355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николас Мейер » Вам вреден кокаин, мистер Холмс » Текст книги (страница 7)
Вам вреден кокаин, мистер Холмс
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 11:26

Текст книги "Вам вреден кокаин, мистер Холмс"


Автор книги: Николас Мейер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Об игре в теннис и на скрипке

Как предупредил меня Зигмунд Фрейд, хотя Холмс не испытывал больше тяги к кокаину, бдительность во всем, что касалось наркотика и возможностей добыть его, должна была оставаться неослабной. Я осторожно намекнул, что, может быть, мне стоит вернуться в Англию, раз уж худшее позади, – в этом меня уверял и сам доктор Фрейд, однако он попросил меня остаться. Холмс был еще очень слаб, с огромным трудом удавалось уговорить его есть и по-прежнему нельзя было предоставить его полностью самому себе. Холмсу необходим был друг, и я согласился.

Мы с женой обменялись телеграммами. Я обрисовал положение вещей и умолял ее потерпеть еще немного, на что она ответила со всей теплотой и поддержкой, на какие была способна, сообщив, что доктор Кэллингуорт вполне справляется с моей практикой и что она расскажет Майкрофту Холмсу, как идут дела у его брата.

Дела же у Холмса шли неважно. Да, он потерял привязанность к наркотику, но в равной мере и ко всему остальному. Мы понуждали его есть и таскали на прогулки в парки, соседствовавшие с дворцом Хофбург. Он послушно гулял, однако все время смотрел себе под ноги, ничего вокруг не замечая. Я не знал, радоваться мне или горевать. Конечно, в характере Холмса было не обращать внимания на прелести окружающей природы, отдавая предпочтение следам, – уж мне-то это доподлинно известно. Однако, когда я принимался расспрашивать Холмса на сей счет, любопытствуя, что занимательного он увидел на земле, он устало просил меня не докучать ему наставлениями, чем дело и кончалось.

Теперь он столовался вместе со всем семейством, но на все наши попытки заговорить с ним отвечал молчанием и ел очень мало. Рассказы доктора Фрейда о других больных его ничуть не волновали. Боюсь, и сам я был так поглощен ожиданием хоть какого-то ответа от Холмса, что вряд ли что-то запомнил о других подопечных доктора. Смутно припоминаю, что он называл их престранными именами. Иногда он упоминал о «человеке-крысе» или «человеке-волке», а также о некоей Анне О. Насколько могу судить, он скрывал истинные имена людей по соображениям профессиональной этики, однако, что касается кличек, то тут, я думаю, он давал волю своему обычно дремлющему чувству юмора или, по крайней мере, способности улавливать антропоморфические параллели. Часто перед тем, как уснуть, я размышлял о том о сем, и вдруг в моей памяти всплывали обрывки разговоров за столом в доме Фрейдов, и я улыбался при мысли о человеке, похожем на крысу или волка. На кого же была похожа Анна О.? Уж не была ли она толстушкой?

По странному стечению обстоятельств единственным членом семейства, пользовавшимся благожелательностью Холмса, была другая Анна – дочурка Фрейда. Она была совершенно очаровательным созданием (вообще-то, я не прихожу в восторг от детей[20]20
  Не объясняет ли это признание того обстоятельства, что Ватсон не только никогда не упоминал о своих детях, но и ни разу не обмолвился, были ли они у него?


[Закрыть]
), умненькой и славной.

Когда у нее прошел ужас, вызванный поначалу припадками Холмса, она стала подходить к нему без всякой опаски. Что-то подсказывало ей, что делать это надо тихо, казалось, что она все понимает. Как-то раз после ужина она позвала Холмса посмотреть своих кукол. С безупречной вежливостью, как-бы покоряясь неизбежному, Холмс принял приглашение, и они направились туда, где стоял шкаф с игрушками. Я было собрался за ними, как Фрейд остановил меня.

– Не стоит навязывать Холмсу свое внимание, – улыбнулся он.

– Анне, я думаю, тоже, – рассмеялась фрау Фрейд и позвонила прислуге, чтобы нам принесли еще кофе.

На другое утро, лежа в постели и протирая глаза спросонья, я вдруг, к своему изумлению, услышал голоса, доносившиеся из соседней комнаты. Я взглянул на часы на ночном столике и убедился, что нет еще и восьми. По звукам, доносившимся снизу, я понял, что Паула, должно быть, уже на кухне, а все остальные домочадцы еще почивают. Что бы все это могло значить?

Я тихонько подкрался к двери, которая вела в соседнюю комнату, и заглянул в щелку. Сидя в кровати, Холмс вполголоса разговаривал с маленькой Анной, примостившейся у него в ногах. Я не слышал, о чем шла речь, однако по-виду беседа была приятной. Девочка о чем-то спрашивала, а Холмс отвечал как мог. Он даже один раз усмехнулся, и я крадучись убрался от двери, чтобы неосторожным шумом не помешать их задушевной беседе.

После завтрака Холмс предпочел остаться в кабинете, чтобы почитать Достоевского (если ему удастся отыскать его в переводе на французский), отвергнув предложение прогуляться вместе с нами в «Маумберг» – единственный клуб, куда ходил Фрейд, чтобы поиграть в теннис.

– Доктор Ватсон подтвердит мое полнейшее неприятие физических упражнений ради самих упражнений, – сказал он с улыбкой, когда мы нерешительно остановились в дверях и раздумывали, а не попытаться ли нам еще раз уговорить его.

– Право, мой отказ никак не связан с моей болезнью.

Фрейд решил не упорствовать, и, оставив Холмса под присмотром дам: фрау Фрейд, Паулы и маленькой Анны, мы отправились в путь.

«Маумберг», расположенный южнее Хофбурга, ничем не напоминал лондонские клубы. В основном это было место для занятий спортом, а интерес к общению с лихвой восполняли кафе. Конечно, в клубе были и ресторан, и бар, но Фрейд не любил засиживаться там или вести беседы с другими членами. Ему нравилось играть в теннис, и, по его словам, он использовал клубные корты с одной лишь целью – хорошо размяться. Я не игрок в теннис. Из-за руки[21]21
  Рука? В рукописи не уточняется, было ли и это вызвано известным читателю ранением в Афганистане.


[Закрыть]
любая игра – не для меня, но мне хотелось взглянуть на клуб и отвлечься на некоторое время от страдающего Холмса, чьи мучения держали меня в постоянном напряжении и подавленном состоянии духа. Фрейд, конечно же, почувствовал это и именно потому любезно пригласил меня с собой.

Теннисные корты были окружены металлическим каркасом, делавшим их похожими на теплицы. Сквозь огромные окна в потолке лился свет; внутри помещение отапливалось все холодные месяцы. Когда игра шла сразу на нескольких кортах, гулкое эхо от ударов множества мячей о полированный деревянный пол сливалось в сплошной грохот.

Направляясь в раздевалку, где доктор хранил свой костюм для игры, мы прошли мимо группы молодых людей, сидевших задрав ноги на лавочки, прихлебывая пиво из высоких стаканов. На шее у них небрежно болтались полотенца. Один из них при виде нас поперхнулся и рассмеялся вслед.

– Еврей в «Маумберге»? Похоже, это заведение порядком загадили с тех пор, как я был здесь в последний раз.

Фрейд, идущий впереди, остановился и посмотрел на молодого человека, но тот сделал вид, что поглощен разговором с приятелем. При этом оба с трудом сдерживали смех. Когда же он с деланным изумлением повернулся к нам, я невольно вздрогнул. Его лицо было холодно и красиво, но обезображено белесым шрамом от сабли на левой щеке. Эта ужасная рана придавала чертам зловещее выражение, а ледяные немигающие глаза делали его похожим на огромную хищную птицу. Ему не было и тридцати, порок же, написанный на его лице, как известно, возраста не имеет.

– Вы это обо мне? – тихо поинтересовался Фрейд, приблизившись к тому месту, где сидел, развалясь, этот молодчик.

– Простите, а в чем, собственно, дело? – Он был сама невинность, рот же скривился в злобной усмешке, а в глазах застыла пустота.

– По-видимому, вам следует знать, что, хотя бы с того времени, как вы в последний раз переступили порог этого заведения, а я подозреваю, что вы этого никогда не делали, ибо вам совершенно неведом состав клуба, не говоря уже о правилах хорошего тона, клуб этот больше чем на треть состоит из евреев. – Фрейд круто повернулся на каблуках, собираясь уйти. За спиной у него раздался взрыв хохота. Молодой человек со шрамом побагровел и, не спуская глаз с удаляющегося Фрейда, стал, наклонив голову, слушать, что ему зашептал на ухо один из приятелей.

– Доктор Фрейд или как вас там! – вдруг крикнул он ему вслед. – Уж не вы ли тот самый доктор Фрейд, которого выгнали из Аллгемайнес Кранкенхаус за то, что вы посмели сделать совершенно изумительное заявление – в том смысле, что молодые люди спят со своими матерями? Доктор, а вы хоть раз переспали со своей матушкой?

Доктор замер, весь побелев, а потом обернулся, чтобы встретиться с обидчиком лицом к лицу.

– Вы мелете чушь, – отрезал он, намереваясь уйти.

Любитель пива вскочил и в ярости хватил стаканом об пол. Брызнули осколки.

– Я вас вызываю, герр доктор, – крикнул он, дрожа от злости. – Мои секунданты будут у вас, когда вам угодно.

Фрейд смерил крикуна взглядом.

– Ну-ну, – ответил он с ехидной усмешкой, – а я-то думал, что истинные джентльмены не дерутся на дуэлях с евреями. Вам что, изменило чувство хорошего тона?

– Так вы отказываетесь? Да вы знаете, кто я такой?

– Не знаю и знать не хочу. И вот что я вам скажу, – продолжал Фрейд, снова приблизившись, – бьюсь об заклад, что обыграю вас в теннис. Одного сета с вас будет довольно?

Приятели задиры попытались было вмешаться, но тот яростно растолкал их, не сводя глаз с Фрейда, который тем временем спокойно переобувался и доставал ракетку.

– Очень хорошо, герр доктор, встретимся на корте.

– Я не заставлю вас ждать, – ответил Фрейд, не поднимая головы...

Когда мы появились в зале с огромными окнами в потолке и направились к молодому сопернику, слух о предстоящем матче уже разнесся по всему клубу, а его свита тщательно изучала мячи, словно это были заряды.

– Вам не кажется, что все это просто нелепо? – попытался я предостеречь Фрейда, пока мы поднимались по лестнице.

– Кажется, – ответил он не колеблясь, – но не более нелепо, чем если бы мы попытались отправить друг друга на тот свет.

– Вы не боитесь поражения?

– Доктор, ведь тут всего-навсего игра.

Возможно, для доктора Фрейда это и было игрой, противник же его был настроен решительно, что и стало понятно с самого начала. Он был крупнее, сильнее и лучше подготовлен физически, чем доктор; и оба понимали это. Удары соперника были дальними и точными, Фрейд же отражал их по мере сил, по-видимому, не очень заботясь о том, что не поспевает за мячами. Так он проиграл два первых гейма, ему удалось взять лишь очко, от силы два.

Третий гейм прошел чуть лучше. Фрейд даже сравнял счет, прежде чем все-таки отдать победу. В перерыве, когда соперники менялись местами, я принес доктору воды.

– У вас стало получаться совсем неплохо, – ободряюще заметил я и протянул доктору губку.

– То ли еще будет, – Фрейд несколько раз провел губкой по шее. – Он предпочитает нападать и, кроме того, плохо отражает удары слева. Вы не заметили?

– Нет.

– Но ведь это действительно так. Все очки, что мне удалось выиграть, я добыл, посылая ему мяч под левую руку. Понаблюдайте.

И я стал наблюдать вместе с двумя сотнями других заинтересованных болельщиков[22]22
  Память, несомненно, подводит Ватсона. Как показал личный осмотр еще существующих крытых кортов в «Маумберге», наблюдать захватывающий поединок могло не более сотни зрителей. Вероятнее всего, Эрнста Джонса, биографа Фрейда, среди них не было и этот эпизод остался малоизвестным.


[Закрыть]
. Ход игры менялся медленно, но верно. Фрейд выигрывал у молодого соперника гейм за геймом. Поначалу тот не мог взять в толк, что происходит. Лишь когда счет стал равным, три против трех, он сообразил, в чем заключалась уловка Фрейда, и, зная свою слабину, стал сдвигаться влево, надеясь таким образом противостоять хитрости доктора. Ему удалось взять очко-другое, но Фрейд быстро раскусил его и свел все эти старания на нет, направляя удары в правую часть корта, где мячи оказывались вне досягаемости измотанного, разъяренного противника.

Когда же ему все-таки удавалось доставать и такие мячи, Фрейд снова использовал слабую игру слева, ловко посылая мячи крест-накрест. Играть было нелегко, однако молодому человеку со шрамом приходилось труднее. Навязав сопернику оборонительную тактику, Фрейд заставил его метаться из стороны в сторону, в то время как сам почти не сходил с места. В ярости задира совершал ошибки, которых никогда бы не сделал, если бы владел собой. И Фрейд в течение часа довел сет до победного конца со счетом шесть геймов против трех.

Когда последний мяч, описав крутую дугу, попал в плошадку вне досягаемости молодого противника, Фрейд спокойно подошел к сетке.

– Удовлетворена ли ваша честь? – вежливо осведомился он. Мне показалось, что тот набросится на Фрейда и задушит его на месте, ко тут вмешалась свита и поспешила увести своего друга силой.

В раздевалке Фрейд умылся и переоделся, не обронив ни слова, лишь поблагодарил меня за горячие поздравления. И мы отправились домой.

– Во всяком случае, положенный мне сет я сыграл, – заметил он, подзывая экипаж. – Кроме того, не пришлось ждать, пока освободится корт.

– А то, что ваш соперник сказал о ваших теориях?.. – спросил я после некоторого колебания. – Ведь не всерьез же вы полагаете, что мальчики, что они...

