Текст книги "В усадьбе"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

IV

У террасы усадьбы раздались шаги и кто-то крякнулъ. Пробѣгавшій газету баринъ поднялъ голову. Передъ террасой стоялъ садовникъ и передвигалъ картузъ со лба на затылокъ.

– Кабы вы мнѣ двустволочки вашей дня на два прожертвовали. Вѣдь она у васъ все равно зря въ кабинетѣ виситъ, сказалъ онъ.

– Зачѣмъ это тебѣ? Что за глупости! спросилъ баринъ.

– Да вотъ, чтобы потрафить… Ужъ я бы его укомплектовалъ!

– Кого?

– Да вотъ подлеца-то этого. Ужъ я бы его укараулилъ и въ самую центру…

– Какого такого подлеца? Что, я не понимаю.

– А вотъ этого самаго, что дыни наши изъ парниковъ воруетъ. Ужъ я бы его распатронилъ въ самый корень. Не сталъ бы больше ходить.

– Да развѣ опять украли дыню?

– А то какъ же… Третьяго дня вы изволили на дыньку любоваться и говорили, чтобы въ воскресенье къ обѣду снять – ея у жъ нѣтъ.

– Какъ нѣтъ? спросилъ баринъ, быстро поднимаясь со стула и отбрасывая газету въ сторону.

– Очень просто. Даже вчера была, а ужъ сегодня нѣтъ. Кто-то спроворилъ. Прихожу утречкомъ посмотрѣть, а ея нѣтъ. Третью дыню… Еле-еле вывели, только бы снять, а тутъ…

Садовникъ развелъ руками.

– Ничего не подѣлаешь, проговорилъ онъ. – Надо караулить, а безъ двустволки караулить нельзя.

– Душечка! Слышишь? Вѣдь у насъ опять дыня пропала! крикнулъ баринъ барынѣ, сидѣвшей въ комнатѣ.

– Не можетъ быть! проговорила барыня, показываясь на террасѣ.

– Истинный Господь, пропала, отвѣчалъ садовникъ. – Воруютъ. Ночи темныя начались, ничего не подѣлаешь. Надо укараулить, да бекасинникомъ въ настоящее мѣсто, чтобы помнилъ и чувствовалъ. А то что жъ это, помилуйте!

– Кто бы это могъ красть дыни?! удивлялась барыня.

– Должно быть, крестьянишки здѣшніе… Иначе кому же?.. А то, можетъ статься, кто изъ поденщины, что вонъ у сосѣда лѣсъ расчищаютъ, дѣлаетъ догадку садовникъ.

– Нѣтъ, это не крестьяне и не поденщики. Ну, зачѣмъ имъ дыни?

– Какъ зачѣмъ? Очень просто-съ… Снесъ на станцію господамъ – вотъ на выпивку и есть. На желѣзной дорогѣ въ лучшемъ видѣ за такую дыню три гривенника дадутъ. Дыня, одно слово, антикъ была. Да и не носивши на станцію, Амосъ Ермолаевъ на деревнѣ за такую дыню сороковку дастъ. Сороковка ему плевка стоитъ, а онъ тоже мамонъ-то потѣшить любитъ.

Баринъ и барыня переглянулись.

– Нѣтъ, это, я думаю, свой воръ, сказала барыня. – Гдѣ тутъ пробраться на огородъ постороннему человѣку!

– Позвольте-съ… Частоколъ раздвинулъ – вотъ и тутъ… Зачѣмъ же свой?

– Свой, свой…

– Обижать изволите. Я изъ-за хозяйскаго добра удавиться радъ.

– Не про тебя говорятъ, а только воръ свой. У насъ около частокола собака на блокѣ бѣгаетъ.

– Да вѣдь можно и съ другой стороны перелѣзть. А то, вотъ, взялъ хлѣбца, прикормилъ собаку – ну, и бери, что хочешь. Воръ знаетъ какъ… Его учить нечего.

– Наши сытыя собаки польстятся на хлѣбъ! Что ты говоришь!

– Иначе, сударыня, и быть невозможно, потому кабы однѣ дыни, а то съ чего же у насъ и яблоки пропадаютъ?

– Какъ? И яблоки пропадаютъ?

– Очень просто. Сегодня, я такъ считаю, что, пожалуй, съ сотню посшибли и унесли!

– Ну, ужъ это изъ рукъ вонъ! возмутился баринъ. – Мы еще сами ни одного яблока не сняли, все дожидаемся, чтобы они хорошенько вызрѣли, а у насъ по цѣлымъ сотнямъ воруютъ.

