Текст книги "Граф Феникс. Калиостро"

Автор книги: Николай Энгельгардт

Искусство Калиостро

Некоторое время все сидели в торжественном молчании. Любопытство членов капитула было напряжено до предела. Калиостро казался погруженным в глубокое размышление. Вдруг он поднялся с кресла. Казалось, что он молился, так как губы его беззвучно шевелились. Правой рукой он обнажил свой блестящий меч. В левой откуда-то появилась небольшая курильница с ручкой. Он подул в отверстие на конце ручки, представлявшей змея с раздувшейся шеей, и из отверстия курильницы вырвалось облачко сладковато-ароматического дыма.

С курильницей и мечом в руках Калиостро быстро обошел всю ложу так, чтобы клубы курения, струясь за ним и бурно развивающейся мантией, составили знак Меркурия – большой круг с рогами и крестом. Необычайно было мастерство, с которым некромант из дыма выписал сей таинственный знак.

Став затем лицом к востоку и ко всем членам капитула, Калиостро поставил на пол курильницу, из которой подымался густой струей дым, и громко стал читать непонятные заклинания. При этом он наступал, как бы фехтуя с невидимым противником, грозно топал ногой и махал мечом… Но вот он вложил меч в ножны и стал неподвижно, уже беззвучно шевеля губами и обводя странными, оловянными какими-то глазами с чрезвычайно расширившимися зрачками все собрание. Все, не отрываясь, смотрели на магика. Вдруг он указал на зеркало, висевшее на его груди, как бы приглашая соединить взоры на нем. Потом провел по зеркалу рукой, и оно стало черным и блестящим, как агат. Он провел по зеркалу во второй раз, и в центре появился огромный, изумительной чистоты и блеска алмаз.

Члены капитула в сокровищницах своих имели наследственные камни высокого достоинства и видели довольно бриллиантов, знали им цену. Но тут они не сдержали изумления. Камень показался им не имеющим цены. Пока они любовались игрой его граней, Калиостро покачивался, простирая вперед руки и монотонно завывая на неведомом языке странные восточные стихи. Вдруг он взмахнул руками, и все совершенно ясно увидели, что пламя свечей, горевших на полу, поднялось до половины высоты комнаты и стало извиваться девятью пламенными языками. Калиостро опустил руки – и языки пламени возвратились к светильням. Вновь поднял руки, и пламя снова поднялось ввысь… И так до трех раз.

Это простое, но чудесное явление наполнило ужасом членов капитула. Но они сидели недвижно, скованные странным оцепенением, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Только сердца их учащенно бились, порой пол начинал уплывать из-под их кресел и тихо позванивало в ушах.

Вдруг в руках Калиостро явилась изящная серебряная флейта. Он поднес ее к губам и извлек гармоничный, стенящий звук. Затем отвел флейту от губ, но она сама по себе продолжала издавать до боли сладостный, томящий звук. Калиостро повел флейтой, и таинственные голоса невиданных инструментов, как будто играя на стеклышках или серебряных колокольчиках, присоединились к основному, стенящему на одной ноте звуку. Мелодия все ускорялась и ускорялась… И вдруг сидевшая дотоле неподвижно на помосте Серафима поднялась, невесомо сошла вниз и пошла кругом ковра и между свечами в стройной пляске. Ее прозрачно-туманные одежды струились и клубились. Она склоняла головку, увенчанную розами, то к одному, то к другому плечу. Ресницы ее были опущены, алые уста трепетали неизъяснимой улыбкой, белое покрывало летало вокруг, кудри бились за плечами, тускло блестящее темное покрывало, сверкая вытканными звездами, как змея, обвивало ее бедра и тонкий стан. Концы покрывал, похожих на белое и черное крыло, широко веяли за ее спиной, руки протянуты были вперед, и тонкие алые пальцы ее трепетали, ноги, переступая в быстрых па, открывались порой от ступни до бедра. Неизъяснимо сладостна была ее пляска, соединявшая смелое сладострастие с целомудрием и совершенной красотой. Сердца зрителей ныли и трепетали от сладкой боли. Мелодия лилась, струились клубы курения, жрица танцевала между свечами и укрытым черным покровом гробом.

