Текст книги "Папертные"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
IV
Обѣдня въ церкви кончилась. Служили молебенъ. Богомольцы расходились во время молебна, не дожидаясь окончанія его. Изъ трехъ одинъ навѣрное подавалъ милостыню, но совалъ деньги большею частью первымъ двумъ-тремъ нищимъ, стоявшимъ ближе къ церковной двери. Нѣкоторые, въ особенности женщины, даже оправдывались передъ нищими за малую подачку, говоря:
– Ну, ужъ не взыщите. Больше ничего нѣтъ. Что было, все раздала: на свѣчку, въ кружку, на блюдо, вамъ. Остальнымъ ужъ въ другой разъ когда-нибудь.
Вышли всѣ богомольцы и послѣ молебна, но нищіе изъ притвора все еще не уходили. Они знали, что сегодня въ церкви двѣ заказныя панихиды, о чемъ Андронычъ получилъ свѣдѣнія отъ сторожа Наума. Они ждали заупокойной милостыни отъ панихидныхъ богомольцевъ, которая бываетъ всегда щедрѣе, чѣмъ обыкновенная милостыня.
– Марѳѣ-то Алексѣвнѣ что сегодня въ руку насовали – ужасти! – говорили нищіе про старуху, стоявшую первой около двери.
– Да втрое, я думаю, получила супротивъ насъ-то, стоящихъ въ концѣ.
– Нѣтъ, и побольше будетъ. Кто съ одной копѣйкой выходилъ, все ей совалъ.
– Каркайте, каркайте! – отвѣчала Марѣа Алексѣевна, совсѣмъ курносая, еще бодрая старуха съ круглымъ лицомъ, въ сѣромъ суконномъ платкѣ на головѣ. – Въ чужихъ-то рукахъ кусокъ всегда великъ. Первая у дверей, супротивъ меня, стоитъ и Глѣбова.
– Эка штука! Глѣбова… Глѣбова справа отъ двери стоитъ, а простой богомолецъ онъ всегда подаетъ правой рукой на лѣвую. Знаемъ мы! Не первый годъ на паперти.
– Пустыя примѣты!
– А вѣрныя. Правой рукой легче на лѣвую сторону подать. Сочти-ка, ну-ка, сколько ты набрала и пусть Глѣбова сочтетъ.
– Позавидывали! – упрекаетъ Марѳа Алексѣевна. – А вы то въ разсчетъ не принимаете, что я здѣсь на паперти-то одиннадцать лѣтъ стою. Мальчишки приходили въ церковь когда-то молиться, а ужъ теперь бородатые ходятъ и иные съ просѣдью. Я всѣхъ старыхъ прихожанъ знаю и меня всѣ прихожане знаютъ, такъ мнѣ-ли больше другихъ не набрать!
Изъ церкви доносилось панихидное «Житейское море». Старушенка въ заячьемъ чепчикѣ начала было потихоньку пробираться въ церковь, но Андронычъ тотчасъ-же осадилъ ее.
– Куда? Куда? Вернись назадъ! – закричалъ онъ. – Или хочешь всю заупокойную милостыню въ однѣ руки обобрать!
– Да я со свѣчечкой постоять и помолиться.
– Дожидайся на паперти своего термину. А впередъ нечего соваться. Ловка тоже! Со свѣчечкой постоять и обойти съ рукой сродственничковъ покойника. Ужъ ежели я – и то не пошелъ, то ты чего лѣзешь!
Старушенка въ заячьемъ чепчикѣ повиновалась и осталась въ притворѣ, бормоча:
– Вотъ еще что выдумали! Стала-бы я милостыню отбивать!
Андронычъ сталъ подметать шваброй полъ въ притворѣ отъ натасканной на ногахъ грязи.
– Вѣдь вотъ сегодня у меня похоронный обѣдъ есть, да далеко идти – на Охту, – говорилъ онъ. – А тамъ и водочка, и закусочка и все этакое. Вдова-то меня знаетъ. Наши прихожане.
– Не стоитъ овчинка выдѣлки, – отвѣчаетъ чиновница, махнувъ рукой. – Больше сапоговъ истреплешь, чѣмъ брюхомъ вынесешь. А водочки-то, такъ ты вотъ придешь къ себѣ въ уголъ послѣ обѣдни, и самъ себѣ купишь малую толику. Корюшка вотъ копченая появилась, по копѣйкѣ продаютъ. И любезное дѣло. У себя въ углу. Хлебнулъ горькаго до слезъ да и прикурнулъ на своей коечкѣ до вечерни. Самъ себѣ господинъ, самъ панъ, и сапоги цѣлы.
– Такъ, мать, и сдѣлаю. Послѣ обѣдни куплю махонькую посудинку, потомъ селедочку. Селедку я обожаю. Да надо будетъ у квартирной хозяйки щецъ чашечку за пятачокъ попросить, – отвѣчалъ Андронычъ.
– А проснешься – съ соленаго-то чайку въ охотку до седьмого пота, – продолжала «чиновница».
– Однако, вы мнѣ на крендель-то сторожу Науму Иванычу собирайте, – сказалъ Андронычъ.
– Успѣется. Когда еще пророкъ Наумъ-то! – отвѣчали нищіе.
– Чудачки! Заказать вѣдь булочнику надо.
– Неужто у тебя у самого-то полтора рубля не найдется! Отдадимъ потомъ. Да и куда-же по гривеннику? Больно жирно. Много соберешь. А ты потомъ по разсчету.
– Ну, ладно. Инъ будь по вашему. Только отдайте. Не зажульте. А то я теперь себѣ на погребеніе коплю.
– Ну, вотъ. Что мы, каторжный, что-ли!
– На погребеніе – это хорошо, – подхватила «чиновница». – И я себѣ теперь, старушки, стала собирать на смертную одежу.
Панихида кончилась. Начали выходить богомольцы, но гора родила мышь. Нищіе, ждавшіе заупокойной милостыни, не получили ничего. Заказчики панихиды были два военныхъ и ихъ жены. Только Андронычу и сунулъ какой-то мѣдякъ одинъ изъ военныхъ, когда Андронычъ, поклонившись ему и протянувъ пригоршню за милостыней, отрекомендовался николаевскимъ солдатомъ.
Богомольцевъ нищіе проводили укоризнами и насмѣшками.
– У самихъ-то, должно быть, въ одномъ карманѣ смеркается, въ другомъ заря занимается, – произнесла «чиновница».
Стали ждать окончанія второй панихиды, которую, по слухамъ, служили купцы. Нищіе ужъ позѣвывали. Нѣкоторыя старухи плакались на усталость, но корысть брала свое.
– Всѣ ноженьки подломило. Шутка-ли: утреню выстояли на ногахъ, обѣдню раннюю, обѣдню позднюю и все еще стоимъ. Вѣдь только передъ поздней и передохнули малость, роптала «чиновница». – Приду домой, пожую да и на боковую. А ужъ вечерня – Богъ съ ней. У вечерни и богомольцевъ-то полтора человѣка, такъ какая тутъ милостыня!
Изъ церкви доносится «вѣчная память», и наконецъ выходятъ въ притворъ послѣдніе богомольцы. Дѣйствительно, это были люди купеческой складки. Были мужчины и женщины. Одна женщина въ траурѣ сунула на одну сторону гривенникъ и на другую гривенникъ и сказала:
– Раздѣлите за упокой рабы Божіей Варвары.
А осанистый мужчина въ пальто съ бобровымъ воротникомъ прибавилъ:
– Да вѣдь ужъ подано, подано. Въ приходскую богадѣльню на заупокойный обѣдъ по рабѣ Божіей Варварѣ подано.
Нищіе были озадачены.
– Разъ отъ разу хуже съ заупокойной милостыней. Стоило изъ-за двугривеннаго на всю братію ноги трудить и дожидаться! – роптала Марѳа Алексѣевна. – И что за народъ нынче сталъ! На богадѣльню подано, на поминальный обѣдъ. Да намъ-то что, папертнымъ старушкамъ, до богадѣльни! Мы въ богадѣльню не пойдемъ. Мы привыкли на свободѣ жить. Мы вольныя птицы.
Нищіе гурьбой стали выходить изъ притвора на улицу.
1903