– Да вѣдь и дыни еще ни одной для себя не сняли… Только ходимъ въ парники да любуемся на нихъ, прибавила барыня.

– Дайте мнѣ, сударыня, баринову двустволку и я вамъ вора предоставлю… говорилъ садовникъ. – Въ лучшемъ видѣ предоставлю.

– Зачѣмъ же тебѣ двустволка? Ты такъ предоставь. Двустволка не подмога ловлѣ. Ну, что такое двустволка…

– А надо вора проучить, надо чтобъ онъ напредки боялся. Бекасинникомъ-то ты ему сдѣлаешь награжденіе въ чувствительное мѣсто – онъ и будетъ помнить и ужъ больше не пойдетъ. Нѣтъ, ужъ вы мнѣ двухстволочку…

– Вздоръ! Пустяки ты городишь. Лови вора безъ двустволки, а теперь ступай прочь. Вотъ еще что выдумалъ! Дамъ я ему свою дорогую двустволку, сказалъ баринъ. – Да еще убьешь человѣка, такъ отвѣчай за тебя!..

– А безъ двустволки вора не поймать. Тутъ надо въ корень… прямо чтобы въ жилу ему…

– Да ты, кажется, пьянъ?

– Маковой росинки во рту не было… А чтобы бекасинникомъ его попугать…

– Ну, ну… Не разговаривай и иди! Да чтобъ воры у меня больше ни на огородѣ, ни въ фруктовомъ саду не показывались.

– Прикажите вы дать двустволку… Я въ мягкое мѣсто, а ему острастка…

– Вонъ!..

Садовникъ, покачнувшись на ногахъ, отошелъ отъ террасы. Онъ шелъ и бормоталъ. Доносились слова:

– Какъ тутъ безъ двустволки! Безъ двустволки вора не поймать… Безъ двустволки у насъ все разворуютъ.

– Вотъ тебѣ и дыни! сказала барыня барину. – Холили, лелѣяли, ходили на нихъ любоваться, а какъ поспѣли онѣ – ихъ кабатчикъ съѣлъ.

– Да, это, дѣйствительно, возмутительно! Просто хоть невызрѣвшіе плоды срывай и ѣшь! А то, пока ты сбираешься ихъ снять, – другіе снимутъ и съѣдятъ. Помилуйте, третья дыня!.. Просто онъ самъ ихъ снимаетъ и носитъ въ кабакъ. Съ чего же онъ пьянъ-то? На какія деньги пьянъ-то? Половину его жалованья я отдалъ за него сапожнику, другую половину онъ послалъ на подати и за паспортъ. А яблоки, яблоки! Надо итти въ фруктовый садъ и снять, что осталось.

– Но, послушай… Вѣдь нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, зеленыя…

– Не зеленыя, но мало-мальски созрѣвшія. Сорванныя какъ-нибудь ужъ дозрѣютъ. Ну, ежели сырыми ихъ нельзя будетъ ѣсть, такъ хоть въ пироги… Печеными будемъ ѣсть… А то вѣдь этакъ ни одного яблока не дождешься. Надо пойти сейчасъ и снять… Снять и арбузы… Тамъ четыре арбуза… Хорошо еще, что арбузы-то цѣлы.

На террасѣ появилась ключница.

– Говорилъ вамъ Тихонъ, что сегодня ночью дыня и арбузы пропали?

– Какъ, и арбузы? воскликнулъ баринъ. – Ну, что же это такое! Помилуйте!

– И арбузы, и яблоки… Грушъ также много посня-то…

– Господи! Да что же это такое!

– Словно на возу кто фрукты вывезъ, продолжала ключница.

Баринъ въ волненіи ходилъ по террасѣ и говорилъ:

– И вѣдь, что обидно, первые фрукты! Первянка…

– Первянку-то и продавать. Первянка дороже… Потомъ начнутъ вызрѣвать по многу, такъ что за нихъ дадутъ! Нѣтъ, безпремѣнно вамъ нужно этого самаго Тихона долой, а Василья Савельева взять.

– Не возьму я Василья. Василій завѣдомый пьяница. Лучше безъ садовника останусь, а Василья не возьму.

У балкона стояла птичница Василиса.

– Баринъ, не знаю ужъ, какъ и доложить вашей милости… говорила она. – Сейчасъ стала я считать гусенятъ раннихъ – и одной гусыньки нѣтъ.

