Текст книги "Папертные"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Н. А. Лейкинъ
ПАПЕРТНЫЕ
I
Было воскресенье. Старые англійскіе часы въ длинномъ потемнѣлаго краснаго дерева футлярѣ начали бить, какъ-бы тяжело кашляя, десять. Церковный сторожъ дернулъ за веревку, проведенную на колокольню, и на колокольнѣ зазвонили къ поздней обѣднѣ. Въ приходской церкви, на клиросѣ, тенористый дьячекъ, проглатывая слова, началъ читать часы. Богомольцевъ въ церкви совсѣмъ еще не было, но нищіе на паперти уже собирались и размѣщались въ притворѣ на своихъ обычныхъ, давно уже облюбованныхъ, мѣстахъ. Тутъ были мужчины и женщины, большею частью старики и старухи, но крѣпкіе, не хворые. Не отличались они и особенно убогимъ вретищемъ. Женщины были въ ватныхъ кацавейкахъ, иногда ситцевыхъ правда, потертыхъ, залоснившихся, иногда съ заплатами, но не выдавались своимъ рванымъ дырявымъ видомъ. У всѣхъ были головы покрыты приличными почти только сѣрыми суконными платками. Старики были въ крѣпкихъ сапогахъ. Бросалась одна особенность въ глаза: почти у всѣхъ были щеки платками подвязаны.
Подвязанная щека придаетъ очень жалкій видъ человѣку, и нищіе это знали хорошо. Почти отъ всѣхъ стариковъ пахло перегорѣлымъ виномъ.
Среди нищихъ говоръ шопотомъ, перебранка, угрозы за занятыя, якобы, не свои мѣста. Это постоянные, обычные, по нѣскольку уже лѣтъ стоящіе на этой паперти и просящее милостыню у входящихъ и выходящихъ изъ церкви богомольцевъ, очень хорошо знакомые церковнымъ сторожамъ. Нѣкоторые изъ нищихъ стариковъ даже помогаютъ сторожамъ въ кое-какихъ работахъ по церкви и около церкви: ходятъ въ длинной лентѣ сбирающихъ на украшеніе храма, на масло, на вдовъ и сиротъ, на сооруженіе чего-то и тому подобное съ кружками, звонятъ на колокольнѣ, посыпаютъ пескомъ ступени паперти и даже отворяютъ и затворяютъ церковную дверь въ зимнее время передъ входящими и выходящими богомольцами. На исполненіе этой послѣдней обязанности допускается самый «почетный» нищій, старожилъ паперти, ибо эта обязанность даетъ возможность получать въ протянутую руку наибольшую милостыню, какъ не только нищему, но и лицу, облеченному нѣкоторымъ довѣріемъ отъ низшей церковной администраціи.
При размѣщеніи нищихъ въ обычныя двѣ шеренги въ притворѣ паперти, выясняется, что среди нихъ есть что-то въ родѣ старосты, которому остальные обязались подчиняться.
Вотъ сошелъ съ колокольни въ притворъ высокій лысый жилистый старикъ съ плохо-пробритымъ подбородкомъ – николаевскій солдатъ, облеченный въ сѣрое нанковое ватное пальто, и дуетъ въ покраснѣвшіе отъ холода кулаки и бормочетъ беззубымъ ртомъ:
– А ужъ безъ рукавицъ-то куда знобко звонить на морозѣ. Просилъ, чтобы сторожа на колокольнѣ рукавицы оставляли – боятся, что украдутъ. А кому украсть? На колокольню только свои ходятъ.
Къ нему обращается маленькая старушенка въ ситцевой кацавейкѣ.
– Андронычъ, да ты-бы сказалъ Михѣвнѣ-то, что она не на свое мѣсто стала. У двери всегда Серафима Андревна становилась, а теперь она въ больницѣ, такъ нѣшто модель Михѣвнѣ ейное мѣсто занимать! Мы всѣ должны подвинуться къ церковной двери, а она пусть становится тоже на свое постоянное мѣсто.
