Текст книги "Танки на мосту"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Ты знаешь: не бреши! – убежденно произнес танкист. – Советских диверсантов не бывает. У нас такой гадости не водится.

Точно в душу плюнул. Меня оскорбляли понапрасну, как самого последнего мерзавца. И кто – свои, наши, самые дорогие мне люди. Вот оно – неудачное, не вовремя сказанное слово. Даже дыхание перехватило:

– Ребята, понимаете... Что вы слова испугались! Есть у нас диверсанты, поверьте. Наши подпольщики, партизаны совершают диверсии. Ведь если враг... Мы должны его же оружием... – поспешно и сбивчиво начал объяснять я.

Но чем горячей оправдывался я, тем сумрачней и недоверчивей становились лица бойцов и командира. Неужели придется выкладывать всё?.. Я не имел права это делать. Да и поверят ли они, если я расскажу, что случилось со мной этой ночью? Я уже сам начинал не верить...

– Вася, что он говорит? Он – диверсант? – спросил вдруг богатырь в чалме, выходя вперед и заглядывая и лицо командиру.

Я уже давно заметил странное поведение этого молчаливого бойца – он все время вертел головой, внимательно вглядываясь в лица товарищей, точно стараясь по движению их губ понять, что они говорят. Теперь он смотрел на губы старшего лейтенанта.

– Погоди, Володька... – отстранил его рукой старший лейтенант и торопливо поднял к глазам висевший на груди бинокль.

С запада, оттуда, где были гитлеровцы, донеслась усиленная стрельба. Все, как по команде, повернулись в ту сторону и застыли, напряженно прислушиваясь. Старший лейтенант опустил бинокль.

– Все, кроме Володьки и Петренко, по своим местам!

Бойцы, пригибаясь, побежали от нас. Тут я понял то, о чем мне следовало бы догадаться раньше, – старший лейтенант единственный командир на этом участке первой линии обороны.

– Товарищ старший лейтенант, немедленно отправьте меня к мосту! – закричал я со злостью. – Немедленно! Иначе...

– Что – иначе? Буду я возиться с такими... Петренко, отвести и расстрелять.

– Выслушайте меня! Вы должны...

Старший лейтенант смотрел на меня, стиснув зубы. Петренко, тот самый боец, что помогал мне тащить мотоцикл, снял с шеи автомат и легонько толкнул меня в плечо.

– Старший лейтенант! – вскрикнул я не своим голосом. – Вы что, обалдели? Я требую, чтобы вы немедленно доставили меня к старшему командиру. Слышите? Вы совершаете преступление. Вы...

– Петренко, выполняйте приказ.

Я смотрел на его усталое, осунувшееся, суровое лицо, и мне показалось, что он тверд в своем решении, что все слова, какие я произнес и смогу еще произнести, не разубедят его.

– Что вы делаете? —тихо произнес я, чувствуя, как бледнею. – Там – мост... Если расстреляете – его захватят немцы.

Он молчал. Петренко снова тронул меня за плечо, приглашая отойти в сторонку.

Впервые в жизни я испытал настоящий страх. Он был вызван мыслью, что, преодолев самые трудные препятствия, находясь у своих, почти у цели, я могу погибнуть так чудовищно нелепо и бездарно, погибнуть и погубить тех, кого должен был спасти. Нет, этого не могло произойти, в это я не мог поверить. Какая-то фальшивинка была в возникшей, трагической для меня ситуации, тут что-то было не так... Я вдруг почувствовал на своих губах улыбку.

– Нет, заявил я насмешливо. – Н-нет, товарищ старший лейтенант, так дело не пойдет! Если вы решили расстрелять советского разведчика, везущего важное донесение, то стреляйте сами, своей рукой. Да, да! Я с места не сойду. Вот так... Пожалуйста!

И я сел на землю, вытянув уставшие, саднившие у колен ноги.

Старший лейтенант, казалось, не обращал на меня внимания. Он смотрел в бинокль в ту сторону, откуда доносилась стрельба. Петренко стоял за моей спиной с автоматом в руке... Мне хотелось закрыть лицо руками, но они дрожали, и я прижал их ладонями к земле.

– Вася, его нельзя расстреливать, – послышался голос богатыря. – Отправь его в тыл, там разберутся. Может быть, он правду говорит.