V

Баринъ стоялъ въ саду своей усадьбы и смотрѣлъ, какъ садовникъ, помѣстившись на двойной лѣстницѣ, подрѣзывалъ ножницами кусты акаціи. По дорожкамъ сада, мелькая изъ-за кустовъ, прокрадывался тщедушный мужиченко съ рѣденькой бородкой на красномъ лицѣ и вскорѣ остановился передъ бариномъ, снявъ замасленный картузъ.

– Къ вашей милости… началъ онъ, – Ключница Афимья сказывала, что вамъ караульный требуется, чтобы усадьбу караулить… началъ онъ.

Баринъ посмотрѣлъ на него съ ногъ до головы. Мужиченко былъ полупьянъ. Одѣтъ онъ былъ въ рваный пиджакъ совершенно безъ пуговицъ, съ дырьями и на локтяхъ и на спинѣ, изъ-подъ котораго виднѣлась линючая ситцевая рубаха. На ногахъ были старыя опорки.

– Да, думаю я нанять караульнаго… протянулъ баринъ послѣ нѣкоторой паузы и спросилъ:– да ты здѣшній, что ли?

– Изъ Кулакина. Три версты отъ васъ.

– Знаю. Да ты сможешь ли караульнымъ-то быть?

– Господи Іисусе! Съ какой же стати не смочь-то?.. Мы въ лучшемъ видѣ… Мы у графа Лидерса всю прошлую зиму собакъ караулили. И медвѣжонка караулили. Медвѣжонокъ у нихъ изъ сосунковъ былъ пойманъ. Можемъ даже такъ сказать, что вся ихъ охота была на нашихъ рукахъ. Пять собакъ, ружья ихнія… Надо тоже и накормить, и напоить…

– Постой, постой… Собаки и усадьба двѣ вещи разныя, перебилъ мужика баринъ. – Караулить усадьбу, такъ вѣдь надо ночь не спать.

– Знаемъ-съ… Будьте покойны.

– Надо дворъ и фруктовый садъ и парниковый огородъ разъ пять въ ночь обойти.

– Въ лучшемъ видѣ… У меня и воры-то всѣ знакомые. Вѣдь мы знаемъ, кто воровствомъ-то занимается въ нашихъ мѣстахъ. Будто не знаемъ!

– Кажется, братъ, ты брешешь.

– Истинный Христосъ, знаемъ. Четыре вора тутъ у насъ собственно…

– Не мели, пожалуйста, вздору. Такъ вотъ нужно караулить.

– Вы мнѣ прежде всего три доски предоставьте, чтобы бить. Я вамъ такую дробь начну закатывать, что первый сортъ.

Баринъ смотрѣлъ на мужика подозрительно и говорилъ:

– Доски-то я тебѣ предоставлю, но дѣло не въ томъ. Ты вотъ и теперь наниматься идешь выпивши, а караульный пить не долженъ.

– Караульному-то и выпить, ваше благородіе. Нонѣ ночи холодныя, на зарѣ утренники. Тулупъ караульному будетъ отъ вашей милости?

Баринъ пожалъ плечами.

– Какой тулупъ! Я и не слыхивалъ, чтобы караульнымъ тулупы давались. Вѣдь это не казенный часовой. И наконецъ, теперь не зима.

– Ну, можемъ и безъ тулупа, ежели впередъ рубликъ пожертвуете, то я полушубокъ свой выкуплю. Какъ ваше положеніе въ мѣсяцъ?

– Постой, постой… Я все думаю, что тебѣ это дѣло не сподручное. Мнѣ лучше какого-нибудь отставного солдата…

– Лучше всякаго солдата будемъ руководствовать…

– Нѣтъ, я къ тому, что вѣдь ты крестьянинъ, а теперь осеннія полевыя работы, такъ сможешь ли ты, чтобы день на себя работать, а ночью не спать и караулить?

Мужиченко ухмыльнулся и махнулъ рукой.

– Насчетъ этого будьте покойны. Крестьянствомъ мы не занимаемся, давно не занимаемся, сказалъ онъ. – А коли ежели что вокругъ огорода, то это у насъ бабы.

– У нихъ вся деревня свои надѣлы бросила, вставилъ садовникъ, подстригавшій акацію. – Староста ихній только одинъ хлѣбопашествомъ и занимается.

– Такъ, такъ… поддакнулъ мужиченко. – Вотъ ему-то мы и отдаемъ нашъ участокъ. Отъ всѣхъ отъ насъ онъ арендатель.

– Отчего же вы сами хлѣбопашествомъ не занимаетесь? спросилъ баринъ.

– Да будемъ говорить такъ, что все какъ-то несподручно выходитъ. Да и расчету нѣтъ. Мѣсто у насъ подгороднее, господа охотники наѣзжаютъ…

– Просто лѣнятся, облѣнились… проговорилъ садовникъ. – Вѣдь полевыя-то работы нешто сладки? Ой-ой-ой! А тутъ онъ около охотника вертится, ерничаетъ, – ну, смотришь, за это сытъ и пьянъ. На бездѣльномъ-то дѣлѣ легче.

– На бездѣльномъ дѣлѣ… Нѣтъ, братъ, не скажи, чтобы это бездѣльное дѣло было, обидчиво отвѣчалъ мужиченко. – Тоже охотнику-то надо угодить да и угодить… Потрафить надо. А не потрафишь, такъ ничего и не возьмешь. Господина-то тоже, ой-ои, какъ тонко знать требуется! Ты тоже такъ долженъ знать, что у него внутри, какое такое мнѣніе и что онъ любитъ. Потрафилъ ты его сердцу, полюбитъ онъ тебя, ну, ужъ тогда хорошо. Бездѣльное дѣло! Не больно-то оно бездѣльное.

– Конечно же, бездѣльное. Нешто это дѣло за господиномъ по болотамъ шляться, у его собакъ блохъ вычесывать, да пьянствовать съ нимъ? стоялъ на своемъ садовникъ.

Мужиченко вскинулъ голову и подбоченился.

– А ты видалъ, какъ я у собакъ блохъ вычесывалъ? спросилъ онъ.

– Да конечно же, вычесываешь. Коли ты при господахъ въ егеряхъ служишь, то въ томъ твоя обязанность. Да и вообще безпутная ваша должность, Баринъ скажетъ: желаю я пріобрѣсть бабу. И ты обязанъ ему бабу предоставить. А нешто это крестьянское дѣло?

– А ты видалъ, что я бабъ господамъ сваталъ? Видалъ? кричалъ мужиченко. – Ежели я бабъ предоставляю, то я бабъ предоставляю для облавы, потому облаву безъ бабъ невозможно, а тамъ ужъ не моя вина, коли баба улыбки коварныя строитъ. Намъ за всѣми бабами не доглядѣть. Облава – вотъ потому и бабы!

– Знаемъ мы твою облаву! Вотъ на бабъ-то вы облаву и дѣлаете съ господами охотниками.

– Ну, ужъ это ты врешь, брешешь! Укажи, когда и какъ я такъ дѣйствовалъ?

– Да что тутъ указывать! Всегда. Вы за вино что хошь сдѣлаете.

– Что мнѣ вино! Вино мнѣ и такъ подносятъ. Я хорошее мѣсто охотнику укажу, мнѣ и поднесутъ. Вино виномъ, а, окромя того, я Бога помню. Только передъ бариномъ конфузить меня, закончилъ мужиченко. – Ты стриги, знай, дерева-то – вотъ твоя и обязанность.

– Не спорьте, не перебранивайтесь. Довольно, остановилъ ихъ баринъ.

– Да какъ же не спорить-то, ваша милость? Я въ караульные наниматься пришелъ, а онъ меня конфузитъ. За что же хлѣбъ отбивать у человѣка!

– Въ караульные все равно ты мнѣ не годишься.

– Это еще отчего, коли я, можетъ статься, прирожденный караульный? Я и на кирпичномъ заводѣ полгода въ сторожахъ выжилъ. Спросите обо мнѣ всѣхъ – всѣ вамъ скажутъ, спросите обо мнѣ у Амоса Ермолаевича въ кабакѣ – и онъ меня чудесно знаетъ.

– Какъ тебя не знать въ кабакѣ! Ты первый кабацкій засѣдатель! глумился надъ мужиченкомъ садовникъ.

– А ты не засѣдатель? Ты въ кабакѣ мало сидишь? Да и пьешь-то на уворованное. Кто кабатчику-то кулекъ яблоковъ притащилъ?

– Я пью на уворованное? Ахъ, ты, пьяная твоя морда!

Перебранка усиливалась.

– Пошелъ вонъ! Не надо мнѣ тебя!.. крикнулъ баринъ и сталъ гнать мужиченку. – Караульный! День ты будешь съ охотниками шляться да пьянствовать, а ночью отъ воровъ караулить! Да тебя самого пьянаго воры унесутъ. Иди, иди…

Мужиченко почесалъ затылокъ и сталъ уходить.