Он ответил с уже хорошо знакомой мне улыбкой.

– Не тревожьтесь, доктор. Я вовсе так не полагаю.

Я откинулся на сиденье кэба, издав что-то похожее на вздох облегчения. Не думаю, что Фрейд заметил это.

Когда мы вернулись домой, Фрейд предупредил меня, что не следует говорить с Холмсом о поединке на корте, чтобы не волновать его лишний раз, и я согласился с ним.

Мы нашли сыщика там же, где и оставили: в кабинете, изучающим книги и не расположенным к беседе. Уже то, что он хоть чем-то заинтересовался, обнадежило меня. Удалившись из комнаты, я задумался над происшествием в «Маумберге». Мы так и не узнали имени молодого негодяя, однако его лицо, изуродованное и злобное, не выходило у меня из головы весь остаток дня.

За ужином Холмсу, по-видимому, опять стало хуже. На наши попытки вовлечь его в разговор он отвечал односложно и невпопад. Я беспокойно посматривал на Фрейда, но он, казалось, не замечал моих взглядов и продолжал беседовать как ни в чем не бывало.

После ужина он встал, извинился, покинул нас и тут же вернулся со свертком в руках.

– Герр Холмс, у меня есть для вас нечто такое, что может вам понравиться, – сказал он, протягивая продолговатую коробку.

– Да?

Холмс принял коробку и опустил себе на колени, не зная, что делать дальше.

– Я телеграфировал в Англию, чтобы оттуда нам прислали вот это, – продолжал Фрейд, снова занимая свое место за столом. Холмс ничего не сказал, но все же взглянул на коробку.

– Можно я помогу тебе открыть ее? – попросила Анна, взявшись за бечевку.

– Пожалуйста, – ответил Холмс и повернул коробку девчушке.

– Погоди-ка, – остановил ее отец, когда маленькая Анна взялась за узел своими крохотными пальчиками. Карманным ножом Фрейд перерезал бечевку. – Вот теперь давай. – Анна развернула бумагу и открыла крышку. У меня невольно захватило дух, когда я увидел, что помещается внутри.

– Ой, еще одна коробочка! – воскликнула Анна.

– Эту коробку герр Холмс откроет сам, – скомандовала фрау Фрейд у меня за спиной.

– Ну что же ты? – подтолкнула его Анна.

Не говоря ни слова, Холмс вытащил из коробки заботливо упакованный футляр. Медленно, привычными движениями пальцев он открыл замочки и извлек из футляра скрипку Страдивари. Холмс поднял глаза на своего целителя.

– Как вы добры, – только и сказал он все тем же тихим голосом, что так пугал меня. Анна захлопала в ладошки от восторга.

– Это же скрипочка! – воскликнула она. Самая настоящая скрипочка! А ты умеешь на ней играть? Ой, сыграй мне, пожалуйста, что-нибудь, ну сыграй, а?

Холмс посмотрел на нее, потом на инструмент в своих руках. Лак на скрипке тускло поблескивал. Холмс тронул одну струну, потом другую, слегка вздрагивая от их звука. Приставив скрипку к шее, помотал головой, прилаживая инструмент, а потом стал настраивать струны. Затем вынул смычок и натер конский волос канифолью. Мы наблюдали за ним, не сводя глаз и затаив дыхание, как публика в цирке за канатоходцем.

– Гм...

Он заиграл совсем не так, как бывало, взяв сначала несколько аккордов и проиграв пару раз. Робкая улыбка залила его лицо – то было первое выражение радости за все то время, что показалось мне вечностью.

Потом он стал играть всерьез.

Я неоднократно упоминал о музыкальных дарованиях моего друга, однако никогда еще он не играл с таким искусством и не очаровывал своих слушателей так, как в тот вечер. У нас на глазах происходило чудо: инструмент возвращал к жизни своего хозяина, а хозяин – инструмент.

Забыв обо всем, Холмс откинул назад волосы и встал, не прекращая игры. Он все больше оживлялся и одновременно погружался в музыку. Я забыл, с чего начал, ибо плохо разбираюсь в музыке, как, наверное, уже успели заметить мои читатели. Но мне кажется, что это были какие-то экзерсисы и грустные произведения его собственного сочинения.

Зато я точно знаю, что он стал играть потом. У Холмса была склонность к театральности, да и, в конце концов, он помнил, где находится.

Он заиграл вальсы Штрауса. О, как он играл! Сочно, томно, звучно, весело, заражая ритмом – да еще как, ибо доктор Фрейд подхватил жену за талию и завальсировал с нею из столовой в гостиную. Холмс, Анна, Паула и я последовали за ними. Я был так поглощен этим зрелищем и видом своего друга, у которого улыбка не сходила с лица, что не сразу почувствовал, что кто-то легонько дергает меня за рукав. