Текст книги "Подход"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

IV

Антипъ Яковлевъ стоялъ за воротами, когда телѣжка съ кабатчикомъ и старостой подъѣхала къ его избѣ. Это былъ рослый, плечистый мужикъ лѣтъ шестидесяти, патріархальнаго вида, съ сѣдой окладистой бородой на все еще румяномъ, не взирая на годы, лицѣ. Двое бѣлокурыхъ внучатъ его въ шапкахъ съ большого человѣка и въ кафтанишкахъ съ необычайно длинными рукавами возились тутъ же съ кудластымъ щенкомъ. Антипъ Яковлевъ и въ своемъ домашнемъ быту былъ патріархомъ. Двое его женатыхъ сыновей, каждый съ кучей ребятъ, жили съ нимъ не раздѣльно въ одной избѣ въ полномъ подчиненіи. Изба была большая, двухъ-этажная съ тесовыми воротами и крытымъ дворомъ. Антипъ Яковлевъ былъ богатый мужикъ и имѣлъ деньгу про запасъ. Подъѣзжая къ его избѣ, кабатчикъ воскликнулъ:

– Гора съ горой не сходится, а человѣкъ съ человѣкомъ сойдется, ѣдемъ къ тебѣ, хотимъ въ избу входить, а ты ужъ тутъ какъ тутъ и у воротъ стоишь! Здравствуй, дѣдушка Антипъ Яковличъ! Здоровъ ли сердцемъ?

Антипъ Яковлевъ встрѣтилъ гостей сурово.

– Здоровъ. Что мнѣ дѣлается! По кабакамъ и трактирамъ себя не изводимъ, такъ зачѣмъ хворать! сухо отвѣчалъ онъ.

– Ужъ будто умственный человѣкъ трактиромъ себя и известь можетъ! Поди ты…

– А то какъ же? Порядокъ извѣстный. Какіе столбы отъ виннаго малодушества свихивались.

– Трактиръ, дѣдушка, можетъ быть и для удовольствія сердца. Не все пьянство. Попилъ чайку и развеселилъ сердце, сказалъ кабатчикъ, вылѣзая изъ телѣжки и протягивая руку Антипу Яковлеву. – Впрочемъ, мы объ этомъ сейчасъ потолкуемъ, прибавилъ онъ.

– Да тутъ и толковать нечего. Только попусту.

– А ужъ будто попусту въ праздникъ-то и языкъ почесать нельзя? Былъ сейчасъ у старосты. Поклонился начальству, такъ думаю: какъ же это я обойду поклономъ такого уважаемаго христіанина, какъ Антипъ Яковличъ, коли ужъ я здѣсь въ деревнѣ! На-ка вотъ гостинчика. Кто чѣмъ, а кабатчикъ всегда водкой даритъ, потому ужъ такое его руководство.

Кабатчикъ полѣзъ въ телѣжку, вытащилъ оттуда бутылку и подалъ ее.

– Не надо мнѣ. Ну тебя… отстранилъ бутылку Антипъ Яковлевъ.

Кабатчикъ изумился.

– Да вѣдь я отъ чистаго сердца. На поклонъ… сказалъ онъ.

– Нечего мнѣ и кланяться. Не за что.

– Вотъ те здравствуй! Такая твердыня на деревнѣ живетъ, да ей не поклониться? А я и старухѣ твоей на поклонъ хочу фунтикъ кофейку.

– А ей-то ужъ не за что кланяться и подавно.

Кабатчикъ почесалъ затылокъ.

– Ой-ой, какой серьезный человѣкъ! пробормоталъ онъ.

– Не серьезный, а что жъ зря дары принимать! На свои купимъ.

– Да вѣдь чаемъ-то меня все-таки угощать будешь. Ты чай, а я вотъ водочки и твоей старухѣ кофейку…

– Не надо, не надо, ничего намъ не надо… опять повторилъ Антипъ Яковлевъ, а насчетъ чаю вопросъ оставилъ безъ отвѣта.

Кабатчикъ переминался съ ноги на ногу и спряталъ бутылку опять въ телѣжку.