Серафима остановилась в ногах гроба и, подняв конец черного покрывала, перекинутого через левое плечо, обнажила красивую грудь, белую, как мрамор, с розовым возвышением соска, а черным покрывалом закутала себе голову. В то же время стоявший за ее спиной Калиостро извлек нож из ножен, нагнул голову красавицы и вдруг вонзил ей с левой стороны шеи меч по самую рукоять. Вопль ужаса вырвался из уст присутствующих. Но они не могли пошевелиться, не могли разорвать оковавшие их чары и только смотрели, как Калиостро поддержал склонившееся тело несчастной, как он вынул меч из шеи, и кровь густой струей хлынула из широко отверстой раны, как он ловко подставил под кровавую струю узкогорлую золотую урну, так что ни капли не пролилось на одежду жрицы и на пол.

Но вот кровь перестала литься. Калиостро поставил урну на пол, подхватил бездыханное тело убитой за талию, подволок к гробу, ногой сбросив с него покров и крышку и, высоко подняв тело супруги, безжалостно швырнул его в гроб. Потом, бормоча заклинания, взял урну, обошел свечи и залил кровью пламя каждой из них. Голубой свет распространился вместе с клубами курения в храмине, и она вся преобразилась. Пол стал мраморный, потолок образовал черный купол, усеянный золотыми звездами. Его поддерживали колонны из лапис-лазури[56]56
  …колонны из лапис-лазури. – Лапис-лазурь (ляпис-лазурь, лазурит) – темно-голубой поделочный камень.


[Закрыть] и малахита. Свечи и подсвечники превратились в высокие штамбы, на которых расцвели огромные огненно-красные лилии.

Преобразился и внешний вид самого Калиостро. Он стал высокого роста, рогатая тиара с крылатым змеем-аспидом венчала его голову, египетские повязки были под ней. Одежды его из золототканой парчи напоминали египетский саккос. Он стал в ногах гроба и начал громко читать заклинания, потрясая руками и преклоняя тиару. Та же музыка лилась в храмине. Но основная, стенающая нота ее достигла нестерпимого напряжения, а аккомпанировали ей, казалось, соборные колокола. Вдруг прозрачная тень поднялась над гробом, она реяла. Некромант продолжал заклинания, звон и мелодия продолжались. Тень реяла и мало-помалу приобретала все более и более определенные очертания: бледное, телесно-туманное очертание нагой, дивно-прекрасной женщины явилось и как бы поплыло в клубах курений над гробом. Головка ее в венке из роз склонилась на правое плечо, над левой грудью чуть алела рана, мертвая улыбка бесконечного блаженства и бесконечной скорби трепетала на ее губах.

Вдруг молодой князь Кориат нечеловеческим усилием воли одолел сковывавшие его чары и, сорвав с шеи большой крест, носимый им по званию рыцаря-храмовника, бросился на Калиостро, восклицая громовым голосом:

– Проклятый убийца!

Калиостро махнул рукой. Молния прорезала воздух. И тотчас страшный удар грома потряс храмину и обрушил ее потолок. Мгновенно все потухло, настала непроницаемая тьма…

Сколько времени прошло, пока очнулись члены капитула, они сами потом не могли сказать. Наконец в темноте послышались стоны. Потом дрожащие голоса братьев масонов стали окликать друг друга. Затем, убедившись, что все они живы и невредимы, поднялись слабые, изнеможенные, с болью во всех членах, качаясь от нестерпимого головокружения и ломоты в висках. В темноте, ощупью, спотыкаясь и опрашивая друг друга: «Князь, это вы?» и т. д., они добрались до двери, спеша выбраться из храмины, отравленной слащавым куревом. В соседней зале было светло. В окна струился розоватый свет весенней зари.

В то время как одни открывали окна в сад и жадно глотали свежий воздух, другие криками призывали слуг. Те, услышав отчаянные вопли своих господ, скоро явились с зажженными свечами. На вопросы, слышали ли они что-либо, слуги только хлопали заспанными глазами – они ничего не слышали. Так как это были посвященные в низшие степени ордена крепостные люди, то их послали осмотреть ложу.

Слуги робко вошли в запретную ранее для них залу ложи. Господа толпились за их спинами, нерешительно заглядывая в храмину. Но там решительно все находилось в обыкновенном своем виде, все было на местах и в порядке. Только сладковатый запах остался. Ни Калиостро, ни Серафимы там не было. Князь Кориат, секретарь Елагина, лежал на ступенях помоста без чувств, лужица крови темнела рядом с его головой – на виске виднелась ссадина. Видимо, падая, князь ударился о какой-нибудь выступ.