VI

Утро. Баринъ вышелъ на террасу своей дачи усадьбы, гдѣ уже ждалъ его кипящій самоваръ и чайный приборъ, обставленный всѣми прелестями обстоятельной домовитости. Тутъ лежалъ на тарелкѣ и кусокъ только что сбитаго сливочнаго масла, стояла кринка молока, помѣщались нѣсколько горшечковъ съ вареньемъ разныхъ сортовъ. На канфоркѣ самовара грѣлся уже чайникъ съ завареннымъ чаемъ, хотя барыни еще и не было на террасѣ, а вертѣлась только ключница, среднихъ лѣтъ женщина въ ситцевомъ платьѣ и въ башмакахъ на босую ногу.

– Прикажете вамъ налить стаканчикъ? спросила она барина.

– Нѣтъ, не надо. Я подожду Любовь Петровну и съ ней буду пить.

– Любовь Петровна еще только вставать начали. Чай-то къ тому времени перекипѣть можетъ. Развѣ снять его съ канфорки и прикрыть полотенчикомъ.

– Прикрой. Немного погодя я самъ налью себѣ стаканъ.

Баринъ стоялъ у спуска террасы, любовался видомъ на цвѣтникъ, на виднѣющуюся вдали рѣку и вдыхалъ въ себя прелестный, утренній, еще не успѣвшій нагрѣться воздухъ. Ключница не уходила съ террасы и, стоя сзади барина, переминалась съ ноги на ногу.

– Кучеръ у насъ все ходитъ съ трубкой по хлѣву, да по конюшнѣ, начала она. – Упаси Боже, коли ежели что. Вѣдь на сѣновалахъ-то у насъ, почитай, больше тысячи пудовъ сѣна сложено.

– Какъ съ трубкой? Я вѣдь ему даже и на дворѣ запретилъ съ трубкой ходить, обернулся баринъ.

– Вы запретили, а онъ не внимаетъ. А все оттого, что вчера ходилъ на деревню и пьянъ былъ. Приманка-то ужъ тамъ у Амоса Ермолаича очень чувствительная.

– Отчего же ты мнѣ вчера не сказала, когда онъ съ трубкой ходилъ?

– Да у васъ въ это время становой сидѣлъ. И вѣдь ругатель какой! Я ему стала говоритъ, а онъ меня такими словами, что просто срамъ. Вы внушите ему.

– Хорошо. Я его проберу. Жаль только, что я его не поймалъ съ трубкой на мѣстѣ преступленія.

– И Василиса наша тоже… продолжала ключница.

– Что Василиса?

– Да какая же это скотница и птичница! Я вотъ говорю, говорю, чтобы нижніе листья у капусты на огородѣ обрѣзала и коровамъ въ пойло, а она не внимаетъ и, знай себѣ, пустой мѣсивкой поитъ. А все лѣнь… Ужасти какая баба! Вотъ вѣдь вы думаете теперь, она индюшатъ обваренной крапивой кормитъ? Ни въ жизнь… Голая каша… А все лѣнь крапивы нажать. Да и барственность… Сколько у ней индюшатъ-то погибло! И все зря… Цыплята тоже… На крысъ-то да на хорька только слава… Теперича отчего у насъ утки-насѣдки столько яицъ перепалили? Все оттого же… Нешто можетъ столько болтуновъ быть? Ни въ жизнь… А все оттого, что очень часто на деревню бѣгаетъ. Магнитъ-то ужъ у Амоса Ермолаева, должно быть, очень чудесенъ. А въ ваши именины подносила я всѣмъ по стаканчику, такъ она выпила и закашлялась, словно и въ самомъ дѣлѣ непьющій человѣкъ.

Баринъ уже начиналъ морщиться. Ему не нравились сплетни, но ключница не унималась.

– И Тихонъ тоже… Нешто это огородникъ? Нешто такіе огородники должны быть? продолжала она. – Вы посмотрите на огурцы-то… Вѣдь не прополоты… Травой заросли.

– Ну, довольно… Что жъ мнѣ съ нимъ дѣлать! отвѣчалъ баринъ. – Мало я развѣ ругаюсь!

– Прогонять надо. Василій Савельевъ, вонъ, сколько времени безъ дѣла и даже очень просится… «Я бы, говоритъ, Петру Сергѣичу вѣрой и правдой, какъ свѣчка передъ Богомъ»… Косаремъ онъ ходилъ, а теперь косьба кончилась, такъ совсѣмъ онъ безъ дѣла, А ужъ мужикъ-то какой богобоязненный!

– Ну, тоже… Запьетъ, такъ и ворота запретъ, сказалъ баринъ.

– Ахъ, что вы! Нѣтъ… Онъ потребляетъ самую препорцію. А что вы его видѣли въ Аграфенинъ день пьянаго, такъ на Аграфену купальницу у него жена именинница была.