– Погоди, Володька, не путайся... – досадливо ответил старший лейтенант, отнимая от глаз бинокль. – Принеси-ка лучше бутылку. Бу-тыл-ку! Понял? Кажется, наши машины... Откуда взялись? А ты вставай...

Чувствуя себя униженным, я поднялся, радуясь и негодуя. Володька исчез было, словно сквозь землю провалился, но тут же я увидел его с бутылкой в руках. Оказывается, за танком у них был блиндаж. Богатырь на ходу, с двух ударов по донышку выбил пробку и по знаку старшего лейтенанта подал бутылку мне.

– Товарищ старший лейтенант, немедленно...

– Не психуй! – перебил он меня. – Сейчас отправлю. Я тебя на пушку брал...

– Но почему вы отказываетесь сообщить в штаб по телефону?

– Нет у меня связи! – помрачнел артиллерист. – Не видишь, что делается? Перебили связных, пока они катушки сматывали. – И добавил озабоченно: – Мост, говоришь? А как они могут его захватить?

– Не знаю. Может быть, десант ночью сбросили.

– Сейчас отправлю, – повторил он недовольно. – Людей у меня... кого послать? Разве Володьку...

– Да я сам могу поехать!

– Сам... – криво усмехнулся старший лейтенант. – Дурачков ищешь? Да я еще не знаю, кто ты таков на самом деле.

– Разведчик, диверсант, если хотите...

– В общем, без пол-литра не разберешь... – снова поднес бинокль к глазам командир. – Ты выпей лучше, а то на ногах еле стоишь... От страха?

В бутылке было красное столовое вино. Каберне. Я залпом выпил половину, отдышался, сказал:

– Не от страха. Ноги у меня побиты, ободраны, ехал без фары, натемную.

– А почему кровь в коляске?

– Немца пришлось прикончить, – ответил я неохотно.

– Куда же ты его дел?

– Выбросил. Думаете, приятно мертвеца возить.

– Молодец, если не врешь... Что? Что такое?... – Последние слова относились не ко мне, как следовало полагать, а к тому, что видел артиллерист в окуляры бинокля. Я поглядел в ту сторону. Далеко слева от шоссе появились клубы серой пыли. Стрельба усилилась. Пулеметные очереди сливались в сплошной треск. Завеса пыли, похожая на дым из трубы невидимого паровоза, быстро продвигалась в сторону шоссе.

– Кажется... – нерешительно начал было старший лейтенант и тут же взволнованно крикнул: – Наши!! Петренко, к старшему сержанту! Две пушки, по снаряду, – отсечь мотоциклы. Машины не трогать!

Петренко рванул с места.

– Наши, черти! – окончательно решил старший лейтенант. – Две... нет, три машины из балочки... – Он бросился к танку. – Павел, попробуй ты. Мотоциклы на шоссе. Сейчас появятся, идут наперерез.

Голова танкиста скрылась в люке. Теперь и я увидел машины. Первая уже въезжала на шоссе, поворачивала в нашу сторону. Еще дальше на шоссе появилась черная точка, вторая, за ней еще две. Скрылись, снова вынырнули. Я понял, что это головы мотоциклистов. Они выезжали из низинки. Сейчас видны были не только головы, но и плечи тех, кто сидел за рулем. Остановились, кажется.

– Эх, черти! Неужели... Павлуша...

Старший лейтенант не успел произнести имя танкиста полностью. Раздался оглушительный выстрел, и танк вздрогнул.

– Перелет! – огорченно крикнул старший лейтенант, – Куда к чертям собачьим! Уйдут!

Кажется, мотоциклисты начали разворачиваться. Танкист выстрелил еще раз. Снаряд лег правее шоссе.

– Портач! – обозлился старший лейтенант.

Тут, где-то впереди нас, одна за другой ударили две пушки, и я увидел среди возникшего на шоссе облака разрыва что-то взлетевшее высоко вверх маленькое, круглое, похожее на горошину. Колесо мотоцикла...

– Есть! Один спекся! Павел, хватит! Отбили. Ишь, прут, как осатанелые. Видать, заблудились, сидели ночь в балочке...

Старший лейтенант опустил бинокль, взглянул на меня.

– Давай к шоссе! Заводи свой чертопхай. Пулемет исправен?

– Не стрелял. Должен...

Пока я заводил мотор, Володька со старшим лейтенантом установили магазин на пулемете, попробовали его, дав очередь.

– Живее!

Мы вскочили на мотоцикл, поехали к шоссе, но опоздали. Машины, несмотря на выстрелы и крики бойцов, мчались по шоссе. На передней, приоткрыв дверцу кабины, стоял на подножке командир в фуражке с зеленым верхом, в кузовах было полно бойцов в таких же фуражках.

– Стойте! – закричал сидевший позади меня старший лейтенант. – Возьмите человека!

Однако командир пограничников, очевидно, не расслышал, махнул рукой назад.

– Танки!! Нас обстреляли! Немецкие танки. Сматымайтесь!

И машины одна за другой, не сбавляя хода, пронеслись мимо, раньше чем мы подъехали к шоссе.

Старший лейтенант выругался:

– Смотри, как в панику ударились. А еще пограничники. – Он повернулся к Володьке: – Вот что, Володька, ты с ним поедешь! Ясно?

– Никуда я от тебя не поеду, – глядя на губы старшего лейтенанта, сказал побледневший Володька.

– Ясно? – прикрикнул на него командир.

– Не поеду! – уперся боец и затряс головой. – Вася, я не поеду. Я с вами. Я с тобой начинал... До конца! – Даже слезы выступили на его глазах.

Старший лейтенант соскочил с седла, ласково потрепал здоровой рукой по плечу бойца, заглянул ему в лицо.

– Не дури, Володька. Это очень важно, о-че-ень ва-ажно. Понял?

Мы услышали характерный звук моторов немецких самолетов, подняли головы. Высоко в небе были видны красивые серебристые силуэты летящих на восток бомбардировщиков. Семь, за ними девятка, выше – штук десять тонких, как осы, «мессершмиттов».

– Понял? – наклонился к Володьке старший лейтенант. – Некого мне посылать. А ты все равно... Я ведь не виноват, что ты оглох. И нога у тебя... Понял? Поезжай. До моста не останавливайся. До моста! Ясно?

Володька умоляющими глазами смотрел на командира.

– Ладно, ну ладно, – улыбнулся старший лейтенант. – После войны встретимся... Давай до моста! – Он наклонился, обнял здоровой рукой бойца, и они расцеловались. – Давай, диверсант. Жми!

Меня не надо было подгонять. Через несколько секунд мотоцикл уже несся вслед за улепетывающими на восток пограничниками.

– Слушай, – тронул меня за локоть Володька. – Давай договоримся – без фокусов. Иначе я тебе в два счета голову сверну, как цыпленку. Руки у меня здоровые. Ясно?

Я весело кивнул головой.

– Тогда порядок! – сказал он удовлетворенно.

Милый Володька... Я жал вовсю, не отрывал глаз от дороги и думал о старшем лейтенанте и его бойцах, оставшихся там, на переднем рубеже. Прекрасные, бесстрашные люди. Даже маленький визгливый боец, доставивший мне столько горьких минут, казался теперь симпатичным. «Шнель, шмель!..» Кто из них останется жив, кто уцелеет в бою, что начнется в это утро, может быть, через несколько минут?

Нам навстречу прошли две машины с бойцами в кузовах и противотанковыми пушками на прицепе, затем прогромыхал танк КВ, облепленный пехотинцами. Володька обрадовался танку, пушкам – подкрепление!

Вскорости мы нагнали машины пограничников. Они шли теперь медленно. Бойцы с задней, на борту которой виднелись свежие рваные пулевые пробоины, смотрели на нас с мрачным любопытством. Здоровые ребята, один к одному, кадровики. Некоторые из них начали беспокойно поглядывать на небо. Я не придал значения этим взглядам, хотел обогнать колонну, но тут машины остановились, и пограничники как-то нерешительно начали прыгать на землю.

– Воздух! – заорал Володька, раньше меня понявший, что происходит.