Все бросились оказывать ему помощь. Его подняли, вынесли из ложи и, уложив на диване, старались привести в чувство. Свежий воздух повлиял на молодого человека, он наконец вздохнул, застонал и открыл глаза…

Князь Голицын отрядил свою карету за доктором. Кто-то спросил слуг, выпускали ли они из помещения визитора и его супругу. Служители под клятвой заверили, что они не видели их с тех пор, как проводили в ложу. Никто – ни швейцар, ни сторожа в саду и в воротах – ничего не могли сказать определенного, куда делись иноземные гости. Они, по их словам, приехали в наемной карете и вышли на улице у ворот. Одеты были в темные домино, которые совершенно их окутывали, и в масках. Карета тотчас уехала. А таинственные гости, сказав в воротах сада и в подъезде ложи проходное слово, прошли в «залу потерянных шагов», не снимая домино. Служители даже не догадались, что одна из сих персон – женского пола.

Эти домино, весьма ветхие и полинялые, нашли брошенными в углу залы.

Как исчез из ложи магик и его супруга, осталось неизъяснимым.

Послание Великого Кофты

Князь Кориат пришел между тем в себя. Ранка на голове оказалась небольшой, и когда ее, в ожидании врача, промыли и перевязали полотенцем, князь поднялся, чувствуя лишь общую слабость, разбитость и головокружение. Но он никак не мог сразу припомнить, что же с ним произошло, как он оказался на полу. Остальные члены капитула чувствовали себя не лучше. Смущенные, они не знали, что и думать обо всем происшедшем на их глазах. Елагин казался совершенно растерянным и от крайнего недоверия к таинственному визитору перешел к слепому благоговению его.

Между тем врач светлейшего князя Потемкина, пользовавший и племянниц его с семействами, а между ними и Варвару Васильевну Голицыну, прибыл наконец в капитул. Он был тоже свободным каменщиком и, следовательно, таить от него подробности происшествия не имело смысла.

Осмотрев рану Кориата, он сделал ему примочку и состояние пострадавшего признал вполне благополучным. Жалкая растерянность членов капитула внушала ему большие опасения. На вопрос его: «Что же произошло?» – братья масоны сбивчиво рассказали ему о чудесах, показанных им графом Калиостро.

– Граф Калиостро? – изумился врач. – Как, сам Калиостро в Петербурге?

– Да, он проживает здесь уже третий месяц под именем Фридриха Гвальдо и занимается пользованием недужных.

– Фридрих Гвальдо! Презренный шарлатан, о зловредных обманах коего уже донесено медицинскому факультету. Возможно ли, что это сам знаменитый Калиостро?! – вскричал врач.

– Представленные им документы сие подтверждают.

– Впрочем, и сам господин Калиостро, вероятно, из тех промышленников, строящих на легковерии ближних свое благосостояние, темных проходимцев, какими теперь полна Европа! – скептически произнес врач.

– Тс-с-с, – с испугом остановил его Елагин, опасливо озираясь. – Прошу вас не выражаться так о муже, показавшем столь необыкновенные чудеса.

– Некромант сей нас не может слышать. Чего же вы, ваше превосходительство, опасаетесь?

– Не может слышать?! Но мы даже не знаем, где он в сию минуту находится.

– И я должен сказать, – добавил Голицын, – что сам светлейший слышал о необыкновенных исцелениях, совершенных уже Фридрихом Гвальдо. И посылал к нему своего камердинера, чтобы призвать к нашему болящему младенцу.

– И шарлатан сей с дерзостью отказался прибыть! Я слышал сию историю, князь, и должен высказать недоумение, что светлейший, при их уме и познаниях, пренебрегая правильной медициной и мужами науки, обращаются к уличному ведуну, не имеющему даже диплома доктора!

– Вы забываете, доктор, – вмешался тут граф Строганов, – что Гвальдо оказался совсем не Гвальдо, а Калиостро. Сей Калиостро есть масон высших степеней и обладает тайнами великого дела, что и доказал необычайными явлениями, коих были мы свидетелями, столь же непостижимыми, сколь действительными и могущественными. Наши мудреные мастера суть одни законные испытатели натуры. Они знают натуру в целом ее округе, понеже наука их вникает во внутреннейшее ее и подает им безопаснейшую руководства нить в тысячекратном лабиринте ее бесчисленно различных действий безопасно выискиваться, все развивать, искусно и твердо загражденные замки размыкать и в центре натуры все в пространственном ее царстве находящиеся явления изъяснять и доказывать. Напротив, профанские физики, так называемые натуры-испытатели и натуры-учителя, кругом скачут всегда на поверхности всех трех натуры царств, копят гипотезы на гипотезы и во мраке блуждают.

– Медицинский факультет, к коему имею я честь принадлежать, – начал было доктор, но его перебили и стали рассказывать, дополняя и поправляя друг друга, по порядку все явления, показанные капитулу Калиостро. В подробностях показания, однако, были противоречивы, что приводило к спорам. Доктор слушал всех внимательно.

– Ну, как же вы изъясните все сие наукой вашей? – не без ехидства спросил его Строганов.

– Божественный Картезий[57]57
  Божественный Картезий. – Картезий – латинизированное имя Рене Декарта (1596–1650) – французского философа, математика, физика и физиолога. Одно из правил его метода было расчленять каждую проблему на составляющие ее частные.


[Закрыть] завещал нам основное правило: расчленяйте трудные задачи, – отвечал доктор. – Рассечем и мы сии трудности.

– Да, да… Вы все живое и целостное на части рассекаете и, получив труп бездушный, токмо пустоту схватываете! – включился в перепалку Куракин.

– Конечно, некромант прибег к курениям, слащавый и ядовитый запах которых по сию минуту мы ощущаем. С той целью, чтобы вызвать опьянение и волнение крови, при вскипячении коей в органах человека отделяются живущие в них духи и производят в мозговых корках фантомы[58]58
  Фантомы – призраки, привидения.


[Закрыть].

– Да мы не в мозговых корках, а перед носом своим все видели ясно! – возразил Куракин.

– И чем вы объясните поднятие свещ на воздух?

– Не свещ. Только пламя подымалось!

– Я видел, что шандалы за рукой магика ходили по воздуху!

Доктор начал пространно объяснять поднятие пламени извлечением флогистона[59]59
  Флогистон – по господствовавшим в химии XVIII в. представлениям, «огненная материя», якобы содержащаяся во всех горючих веществах и выделяющаяся из них при горении. В конце XVIII в. ошибочную флогистонскую теорию сменила научная – кислородная теория горения.


[Закрыть] из воздуха, но объяснение то было темнее самого явления. Оно вызвало полное недоверие членов капитула.

– Флогистон, или точнее – огненно-жидкая влага вещей, будучи извлечена, – с важностью возражал Строганов, – всю бы храмину сожгла.

– Никак нет, ибо, хотя налитый на сей деревянный стол спирт удобен к воспламенению, он не угрожает деревянной материи стола!

– Но как вы объясните, что Калиостр на глазах наших супругу свою пронзил мечом в шею, всю кровь извлек из раны, собрав ее в сосуд…

– Я не видел того сосуда. Он собирал кровь большой губкой, – сказал кто-то.

– И рана была нанесена не в шею, а между лопаток! – утверждал другой.

– Нет, он рассек женщине мечом грудь! Я видел, как трепетало в отверстии сердце! – возражал третий.

– Это не важно! Мы все видели, что труп был брошен в гроб и закрыт крышкой!

– Да, да! Совершенно ясно видели!

– А между тем потом над крышкой встала тень убитой – зидерический ее астросом! Это, достопочтенные братья, все видели?

– Все! Все!

– Но ведь это доказывает, что женщина в самом деле была убита! Но тогда где же ее тело?

– И где сам Калиостро?

– Где оба?

– Но вы же осматривали ложу? – спросил врач.

– Осматривали тщательно и весь дом, и сад, и двор. Никого не найдено.

– Ну а в гробу вы не смотрели?

– В гробу? Смотрели ли в гробу? Кажется, не смотрели. Да, да, в гробу не смотрели!

– Ну вот видите, сколь поверхностно было ваше исследование, – сказал торжествующе врач.

– Мы сейчас посмотрим, – заявил Куракин.

Члены капитула направились к дверям ложи, однако вошли не сразу, а несколько замялись, пропустив вперед себя доктора, который сам вдруг стал бледен и нервен. Занавесы на окнах ложи были подняты. Утренний свет лишал обстановку таинственности. Тем не менее члены капитула топтались вокруг покрытого покровом гроба, говорили о том, что надо открыть его и посмотреть, но все не решались коснуться крышки. Решили уж было позвать для того служителей, когда в ложу смело вошел юный князь Кориат с повязкой на голове, бледный от кровоизлияния. Решительно приблизился он к гробу, сдернул покров и, взяв крышку поперек, приподнял ее и отставил в сторону.

Члены капитула с трепетом заглянули внутрь: гроб был пуст.

Князь Кориат несколько мгновений стоял над пустым гробом, держа крышку в руках. Казалось, он не верил своим глазам и все ожидал явления бездыханного тела красавицы в сем темном жилище смерти. Вдруг он отшвырнул гробовую крышку, схватился руками за голову и выбежал из ложи.

Доктор приблизился к гробу и тщательно осмотрел его, отыскивая следы крови. Но ничего похожего не нашел. Только на дне оказалась бумага с какими-то письменами. Он указал на нее подступившим ближе братьям. Все удивились. По ритуалу гроб стоял совершенно пустой. Елагин осмелился протянуть руку и извлек бумагу из гроба. На ней был французский текст.

«Великому наместному мастеру и всему капитулу», – прочитал дрожащим голосом Елагин. – Это какое-то послание нам. От кого бы это?

– Позвольте, ваше превосходительство, я прочту! – сказал князь Гагарин.

– Нет, князь, послание мне именно адресовано, так я и прочту! – отстраняя от того бумагу, заявил Елагин.

– Так читайте, ваше превосходительство!

– Читайте, читайте! Что это такое? – подхватили братья масоны.

«Честь, мудрость, единение! – прочитал Елагин первые строки. – Благотворительность, благоденствие! Мы, Великий Кофта, во всех восточных и западных частях земли, основатель и гроссмейстер великого египетского масонства, облекли властью и назначили, и поручили, и аккредитовали для блага человечества, для усовершенствования великого дела, для осияния светом стран Севера мужа, исполненного силы и мудрости, полномочного посланника нашего графа де Калиостро, который, являясь к вам, братья капитула VIII провинции, и к наместному великому мастеру реченной провинции, представил патенты и сертификаты, и письма, и знаки, и слова, возвещая вам о имеющем открыться для Скифии[60]60
  Скифия – государство в северном Причерноморье, существовавшее с середины IV до середины III в. до н. э. Сарматия – территория в поволжско-уральских степях, где в VII–III вв. до н. э. кочевали сарматы – племена, родственные скифам. Гиперборея – мифическая северная страна (букв.: дальше Борея – божества, олицетворявшего у древних греков северный холодный ветер).


[Закрыть] и Сарматии и для Гипербореев мраза и тьмы, и вы, капитул и мастер, приняли сего избранного мужа не по-братски и не оказали должного уважения к великому сану, нами на него возложенному, имели о нем оскорбительные и скаредные суждения и легкомысленно хотели испытать его силы и дарования, и могущество, и власть; он показал вам все сие, свершив дела, изумившие вас, но кои лишь ничтожная пылинка его мудрости, и затем изшел от вас и укрылся в убежище, которое близко, из которого он вас видит, вы же его увидеть не можете; он вас слышит, вы же его не можете услышать; он вас касается, вы же не можете его коснуться; из сего убежища дал он знать нам, Великому Кофте, о скаредном вашем поведении, о несмысленных поступках; и мы, Великий Кофта, из Понтийского моря[61]61
  Понтийское море – Черное.


[Закрыть] мудрецов протянули руку и положили сие послание в вашей ложе в сей смертной урне! Читайте, капитул и мастер, читайте! Познайте, что вы потеряли: великое откровение явилось бы к вам, и некое бесчисленное сокровище злата, перлов, драгоценных камней, которое около вас, было бы вам передано, но вы не захотели сами.

И теперь слушайте, капитул и мастер! Вы не увидите предопределенного того мужа, пока не раскаетесь чистосердечно и не умолите нас, Великого Кофту, вас простить! Ей-ей! Истинно так. И еще слушай, наместный мастер VIII провинции, за дерзкие слова против нашего посла ты скоро будешь наказан! И слушай ты, отец болящего младенца, только силы нашего посла могут исцелить его! И слушай ты, называющий себя врачом, Великому Кофте известно, что совершено тобой в левом павильоне, в Голубой комнате в полночь при трех яблоках и ананасе! Трепещи обличения, невежда, именующий себя врачом!

Дано на Востоке всех Востоков, в Медине, в Мемфисе и Иерусалиме, при гробах Магомета, Хирама и Христа…»

Внизу стояла странная печать, разделенная на четыре части крестом с греческими буквами на концах… В каждой части имелись мистические изображения: змея, пронзенная стрелой, павлин с жезлом, ягненок с крестом, еврейская буква «альф».

В столовой ложе

Если послание Великого Кофты, по мнению писавшего, должно было окончательно убедить капитул в могуществе Калиостро, то это было совершенно ошибочное предположение. Прежде всего слушателей, превосходно владевших французским языком, поразили синтаксические ошибки послания, а Елагина, его читавшего, орфографические. Потом всех возмутил напыщенный и оскорбительный тон послания и особенно обращение во втором лице к Елагину и Голицыну в конце его. Впечатление, произведенное опытами некромантии, было испорчено.

– Шарлатанство! – решительно сказал Куракин.

– И кто сей Кофта, пишущий единовременно из Медины, Мемфиса и Иерусалима? – вопросил Строганов.

– Но как очутилось послание в гробу? – спросил Гагарин.

– Он сам написал его предварительно, а во время темноты и общего смущения сунул в гроб, – решительно заявил Елагин. – Я узнаю харчевенный его слог. И опять прихожу к заключению, что он из поваров, как и мои рыцари Розе-Круп! В высшей степени нагло играть с нами такие штучки и потом еще обращаться столь дерзким тоном ко мне, великому наместнику, мастеру, статс-секретарю, сенатору и кавалеру!

– Тон письма подлинно и шарлатанский и дерзкий. К тому же оно безграмотное, – решил и Строганов.

– Видимое дело, что мы стали жертвой ловкого искусника, фокусника и промышленника, и во всех его чудесах одна ловкость рук, натуральная магия, отвод глаз, и только! – говорил напористо Елагин.

– Что значит сказанное в письме, будто Калиостро ныне в таком странном месте обретается, что нас он видит, слышит и осязать может, а мы его – нет?

– Если так, пусть он слышит, что я его наглецом и шарлатаном именую, и видит, что ему язык показываю! – сказал Елагин и действительно показал язык.

– Но он грозил вашему превосходительству какими-то бедами, – заметил Гагарин.

– Шарлатанство и заговор с прислугой! Очевидный заговор с прислугой, – возмущенно говорил Елагин.

В основе своего характера он был большой вольтерьянец и склонен к скептицизму, хотя и увлекался мистикой, но как отдыхом; затем ему был свойствен некоторый цинизм и даже легкое, насмешливое кощунство. В столовых ложах после важного заседания, за кубком, Елагин весьма часто трунил над всем тем, что занимало его полчаса назад. Настроение Елагина передалось и прочим братьям капитула уже потому, что напряженные нервы требовали разрядки, а трезвая действительность весеннего утра, яркий солнечный свет, щебет птиц в саду, свежий ветерок, залетавший в открытые окна и обвевавший разгоряченные головы, – все способствовало отрезвлению. Теперь шарлатанство Калиостро всем казалось очевидным. Вспомнили, что он заливал свечи кровью, выцеженной из красавицы. Между тем они оказались без всяких следов этой операции. Но если не было крови, не было и убийства!

– Конечно, не было! В противном случае должно было бы известить полицию и задержать сего некроманта! – решительно заявил Куракин.

– Это, во всяком случае, было бы недурно. Полагаю, что нет такого тайного места, в которое бы Калиостр возмог от недреманного ока господина Шешковского[62]62
  …от недреманного ока господина Шешковского укрыться. – Шешковский Степан Иванович (1720–1794) – начальник секретной сыскной службы при Екатерине II.


[Закрыть] укрыться! Хе, хе! – засмеялся Елагин.

– Да, некромантика господина Шешковского превзойдет всех магиков Европы! Ха, ха, ха! – засмеялся и Строганов.

