такъ надо и отъ себя тщетиться.
– Да наживешься ли еще? Вѣдь это еще все буки.
– Вовсе не буки. Съ того и прутъ сюда пить, что порѣшили тебѣ мѣсто подъ кабакъ отдать и приговоръ подписать. Староста сейчасъ же послѣ твоего отъѣзда пошелъ по деревнѣ и сталъ говорить мужикамъ насчетъ кабака.
– Да, да… Обѣгалъ всѣхъ, кого можно. Несогласныхъ будетъ мало на сходкѣ. Всѣ согласны и наше навѣрное возьметъ, подтвердилъ староста.
– Да что ты! улыбнулся кабатчикъ.
– Вѣрно, вѣрно. Наголодались. Въ самомъ дѣлѣ за виномъ четыре версты бѣгать – шутка ли! Всѣ согласны. Одно только говорятъ, что пять ведеръ на міръ мало. Требуютъ семь, и пусть, говорятъ, онъ пять ящиковъ пива намъ на загладку выставитъ.
– Ахъ, Семенъ Михайлычъ, какъ ты это все поднимать любишь! крякнулъ кабатчикъ – Вѣдь ужъ условились, что на міръ пять ведеръ и ничего больше. А теперь ужъ семь ведеръ водки и пять ящиковъ пива.
– Да при чемъ же я-то тутъ? Мужики требуютъ семь.
– Ну, такъ вотъ свое ведро и отдай, которое ты у меня себѣ выговорилъ. Ты ведро отдашь, староста свое отдастъ – вотъ семь и выйдетъ. Я вѣдь и раньше такъ хотѣлъ. Вотъ вы и отдайте.
– Вишь, ты какой! Зачѣмъ же это я свое-то ведро отдамъ? сказалъ староста.
– И я не отдамъ, подхватилъ Емельянъ Сидоровъ. – Съ какой ты это стати пяченаго-то купца изъ себя строишь? Сначала обѣщалъ, а потомъ пятишься.
– Да вовсе я не пяченый купецъ. Вѣдь вы берете по ведру, чтобы міръ поить, ну, и отдайте міру.
– Мы беремъ, чтобы до сходки міръ поить, чтобы такъ дѣло поставить, чтобъ ужъ на сходку нѣкоторые въ туманѣ пришли. Въ туманѣ мужикъ ласковѣе, сказалъ староста и тутъ же прибавилъ:– Ну, да съ мужиками дѣло рѣшенное, ежели семь ведеръ и пиво, а вотъ бабъ надо хорошенько на вечеринкѣ ублаготворить. Вчера только услыхали о кабакѣ, такъ и загалдѣли на всю деревню. «Что же это только будетъ! Никогда у насъ кабака не было! Мужики у насъ теперь всѣ сопьются, малые ребята безъ куска хлѣба останутся». Разговоръ идетъ обширный. Ивана Епифанова жена привела сегодня своего мужа къ часовнѣ и заставила положить передъ иконой три земные поклона, что онъ на міру противъ кабака кричать будетъ.
– Эка дура! Вотъ дура-то! покачалъ головой кабатчикъ.
– Да и другихъ бабъ подговариваетъ. Ты вотъ что, Аверьянъ Пантелеичъ, ты попробуй ее самоваромъ ублажить, подари ей самоварчикъ, такъ, можетъ, она и сдастся.
Кабатчикъ поднялъ руки къ верху и воскликнулъ:
– Господа, да вѣдь съ одного вола семь шкуръ не дерутъ, а вы хотите содрать двадцать!
– Не надо ей самовара. Ну, будетъ она одна несогласна – плевать, сказалъ Емельянъ Сидоровъ.
– Да вѣдь мужъ ея Иванъ Епифановъ будетъ несогласенъ на сходкѣ, возразилъ староста.
– Да вѣдь ужъ несогласные на сходкѣ все равно будутъ, безъ этого нельзя. А то ежели всѣмъ самовары дарить, то и въ самомъ дѣлѣ очень много. Вотъ Буялихѣ сапоги для дочери или четыре рубля – это точно. Я такъ и сказалъ ей. Да подари ей кофейникъ.
– Сапоги и кофейникъ! Охъ! вздохнулъ кабатчикъ.
– Да ужъ этой надо. Этой-то я такъ и сказалъ
– Сапогъ довольно! Чего ее ублажать! спорилъ староста.
– Мало, Семенъ Михайлычъ, мало. Женщина у себя въ домѣ пирушку дѣлаетъ.
– Да вѣдь угощеніе-то будетъ не ея.
– Все равно.
– Никакихъ я кофейниковъ, никакихъ я самоваровъ… началъ было кабатчикъ.
– А моей-то женѣ кофейникъ обѣщался? Безъ этого нельзя, перебилъ его Емельянъ Сидоровъ. – Да вотъ еще что… Гдѣ тѣ колеса-то, что мнѣ отдать ладилъ?
– Послѣ колеса! Успѣешь! Чего тебѣ? Не пропадутъ колеса, сказалъ староста. – Сначала Аверьянъ Пантелеичъ пусть потчуетъ насъ, Мы въ гости къ нему пріѣхали. Въ трактиръ къ себѣ поведешь или здѣсь угощать будешь?
Соображая всѣ тѣ громадные расходы, которые придется ему понести на подкупъ міра, кабатчикъ растерянно чесалъ затылокъ.
– Да ужъ садитесь здѣсь. Сюда я велю подать закуску и выпивку, сказалъ онъ. – А то тамъ съ одного ваши мужики на меня налетать будутъ. Полонъ трактиръ вашими мужиками, и только и ждутъ того, чтобы я вышелъ и чтобы съ меня угощеніе стянуть.
– Безъ угощенія, братъ, ау! Безъ угощенія ничего не подѣлаешь! подмигнулъ староста, опускаясь на стулъ около стола.
– Да вѣдь ужъ я поилъ ихъ, господа. Никому не отказалъ. Всѣмъ была отпущена водка и пиво было дадено.
– А ты пои до туману. Не жалѣй. Все это тебѣ потомъ въ пользу… Жалѣть тутъ нечего, наставлялъ Емельянъ Сидоровъ.
Кабатчикъ пошелъ въ кухню къ женѣ распорядиться насчетъ угощенія для гостей и спросилъ:
– Колбаски вамъ на закуску-то къ водкѣ подать?
– Вали и колбаски, вали и ветчинки. Рыбки, ежели есть. Ужъ пріѣхали отъ деревни набольшіе головы къ тебѣ, такъ ты угощенія не жалѣй, отвѣчалъ Емельянъ Сидоровъ.
– Ты яишенку съ ветчинкой намъ сооруди – вотъ что, прибавилъ староста.
– Ладно.
Кабатчикъ сдѣлалъ движеніе.
– Постой, постой… остановилъ его Емельянъ Сидоровъ. – Килечкой еще попотчуй, да селяночку нельзя ли?
– Да ужъ останетесь довольны. Господи! раздраженно проговорилъ кабатчикъ и удалился.
X
Староста и Емельянъ Сидоровъ прображничали у кабатчика далеко за полдень. Кабатчикъ еле могъ ихъ выжить отъ себя. Оба гостя были совсѣмъ пьяны. Уѣзжая домой, староста долго искалъ глазами, что бы ему выпросить у кабатчика, и наконецъ выпросилъ баранью шапку, висѣвшую въ прихожей на гвоздѣ. Съ лѣстницы гости еле сошли. Садясь въ телѣгу, они долго лобызались съ кабатчикомъ и клялись ему въ вѣрности. Въ телѣгу имъ положили по ведерному боченку водки, а для Емельяна Сидорова, кромѣ того, и передній скатъ колесъ. Староста, видя, что Емельянъ Сидоровъ уѣзжаетъ съ новыми колесами, позавидовалъ ему и сталъ просить у кабатчика себѣ дугу, стоявшую тутъ же подъ навѣсомъ, гдѣ они садились въ телѣгу. Кабатчикъ далъ дугу. Выѣзжая уже со двора. Емельянъ Сидоровъ вдругъ остановился въ воротахъ.
– Ахъ, да… Жена наказывала, чтобы я чайничекъ трактирный, расписной, у тебя попросилъ ей для заварки чая. Ихъ у тебя въ трактирѣ, поди, много напасено, а нашъ-то дома трещину далъ, такъ какъ бы не развалился.
Кабатчикъ пожалъ плечами, но велѣлъ дать и чайникъ. Опять прощанія и изъясненія въ любви и вѣрности, и наконецъ гости уѣхали.
– Ну, народъ нынче! вздыхалъ кабатчикъ, покачивая головою послѣ отъѣзда гостей. – Да это цыганскіе какіе-то, а не русскіе мужики! И того имъ дай, и это подари, и того поднеси… Тьфу, пропасть! Да они меня какъ липку обдерутъ до тѣхъ поръ, пока міръ составитъ приговоръ о дозволеніи открыть въ деревнѣ заведеніе. Надо кончать съ этимъ дѣломъ, скорѣе кончать, рѣшилъ онъ.
Только что староста и Емельянъ Сидоровъ уѣхали, явилась вдова старуха Буялиха, та самая баба, у которой предназначалось сдѣлать вечеринку для угощенія колдовинскихъ бабъ. Это была высокая, тощая женщина лѣтъ подъ шестьдесятъ, въ ситцевой ватной кацавейкѣ и сильно потертомъ головномъ платкѣ. Отрекомендовавшись кабатчику, она сказала:
– Уговориться пришла насчетъ пирушечки этой самой.
– Да вѣдь Емельянъ Сидоровъ и староста сейчасъ уговорились со мной. Вечеринка для бабъ будетъ у тебя въ избѣ послѣзавтра, угощеніе и посуду я пришлю съ человѣкомъ, закуску тоже, такъ чего же тебѣ?.. отвѣчалъ кабатчикъ.
– Такъ-то такъ, оно это дѣйствительно, но надо съ твоей милости задаточку за труды.
– Какого такого задатку? На сапоги для твоей дочери три рубля я послѣ всего этого происшествія дамъ, платокъ ситцевый ты вмѣстѣ съ другими бабами получишь.
– Нѣтъ, милый, безъ задатку я не согласна. Рубль задатку, тогда такъ. Да и на сапоги не три рубля, а четыре. Какіе же это сапоги за три рубля! У меня дочь-то невѣста. Надо ей польскіе сапоги.
– За три рубля можно и польскіе сапоги купить. У меня жена, вонъ, за три рубля носитъ.
– Ты рубликъ-то дай – вотъ что. А тамъ на сапоги потомъ можешь, пожалуй, и три рубля. Ужъ Богъ съ тобой… Я согласна, стояла на своемъ старуха.
Кабатчикъ далъ.
– Вотъ спасибо, вотъ за это благодарю, заговорила старуха. – Ну, а кофейникъ-то мѣдный сейчасъ можно мнѣ получить?
– Какой такой кофейникъ? Я кофейникъ не обѣщалъ, отвѣчалъ кабатчикъ.
– Что ты! Что ты! Мнѣ Емельянъ Сидорычъ сказалъ, что хорошій мѣдный кофейникъ.
– Кофейникъ это я его женѣ обѣщалъ, а не тебѣ.
– А я-то что же за обсѣвокъ въ полѣ? Я вечеринку для бабъ устраиваю, да буду безъ кофейника? Нѣтъ, я не согласна, коли такъ. Что жъ это такое! Это ужъ обида.
– Какъ не согласна? Емельянъ Сидоровъ съ меня вчера пять рублей взялъ, чтобы уговорить тебя на вечеринку. Сегодня пріѣзжалъ и сказалъ, чтобы я былъ спокоенъ.
– Да что мнѣ Емельянъ Сидоровъ! У меня мой домъ, а не Емельяна Сидорова. Онъ только мнѣ свойственникъ приходится и ничего больше. Нѣтъ, ужъ кофейничекъ-то пожалуйста… Я только на кофейничекъ-то и польстилась, а то бы и вниманія не взяла. Шутка ли вечеринку устроить для всѣхъ бабъ!..
– Да ты сама, что ли, устраивать-то будешь? Вѣдь угощеніе-то будетъ мое, посуда моя, даже свѣчей привезу, чтобы тебѣ освѣтиться.
– Ты и керосинчику привези. У меня двѣ лампочки.
– Ладно. Привезу и керосину бутылку.
– Что бутылку! Ты жестяночку фунтовъ въ двадцать, да чтобы и жестяночка мнѣ осталась.
– Бочку еще не привезти ли! Это, наконецъ, несносно! Что это такое! вспылилъ кабатчикъ. – Да что вы меня ободрать хотите, что ли! Ну, куда тебѣ столько керосину?
– Да ужъ кабакъ открываешь у насъ, такъ надо отъ тебя и попользоваться. Шутка ли? Какое у насъ въ деревнѣ потомъ пьянство начнется! А у меня сынъ загульный. Пріятно нешто мнѣ все это? Грѣхъ на душу беру, бабъ подговариваю, чтобы ротивъ кабака не галдѣли, такъ ужъ было бы за что грѣшить. Нѣтъ, безъ кофейника и керосина я не согласна.
– Ну, ладно, ладно. Будетъ тебѣ кофейникъ, не кричи.
– И чтобы полпуда керосину. Это безпремѣнно, и съ жестянкой…
– Охъ! громко вздохнулъ кабатчикъ. – Да это жиды какіе-то, цыгане!
– Чего ты, милый, ругаешься-то? Мы тебѣ пользу устраиваемъ, душу свою продаемъ, а ты…
– Ладно, ладно. Привезутъ тебѣ послѣзавтра керосинъ и кофейникъ вмѣстѣ съ угощеніемъ и посудой. Иди съ Богомъ! Рубль получила, и иди.
Кабатчикъ ушелъ изъ кухни, гдѣ принималъ Буялиху.
– Какъ, иди! воскликнула она ему въ слѣдъ. – Я къ тебѣ въ гости пришла, а ты: иди. Ты меня долженъ попотчевать. Всѣхъ потчевалъ, а я – иди. Обязанъ попотчевать. Мы для тебя все устраиваемъ, хлопочемъ, бабъ подбиваемъ, а ты вонъ меня гонишь.
– Да вѣдь всѣхъ васъ, колдовинскихъ бабъ, рѣшилъ я послѣзавтра у тебя попотчевать, сказалъ кабатчикъ, остановившись. – Вѣдь у тебя въ домѣ будетъ обширное угощеніе, такъ чего жъ тебѣ еще?
– То особь статья, а это особь статья, отвѣчала старуха. – Сегодня я къ тебѣ въ гости пришла. Вотъ тоже люди-то! Шла, шла, четыре версты перла, думала, что встрѣтятъ меня тутъ, какъ родную, на почетное мѣсто посадятъ, а ты даже рюмочкой водочки съ пивцомъ не хочешь попотчевать.
– Ну, садись, тутъ въ кухнѣ къ столу. Сейчасъ тебѣ подадутъ угощеніе. Анна Ивановна! Угости тутъ вотъ одну колдовинскую гостью, вызвалъ кабатчикъ изъ комнатъ свою жену.
Буялиха сѣла къ столу, видимо недовольная пріемомъ кабатчика. Выпивъ два стаканчика водки и закусывая вареной говядиной съ горчицей, кабатчицѣ она говорила:
– Вѣдь вотъ мы для васъ какъ стараемся, чтобъ заведеніе вамъ открыть у насъ въ Колдовинѣ, а муженекъ твой этого и не чувствуетъ. Шла я сюда, такъ думала, что онъ меня и чайкомъ, и кофейкомъ, и съ медомъ, и съ вареньицемъ, и съ постнымъ сахарцемъ…
– Да чаемъ я тебя напою и сама съ тобой попью. Вотъ закуси только сначала, отвѣчала кабатчица.
– Милая! Ласка отъ него не та. Я сейчасъ ужъ вижу, что ласка не та. Другой бы сейчасъ и кофейку и чайку на домъ, ребятишечкамъ пряничковъ, леденчиковъ…
Кабатчица промолчала.
– Ты мнѣ все-таки хоть какого-нибудь гостинчика на домъ дай, продолжала Буялиха.
– Да хорошо, хорошо! Пряники у насъ есть. Я дамъ тебѣ въ карманъ, насыплю.
– Ты кофейку хоть полфунтика…
– Хорошо, хорошо.
– Какіе, милая, бабамъ платки-то будутъ дарить на пирушкѣ? Ты не можешь мнѣ показать?
– Да не покупали еще. Завтра мужъ поѣдетъ покупать въ городъ. Какіе платки! Платки, разумѣется, обыкновенные, ситцевые.
– Какъ ситцевые? Емельянъ Сидорычъ и староста сказывали всѣмъ бабамъ, что шерстяные. И я тоже бабамъ говорила, что шерстяные.
– Шерстяные, шерстяные! Чортъ васъ всѣхъ задави! откликнулся изъ комнаты кабатчикъ.
– А ежели шерстяные, то неужели ты меня-то, голубчикъ, отъ остальныхъ бабъ не отличишь? задала вопросъ Буялиха.
– Непремѣнно отличу. Тебѣ платокъ будетъ изъ рогожи, послышалось изъ комнаты.
– Вотъ, вотъ, матушка, какъ онъ меня предпочитаетъ! плакалась Буялиха передъ кабатчицей.
Домой она ушла отъ кабатчика пьяная, награжденная вымаклаченными гостинцами, съ рублемъ въ карманѣ и все-таки недовольная.