– А я зачѣмъ къ тебѣ заѣхалъ-то? Во-первыхъ, поклониться, а во-вторыхъ, потолковать о дѣлѣ, сказалъ онъ, кивнулъ на скамейку у воротъ и спросилъ:– Присѣсть можно?

– Сдѣлай, братъ, одолженіе: на то поставлена. Объ чемъ бы только ты со мной потолковать хотѣлъ, желательно было знать?

– Дѣло обширное. Конечно, все это еще только у меня въ моемъ собственномъ головномъ воображеніи и желаю я, такъ сказать, съ тобой посовѣтоваться, потому ты старикъ вразумительный и все эдакое… И не думалъ я, признаться сказать, объ этомъ раньше, а ѣхалъ мимо и вижу на краю деревни мѣсто свободное…

– Ну, ну?.. улыбнулся старикъ, торопя кабатчика, и сѣлъ на скамейку.

Помѣстился рядомъ съ нимъ и до сихъ поръ стоявшій на ногахъ кабатчикъ.

– Мѣсто-то ужъ очень у васъ на краю деревни прекрасное, а стоитъ оно зря, пустыремъ… Такъ хочу я порадѣть для вашей деревни и изукрасить его, продолжалъ кабатчикъ.

– Кабакомъ, что ли? перебилъ его Антипъ Яковлевъ.

– Постой… Зачѣмъ такъ говорить? Дай прежде сказать. Школы у васъ нѣтъ въ деревнѣ, а деревня обширная, хорошаго села стоитъ.

– Такъ ты думаешь школу строить, что ли? Вотъ удивилъ.

– То-есть, желательно бы мнѣ, Антипъ Яковлевичъ, построить собственно не школу, а домишечко, избушечку приглядную и ударить міру челомъ, чтобъ на десять лѣтъ мнѣ аренды… Подвѣсти рублей въ годъ платить вамъ буду, а по окончаніи всего этого происшествія, черезъ десять лѣтъ то-есть, двѣ тысячи мірскихъ денегъ у васъ скопится, а съ процентами ежели считать, то и больше, да и домъ вашъ будетъ. Тогда вы можете въ лучшемъ видѣ школу открыть. Вотъ какое мое руководство у меня въ умѣ.

– А до школы-то ты все-таки въ этомъ домѣ десять лѣтъ кабакъ держать будешь? спросилъ старикъ.

– Не кабакъ, голубчикъ, не кабакъ, а трактиръ и постоялый дворъ.

– Одинъ чортъ.

– Такъ вѣдь долженъ же я себѣ какое-нибудь льготное происшествіе сдѣлать, ежели я хочу міру черезъ десять лѣтъ домъ подъ школу пожертвовать. А школа вещь хорошая, умственная. Вотъ теперича у тебя внуки. Вотъ они со щеночкомъ балуются. Вѣдь черезъ годикъ ихъ ужъ грамотѣ учить надо, а школы въ деревнѣ нѣтъ. Каково имъ въ чужое-то село за четыре версты въ школу бѣгать!

– Такъ вѣдь домъ-то только черезъ десять лѣтъ подъ школу очистится, а при чемъ же тутъ внуки-то, коли имъ въ будущемъ году въ школу бѣгать надо? Или десять лѣтъ, не учась, твоей школы ждать? Брешешь ты, милый, что-то.

– Такъ-то оно такъ, сконфузился кабатчикъ. – Но я вообще… Я и для другихъ ребятишекъ. Я вообще для вашихъ деревенскихъ ребятишекъ… Такъ вотъ, прежде чѣмъ міру бумагу писать, я и хотѣлъ съ тобой потолковать, такъ какъ ты у міра голова, міръ тебя уважаетъ и предпочитаетъ и все эдакое. Такъ что ты скажешь насчетъ школы-то?

– Насчетъ кабака, а не насчетъ школы. Ты ужъ говори прямо. Вилять тутъ нечего… перебилъ кабатчика Антипъ Яковлевъ.

– Да какой же кабакъ! Не кабакъ, а постоялый дворъ въ хорошемъ домѣ, а домъ будетъ только на украшеніе деревни.

– Ну, постоялый дворъ. А постоялый дворъ будетъ съ продажей водки и при этомъ всегда пьянство и буянство и ночное шатанье.

– Зачѣмъ же пьянство и буянство-то? Можно честно и благообразно.

– Будетъ тутъ честно и благообразно! Живемъ тихо и смирно, и безобидно, а тамъ пропойцы явятся. Вѣдь ужъ три раза міръ у насъ кабатчикамъ въ кабакахъ отказывалъ, а ты опять…

– Да я собственно для школы, Антипъ Яковлевичъ…

– Поди ты! Ну, братъ, мелешь вздоръ! Вотъ еще какой школьный благодѣтель открылся.

– Зачѣмъ такъ? Зачѣмъ такъ, Антипъ Яковличъ? Развѣ я не сочувствую? Даже очень сочувствую и желаю, чтобы было украшеніе и благоустройство. Челомъ тебѣ бью, ты ужъ не галди противъ меня на сходкѣ-то.

– То-есть какъ это? спросилъ старикъ.

– Очень просто. Будь за меня, а ужъ я тебѣ премного благодаренъ останусь.

Антипъ Яковлевъ презрительно взглянулъ на кабатчика и воскликнулъ:

– Чтобъ я на міру за кабакъ стоялъ? Да ты никакъ бѣлены объѣлся, почтенный!

Онъ всталъ со скамейки. Всталъ и кабатчикъ и сказалъ:

– А я бы тебя и твою старуху, Антипъ Яковличъ, хорошими подарками удовлетворилъ.

– Уходи, уходи отъ меня. Зря толкуешь. Не таковскій я…

Антипъ Яковлевъ махнулъ рукой. Кабатчикъ пожалъ плечами.

– Ужасти какой серьезный человѣкъ! пробормоталъ онъ. – Прощай, коли такъ.

– Прощай, прощай. Поѣзжай, съ Богомъ.

Кабатчикъ влѣзъ въ телѣжку и шагомъ поѣхалъ отъ избы Антипа Яковлева. Староста шелъ около телѣжки.

– Видишь, какой строгій! Нѣтъ, этого не объѣдешь, сказалъ онъ и спросилъ:– Къ мяснику теперь? Къ Емельяну Сидорову, что ли?

– Да надо будетъ съ Емельяномъ Сидоровымъ потолковать.

– Ну, такъ ты и поѣзжай къ нему. Вонъ его изба. А я потомъ задворками приду. Неловко мнѣ съ тобой вмѣстѣ. Антипъ Яковлевъ смотритъ.

– Ну, ладно.

Кабатчикъ стегнулъ лошадь. Староста свернулъ къ своей избѣ.

V

Емельянъ Сидоровъ, по прозванью Мясникъ, хоть и былъ изъ числа мужиковъ исправныхъ и не ослабшихъ, какъ ихъ называютъ въ деревнѣ, но выпить подчасъ любилъ. Въ прежніе годы онъ имѣлъ барку, возилъ съ подряда въ Петербургъ кирпичъ и бутовую плиту на ней, стало-быть былъ человѣкъ бывалый, какъ говорится, любилъ краснобайничать на сходкахъ и считался за человѣка вліятельнаго въ деревнѣ. Барочный извозъ онъ нынѣ оставилъ и занялся скупкой телятъ у мужиковъ для продажи мясникамъ, отчего и самъ получилъ прозванье Мясника.

У избы на скамеечкѣ сидѣла жена Емельяна Сидорова, женщина лѣтъ сорока, и грызла подсолнухи, когда подъѣхалъ кабатчикъ. Онъ снялъ картузъ и, не слѣзая съ телѣжки, воскликнулъ:

– Матушкѣ-хозяюшкѣ особенное! Съ пріятствомъ кушать!

– Спасибо. Благодаримъ покорно, отвѣчала женщина. – Попотчевала бы и васъ подсолнухами, да не мужчинское это кушанье. Куда ѣдете?

– Былъ у обѣдни въ Крюковѣ, помолился Господу Богу, а теперь пробираюсь домой и заѣзжаю кой къ кому изъ хорошихъ мужичковъ, чтобы почтеніе имъ сдѣлать. Былъ у старосты, былъ у дѣдушки Антипа Яковлича и теперь къ вамъ. Самъ-отъ дома?

– Сейчасъ тутъ былъ, да, надо полагать, на задворки ушелъ. Колесо у насъ тамъ у телѣги сломалось, что ли. А вы къ нему?

– То-то и дѣло, хочу поклонъ отвѣсить.

– Ой, что такъ? конфузливо проговорила женщина. – Зачѣмъ же это?

– Хорошимъ основательнымъ христіанамъ всегда отвѣшиваю. Самъ основательности придерживаюсь и въ другихъ это руководство люблю. Вы меня знаете?

– Еще бы не знать! Вы изъ Быкова. Кабакъ держите. Вотъ мы, бабы, очень ужъ на васъ недовольны, что вы нашихъ мужиковъ спаиваете. Какъ попадутъ въ Быково, такъ ужъ ничего и не жди хорошаго. Вернутся всегда не настоящимъ манеромъ.

– Матушка-голубушка, все это вздоръ. Никого силой споить невозможно.

– Ну, соблазнъ на дорогѣ. А мужики слабы, да еще при своемъ малодушіи…

– Ну, на вашего супруга вы, кажется, не можете пожаловаться.

– Бывало, что и онъ у васъ загуливалъ, а придетъ домой выпивши, да все тычкомъ и наотмашь, такъ какъ же быть довольной-то?

– Пожалуйста, фунтикъ кофейку за это безпокойство… Везъ въ Крюково дьячихѣ передать въ гостинчикъ, да не трафилось ее увидать, такъ ужъ вамъ. Пожалуйте…

Кабатчикъ быстро вынулъ изъ телѣжки фунтъ кофе, быстро слѣзъ и протянулъ кофе женщинѣ.

– Ой, что это? Зачѣмъ же это? воскликнула та.

– Берите, берите. Это за безпокойство, чтобы неудовольствія на насъ съ вашей стороны не было. Про кабатчиковъ дамы думаютъ, что это вороны хищные, анъ выходитъ совсѣмъ напротивъ. Получайте. Что жъ вы стыдитесь!

– Ну, благодаримъ покорно. Вамъ мужа?

– Очень бы любопытно было его видѣть.

– Такъ пойдемте въ избу. Сейчасъ я его кликну.

– А лошадь-то можно, я думаю, здѣсь у воротъ оставить. Вотъ я и возжи черезъ столбикъ перекину.

– Конечно, можно. Никто ее не тронетъ. У насъ смирно.

Кабатчикъ возился около лошади и привязывалъ возжами къ столбу. Въ калиткѣ воротъ показался Емельянъ Сидоровъ, а сзади его въ отдаленіи виднѣлся староста. Емельянъ Сидоровъ былъ средняго роста мужикъ въ потертомъ пальто и сапогахъ бутылками. Пощипывая рыженькую бородку, онъ говорилъ:

– Прямо къ самовару потрафилъ. Входи, входи, Аверьянъ Пантелеичъ, милости просимъ. Баба! Самоваръ поставь скорѣича.

– Смотри-ка, фунтъ кофею подарилъ. Вотъ ужъ не ожидала-то! Даже и совѣстно… показала женщина мужу свертокъ.

– Бери, бери. Чего тутъ совѣститься-то? Мало мы ему денегъ-то въ Быковѣ оставляемъ! отвѣтилъ Емельянъ Сидоровъ. – Прошу покорно, Аверьянъ Пантелеичъ…

– Прежде всего дай настоящимъ манеромъ поздоровкаться. Здравствуй, проговорилъ кабатчикъ и протянулъ руку.

– Чего ты въ калиткѣ-то! На порогѣ не здороваются. Входи во дворъ.

– Въ такомъ разѣ постой, погоди. Поклонился женѣ гостинчикомъ, такъ надо и мужу…

Кабатчикъ полѣзъ въ телѣжку, порылся въ сѣнѣ, вынулъ оттуда бутылку съ водкой и, войдя во дворъ, протянулъ и руку, и бутылку Емельяну Сидорову, сказавъ: «пожалуйте».

– Спасибо, спасибо. Ну, вотъ теперь, здравствуй… заговорилъ Емельянъ Сидоровъ. – А то вдругъ на порогѣ! На порогѣ здороваться, значитъ, потомъ ссоритъся, а ужъ мы давай лучше въ мирѣ жить.

– А чтобы въ мирѣ намъ жить, такъ даже поцѣлуемся.

Кабатчикъ отеръ рукавомъ губы.

– Что ты, что ты! Развѣ нонѣ Христовъ день, чтобы цѣловаться? забормоталъ Емельянъ Сидоровъ, пятясь, но кабатчикъ ужъ сочно облобызалъ его.

– Такъ крѣпче будетъ, надежнѣе, сказалъ онъ. – Главная статья въ томъ, что дружбу-то мнѣ съ тобой хочется прочную, надежную водить. – Ахъ, да… Сейчасъ жена твоя сказала, что у тебя колесо у телѣги поломалось. Какое колесо-то: заднее или переднее?

– Переднее.

– Переднее? Ну, вотъ и отлично. А у меня какъ разъ, есть въ Быковѣ хорошій надежный скатъ, переднихъ колесъ. Поѣдешь мимо Быкова, такъ заѣзжай и возьми себѣ.

– Недорого запросишь, такъ отчего же?

– Зачѣмъ дорого! Что дашь, то и ладно. Вѣдь колесами я не торгую. У меня другая статья.

– Ну, спасибо. Переднія колеса мнѣ, дѣйствительно, нужны.

– А у меня они зря стоятъ.

Кабатчикъ, Емельянъ Сидоровъ и староста вошли въ избу. Изба была на полугородской манеръ и состояла изъ кухни и чистой комнаты. Въ чистой комнатѣ, главнымъ образомъ, бросались въ глаза широчайшая кровать подъ ситцевымъ пологомъ съ грудой подушекъ, пузатый самоваръ и стариннаго письма иконы въ углу съ пучками вербы за ними и съ десяткомъ фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ, окружающихъ кіоты. Кабатчикъ усердно сталъ креститься на иконы и, кончивъ, опять сказалъ:

– Теперь еще разъ здравствуйте.

– Садись, такъ гость будешь, пригласилъ хозяинъ. – Сейчасъ вотъ мы твой гостинецъ и разопьемъ, пока баба самоваръ ставитъ, прибавилъ онъ, откупоривая бутылку, и спросилъ: – Пьешь вѣдь самъ-то?

– Только самую малость потребляю, а ужъ сегодня и то былое дѣло. Ну, да съ тобой побалуюсь рюмашечкой, чтобы дружбу закрѣпить. Тяжеленько-то тяжеленько мнѣ будетъ, ну, да ужъ одинъ день не въ счетъ, отвѣчалъ кабатчикъ, тяжко вздохнувъ.

Хозяинъ поставилъ на столъ откупоренную бутылку и три рюмки. Хозяйка тащила тарелку соленыхъ грибовъ и край холоднаго пирога съ капустой.

VI

Емельянъ Сидоровъ налилъ три рюмки, взялъ одну изъ нихъ въ руку, чокнулся ею о двѣ другія рюмки и сказалъ старостѣ и кабатчику: «ну-ка»… Всѣ выпили. Кабатчикъ поморщился и, тыкая вилкой въ соленый грибъ, чтобы закусить, проговорилъ:

– Вѣдь вотъ нигдѣ я водки не пью, а у васъ въ вашей деревнѣ во второмъ домѣ выпиваю. А отчего? Оттого, что вы мужички почтенные, да и деревню вашу люблю. Въ цѣломъ округѣ, кажись, краше вашей деревни нѣтъ, и какъ только я ѣду мимо…

– Говори, Аверьянъ Пантелеичъ, прямо, говори безъ подхода… Онъ знаетъ, я ему передалъ… перебилъ кабатчика староста и кивнулъ на Емельяна Сидорова.

– Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, у васъ здѣсь мѣста чудесныя и мужики основательные. Да вотъ хоть бы взять его, Емельяна Сидорыча… Телятиной онъ занимается…

– Брось… Оставь… остановилъ кабатчика въ свою очередь Емельянъ Сидоровъ. – Ну, чего въ самомъ дѣлѣ меня-то расхваливать! Самъ я знаю, какой такой я есть человѣкъ. Ты кабакъ, что ли, нарохтишься у насъ завести?

– Не кабакъ, голубчикъ Емельянъ Сидорычъ, а школу. Школой хочу порадѣть вамъ, главнымъ образомъ, а кабакъ это только…

– Оставь. Знаемъ. Чего ты?

Кабатчикъ перемѣнилъ тонъ.

– Да думаю въ началѣ и питейное заведеніе, произнесъ онъ. – Это точно… То-есть, трактиръ съ постоялымъ дворомъ. Тихій, скромный трактиръ, чтобы, теперича, проѣзжающіе чайку и все эдакое…

– Распивочно и на выносъ? спросилъ Емельянъ Сидоровъ.

– Да, ужъ надо распивочно и на выносъ. Деревня, такъ по деревенскому обычаю и дѣйствовать будемъ. Патентъ-то ужъ заодно… Заодно тяготы нести. А только боюсь я, что вотъ міръ…

– Надо заранѣе оборудовать міръ.

– Вотъ поэтому я къ тебѣ и пріѣхалъ на поклонъ. Ты краснобай, говорятъ, на міру, гуторить мастеръ, зубы заговаривать.

Емельянъ Сидоровъ самодовольно погладилъ бороду и сказалъ:

– Ты пои больше, всѣхъ пои.

– Да я радъ всей душой, но есть тоже люди супротивные. Вотъ, напримѣръ, сейчасъ Антипъ Яковлевъ. Я къ нему всѣмъ сердцемъ, съ низкимъ поклономъ… «Желаю, говорю, благоустройство вашей деревнѣ», а онъ…

– Этотъ зажрался, этотъ себѣ цѣны мѣры не знаетъ. Да ужъ на что тебѣ: сыновья у него по сорока лѣтъ мужики, а онъ ихъ на помочахъ водитъ. Федосѣй Гавриловъ то же самое… Къ этому тоже не подступайся… заговорилъ староста. – А ты намъ довѣрься – вотъ мы съ Емельяномъ Сидоровымъ и будемъ орудовать.

– Голубчики, порадѣйте! Въ долгу не останусь, ей-ей, не останусь! воскликнулъ кабатчикъ. – Вѣдь я изъ-за чего хлопочу? Просто неловко такой большой деревнѣ безъ питейнаго заведенія быть. Теперича, пріѣхалъ къ кому гость, сродственникъ, нужно его попотчевать – неужто за четыре версты за бутылкой пива бѣжать? А ближе у васъ нѣтъ. А родины, а крестины? А помянуть за упокой? А иконѣ въ своей часовнѣ празднуете? Какъ тутъ быть? Вотъ я и задумалъ предложить міру двѣсти рублей въ годъ. Мѣстоположенія вашего мнѣ немного надо. Саженъ двѣсти квадратныхъ на пустырѣ отведете близъ дороги, я и доволенъ, а міру за все это происшествіе двѣсти рублей… И потомъ черезъ десять лѣтъ домъ вашъ.

– Ты вина побольше на сходку приволоки – вотъ это будетъ вѣрнѣе, училъ Емельянъ Сидоровъ кабатчика.

– Пятью ведрами могу поклониться, шестью, семью даже.

– На сходку и пяти ведеръ достаточно, а ты раньше подпаивай, подпаивай такъ, чтобы дня за три ужъ въ туманѣ ходили.

– Ничего, голубчикъ, не пожалѣю, только бы мужички православные меня поняли. Теперича кто изъ вашихъ ко мнѣ на постоялый въ Быково зайдетъ – всѣ гости дорогіе, всѣмъ по сороковочкѣ съ закуской… А на сходку шесть ведеръ.

– Ты лучше мнѣ и старостѣ отдѣльно по полуведру, а на сходку пять ведеръ. И съ пяти ведеръ облопаются, ежели ужъ въ туманѣ на сходку придутъ, говорилъ Емельянъ Сидоровъ.

– Ладно, други любезные, ладно. Какъ только дѣло оборудуется – по ведру даже пришлю.

– Нѣтъ, ты раньше… Ты такъ пришли, чтобъ мы передъ сходкой могли нашу голтепу твоимъ виномъ поить, а ужъ послѣ приговора-то ты особо по четверти хорошей, сказалъ староста.