– Но обратите внимание, сколь смущен и молчалив наш доктор! – шутил Елагин.

Домашний врач светлейшего ранее, когда все ему противоречили, столь смело утверждал, что Калиостро не более чем шарлатан, теперь в самом деле сконфуженно помалкивал.

– Полагать должно, что господин Калиостро подлинно о нем что-то проведал, – предположил Елагин, развертывая послание Великого Кофты.

– Признайтесь, доктор, что такое совершено вами в левом павильоне, в Голубой комнате, в полночь при трех яблоках и ананасе? При чем тут ананас?

– Я не понимаю… Тут какая-то сплетня… Я не понимаю, – смущенно бормотал доктор.

– Вся сия передряга, достопочтенные братья, наилучше подтверждает мою правоту, – говорил Елагин. – Остерегаться нам должно пришельцев, хотя бы и великими титлами и степенями облеченных. Теперь же, чтобы окончательно отряхнуться, прошу вас пожаловать в столовую ложу. Ужин, нам приготовленный, не тронут стоит и явится ранним завтраком. Должно подкрепить силы добрым стаканом вина и устресами. которые всегда полезны и, хотя без ног, но вкусны. Приятная, легкая шутка и дружески пропетый гимн освежат наши мозговые корки, как выражается милейший доктор, фантомами некромантики закопченные. Идемте! Гей, люди! Приказать повару изжарить тот соус, знаете? Что я сам объяснял! Мне еще большой труд предстоит сегодня с театральными людьми объясняться, и особенно с несносным Паэзиелло[63]63
  Паэзиелло (Паизиелло) Джованни (1740–1816) – итальянский композитор, один из выдающихся представителей неаполитанской оперной школы, автор свыше 100 опер и других музыкальных сочинений. В 1776–1783 гг. работал в России, был придворным капельмейстером и инспектором итальянской Оперы.


[Закрыть], который противу контракта не хочет опер делать!

– Подлинно удивляюсь вашему терпению с театральными людьми и людишками, – сказал Строганов, – в особенности с актрисами и певицами, которые столь же взыскательны и капризны, сколь и прелестны. Я предпочитаю иметь дело с красотой писаной и изваянной. Если бы вы видели, Иван Перфильевич, какого Доминикино[64]64
  Доминикино (Доминико) Цампьери (1581–1641) – итальянский живописец и архитектор.


[Закрыть] привез маркиз Маруцци. – Строганов говорил об агенте государыни, покупавшем картины для Эрмитажа.

– Да, вы избрали благую часть, граф Александр Сергеевич! Мне государыня изволила сулить кончину от ссадины барабанной перепонки, которую вызовет в ушах моих театральная гармония! Поверите ли, граф, покоя нет ни минуты! Театральные люди ничем довольны быть не могут! Какие пьесы ни ставь, какие ни давай роли – претензий не оберешься. А за неудачный спектакль ответствует директор! Воля государыни для меня священна есть. Но театральные люди не только барабанную перепонку надсадить, грыжу приставить могут. И даже дивлюсь, какая польза может меня удержать у себя беспокойные и развратные в нравах и поведении команды!

– О, мы знаем, что удержать может ваше превосходительство, знаем! – лукаво подмигивая, говорил мастер стула ложи «Эрато» князь Александр Иванович Мещерский. – Прелести Габриэльши достойны вкуса утонченнейшего.

В таких и подобных разговорах братья масоны снимали свои фартуки, ленты, мантии, шпаги и прочие принадлежности, потом сошли во второй этаж, где помещалась столовая светлая, прекрасная зала в античном вкусе, с белыми стенами и колоннами, украшенная лишь эмблемами каменщичества и превосходно выписанными венками из роз – цветка, посвященного богу молчания Гарпократу[65]65
  …посвященного богу молчания Гарпократу. – Гарпократ (Гор-па-херд) – египетское божество. Считался олицетворением восходящего солнца и изображался ребенком с пальцем во рту. Древние греки считали этот жест знаком молчания.


[Закрыть]. Стол был отягчен вазами, серебром, фарфором; за каждым креслом стоял служитель в пудре. Окна столовой открыты были в обрызганный росой цветущий сад. Члены капитула сели на свои обычные места, Елагин поместился во главе стола.

Прежде всего официанты вкатили бочонок с устрицами, откупорили его на особом мраморном столе. И проголодавшиеся члены капитула стали глотать келейножительниц, как выразился Елагин, смачивая их легким, душистым итальянским вином. При том Елагин сказал шутливую речь, уподобляя устрицу истинному масону: устрица созидает дом свой из перламутра внутри, снаружи оставляя скромную, невзрачную скорлупу; образует она и перо многоценное во внутренности своей и, соблюдая молчание и тайну, на крепкий замок домик свой запирает. Не истинное ли сие есть подобие масона!

– Но мудрый мастер сей замок расторгает, подрезая устрицу серебряным ножом, – вставил Куракин, – и тем обнажает тайну! И острым соком разума осолив, воспринимает!

И Куракин принялся смачно жевать опрысканную лимоном затворницу.

Но скоро всем захотелось горячего, с пряными и пикантными приправами и более крепкого вина. Служители с серебряными закрытыми блюдами, где шипели и скворчали горячие закуски и соуса и из которых вырывался ароматический пар трюфелей, вошли процессией во главе с дворецким. Проголодавшиеся вольные каменщики кушали исправно и столь же исправно утоляли жажду из вместительных кубков. Елагин восхищался соусом, в который подпущено было грачиное мясо для запаха. А внесенная затем рыба вызвала всеобщий восторг.

Ранний завтрак принимал характер изрядного обеда.

Между тем запенилось шампанское, именуемое в ложах белым порохом. Братья каменщики приняли в руки свои заряженные «пушки» из дивного хрусталя, в котором играл веселой радугой солнечный свет, и раз за разом «выстреливали» из них за здоровье наместного мастера, а затем каждого из присутствующих мастеров в отдельности. Скоро от еды и возлияний лица всех зарделись. И когда подан был сыр, фрукты и ликеры, достопочтенные члены капитула запели хором:

 
Равенство и любовь,
И нежно имя брат!
Всех титлов и чинов
Любезней нам стократ!
 
 
И званье – человек —
Нам выше и честней
Всего, что тленный век
Мнит пышностью своей!
 
 
В познаньи дивных сил
Натуры, божества
Наш разум искусил
Все тайны естества!
 
 
Се, Соломонов храм,
Исполненный чудес!
Все сокровенно там
Во мгле святых завес!
 
 
Таинственны пути!
И ключ к ним свыше дан!
В святилище войти
Напрасно мнит профан!
 
 
В надмении своем
Он даже не поймет.
Как мы, масоны, пьем,
Как мастер в кубки льет!
 

По окончании песни появился дворецкий и на серебряных тарелочках поднес два куверта. Один – Елагину, а другой – князю Голицыну.

Елагин открыл куверт и нашел в нем записку от Габриэлли. Певица писала из его дома, куда явилась и ждет уже добрый час свидания.

В самом деле, за приятным застольем время прошло незаметно, и солнце поднялось высоко над старыми липами сада.

– Ага, достопочтеннейший мастер получил бильеду[66]66
  Бильеду (франц. billet doux, букв.: записка милая) – короткое любовное послание.


[Закрыть]! – заглянув в записку, сказал Мещерский.

Елагин, чувствуя себя удивительно молодым и бодрым, самодовольно улыбнулся, представляя удовольствие утреннего свидания с прекрасной певицей.

– Анакреон![67]67
  Анакреон (Анакреонт) – древнегреческий поэт (VI в. до н. э.).


[Закрыть] Анакреон! – подтрунивал над ним Мещерский.

– Да, пока зловещания угрозы Великого Кофты не исполняются! Афродита[68]68
  Афродита – в древнегреческой мифологии богиня любви и красоты. Дионис – бог винограда и вина.


[Закрыть] столь же к нам благосклонна, сколь и Дионис.

– Так поспешите же на свидание с прелестницей, столь нетерпеливо вас ожидающей!

В это время Голицын, прочитав свою записку, всплеснул руками:

– Боже мой! Светлейший пишет, что наше дитя умирает! Судороги! Княгиня в отчаянии! Доктор, скорее едем! Ах, какое несчастье! Проклятый Кофта! Проклятый Калиостро! Это они накликали, проклятые вещуны! – И князь со всех ног бросился вон из столовой ложи.

Все встали, опечаленные столь внезапным перерывом дружеской беседы и сочувствуя семейному горю Потемкина, Голицына и Улыбочки.