Текст книги "Блистательный Санкт-Петербург"

Автор книги: Николай Агнивцев

Агнивцев Николай
Блистательный Санкт-Петербург

Александре Федоровне Перегонец,

Петербургской Псише этих стихотворений.

* * *

 
В моем изгнаньи бесконечном
Я видел все, чем мир дивит:
От башни Эйфеля до вечных
Легендо-звонных пирамид!..
 
 
И вот «на ты» я с целым миром!
И, оглядевши все вокруг,
Пишу расплавленным ампиром
На диске солнца: «Петербург».
 

ВДАЛИ ОТ ТЕБЯ, ПЕТЕРБУРГ

 
Ужель в скитаниях по миpy
Вас не пронзит ни разу, вдруг,
Молниеносною рапирой —
Стальное слово «Петербург»?
Ужели Пушкин, Достоевский,
Дворцов застывший плац-парад,
Нева, Мильонная и Невский
Вам ничего не говорят?
А трон Российской Клеопатры
В своем саду, и супротив
«Александринскаго театра»
Непоколебленный массив?
Ужель неведомы вам даже
Фасад Казанских колоннад?
Кариатиды Эрмитажа?
Взлетевший Петр, и Летний Сад?
Ужели вы не проезжали
В немного странной вышине
На старомодном «империале»
По Петербургской стороне?
Ужель, из рюмок томно-узких
Цедя зеленый пипермент,
К ногам красавиц петербургских
Вы не бросали комплимент?
А непреклонно-раздраженный
Заводов выборгских гудок?
А белый ужин у «Донона?»
А «Доминикский» пирожок?
А разноцветные цыгане
На Черной речке, за мостом,
Когда в предутреннем тумане
Все кувыркается вверх дном;
Когда моторов вереница
Летит, дрожа, на Острова,
Когда так сладостно кружится
От редерера голова!..
Ужели вас рукою страстной
Не молодил на сотню лет,
На первомайской сходке красный
Бурлящий Университет?
Ужель мечтательная Шура
Не оставляла у окна
Вам краткий адрес для амура:
«В. О. 7 л. д. 20-а?»
Ужели вы не любовались
На сфинксов фивскую чету?
Ужели вы не целовались
На Поцелуевом мосту?
Ужели белой ночью в мае
Вы не бродили у Невы?
Я ничего не понимаю!
Мой Боже, как несчастны вы!..
 

ГРАНИТНЫЙ БАРИН.

 
Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон
Какой аккорд! Но пусть их рок!
Всем четырем один шаблон дан,
Один и тот же котелок!
 
 
Ревут: моторы, люди, стены,
Гудки, витрины, провода...
И, обалдевши совершенно,
По крышам лупят поезда!
 
 
От санкюлотов до бомонда,
В одном порыве вековом,
Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон
Несутся вскачь за пятаком!..
 
 
И в этой сутолке всемирной,
Один на целый миp вокруг,
Брезгливо поднял бровь ампирный
Гранитный барин Петербург!
 

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЕ ТРИОЛЕТЫ.

 
Скажите мне, что можеть быть
Прекрасней Невской перспективы,
Когда огней вечерних нить
Начнет размеренно чертить
В тумане красные извивы?!
Скажите мне, что можеть быть
Прекрасней Невской перспективы?..
 
 
Скажите мне, что может быть
Прекрасней майской белой ночи,
Когда начнет Былое вить
Седых веков седую нить
И возвратить столетья хочет?!
Скажите мне, что может быть
Прекрасные майской белой ночи?..
 
 
Скажите мне, что может быть
Прекрасней дамы петербургской,
Когда она захочеть свить
Любви изысканную нить,
Рукой небрежною и узкой?!
Скажите мне, что может быть
Прекрасней дамы петербургской?. .
 

СТРАННЫЙ ГОРОД.

 
Санкт-Петербург – гранитный город,
Взнесенный Словом над Невой,
Где небосвод давно распорот
Адмиралтейскою иглой!
 
 
Как явь, вплелись в твои туманы
Виденья двухсотлетних снов,
О, самый призрачный и странный
Из всех российских городов!
 
 
Недаром Пушкин и Растрелли,
Сверкнувши молнией в веках,
Так титанически воспели
Тебя – в граните и в стихах!
 
 
И майской ночью в белом дыме,
И в завываньи зимних пург
Ты всех прекрасней – несравнимый
Блистательный Санкт-Петербург!
 

У АЛЕКСАНДРИНСКАГО ТЕАТРА.

 
Там, где Российской Клеопатры
Чугунный взор так горделив,
Александринскаго театра
Чеканный высится массив.
 
 
И в ночь, когда притихший Невский
Глядит на бронзовый фронтон,
Белеет тень Комиссаржевской
Меж исторических колонн...
 
 
Ты, Петербург, с отцовской лаской
Гордишься ею!.. Знаю я:
Была твоей последней сказкой
Комиссаржевская твоя...
 
 
Нежнее этой сказки – нету!
Ах, Петербург, меня дивит,
Как мог придумать сказку эту
Твой размечтавшийся гранит?!
 

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.

 
Ах, как приятно в день весенний
Урвать часок на променад
И для галантных приключений
Зайти в веселый Летний сад.
 
 
Там, средь толпы жантильно-гибкой,
Всегда храня печальный вид,
С разочарованной улыбкой
Поручик Лермонтов стоит! . .
 
 
Ах, Санкт-Петербург, все в тебе очень странно,
Серебряно-призрачный город туманов!
 
 
Ах, Петербург, красавиц «мушки»,
Дворцы, каналы, Невской твой!
И Александр Сергеич Пушкин
У парапета над Невой!
 
 
А белой ночью, как нелепость,
Забывши день, всю ночь без сна
На Петропавловскую крепость
Глядеть из темного окна!..
И, лишь запрут в Гостинном лавки,
Несутся к небу до утра
Рыданье Лизы у Канавки
И тoпoт Меднаго Петра!..
 
 
Ах, Санкт-Петербург, все в тебе очень странно,
Серебряно-призрачный город туманов!
 
 
Ах, Петербург, красавиц «мушки,»
Дворцы, каналы, Невский твой!
И Александр Сергеич Пушкин
У парапета над Невой! . .
 

ПЕТР 1-ЫЙ.

 
Москва и Kиeв задрожали,
Когда Петр, в треске финских скал,
Ногой из золота и стали
Болото невское попрал...
 
 
И взвыли плети!.. И в два счета —
Движеньем Царской длани – вдруг —
Из грязи невскаго болота —
Взлетел ампирный Петербург:
 
 
И до сих пор, напружив спины,
На спинах держут град старинный
Сто тысяч мертвых костяков
Безвестных русских мужиков!..
 
 
И вот теперь, через столетья,
Из под земли, припомнив плети,
Ты слышишь, Петр, как в эти дни
Тебе аукают они?..
 

СЛУЧАЙ НА ЛИТЕЙНОМ ПРОСПЕКТE.

 
В этот вечер над Невою
Встал туман!.. И град Петра
Запахнулся с головою
В белый плащ из серебра...
И тотчас же, для начала,
С томным криком, вдалеке,
Поскользнулась и упала
Дама с мушкой на щеке.
 
 
– На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла,
Там, где Пиковая Дама
По преданию жила!
 
 
И в слезах, прождав немало
Чтобы кто помог ей встать,
В огорченьи страшном стала
Дама ручками махать.
И на зов прекрасных ручек
К ней со всех пустившись ног,
Некий гвардии поручик
Мигом даме встать помог.
 
 
– На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла,
Там, где Пиковая Дама
По преданию жила!
 
 
Что же дальше? Ах, избавьте!
Неизвестен нам финал.
Мы не видели... – Представьте,
Нам... туман... там помешал...
Мы одно сказать лишь можем:
Был поручик очень мил!..
И затем, одним прохожим
Поцелуй услышан был.
 
 
– На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла,
Там, где Пиковая Дама
По преданию жила!
 

НА СТРЕЛКЕ.

 
Ландо, коляски, лимузины,
Гербы, бумажники, безделки,
Брильянты, жемчуга, рубины —
К закату солнца – все на Стрелке!
 
 
Струит фонтанно в каждой даме
Аккорд герленовских флаконов,
И веет тонкими духами
От зеленеющих газонов!..
 
 
И в беспрерывном лабиринте
Гербов, камней и туалетов —
Приподымаются цилиндры,
И гордо щурятся лорнеты.
 
 
И Солнце, как эффект финальный,
Заходит с видом фатоватым
Для Петербурга специально —
Особо огненным закатом!..
 

ДАМА НА СВИДАНЬИ.

 
Вы не видали господина,
Виновника сердечных мук?
На нем – цилиндр и пелерина
И бледно-палевый сюртук.
 
 
Вот как зовут его? – Не помню.
Вчера в «Гостинном» у ворот
Без разрешения его мне
Представил просто сам Эрот!
 
 
Он подошел с поклоном низким,
Корректно сдержан a l'anglaise,
Тихонько передал записку,
Приподнял шляпу и – исчез!
 
 
Но где ж записка? – Ради Бога!
Ах, вот она! Лети, печаль!
Вот: «Николай Васильич Гоголь»...
Вы не слыхали? – Очень жаль!
 

В. 0. 17 Л.

 
Вот раскрытое окошко!
И задумчиво сидит
В том окошке рядом с кошкой
Госпожа Агнесса Шмидт.
Где-то мерно бьет «12»...
И, взглянувши на чулки,
Стала тихо раздеваться
Госпожа Агнесса... И —
 
 
Ах, Агнессочка, Агнессочка!
Опустилась занавесочка!..
 
 
Через миг, довольно резко,
Совершенно невзначай,
Вдруг, поднялась занавеска!..
– Ай, Агнесса! Ай-яй-яй!..
Рядом с ней, в любви неистов,
В совершенном забытьи
Господин судебный пристав
Страстно шепчет что-то... И —
 
 
Ах, Агнессочка, Агнессочка!
Опустилась занавесочка!..
 
 
Через миг, ужасно резко,
Чьей-то гневною рукой —
Вновь поднялась занавеска!
– Ой, Агнесса! Ой-ой-ой!..
Ах, как грустно! Ах, как жалко
Неудачников в любви!
Муж Агнессы с толстой палкой
К ним подходит быстро... И —
 
 
Ах, Агнессочка, Агнессочка!
Опустилась занавесочка!..
 

ПАВЕЛ 1-ЫЙ.

 
Смерть с Безумьем устроили складчину!
И, сменив на порфиру камзол,
В Петербург прискакавши из Гатчины,
Павел 1-ый взошел на престол.
 
 
И, Судьбою в порфиру укутанный,
Быстрым маршем в века зашагал,
Подгоняя Россию шпицрутеном,
Коронованный Богом капрал.
 
 
Смерть шепнула Безумью встревоженно: —
"Посмотри: видишь гроб золотой?
В нем Россия Монархом положена,
Со святыми Ее упокой!"
 
 
Отчего так бледны щеки девичьи
Рано вставших Великих Княжон?
Отчего тонкий рот Цесаревича
Дрожью странною так искривлен?
 
 
Отчего тяжко так опечалена
Государыня в утренний час?
И с лица побледневшаго Палена
Не отводит испуганных глаз?..
 
 
Во дворце не все свечи потушены,
Три свечи светят в гроб золотой:
В нем лежит Император задушенный!
Со святыми Его упокой!
 

ПРИНЦЕССА МОЛЬ.

 
Ах, шум кулис извивно-узких!
Ах, закулисная фриволь!
Ах, блеск театров Петербургских!..
Все знаю – я принцесса Моль!
 
 
Я помню радостные миги...
Я помню преклоненный зал,
Когда беcсмертный Каратыгин
Вдвоем с Бессмертием играл!
 
 
И вижу я, как в медальоне,
Как только что ушедший сон:
Носок летающей Тальони
И четкий профиль Монбазон.
 
 
И сквозь столетие, доныне
Из глубины могильных плит
«La donna» юного Мазини
Еще в ушах моих звенит...
 
 
Но в Вечность огненным закатом
Ушли былые времена.
И, ныне, в 910-ом
Иные встали имена.
 
 
И, стариков своих не выдав,
Неколебимы средь толпы
Варламов, Ходотов, Давыдов —
«Александринские» столпы ...
 
 
Ах, Петербург, в борьбе с судьбою,
В глазах все небо затая,
Горит лампадой пред тобою
Комиссаржевская твоя.
 
 
То упадая, то взлетая,
С Невы на целый мир кругом
Сверкает Павлова 2-ая
Алмазно-блещущим носком.
 
 
А «Летний Буфф»!! Ах, в исступленьи,
До Невскаго несется «bis»,
Когда там с Вяльцевой в «Елене»
Играет Северский – Парис...
 
 
Скороговорщиком затейным
Во всю резвится второпях,
Курихин Федя на Литейном
В ста восемнадцати ролях!
 
 
Но, чу... Часы!.. Как быстро осень
Спускает с неба вечера!..
На Петропавловке бьет "8"
И мне в «Мариинский» пора!
 
 
Сейчас, как мухи на бисквите,
Все дамы – там!.. Наперечет!
– Ах, там ведь Собинов, поймите,
Сегодня «Ленского» поет! . . .
 

ДАМА ИЗ ЭРМИТАЖА.

 
Ах, я устала, так что даже
Ушла, покинув царский бал!..
Сам Император в Эрмитаже
Со мной сегодня танцевал!
 
 
И мне до сей поры все мнится:
Блеск императорских погон,
И комплимент Императрицы.
И Цесаревича поклон.
 
 
Ах, как мелькали там мундиры!
(Знай только головы кружи!)
Кавалергарды, кирассиры,
И камергеры, и пажи!
 
 
Но больше, чем все кавалеры,
Меня волнует до сих пор
Неведомого офицера
Мне по плечам скользнувший взор!
 
 
И я ответила ему бы,
Но тут вот, в довершенье зол,
К нему, сжав вздрогнувшия губы,
Мой муж сейчас же подошел!..
 
 
Pardon! Вы, кажется, спросили
Кто муж мой? Как бы вам сказать.
В числе блистательных фамилий
Его, увы, нельзя назвать...
 
 
Но он в руках моих игрушка!
О нем слыхали вы иль нет?
Александр Сергеич Пушкин,
Камер-юнкер и поэт!..
 

В ДОМИК НА ВВЕДЕНСКОЙ.

 
У нее – зеленый капор
И такие же глаза;
У нее на сердце – прапор,
На колечке – бирюза!
Ну и что же тут такого?..
Называется ж она
Марь-Иванна Иванова
И живет уж издавна —
 
 
В том домишке, что сутулится
На углу Введенской улицы,
Позади сгоревших бань,
Где под окнами – скамеечка,
А на окнах – канареечка
И – герань!
 
 
Я от зависти тоскую!
Боже правый, помоги:
Ах, какие поцелуи!
Ах, какие пироги!..
Мы одно лишь тут заметим,
Что, по совести сказать,
Вместе с прапором-то этим
Хорошо бы побывать —
 
 
В том домишке, что сутулится
На углу Введенской улицы,
Позади сгоревших бань,
Где под окнами – скамеечка,
А на окнах – канареечка
И – герань!
 

БЕЛОЙ НОЧЬЮ.

 
Белой ночью белый ландыш
Я воткну, грустя, в петлицу
И пойду за белой сказкой
В белый призрачный туман. . .
 
 
Посмотрите, посмотрите,
У Цепного моста кто-то
В старомодной пелерине
Неподвижно смотрить вдаль. . .
 
 
Господин в крылатке тихо
Про него шепнул другому:
– "Николай Васильич Гоголь —
Сочинитель «Мертвых душ». . .
 
 
У Сената, сдвинув брови,
Гнет сверкающую шпагу
Незнакомец в треуголке
С пистолетом при бедре. . .
 
 
Отчего так странно-бледен
Незнакомец в треуголке?
Отчего сжимает петля
Золоченый воротник?..
 
 
Чу! К нему, гремя оружьем,
С двух сторон подходят двое.
Подошли: "Полковник Пестель,
Нас прислал к вам Государь"!
 
 
Белой, мертвой странной ночью,
Наклонившись над Невою,
Вспоминает о минувшем
Странный город Петербург!
 
 
Посмотрите, посмотрите,
Вот задумался о чем-то
Незнакомец в альмавиве,
Опершись на парапет...
 
 
С Петропавловской твердыни
Бьют петровские куранты,
Вызывая из могилы
Беспокойных мертвецов!
 
 
И тотчас же возле арки,
Там, где Зимняя Канавка,
Белый призрак Белой Дамы
Белым облаком сошел. . .
 
 
Зазвенели где-то шпоры,
И по мертвому граниту
К мертвой даме на свиданье
Мчится мертвый офицер! . .
 
 
– «Герман ?!»-"Лиза?.." И, тотчас же,
Оторвавшись от гранита,
Незнакомец в альмавиве
Гордый профиль повернул.
 
 
– Александр Сергеич, вы ли,
Вы ли это?.. Тот, чье Имя
Я в своих стихах не смею
До конца произнести?!
 
 
Белой, мертвой странной ночью,
Наклонившись над Невою,
Вспоминает о минувшем
Странный город Петербург. . .
 

УЖЕЛЬ НАСТУПИТ ЭТОТ ЧАС?..

 
Ужель наступит этот час
На Петропавловских курантах,
Когда столица в первый раз
Заблещет в этот страшный час
В слезах, как ранее в бриллиантах?!
Ужель наступить этоть час
На Петропавловских курантах?..
 
 
Ужель наступит этот год
Над Петербургом вечно-звонным,
Когда гранит во прах падет
И кровь забрызжет небосвод
И ахнет твердь гранитным стоном?!
Ужель наступить этот год
Над Петербургом вечнo-звонным?..
 

ГРАФ КАЛИОСТРО.

 
Колонный Эрмитажный зал
Привстал на цыпочках!.. И даже
Амуры влезли на портал!..
Сам Император в Эрмитаже
Сегодня польку танцевал!..
 
 
Князь N, почтен и сановит,
Своей супруге после танца
В кругу галантных волокит
Представил чинно иностранца,
Весьма приятного на вид: —
 
 
"Граф Калиостро – розенкрейцер,
"Наимудрейший из людей!
"Единственный из европейцев
«Алхимик, маг и чародей!»
 
 
Прошло полгода так... И вот,
Княгине князь промолвил остро: —
"Вам надо бы продолжить род
"Совсем не графа Калиостро,
«Ну, а как раз – наоборот!»
 
 
Княгиня, голову склоня,
В ответ промолвила смиренно: —
"Ах, не сердитесь на меня,
"Я не виновна совершенно!
"Ну что ж могла поделать я?
 
 
"Граф Калиoстро – розенкрейцер,
"Наимудрейший из людей !
"Единственный средь европейцев
«Алхимик, маг и чародей!..»
 

КНЯЗЬ ПАВЕЛ.

 
С князем Павлом сладу нету!
Comprenez vous, дело в том,
Что к статс-даме он в карету
Под сиденье влез тайком!
Не качайте головами!
Ведь беды особой нет,
Если было той статс-даме
Только... только 20 лет!
 
 
Это было в придворной карете
С князем Павлом в былые года.
Это было при Елизавете
И не будет уж вновь – никогда!
 
 
И, прикрывши ножки тальмой,
Затряслась статс-дама: – "Ой,
"Сколь вы прытки, государь мой,
И – сколь дерзостны со мной!"
Князь ей что-то тут невнятно
Прошептал... И – стихло там!..
Ведь любовь весьма приятна
Даже... даже для статс-дам!
 
 
Это было в придворной карете
С князем Павлом в былые года.
Это было при Елизавете
И не будет уж вновь – никогда !
 
 
И, взглянув на вещи прямо,
Поборов конфуз и страх,
Очень долго та статс-дама
Пребывала в облаках!..
И у дома, спрыгнув наземь
С той заоблачной стези,
Нежно так простилась с князем
И промолвила: – «Мерси.»
 
 
Это было в придворной карете —
С князем Павлом в былые года.
Это было при Елизавете
И не будет уж вновь – никогда !
 

В АРХИПЕЛАГЕ.

 
Под сенью греческаго флага,
Болтая с капитаном Костой,
Средь островов Архипелага
Мне вспомнился Елагин остров!
 
 
Тот самый сухопутный остров,
Куда без всяких виз французских,
Вас отвозил легко и просто
Любой извозчик петербургский...
 
 
И в летний день, цветами пестрый,
И в индевеющие пурги —
Цвети, цвети, Елагин остров,
Цветок в петлице Петербурга!
 

КРАСНЫЙ ДОМ.

 
Вы помните тот вечно-звонный
Неугомонный красный дом,
Вздымающий свои фронтоны
В великолепии своем?
 
 
Где с давних пор в росейском мраке,
На целый миp, средь этих зал,
Российской Мысли вечный факел
Неугасаемо пылал;
 
 
Где каждый год, в звенящем гаме
Под неустанный смех и спор,
Двадцатилетними глазами
Сверкал гигантский коридор!..
 
 
Там, под гуденье аудиторий,
Средь новых лиц и новых дней,
Вздыхает в старом коридоре
Тень мертвой Юности моей...
 

«ЕЛИСАВЕТЪ».

 
Аy, века! Ах, где ты, где ты —
Веселый век Елизаветы,
Одетый в золото и шелк?!
Когда, в ночи, шагая левой,
Шел на свиданье, как Ромео,
К Императрице целый полк;
Когда на царском фестивале
Сержанты томно танцевали
С Императрицей менуэт...
 
 
– Любила очень веселиться Веселая Императрица
Елисавет!
 
 
Ау, века! Ах, где ты, где ты —
Веселый век Елизаветы,
Когда на площади Сенной,
Палач в подаренной рубахе
К ногам Царицы с черной плахи
Швырнул язык Лопухиной!..
И крикнул с пьяною усмешкой:
– " Эй, ты, честной народ, не мешкай
Кому язык? Берешь, аль нет?! "
 
 
– Любила очень веселиться
Веселая Императрица
Елисавет!
 

НА ПЕТЕРБУРГСКОЙ СТОРОНЕ.

 
Все это было в переулке
На Петербургской Стороне,
Где все шаги чрезмерно гулки...
И в поэтической прогулке
Вы поболтать позвольте мне
О том, что было в переулке
На Петербургской стороне...
 
 
В том переулке был – домишко,
Ну, а в домишке том – «она»
С полуразрезанною книжкой,
С тоской, вязаньем и Амишкой —
Майора некого жена.
В том переулке был – домишко,
Ну, а в домишке том – «она».
 
 
Майор! Майор! Но где майор же?
Майор воюет на войне!
Что может быть на свете горше
Судьбы скучающей майорши
На Петербургской стороне?
Майор! Майор! Но где майор же?
Майор – воюет на войне.
 
 
Но вот, коллежский регистратор
Встал перед нею «a genoux»
И, сделав под окном сперва тур,
В любви пылая, как экватор,
Прельстил майорову жену
Коллежской этот регистратор
Пред нею вставши «a genoux».
 
 
Что ж? Кроме всяческих военных,
Есть и – гражданские чины!
И, не позоря чин военный,
Мы беспристрастно совершенно
Отметить все же тут должны,
Что, кроме всяческих военных,
Есть и гражданские чины!
 

В 5 ЧАСОВ УТРА.

 
– "Мой Бог, вот скука!.. Даже странно,
Какая серая судьба:
Все тот же завтрак у «Контана»,
Все тот же ужин у «Кюба»!..
 
 
И каждой ночью, час от часа,
В «Крестовском,» в «Буффе,» у «Родэ»
Одни и те же ананасы,
Одни те же декольте!..
 
 
В балете же тоска такая,
Что хоть святых вон выноси! ..
Все та-же Павлова 2-ая,
Et voila! Et voici!..
 
 
Цыгане воют, как гиены,
И пьют, как 32 быка!..
В Английском клубе – неизменно —
Тоска и бридж! Бридж и тоска!..
 
 
И, вообще, нелепо-странно
Жить в этом худшем из веков,
Когда, представьте, рестораны
Открыты лишь до трех часов!..
 
 
Едва-едва успел одеться, —
Уже, пожалте, спать пора!..
И некуда гусару дeться
Всего лишь в 5 часов утра!..
 
 
Гусар слезу крюшона вытер,
Одернул с сердцем рукава
И молвил вслух: – «Проклятый Питер!»
– «Шофер, на острова!» ...
 

ТУМАННАЯ ИСТОРИЯ.

 
Ах, это все чрезмерно странно,
Как Грандиссоновский роман...
И эта повесть так туманна,
Зане в то время был туман...
 
 
И некто в серой пелерине,
Большой по виду ферлакур,
Промолвил даме в кринолине
Многозначительно: «Bonjour.»
 
 
И долго там в тумане некто
С ней целовался неспроста
От Вознесенского проспекта
До Поцелуева моста.
 
 
Но кто ж она-то?.. Как ни странно,
Без лиц ведется сей роман!..
Ах, эта повесть так туманна,
Зане в то время был туман...
 
 
И некто в черной пелерине,
Столкнувшись с ними, очень хмур,
Промолвил даме в кринолине
Многозначительно: «Bonjour».
 
 
И долго там в тумане некто
Бранился с нею неспроста
От Поцелуева моста,
До Вознесенского проспекта...
 

ЧЕТЫРЕ.

 
«Кюба!» «Контан!» «Медведь!» «Донон!»
Чьи имена в шампанской пене
Взлетели в Невский небосклон
В своем сверкающем сплетеньи!..
 
 
Ужель им больше не звенеть?!..
Ужель не вспенят, как бывало,
«Кюба», «Контан», «Донон», «Медведь»
Свои разбитые бокалы ?!..
 
 
Пусть филистерская толпа
Пожмет плечами возмущенно —
Нет Петербурга без «Кюба!»
Нет Петербурга без «Донона»...
 

ГРАНИТНЫЙ ПРИЗРАК.

 
Как бьется сердце! И в печали,
На миг былое возвратив,
Передо мной взлетают дали
Санкт-Петербургских перспектив!
 
 
И, перерезавши кварталы,
Всплывают вдруг из темноты
Санкт-Петербургские каналы,
Санкт-Петербургские мосты!
 
 
И, опершись на колоннады,
Встают незыблемой чредой
Дворцов гранитные громады
Над потемневшею Невой!..
 
 
Звенят проспекты и бульвары,
И в бесконечности ночей
На влажных плитах тротуара
Дробится отсвет фонарей...
 
 
Пусть апельсинные аллеи
Лучистым золотом горят,
Мне петербургский дождь милее,
Чем солнце тысячи Гренад! . .
 
 
Пусть клонит голову все ниже,
Но ни друзьям и ни врагам
За все Нью-Йорки и Парижи
Одной березки не отдам!
 
 
Что мне Париж, раз он не русский?!
Ах, для меня под дождь и град,
На каждой тумбе петербургской
Цветет шампанский виноград!..
 
 
И, застилая все живое,
Туманом Невским перевит,
Санкт-Петербург передо мною
Гранитным призраком стоит!..
 

«ПЛАН ГОРОДА С.-ПЕТЕРБУРГА.»

 
В Константинополе у турка
Валялся, порван и загажен,
«План города С.-Петербурга»
(«В квадратном дюйме – 300 сажень...»)
 
 
И вздрогнули воспоминанья,
И замер шаг, и взор мой влажен...
В моей тоске, как и на плане:
– "В квадратном дюйме – 300 сажен!..
 

БУКЕТ ОТ «ЭЙЛЕРСА.»

 
Букет от «Эйлерса!»... Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?..
Букет от «Эйлерса,» – того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!..
 
 
И помню я: еще совсем не так давно, —
Ты помнишь, мой букет? – как в белом-белом зале
На тумбочке резной у стараго панно
Стоял ты в хрустале на Крюковом канале?
 
 
Сверкала на окне узоров льдистых вязь,
Звенел гул санного искрящегося бега,
И падал весело декабрьский снег, кружась!
Букет от «Эйлерса» ведь не боялся снега!..
 
 
Но в три дня над Невой столетье пронеслось!
Теперь не до цветов! И от всего букета,
Как срезанная прядь от дорогих волос,
Остался лишь цветок засушенный вот этот!..
 
 
Букет от «Эйлерса» давно уже засох!..
И для меня теперь в рыдающем изгнаньи
В засушенном цветке дрожит последний вздох
Санкт-петербургских дней, растаявших в тумане!
 
 
Букет от «Эйлерса!» Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро ?..
Букет от «Эйлерса,» – того, что супротив
Многоколонного Казанского Собора...