– По четверти мало. Что намъ четверть! возразилъ Емельянъ Сидоровъ. – Тогда по полуведру и по ящику пива. Согласенъ?

Кабатчикъ посмотрѣлъ на него пристально.

– Да вѣдь я, милый человѣкъ, тебѣ переднія колеса… сказалъ онъ.

– Колеса само собой. Да вотъ еще что… Ты бабъ, бабъ нашихъ одари. Онѣ на сходку хоть и не ходятъ, а противъ кабака галдѣть могутъ не хуже Антипа Яковлева съ сыновьями. Вотъ, напримѣръ, моей бабѣ хорошій мѣдный кофейникъ. Давно ужъ она у меня кофейникъ клянчитъ.

– Бабамъ я хочу пивное и сладостное угощеніе сдѣлать на какой-нибудь вечеринкѣ, подъ видомъ того, что я себѣ юбилей справляю. Я ужъ говорилъ старостѣ.

– Это само собой, а кофейникъ отдѣльно.

– Что жъ, можно и кофейникъ, только бы хорошему дѣлу быть, согласился, глубоко вздохнувъ, кабатчикъ.

– Да и не одной моей бабѣ. А вотъ у насъ есть вдова Буялиха… Родственница она мнѣ. Баба, ой-ой, какая голосистая! И сынъ при ней пропойный… Она на всѣхъ перекресткахъ будетъ противъ кабака звонить, такъ заткни ей глотку сапогами для дочери, что ли. Для дочери сапоги, ну, а ей хоть ситцу на платье.

– Я думалъ, благодѣтели, всѣмъ бабамъ, которыя на вечеринкѣ будутъ, по платку.

– То особо. А ей сапоги для дочери и ситцу для самой. У ней можешь и бабью пирушку-то устроить. Давай сейчасъ пять цѣлковыхъ мнѣ. Я живо ее подговорю и утрамбую… проговорилъ Емельянъ и, протянувъ руку, прибавилъ: – Выкладывай пятерку-то.

Кабатчикъ опять удивленно посмотрѣлъ на него.

– Постой… Да вѣдь тебѣ я колеса, мѣдный кофейникъ, ведро вина… сказалъ онъ.

– А что жъ изъ этого? Надо и деньгами за хлопоты. За то ужъ я за тебя на первый сортъ говорить буду.

– Такъ-то оно такъ, но все-таки…

– Чего: все-таки? Ты лучше у міра ужиль. Ты вотъ хотѣлъ міру семь ведеръ, а мы говоримъ: пять. Давай, давай, не стыдись.

– Да вѣдь вамъ по ведру, такъ тѣ же семь.

– Можетъ быть и не по ведру придется съ тебя, а больше. Надо, чтобъ и голтепа, и исправные мужики тебѣ славу пѣли, а то никакого проку не будетъ. Ты знаешь ли, у насъ міръ-то какой? Троимъ торговцамъ уже въ кабакѣ отказали и помолились даже, чтобъ никому ужъ не разрѣшать и даже не разговаривать объ этомъ на сходкѣ. А теперь нужно міръ побороть. Давай пятерку, давай.

Кабатчикъ вздохнулъ, полѣзъ за голенище, вытащилъ оттуда бумажникъ изъ синей сахарной бумаги и выложилъ передъ Емельяномъ Сидоровымъ пять рублей.

У старосты разгорѣлись глаза и онъ произнесъ:

– Давай и мнѣ, коли такъ, пять рублей. Я начальство.

– Да вѣдь съ тобой я ужъ условился, что послѣ всего происшествія поклонюсь тебѣ.

– То особо. А это впередъ, въ задатокъ, чтобы крѣпче было.

– Э-эхъ, господа! Да вѣдь еще конь даже у насъ не валялся насчетъ питейнаго-то заведенія, а вы…

Кабатчикъ кряхтѣлъ.

– Давай, давай… Чего ты, въ самомъ дѣлѣ, жалѣешь пятерки-то? Вѣдь тысячи наживать будешь въ кабакѣ-то.

Пришлось дать пять рублей и старостѣ.

Жена Емельяна Сидорова внесла самоваръ и поставила на столъ.