Соскакивая с седла, я оглянулся – три самолета шли в нашу сторону. Позади них на шоссе вздымались темные веера взрывов. Мы все же успели отбежать в сторону метров пятнадцать, как Володька повалил меня на землю. Вовремя – позади рванула бомба, расколола, как мне показалось, земную твердь. Парализованный страхом, я ждал новых взрывов, но их не было слышно. На нас посыпались комья, щепки. Володька лежал рядом, повернув голову, он смотрел одним глазом на небо. Я тоже отважился глянуть вверх. Самолеты очерчивали широкий круг над нами; на их плоскостях играли розоватые отсветы лучей взошедшего солнца. Очертили два круга и, с ревом набирая высоту, ушли на восток.

Мы поднялись. На шоссе дымила небольшая воронка. Бомба, одна, единственная бомба угодила между нашим мотоциклом и машиной пограничников. Мотоцикл с согнутой рамой и сплющенной коляской лежал в кювете, машину взрывом опрокинуло на бок.

Среди пограничников оказались раненые. Один – тяжело. Его несли на руках к первой машине.

– Поедем с ними, – дернул меня за рукав Володька. – Понял? Лезь на машину.

На машину, которая была к нам поближе, нас не пустили. Пограничник оттолкнул Володьку прикладом.

– Куда?! Назад! Нельзя, не разрешается! – грозно заорал он.

– Ты что, чокнутый! – возмутился Володька, готовый вступить в драку, но тут еще два пограничника вскинули оружие. Они глядели на нас молча, волками. – Вот гады, – ожесточенно плюнул Володька. – Звери, а не люди. Давай на первую, там командир.

У головной машины пограничники сгрудились возле тяжелораненого, делали перевязку. Володька подсадил меня в кузов и взобрался сам. Мы сели на скамью спиной к кабине. Раненого осторожно подняли на плащ-палатке в кузов, уложили на днище. Нас заметили, когда машина тронулась. Пограничник с тремя треугольниками на петлицах, с медалью «За отвагу» на груди, взглянув на нас, даже рот открыл от удивления.

– Вы откуда? Кто такие?

– Товарищ старший сержант... – начал было Володька.

Пограничник не стал его слушать, перегнулся за борт к кабине и крикнул:

– Товарищ капитан, у нас прибавка! Двое...

Командир пограничников немедленно вылез из кабины, занес ногу в запыленном хромовом сапоге за борт и легко вскочил в кузов. Второй раз за сутки я подивился человечьим глазам: глаза девушки-санинструктора запомнились мне и вот глаза капитана... У командира пограничников были глаза рыси – светлые, жестокие. Но такими они были только первое мгновение. Рассматривая нас, капитан подобрел, и в его вопросе прозвучала не угроза, а скорее насмешка.

– Кто такие? Дезертиры, раненые?

На нем была серая, выгоревшая на плечах коверкотовая гимнастерка, перехваченная широким комсоставским поясом с медной, в форме пятиконечной звезды, пряжкой. На груди красовались орден Боевого Красного Знамени с облупившейся эмалью и медаль «За боевые заслуги».

– Товарищ капитан, я глухой... – сообщил Володька с виноватой улыбкой. – Меня оглушило, три снаряда рядом... Наверное, перепонки лопнули.

Командир пограничников сочувственно закивал головой.

– А этого человека мы задержали, – показывая на меня, продолжал боец. – Ехал на мотоцикле оттуда, с немецкой стороны. Говорит – диверсант, наш, советский, везет какое-то сообщение! – Капитан бросил на меня пронизывающий взгляд, и на мгновение его глаза снова стали похожи на глаза рыси, приготовившейся к нападению из засады. – Ну, наш старший лейтенант приказал мне доставить его до моста. Поскольку я глухой и нога у меня... – Володька виновато и беспомощно развел своими ручищами.

– Понятно... – Капитан по-прежнему испытующе, но уже насмешливо смотрел на меня. – Он правду говорит? Ты в самом деле советский диверсант?

Нет уж! Хватит с меня «диверсанта». Я закаялся употреблять это слово. Я молчал. Теперь я имел право и даже обязан был молчать.

– Он нам признался сам, – ухмыльнулся Володька. – Мы его чуть не расстреляли. Понимаете, товарищ капитан, он был в немецкой форме, а когда подъехал к нам, сбросил мундир, надел гимнастерку. Брюки и сапоги у него так и остались немецкие...

Капитан оглядел мои ноги, сложил губы трубочкой, протяжно свистнул. Он явно развеселился. Глядя на своего командира, старший сержант также пришел в хорошее настроение, заулыбался.