– Онъ на другой день пьянъ былъ.

– Да вѣдь на другой-то день Иванъ Купала, у него братъ былъ именинникъ.

– Онъ дня четыре пилъ. Я все его видѣлъ пьянаго.

– А тутъ дожди пошли, а онъ къ сѣнокосу былъ нанявшись, такъ какая же косьба въ дожди – вотъ онъ отъ бездѣлья и путался. А такъ, чтобы въ рабочіе дни, онъ – ни, Боже мой. Ужъ все я считаю, что онъ въ тыщу разъ лучше Тихона. Вы походите-ка по огороду-то… У Тихона, вонъ, есть и по сейчасъ капуста не окопана. А червякъ-то у насъ отчего напалъ на капусту?

– Ну, довольно, Афимья, довольно.

– Мнѣ что! Я ваше же добро берегу. А не хотите слушать, такъ и не надо. А на какіе доходы онъ съ Амосомъ-то Ермолаевымъ цѣловаться бѣгаетъ? Теперь-то грядной огурецъ пошелъ, такъ онъ не въ цѣнѣ, а когда парниковые-то огурцы были, такъ сколько онъ ихъ Амосу-то перетаскалъ въ передникѣ! Вы вѣдь не видите, вамъ не до того, а я вижу. Идетъ на деревню, а передникъ заткнутъ и на брюхѣ оттопырившись. Вѣдь въ передникъ прямо сотню упрячешь.

– Брось, Афимья… Дай ты мнѣ въ спокойномъ духѣ побыть.

– Да вамъ и безпокоиться самимъ нечего, а выгнать Тихона и на его мѣсто Василья Савельева взять.

– Нѣтъ, нѣтъ, не желаю я съ пьяницами…

– Тихонъ холостой человѣкъ, одинъ какъ перстъ… Запьетъ, такъ его и остановить некому, а Василій Савельевъ женатый, его жена завсегда отъ пьянства остановить и вразумить можетъ. Вамъ бы даже такъ и взять: Василья Савельева взамѣсто Тихона, а Аграфену, Василья Савельева жену, взамѣсто Василисы. Такъ бы и было: мужъ огородникъ, а жена скотница. Вдвоемъ-то имъ даже бы и сподручнѣе служить было и они бы были старательнѣе.

– Нѣтъ, нѣтъ… Теперь дѣло идетъ къ осени и я останусь съ тѣмъ, что есть.

– Да вѣдь осенью-то больше работы… Навозъ… Вы, вонъ, хотѣли подъ огородъ прибавку распахивать. А для Аграфены – у насъ въ сентябрѣ двѣ коровы телиться будутъ. Курицу она знаетъ и понимаетъ чудесно. Вы посмотрите, какъ она вамъ индѣекъ-то къ зимѣ поставитъ! И наконецъ, Аграфена птицу просто обожаетъ, а Василиса – вѣдь она даже и не птичница, а такъ баба съ кирпичнаго завода. Да и никогда она до насъ за птицами не ходила, а жила она въ Петербургѣ въ маткахъ-стряпухахъ на извозчичьемъ дворѣ, а потомъ въ кормилицахъ жила, такъ нешто это птичница! Съ птицей надо съ молитвой… И корова любитъ, чтобъ перекрестившись и съ молитвой, а Василиса все съ чертыханьемъ. Коровъ доитъ – нечистаго поминаетъ, птицу кормитъ – нечистый на устахъ. Гдѣ же тутъ живности-то существовать! А Василій Савельевъ для васъ будетъ настоящій кладъ.

– Василій въ садовническомъ дѣлѣ ни бельмеса не смыслитъ.

– Господи Іисусе! Научится. Къ веснѣ пойметъ.

– Нѣтъ, нѣтъ. Иди ты, пожалуйста, и занимайся своимъ дѣломъ, а меня не тревожь, произнесъ баринъ.

– Пойду-съ. Ваша воля господская, вы хозяинъ, а только… Да вонъ, извольте посмотрѣть на кучера… Вонъ онъ идетъ… Взгляните на мурло-то ему – вѣдь словно налилъ кто. У, срамникъ!

Ключница плюнула и удалилась съ террасы. На террасѣ появилась барыня въ бѣломъ капотѣ и съ заспанными глазками.