– Правильно, правильно, – подхватываютъ другіе нищіе. – А то что за выскочка? Скажите, какая ворона среди воробьевъ выискалась! На паперти здѣшней безъ году недѣля, а сама что?
– Врешь! На Аѳанасьевъ день два года минетъ, какъ я на здѣшній паперти.
– А я шестой годъ тутотка… – выставляется впередъ худощавая старуха въ заячьей съ линючимъ верхомъ шубенкѣ. – Шестой годъ.
– Уходи, уходи! Становись въ свой ранжиръ! – машетъ рукой Михѣвнѣ Андронычъ, и та, хоть и ворча и поругиваясь, водворяется на свое обычное мѣсто въ шеренгѣ, шестой или пятой «рукой», начиная отъ церковныхъ дверей. – На пророка Наума сторожъ Наумъ Сергѣичъ именинникъ, такъ вы держите на умѣ,– объявляетъ онъ нищимъ.
– А что намъ Наумъ Сергѣичъ! Угощеніе онъ какое въ именины раздавать будетъ, что-ли? – бормочетъ сморщенная старушенка въ коричневомъ капотѣ.
– Какъ, что? Ты вновѣ, такъ и не знаешь. Каждый годъ крендель ему сообща подносимъ. Ужъ ты гривенникъ припасай. У насъ здѣсь отъ этого отбояриться нельзя.
– Слѣдуетъ, слѣдуетъ ему крендель. Конечно-же, слѣдуетъ. Нешто можно безъ кренделя! – послышалось со всѣхъ сторонъ у нищихъ. – Онъ иногда и у городового заступится: «Оставь, это наша»…
Начали появляться богомольцы, проходя между рядами нищихъ. Старикъ Андронычъ всталъ около двери и началъ ее распахивать передъ входящими. Показалась пожилая дама въ лисьей ротондѣ и шапочкѣ, повязанной сверху пуховой косынкой. Нѣкоторыя нищія-старухи тотчасъ – же протянули руки и стали шептать слова о подачкѣ.
Старуха Власьевна въ сѣромъ платкѣ на головѣ и въ очкахъ съ круглыми стеклами въ бѣлой металлической оправѣ только поклонилась дамѣ и проговорила:
– Здравствуйте, матушка, Анна Матвѣвна. Добраго здоровья вамъ желаю – и тутъ-же сказала нищимъ:– Чего вы лапы-то протянули? Или не узнали? Вѣдь это полковница Саватьева, старая прихожанка здѣшняя. Развѣ она когда-нибудь подаетъ, когда входитъ въ церковь? Ни въ жизнь… Она только при выходѣ одѣляетъ.
– Да и то не признали, – созналась старушенка со сморщеннымъ лицомъ. – Очень ужъ много у нея сегодня на головѣ-то навьючено.
Показался купецъ въ енотовой шубѣ. Онъ остановился на паперти и истово перекрестился три раза. Руки нищихъ протянулись.
– Святую милостынку, Христа ради, батюшка.
– Да, пожалуй, пока не тѣсно… Сколько васъ? – спросилъ купецъ считая нищихъ. – Разъ, два, четыре… Ну, да все равно… Вотъ двугривенный… Подѣлите по копѣйкѣ, а кому не хватитъ, ужъ не взыщите…
Онъ распахнулъ шубу, листалъ изъ кармана двугривенный, подалъ ближайшей старухѣ и вошелъ въ церковь.
Начался дѣлежъ. Старухи и старики начали спорить. Нѣсколькимъ нищимъ не хватило. Тѣ требовали раздѣлить копѣйки на гроши. Послышалась руготня. Какую-то женщину съ ребенкомъ за пазухой притиснули. Ребенокъ заревѣлъ. А богомольцы все прибывали и прибывали. Андронычъ долженъ былъ ввязаться въ дѣло. Онъ подскочилъ отъ дверей къ нищимъ и закричалъ:
– Кшъ… Смирно! Чего раскудахтались! Богомольцы идутъ въ храмъ съ усердіемъ, а у васъ словно рынокъ… Чего орешь, Татьяна Васильевна? Встань на свои мѣсто. Грошъ…. Не видала ты гроша:
– И грошъ деньги. Всякому, Андронычъ, своя слеза солона. Зачѣмъ-же безобразить.
– Становись, говорю, на свое мѣсто! Срамъ эдакій. Сейчасъ племянникъ церковнаго старосты прошилъ. Василій Варсонофьичъ. Ты думаешь, Василій Варсонофьичъ не скажетъ старостѣ, что тутъ старухи бунтуютъ? Онъ ужъ и такъ ругался въ прошлое воскресенье.
– Милостыньку Христову подайте, батюшка, благодѣтель. Подайте, Христа ради, на хлѣбъ.
Руки опять вытянулись. Проходилъ старикъ, отставной полковникъ въ форменномъ пальто и на ходу снималъ съ головы черные суконные наушники. Андронычъ бросился къ дверямъ, распахнулъ ихъ передъ полковникомъ, поклонился въ поясъ и сказалъ:
– Пожалуйте, батюшка, вашескоблаародіе… Отставному николаевскому солдату…
Полковникъ сунулъ ему что-то въ руку и прошелъ въ церковь. Андронычъ взглянулъ въ руку и улыбнулся.
– Сколько? Сколько? – интересовались другіе нищіе.
– Только трешину.
– Вишь ты, только трешину. А кто здѣсь даетъ больше-то? Тебѣ трешину, а намъ хоть-бы плюнулъ. Знакомый, что-ли?
– Въ первый разъ его вижу. Но онъ видитъ, что я солдатъ и все эдакое…
Появилась старуха въ синемъ суконномъ пальто, крестилась и направлялась въ церковь.
У старухъ-нищихъ послышалось ей вслѣдъ:
– Вонъ и богадѣленки руку протягивать идутъ, такъ намъ-то ужъ и Богъ велѣлъ. Мы на паперти а вѣдь она въ церкви, такъ кто больше наберетъ?
Старуха обертывается.
– Да что вы кофею съ дурманомъ напились спозаранку, что-ли? Я никогда не прошу, – говорить она.
– Просить не просишь, это точно, а руку протягиваешь.
– Подите вы, грѣховодницы! – машетъ рукою старуха-богадѣленка и скрывается за дверью.
II
На колокольнѣ раздался второй звонъ. Притокъ богомольцевъ сдѣлался усиленный. Часы кончились и началась обѣдня. Стали появляться молодыя дамы, нѣкоторыя съ дѣтьми, молодые мужчины, дѣвицы въ новомодныхъ шляпкахъ. Публика шла больше парадная. Нагольныхъ полушубковъ и сермяжныхъ армяковъ, даже овчинныхъ чуекъ и женъ мелкихъ торговцевъ въ ковровыхъ платкахъ на головахъ за поздней обѣдней вообще бываетъ мало, а тутъ притокъ этихъ богомольцевъ изъ низшихъ классовъ совсѣмъ прекратился. Къ паперти начали подъѣзжать богомольцы въ извозчичьихъ саняхъ, пріѣхала какая-то нарядная пожилая дама даже въ собственной каретѣ. Какъ только она вошла въ церковь, изъ церкви тотчасъ-же выскочилъ церковный сторожъ Наумъ, не старый еще человѣкъ солдатской выправки въ длинномъ черномъ сюртукѣ съ краснымъ кантомъ и свѣтлыми пуговицами, въ усахъ на румяномъ лицѣ и крикнулъ, озираясь на нищихъ:
– Кто тутъ есть изъ стариковъ? Ахъ, да… Алексѣй! Ты можешь… Сейчасъ генеральша Вывертова, выходя изъ кареты, поскользнулась на ступенькѣ и чуть не упала. Посыпь-ка песочкомъ ступеньки у паперти. Мы ихъ и забыли посыпать.
– Слушаю-съ, Наумъ Иванычъ… – встрепенулся старикъ съ козлиной бородкой. – Песокъ въ оградѣ?
– Нѣтъ. Ты обойди притворъ-то. Онъ въ уголкѣ, съ боку около притвора приготовленъ. А вы что тутъ бунтуете? – угрожающе обратился онъ къ старухамъ-нищимъ. – Сейчасъ старостинъ племянникъ жаловался, что кричите, бранитесь. Здѣсь церковная паперть, а не баня… Храмъ…
– Видите, видите. Андронычъ правду говорилъ, что нажалуется старостинъ племянникъ, – сказала старуха въ черномъ суконномъ платкѣ другимъ старухамъ. – Двугривенный дѣлили, Наумъ Иванычъ, и не могли подѣлить поровну – вотъ изъ-за чего вышло.
Но сторожъ Наумъ юркнулъ уже въ церковь, а старикъ Алексѣй съ козлиной бородкой, держа въ рукѣ корзинку, съ усердіемъ сорилъ пескомъ по ступенькамъ паперти.
Входящіе въ церковь богомольцы вообще подавали очень мало нищимъ. Нищіе ждали выходящихъ, по окончаніи службы богомольцевъ. Ранняя обѣдня по подачѣ милостыни считается лучше поздней. За ранней обѣдней бываетъ простой народъ и подаетъ больше. Къ поздней обѣднѣ нѣкоторые нищіе даже умышленно приходятъ къ концу и не становятся на паперть, а въ началѣ обѣдни бродятъ около церкви или около ограды и, встрѣтясь съ купцами или купчихами, идущими къ обѣднѣ, только «просительно» раскланиваются съ ними, бормоча слова въ родѣ «въ здравіе и благоденствіе», «со чадами, во спасеніе на вѣки нерушимо», при чемъ, если знаютъ ихъ имена, то величаютъ по имени и отчеству. Средней руки купцы и купчихи это очень любятъ и всегда суютъ такимъ нищимъ трехкопѣечники или пятачки. Такое прошеніе милостыни нѣсколько опасно, потому что около церкви во время обѣдни всегда прохаживается городовой, могущій заарестовать получившихъ милостыню, но за то оно выгодно. Городовые, впрочемъ, не взирая даже на приказъ, рѣдко заарестовываютъ нищихъ около церкви. Они съ своей народной точки зрѣнія смотрятъ на этихъ нищихъ, какъ на нѣчто естественное, обычное, исконнорусское и иногда сами суютъ нищему копѣйку.
Въ притворъ вошла женщина въ нагольномъ полушубкѣ, пестромъ платкѣ на головѣ, завязанномъ концами назадъ, и съ груднымъ ребенкомъ. Старухи нищія приняли ее сначала за богомолку, идущую въ церковь, но когда она встала въ рядъ съ ними, онѣ загалдѣли, обращаясь къ ней:
– Ты что это? Никакъ милостыню просить? Уходи, уходи отсюда! Здѣсь нельзя.
– Отчего-же нельзя, миленькія, коли вы просите – просительно заговорила женщина.
– Мы здѣсь свои. Мы туточныя… Мы здѣшнія прихожанки. А ты что такое? Ты чужая, – стала ей доказывать сморщенная старушенка въ черномъ чепчикѣ на заячьемъ мѣху, носящая названіе чиновницы, потому что у ней когда-то сынъ былъ паспортистомъ въ участкѣ. – Ну, что-же стала? Уходи честью.
– Я только малость, старушки. Я послѣдняя встану, – упрямилась женщина.
– Уходи, уходи, коли тебя честью просятъ! – завопили снова старухи. – Уходи, а то вѣдь и городовому отдадимъ.
Женщина попятилась, но не уходила.
– Зачъмъ-же такую обиду супротивъ меня? Я такая-же нищенка, – сказала она.
– Такая да не такая. Откуда ты выискалась?
– Изъ-за Трухмальныхъ воротъ. Я тамъ въ родильномъ была. Вотъ ребеночекъ.
– Ну, такъ къ Трухмальнымъ воротамъ и иди. А здѣсь нечего туточнымъ старушкамъ мѣшать, – доказывала ей чиновница. – Вишь, какая выискалась. Туда-же съ ребенкомъ!
– Да еще ребенокъ-ли у ней? Можетъ быть, полѣно? – дѣлала догадку старуха въ капорѣ.
– А вотъ пусть Андронычъ посмотритъ, – подхватили другія старухи. – Андронычъ, вотъ тутъ чужая пришла и руку протягиваетъ.
Отъ дверей отдѣлился николаевскій солдатъ Андронычъ и подошелъ къ женщинѣ въ полушубкѣ.
– Ты тутъ чего? – спросилъ онъ.
– Святую милостыньку, Христа ради.
– Ну, такъ и проси около церкви. А здѣсь на паперти нельзя. Уходи, уходи.
– Да что у васъ откуплено, что-ли?
– А хоть-бы и откуплено, но это дѣло до тебя не касающееся. Уходи. Чужой доходъ нечего отбивать.
– Эки злюки! Вотъ злюки-то! Совсѣмъ цѣпные псы. Право, цѣпные псы.
Женщина съ ребенкомъ стала пятиться и сошла съ паперти.
– Посмотри, Андронычъ, настоящій-ли у ней ребенокъ-то – говорила «чиновница». – А то поймаютъ ее около паперти, да окажется полѣно въ пеленкахъ, такъ только на насъ конфузъ. Мараль-то вѣдь на насъ пойдетъ.
Андронычъ пошелъ за женщиной, вернулся и сообщилъ:
– Настоящій. Даже пищитъ. А что нищихъ около церкви – страсть – прибавилъ онъ. – Какой-то совсѣмъ новый… На деревяшкѣ. Потомъ съ кокардой на фуражкѣ одинъ. Тоже новый.
– Да не Коклюшкинъ-ли съ Моисеева двора, что прошенія къ благодѣтелямъ пишетъ? Онъ иногда тоже руку протягиваетъ, – спросила чиновница.
– Ну, вотъ… Не знаю я Коклюшкина! Очень чудесно знаю. А проситъ онъ часто. Онъ недавно былъ въ нищенскомъ… Его недавно полиція словила.
Въ притворъ съ улицы зашелъ околоточный и сталъ проходить въ церковь. Старухи мгновенно присмирѣли и разстроили свои ряды, порвали шеренги. Околоточный, не обращая на нихъ вниманія, скрылся въ церкви.
– Этого съ краснымъ носомъ я знаю, – сказала про околоточнаго старуха въ капорѣ. – Онъ никогда къ нищенкамъ не привязывается на паперти. Пройдетъ мимо, поставитъ въ церкви свѣчку и уйдетъ. Вотъ Пентюховъ, такъ тотъ охъ какой! Тотъ – бѣда…
– И Пентюховъ не привязывается къ папертнымъ. Онъ только на улицѣ лютъ. Вотъ ужъ тамъ ему съ протянутой рукой не попадайся, – возразила старуха въ чепчикѣ на заячьемъ мѣху.
Андронычъ тотчасъ-же прибавилъ, стоя у двери:
– Да они всѣ, ничего… Но вѣдь у нихъ, служба. Отъ нихъ начальство требуетъ. Спрашиваютъ.
Изъ церкви заглянулъ въ притворъ сторожъ Наумъ и крикнулъ одному изъ стариковъ:
– Алексѣевъ! Ты почище одѣтъ. Пройдись со сборной кружкой передъ «Достойно»…
Отъ нищихъ отдѣлился сѣдой старикъ въ длиннополомъ кафтанѣ, остриженный въ скобку и пошелъ въ церковь за сторожемъ.
Какая-то нарядно одѣтая молодая дама пріѣхала въ саняхъ съ изукрашенной въ голубой шелкъ и серебро кормилицей въ повойникѣ. У кормилицы на рукахъ былъ ребенокъ.
Онѣ стали пробираться въ церковь.
III
На колокольнѣ опять звонъ.
Начинаютъ проходить сквозь притворъ въ церковь лица, про которыхъ принято говорить, что они являются къ шапочному разбору. Это по большей части мужская молодежь, стремящаяся въ церковь для того, чтобы повидаться при выходѣ изъ церкви съ своими знакомыми и полюбоваться «на хорошенькихъ», вставъ по окончаніи службы группой передъ папертью и заграждая собой дорогу выходящимъ изъ церкви.
Проходитъ франтикъ въ шинели съ бобровыми лацканами и воротникомъ, отрясая бобровую шапку. У старухъ нищихъ движеніе.
– Женишокъ… – киваетъ вслѣдъ ему нищая въ заячьемъ чепчикѣ. – Послѣ Рождества свадьба. На лабазницѣ Мамыкиной женится. Вотъ угловой-то домъ ужъ къ нему перейдетъ.
– А ты почемъ знаешь? – спрашиваетъ кто-то изъ старухъ.
– Я-то? Да я къ мамыкинской кухаркѣ гадать хожу на ейнаго солдата. Ну, она меня кофейкомъ, пирожкомъ… дай ей Богъ здоровья. А то и остаточки чего-нибудь въ горшечкѣ сунетъ. А Яблокова-то Мишу, жениха-то, я съ измалѣтства знаю. Онъ на моихъ глазахъ и росъ. Вѣдь я сколько лѣтъ въ здѣшнемъ приходѣ маюсь. У насъ въ церкви и вѣнчать будутъ. Приданое какое беретъ!
Такъ называемая нищая «чиновница» относится къ сообщенію старухи въ заячьемъ чепчикѣ съ практической точки зрѣнія и тотчасъ-же замѣтила:
– Свадьба что! Свадьба для насъ никакого толку. Во время свадьбы нешто подаютъ за упокой души старушкамъ? Намъ покойничекъ хорошій, богатый лучше.
– Экая ты алчная, Варвара Захаровна! осуждаетъ ее кто-то.
– Будешь алчной, милая! Все дорожаетъ, а доходы хуже и хуже. За уголъ-то раньше два рубля я платила, а теперь подавай хозяйкѣ три.
Въ притворъ вошелъ совсѣмъ лысый нищій съ котомкой за плечами, въ рукавицахъ, съ палкой и съ мѣховой шапкой съ ушами, какую носятъ на сѣверѣ.
Отеревъ рукавицей длинную бороду, онъ спросилъ у нищихъ:
– Поди, скоро кончится обѣдня-то, православные?
– А тебѣ зачѣмъ? – тотчасъ-же отнесся къ нему Андронычъ. – Здѣсь просить милостыню нельзя.
– Я дальній, милостивецъ. Я проходомъ.
– Все равно уходи. Здѣсь своя нищая братія, приходская.
– Вологодскій, благодѣтель. Я Христовымъ именемъ въ Іерусалимъ пробираюсь.
– Ну, и пробирайся. А здѣсь стоять нельзя. Проходи! – говоритъ Андронычъ, дѣлая движеніе.
– Мнѣ бы малость на обѣдъ пособрать – я и доволенъ.
– Уходи, уходи! Мы къ тебѣ въ Вологду обѣдать не ходимъ, – заворчала одна изъ старухъ.
– Ну, миръ вамъ!
Старикъ странникъ поклонился и сталь уходить изъ притвора.
Показались выходящіе изъ церкви богомольцы…
Въ открытые двери слышалось пѣніе «Буде Имя Господне благословенно».
Старухи и старики оживились. Образовались плотныя шеренги. Протянулись руки.
– Милостыньку, Христа ради. Подайте благогодѣтели, – послышалось на нѣсколько ладовъ.
Баба въ нагольномъ полушубкѣ протискалась мимо выходящихъ изъ церкви богомольцевъ, стояла уже въ притворѣ и протягивала руку. При сильно хлынувшей изъ церкви толпѣ отогнать ее нищимъ было уже невозможно. Впору было только слѣдить за сующими милостыню. Нѣкоторыя пожилыя женщины купеческой складки останавливались и, подавая три копѣйки, требовали двѣ копѣйки сдачи. Кто-то разронялъ мѣдяки, сталъ наклоняться, чтобы поднимать ихъ, но его столкнули и онъ упалъ. Это была женщина. Ее подняли и она говорила:
– Вѣдь больше чѣмъ на гривенникъ. Ну, да ужъ нищей братіи счастье. Вы, старушки, потомъ поднимите. Поднимите и подѣлитесь.
– Подымемъ, матушка… Спасибо… Тѣлу во здравіе вамъ, души во спасеніе.
– Подѣлитесь пополамъ… – произносить кто-то.
– Да какъ тутъ дѣлить-то, батюшка? Вѣдь это старый грошъ, – откликается нищая.
Франтикъ въ пальто и бѣломъ кашне увивается около молоденькой дѣвушки съ ротикомъ; сложенныхъ въ сердечко.
– А я васъ вчера за всенощной искалъ, искалъ, такъ и не могъ найти. Гдѣ вы стояли?
– Я нарочно отъ васъ скрылась, – отвѣчаетъ дѣвушка и превращаетъ ротикъ въ форму бантика.
– На построеніе храма Господня! – звучитъ надъ ея ухомъ уже на ступенькахъ паперти голосъ монашеньки со сборной книжкой.
Это раздается слѣва. А справа слышится тенористый возгласъ:
– На обгорѣвшій храмъ святого великомученика…
Два форменныхъ чиновничьихъ пальто разговариваютъ, протискиваясь на паперть:
– Вы что-же вчера сдѣлали?
– Можете себѣ представить: шесть съ полтиной проигралъ. А вѣдь какъ везло сначала! Игралъ съ выходящимъ. Но потомъ начали попадаться такіе игрочки, что мы то и дѣло шлемы прозѣвывали.
Толпа выходящихъ изъ церкви порѣдѣла. Выходили въ одиночку только оставшіеся въ церкви на молебенъ. Показалась енотовая шуба. «Чиновница» тотчасъ возгласила:
– Батюшка, Иванъ Васильичъ, съ ангеломъ, кормилецъ! Желаю здравствовать вамъ и всему семейству вашему.
Шуба въ недоумѣніи останавливается.
– Откуда ты знаешь, бабушка, что я имянинникъ?
– Милостивый благодѣтель, я у васъ въ домѣ на задворкахъ пятый годъ живу. Сегодня дворники сказывали.
Шуба подаетъ «чиновницѣ» пятачокъ.
Шубу окружаютъ и другія старухи и старики.
– А намъ-то, батюшка, кормилецъ, Иванъ Васильичъ, святую милостыню Христову, – слышится на всѣ голоса и протягиваются руки. – Съ превеликимъ торжествомъ вашего ангела. О вашемъ здравіи!..
Шуба обозрѣваетъ толпу и теряется.
– У меня совсѣмъ пѣтъ мѣдныхъ… – произноситъ шуба. – Вотъ два пятіалтынныхъ. Подѣлитесь.
– По пятачку, батюшка, милостивецъ? спрашиваетъ старуха въ заячьемъ чепчикѣ, принявшая деньги.
– Какое по пятачку! Вишь, васъ здѣсь сколько! По копѣйкѣ.
– А ей-то какъ-же, той-то старушкѣ, первой-то далъ пятачокъ?
– Ну, ужъ что съ воза упало, то и пропало. А вамъ по копѣйкѣ.
Шуба удаляется.
– Покажи сколько далъ! Покажи! Показывай, безъ утайки! – пристаютъ нищіе къ старушкѣ въ заячьемъ чепчикѣ.
Начинается дѣлежъ. Опять споръ. Вступается Андронычъ. Тремъ недосталось.
– Зажулила три копѣйки. Хамка! Экая короткая совѣсть! Безстыдница! – раздается среди старухъ.