– Что ты должен сообщить нашим? – переходя на дружеский, интимный тон, спросил Меня капитан. – Не бойся, мне ты можешь сказать.

Мне не понравилась назойливость пограничника. Какого черта он лезет со своими вопросами? Меня сопровождает конвоир. Значит, довези, сдай в штаб и дело с концом, ты свою задачу выполнил.

Однако мое молчание, видимо, только раззадоривало любопытство капитана. Он не отставал, лип ко мне.

– Если ты не обманываешь, то ты герой, тебя должны наградить орденом. Я сам подам рапорт. Ведь не с пустяком же ты ехал?

– Товарищ капитан, я вам скажу позже.

– Почему не сейчас?

– Доедем до моста...

– А что – мост? – впился в меня глазами пограничник.

Я молчал. Доброжелательность на лице капитана сменилась разочарованием, враждебностью. Чем-то озабоченный, что-то решая, он посмотрел вперед на дорогу.

– Ему нечего сказать, – заявил пограничник, поворачиваясь к нам. – Он врет, водит нас за нос, думает выпутаться. Он немецкий диверсант!

Володька понял, пожал плечами – кто его знает, может быть, и так.

– Его послали взорвать мост в тылу у наших, – взвинчивал себя капитан. – Таких нужно стрелять, как бешеных собак, на месте. И я тебя прикончу, слышишь? – он вытащил из кобуры свой ТТ. – Сейчас пулю получишь!

– Не надо, капитан, – запротестовал Володька, заслоняя меня своим плечом. – Довезем, там разберутся...

– Говори правду, мерзавец! Говори!

Дуло пистолета было обращено на меня, но я смело глядел в глаза капитана. Не такой он простофиля, чтобы застрелить «языка». Кроме того, у меня был опыт, меня уже раз расстреливали... А он ярился, психовал.

– Говори!!

Как-то еще до войны отец сказал мне: «Берегись дурней. Самая страшная авария – столкновение с дураком». Неужели сейчас был именно такой вариант? Мои мысли прервали выстрелы, раздавшиеся впереди, и крики: «Стой1 Стой! Остановить машину!» Капитан оставил меня в покое, нагнулся к дверце кабины, что-то сказал шоферу и, выпрямившись, закричал, грозя кому-то пистолетом:

– С дороги! Выполняю спецзадание генерала. Товарищ капитан, не имею права задерживаться. У меня «язык» – немецкий штабной офицер. Не имею права задерживаться!

Машина замедлила ход, но прошла, не останавливаясь. Я увидел позади стоявшего на обочине и сердито глядевшего нам вслед командира с расстегнутым воротником гимнастерки и рассеявшихся по полю бойцов, копающих окопы.

– Вот еще герой мне нашелся, – гневно фыркнул командир пограничников. – Оружием грозит... Своих людей растерял, я ему оборону держать должен.

– Хватит! – сердито поддержал капитана старший сержант. – Мало наших на границе полегло... Где они были тогда?

Слова старшего сержанта не удивили меня. Пограничники в первые часы и дни войны приняли на себя удар намного превосходящих сил противника и сражались героически. Видать, и этим досталось... Да и совсем недавно они попали в переплет, едва ушли от гитлеровских танков. Нет, капитан, можешь кричать на меня, можешь грозить пистолетом, а я на тебя не в обиде. Не будь только дураком...

– Стой! Стой! Стрелять буду! – раздался впереди тонкий, отчаянно-требовательный голос.

Капитан вскочил, закричал:

– С дороги!

– Стой!!

Взвизгнули тормоза, машина остановилась. Из-за резкого торможения мы чуть не вылетели из кузова. Лежавший без сознания раненый пограничник застонал. Я быстро оглянулся и увидел перед машиной, почти у самого радиатора девушку в военной форме с пистолетом в руке. Она стояла, широко расставив ноги, с решительным, неустрашимым видом. Я узнал ее...

– Капитан, вы должны взять тяжелораненого. Это командир полка, майор.

– Давай! – после секундного колебания согласился пограничник. – Старший сержант, помогите ей.

Старший сержант и несколько молчаливых пограничников открыли правый борт, прыгнули на землю. Остальные по знаку командира потеснились, освобождая место. Майора положили рядом с тихо стонавшим раненым пограничником.

– Спасибо, капитан, – сказала девушка, вылезая на машину.

Она тотчас же присела на корточки, склонилась над раненым. Как она извелась за эти сутки! Я глазам своим не верил – кожа да кости. Лицо стало еще темней, точно обуглилось на солнце. Только глаза остались прежними. Сколько в них было доброты, сочувствия, страдания, когда она, бережно поддерживая рукой голову раненого пограничника, подкладывала под нее свою свернутую шинельку...

Где же я видел такие лица и глаза? Почему мне был знаком этот нежный изгиб тонкой шеи? И я вспомнил наконец... Лицо девушки было похоже на лик скорбящей богоматери с темной иконы древнего письма. В первое мгновение я даже испугался такого необычного сравнения, но тут же убедился в его точности. Мой школьный товарищ, мечтавший стать художником, увлекался творениями старых мастеров кисти. Кроме многочисленных репродукций церковных фресок, палехских миниатюр, у него имелось несколько настоящих икон, раздобытых где-то на Севере, в глухих кержацких селах. Я не раз высмеивал его, называл новоявленным богоискателем и поражался, как может он восхищаться этой поповской рухлядью, а он горячился, убеждал, что религия тут ни при чем, что это произведения искусства, шедевры старых мастеров, запечатлевших не божественное, а общечеловеческое. Андрей Рублев, ангелы с иконы псковской школы, Палех... Я глазел на закопченные, потрескавшиеся, покрытые пятнами от сырости лики, смотревшие на меня с цветных репродукций, на тонконогого всадника в развевающемся плаще, поражающего игрушечным копьем крылатого змия, и недоумевал – что же здесь общечеловеческое? Сейчас я видел перед собой живое лицо, темное и скорбное, как у тех, на иконах, вобравшее, впитавшее в себя страдание всех матерей на свете. Нет, не богов писали безвестные, даровитые богомазы-самоучки.

– Ну, ты отважная девчина, – капитан тряхнул головой, не то одобряя, не то порицая храбрость девушки. – А если бы не остановились... Стреляла бы?

Санинструктор подняла на него печальные глаза.

– Не знаю... – призналась она. – С места я бы не сошла.

– Могли бы задавить.

Девушка рассеяно пожала узкими, покатыми плечами, – могли, конечно. Видимо, ее не очень-то трогала своя личная судьба. Она снова наклонилась к раненому пограничнику, подняла его руку, сжав ее пальцами у запястья, слушая пульс. Грустно покачала головой и, вынув из сумки кусочек бинта, смочив его водой из фляги, вытерла губы раненому.

– Как звать тебя? – спросил капитан, приглядываясь к девушке.

– Зульфия.

– Цыганка?

Очевидно, этот вопрос был неожиданным для девушки или, наоборот, ей часто задавали его. Она засмеялась, показывая великолепные белые зубы, отрицательно покачала головой.

– Какая национальность? – допытывался капитан.

– Советская... – все еще улыбаясь, ответила Зульфия, – Я метиска. Отец грузин, мать украинка, имя азербайджанское, выросла в Тбилиси.

– Полукровка, значит... – усмехнулся одной щекой капитан.

Это было, пожалуй, грубо даже для солдафона. Так говорят о лошадях, животных. Все же балда капитан... Девушка утвердительно кивнула головой, но тут же опомнилась, и ее смуглый лоб перерезала морщинка.

– Товарищ капитан, а вы что, чистых арийских кровей?– спросила она удивленно и не без ехидства. – Имеете диплом с племенной выставки или справку о расовой благонадежности ваших предков до седьмого колена?

Я даже ахнул, услышав такое. Как она его подколола! Умна, много читала, язык, что бритва. «Справка о расовой благонадежности...» Я знал, гитлеровские ученые додумались до такой глупости, в Германии выдавали такие справки и именно «до седьмого колена». Обладатель справки считался истинным арийцем. Но знал ли об этом командир пограничников, дошел ли до него весь яд язвительного вопроса девушки?