VII

Былъ прекрасный осенній день. Близилось къ полудню. Солнце ярко освѣщало порѣдѣвшую отъ листопада листву деревьевъ и желтые листья казались совсѣмъ золотыми. У террасы помѣщичьей усадьбы переминались съ ноги на ногу два мужика въ стоптанныхъ сапогахъ и грязныхъ рубахахъ, не взирая на праздникъ. Одинъ былъ въ рваномъ полушубкѣ на распашку, другой въ сѣромъ армякѣ. На террасѣ, облокотись на перила, баринъ покуривалъ папиросу и разговаривалъ съ мужиками.

– Кабатчикъ Амосъ Ермолаевъ васъ ко мнѣ прислалъ? спрашивалъ баринъ.

– Онъ-съ. Сходите, говоритъ, къ Горсткинскому барину, тамъ требуется… отвѣчали мужики. – У васъ работка какая-то…

– Да, требуется… И есть работка. Ну, что, вы сами-то ужъ совсѣмъ убрались въ полѣ?

– Да оно хоть и не совсѣмъ, но у насъ бабы… заговорилъ мужикъ въ армякѣ. – У насъ бабы хорошія, рабочія, выносливыя. Наши бабы такія, что по работѣ ежели, то еле и мужику въ пору. Онѣ уберутся въ лучшемъ видѣ.

– Ну, такъ вотъ мнѣ надо отаву покосить.

– Что жъ, это можно, пробормоталъ мужикъ въ армякѣ и передвинулъ шапку со лба на затылокъ.

– Вездѣ косить не будемъ, а только тамъ, гдѣ трава хорошо отросла.

– На потныхъ мѣстахъ, значитъ, только.

– Ну, да, на потныхъ мѣстахъ, оттого я только двоихъ косарей и просилъ прислать. Шевелить сѣно у меня свои бабы будутъ. Уберутъ тоже онѣ.

– Стало быть, только для косьбы?

– Да, только для косьбы. Ну, по чемъ возьметесь въ день?

Мужики начали чесать затылки и задумались.

– А харчъ вашъ будетъ? спросилъ мужикъ въ армякѣ.

– Нѣтъ, вашъ. Давайте уговариваться на вашихъ харчахъ. Гдѣ мнѣ съ вашими харчами возиться! отвѣчалъ баринъ.

– На нашихъ харчахъ… Такъ… Что жъ, мы туточные, мы въ верстѣ отъ васъ, да и версты-то не будетъ. Пообѣдать всегда можно и домой сходить.

– Ну, вотъ… Такъ сколько же вамъ въ день положить?

– Въ день-то?

Мужики переглянулись другъ съ другомъ и опять начали чесать затылки.

– Да намъ бы съ десятины рядиться сподручнѣе… выговорилъ, наконецъ, мужикъ въ полушубкѣ.

– Гдѣ тутъ съ десятины, коли будемъ косить по клочкамъ. Гдѣ косить, а гдѣ нѣтъ. Какъ тутъ вымѣрять десятину будешь! отвѣчалъ баринъ.

– Какъ-нибудь, ваша милость, вымѣряемъ. Намъ съ десятины способнѣе.

– Нѣтъ, нѣтъ… Говорите, сколько поденно… Даже и въ настоящій сѣнокосъ я не сталъ бы съ вами, съ здѣшними рядиться съ десятины. Съ десятины, такъ полдня косите, полдня у себя на деревнѣ сидите. А тутъ покуда ведро.

– Зачѣмъ намъ на деревнѣ сидѣть? Не будемъ на деревнѣ сидѣть. Понятное дѣло, что отаву косить, такъ это такая статья, что куй желѣзо, пока горячо.

– Ну, вотъ… Опять же будете косить вмѣстѣ съ моими работниками, такъ какъ тутъ десятины разбирать? Я нанимаю поденно…

– Что жъ, поденно, такъ поденно.

– Ну, сколько же?

Мужики снова переглянулись другъ съ другомъ.

– По рублю шести гривенокъ будетъ не обидно? спросилъ мужикъ въ армякѣ.

– Что? протянулъ баринъ, возвысивъ голосъ.

– Ну, по полтора рубля?

– Да вы никакъ съ ума сошли? Я и въ сѣнокосъ такихъ цѣнъ не платилъ.

– Да вѣдь сѣнокосъ, будемъ такъ говорить, онъ сѣнокосъ и есть. А теперь сами еще не убрались, какъ слѣдуетъ. Конечно, у насъ бабы… Но баба теперь и по грибному дѣлу требуется. Теперь, вонъ, грибъ собираемъ и сушимъ. Ужо, вонъ, грибники понаѣдутъ. Ну, рубль сорокъ…

– Да вы, ребята, никакъ бѣлены объѣлись! Вѣдь отаву снимать не то, что первую траву. По стольку платить, такъ и хлопотъ не стоитъ. Къ тому же осень время перемѣнчивое, еще Богъ знаетъ, высушимъ ли траву.

– Это ужъ все отъ Бога… Это, что говорить! А сколько вы дадите?

– Да вы, вонъ, у кабатчика по семи гривенъ въ день косили.

– Такъ вѣдь то у кабатчика, а вы баринъ.

– За что же я буду платить дороже, если я баринъ?

– Да ужъ это дѣло такое… Съ кого же и взять, какъ не съ господъ?

– Я въ сѣнокосъ по рубль двадцать, и даже по рублю платилъ, но только не вашимъ, а проходящей партіи косарей, а теперь потому къ вамъ обращаюсь, что въ настоящее время пришлыхъ косарей нѣтъ.

– Вотъ и это мы тоже цѣнимъ. Кабатчику мы косили въ сѣнокосъ, кабатчику и отаву убирали, сказалъ мужикъ въ полушубкѣ.

– Опять же кабатчикъ свой человѣкъ. Онъ насъ охраняетъ и онъ намъ помогаетъ, прибавилъ мужикъ въ армякѣ. – Къ кому обратиться, коли недохватка? Вѣдь вы не дадите.

Баринъ замялся.

– Понятное дѣло, что я не ростовщикъ, отвѣчалъ онъ.

– Это точно… А коли мы брали, то обязаны и выплачивать. Иначе онъ потомъ какъ насъ дошкурить можетъ! Не убери-ка ему сѣно, коли онъ требоваетъ! Кабатчику за долгъ косили.

– Такъ вѣдь за долгъ-то хуже косить. То ли дѣло за деньги, которыя сейчасъ получишь.

– Кабатчикъ человѣкъ ласковый… Онъ сейчасъ по стаканчику съ бараночкой. Мы вотъ ему косили, а онъ каждый день намъ по стаканчику, а у господъ этого заведенія нѣтъ, произнесъ мужикъ въ армякѣ. – А мы это цѣнимъ.

– Ну, ладно. По гривеннику къ семигривенной рядѣ я прибавлю. Тутъ даже будетъ вамъ на два стаканчика. Тому же вашему благодѣтелю кабатчику можете снести эти гривенники. Такъ берете по восьми гривенъ въ день?

– Нѣ… Не сподручно.

– Отчего же не сподручно? Вѣдь кабатчику въ болѣе горячее время отаву косили, а теперь косьба послѣ него.

– Это точно, а только обидѣться можетъ.

– Чѣмъ обидѣться?

– Да какъ же… Скажетъ: мнѣ за долгъ по семи гривенъ, а барину такъ по восьми гривенъ. Вѣдь онъ у насъ норовитъ такъ, чтобы супротивъ барина за все платить ровно половину.

– Что за вздоръ такой!

– Нѣтъ, ваша милость, не вздоръ. У него ужъ такая зарубка, чтобы въ половину… Узнаетъ – сейчасъ докажетъ свою нравственность и ужъ напредки будетъ считать не семь гривенъ, а сорокъ копѣекъ. Вѣдь вотъ онъ, окромя того, занимается и телятиной. Понесешь къ нему теленка, а онъ и скоститъ съ теленка сколько онъ за отаву переплатилъ супротивъ барина.

– Да чѣмъ же переплатилъ? Я восемь гривенъ даю, а онъ семь гривенъ.

– По расчету не выходитъ, стояли на своемъ мужики.

– Не понимаю, что у васъ за расчетъ! пожималъ плечами баринъ. – Ну, берете по девяти гривенъ?

– Боязно, баринъ. Вотъ тоже и сушеный грибъ онъ начнетъ у бабъ скупать… Нѣтъ, лучше отойти отъ грѣха.

Мужикъ въ армякѣ махнулъ рукой.

– Желаете, сударь, послѣднее слово, по рубль двадцать? Это мы можемъ, это ему будетъ не обидно, за это онъ проститъ.

– Да въ чемъ тутъ обида, я не понимаю?

– Какъ же, помилуйте… Сѣмена давалъ. По рублю двадцать, такъ прикажите приходить.

– Нѣтъ, за такія деньги и отаву косить не стоитъ, тѣмъ болѣе, что я уже кой-гдѣ и скосилъ. Что гдѣ ужъ очень подросло, такъ и мои работники скосятъ, а съ поденщиной за такія деньги не стоитъ. Мнѣ ужъ тогда обидно будетъ, сказалъ баринъ.

– Воля вашей милости, отвѣчали мужики, поворачивая отъ террасы.