Капитан словно поперхнулся, даже порозовел от смущения. Зульфия заметила это, сжала губы, чтобы сдержать победную улыбку: усталые, воспаленные глаза ее смеялись. Но, видимо, капитан ей все же нравился. Еще бы, такой молодец, щеки – кровь с молоком, боевой орден на груди! С бессознательным женским кокетством девушка подняла руку, и тонкими пальцами начала поправлять растрепавшиеся черные волосы.

– Зеркальце дать? – спросил капитан.

– Пожалуйста, – вспыхнула Зульфия. – Я свое давно потеряла.

Она не стала ахать и охать по поводу своего «ужасного вида», как это делает большинство девушек в таких случаях. Поглядев в зеркало, Зульфия только качнула головой, и глаза ее стали тоскливыми. Она сейчас же вернула зеркальце капитану. Вид ее действительно был ужасен. Но и такая, одетая в помятую, припорошенную пылью гимнастерку, мужские кирзовые сапоги, подурневшая от недосыпания, подавленная беспрерывным, похожим на бегство отступлением наших войск, и такая – измученная, несчастная, отчаявшаяся Зульфия была прекрасна!

Кажется, капитан понимал, чувствовал это. Может быть, он, как и мой товарищ-художник, разбирался в искусстве древних мастеров-иконописцев, может быть, просто был поражен ее необычной, редкостной красотой – не знаю, но я безошибочно угадал, что девушка нравится ему. Мне почему-то было больно сознавать, что их уже связывают первые нити приязни, пусть непрочные, пусть еще ничего не значащие, но уже возникшие. Да, мне было больно, я, кажется, завидовал, ревновал. Я думал, каким бы взглядом наградила меня Зульфия, если бы узнала, кто я и что вынес этой ночью. Терпи, казак. Терпи, тайный рыцарь Родины...

– Товарищ капитан, а почему я должна была угрожать оружием вашему шоферу? – спросила вдруг Зульфия строго. – Почему вы сразу не остановили машину?

– Милая моя! – весело воскликнул капитан. – Имеется по меньшей мере три уважительных причины. Ты сама видишь, машины переполнены. Во-вторых, я выполняю спецзадание генерала и очень спешу, – он мельком, но тревожно взглянул на часы. – И в третьих, мы везем важную птицу, пойманного диверсанта, который, надо надеяться, вынужден будет сообщить нам оч-чень интересные и важные сведения.

Неужели капитан верил в то, что говорил обо мне? Я уже не обижался, нет, не до обиды мне было, но мне трудно было допустить, что боевой командир настолько наивен или глуп. Я захотел заглянуть ему в глаза, но капитан перегнулся через борт к кабине.

Зульфия, стоило ей пробежать глазами по сидевшим в машине, сразу же поняла, кого следует считать «важной птицей», – только у меня одного не было оружия. На мне немецкие брюки, сапоги... Наши взгляды встретились. Она смотрела на меня испуганно, изумленно, чуточку приоткрыв свой маленький рот, словно девочка-дошкольница, увидевшая настоящую бабу-ягу.

Меня немножко рассмешило это, я улыбнулся ей, но, надо думать, улыбка получилась не такой, как я хотел, а жалкой, просительной.

– Не бойтесь, Зульфия, я совсем не тот, за кого меня принимают.

– Заткнись! – грозно крикнул капитан, поворачиваясь ко мне. – Рассказывать будешь у генерала.

«Он – дурак», – твердо и окончательно решил я.

– Ну, что у тебя? – раздраженно спросил капитан у вылезшего из кабины шофера. – Пошевеливайся! Ччерт возьми... – Он недовольно взглянул на часы.

А Зульфия все еще не могла оторвать глаз от меня. Теперь ее губы были сжаты и лицо выражало не испуг, удивление, а гадливость и горячую, страстную ненависть. Я закрыл глаза и отрицательно покачал головой, пытаясь без слов дать ей понять, что она ошибается. Не помогло. Однако в глазах девушки появилось еще одно новое выражение: что-то во мне, в моем облике, видимо, озадачило ее, и тонкая морщинка снова появилась на ее лбу. Неужели запомнила?.. Я не ошибся – она узнала меня.

– Постойте... – сказала Зульфия, вздрогнув и слегка отпрянув назад. – По-моему, я его где-то видела. Ну, конечно, видела!!

– Вот как! – обрадовался и сразу подобрел капитан. – Где? – Он повернулся ко мне. – Она видела тебя?

Я молчал, решая, стоит ли мне рассказать капитану все начисто. Пусть даже не поверит он, сочтет мой рассказ наспех придуманной легендой, но Зульфия уже не сможет смотреть на меня такими жесткими, ненавидящими глазами. Она умна, почувствует в моих словах правду, догадается о многом. Однако мысль о том, что я во что бы то ни стало хочу выглядеть в глазах девушки романтическим героем, стремлюсь вызвать у нее восхищение и симпатию, эта мысль удержала меня.

– По-моему, он был в гражданском. – Не спуская с меня глаз, Зульфия облизала губы и добавила: – Да, он был одет в гражданский костюм.

– Сестра, ты что, видела его раньше? Знакомый? – спросил вдруг Володька, следивший за выражением лица девушки. – Скажи? Я ведь глухой. А то капитан, вижу, злится А чего злиться-то – приедем на место, выясним.

– Это – конвоир, – объяснил капитан девушке. – Они захватили диверсанта, когда он переодевался в советскую форму. На горячем...

– Да, я видела его, – с готовностью кивнула головой Володьке девушка. – Это было в Беловодской. Он не хотел взять раненого. Я просила...

– Ты говоришь – не хотел взять раненого? – снова спросил мой конвоир и напрягся всем телом, ожидая ответа.

– Не хотел...

– Она правду говорит? – обратился ко мне капитан неожиданно мягким, прямо-таки ласковым тоном.

Я начал снова заводиться, зло меня взяло. Процедил сквозь зубы:

– Правду.

– Сволочь. Г ад! – саданул меня локтем в бок Володька, прочитавший ответ на моих губах. Чуть мне ребро не сломал, медведь проклятый...

– Значит, тебе пришлось оставить в Беловодской тяжелораненого, и этот тип находился там? – продолжал расспрашивать девушку капитан. – Где? Во дворе? В хате? Это очень важно...

– По-моему, он какой-то родственник старика.

– Даже так... Ты помнишь тот двор, хату?

– Конечно! Это на той улице, по которой проходит шоссе, почти в центре станицы. Маленькая хатка, колодезь с журавлем.

– Правду она говорит? Не ошибается?

«Ну, на это – дулю с маком, капитан. Я даже твоему генералу о конспиративной квартире ничего не скажу. А раненого лейтенанта все-таки брать нельзя было... Одного пожалеешь – десять других можешь погубить. Вот она мудрость инструкции! Не глупые люди ее составляли, опытные». Я взглянул на Зульфию и не мог сдержать тяжелого вздоха.

– Почему ты в этой хате находился? Кто тебе старик, кем приходится?

Новый следователь... Третий допрос. Я даже улыбнулся.

– Потерпите, товарищ капитан, приедем к мосту, вы все узнаете.

Володька понял, что я сказал, поспешно заявил:

– Вот, вот, он и нашему старшему лейтенанту все про мост твердил.

– Суду все ясно, – удовлетворенно заключил капитан. – Подождем до моста... Только учти, ты для меня переодетый фриц, диверсант, я ни одному твоему слову не верю. И обращаться буду соответственно...

Он умолк, прислушиваясь. Самолеты гитлеровцев уже сделали несколько ходок на восток, но пролетали каждый раз очень высоко и стороной. Сейчас глухие взрывы раздавались позади нас, на западе. Они не умолкали.

– Авиация противника усиленно обрабатывает передний край, – словно гордясь своим умением по звукам боя определять расстояние, бодро сообщил старший сержант.

Капитан укоризненно посмотрел на подчиненного.

– Чему обрадовался, товарищ старший сержант? Там льется кровь защитников Родины. Забыл, как мы сражались на границе один против ста?

Старший сержант, видимо, почувствовал себя неловко, забегал глазками. Капитан, поглядывая на небо, с горечью продолжал:

– А нашей авиации не видно... Где вы, соколы, черт бы вас побрал! Вот тебе и война малой кровью, чужой земли не хотим, но и своей не отдадим...

Честное слово, мне показалось, что командир пограничников фальшивит. Может быть, потому, что я всегда недолюбливал громкие слова, пышные фразы, ложный пафос. Впрочем, что требовать от такого капитана. И тут я услышал простые, бесхитростные слова, больно отозвавшиеся в моем сердце: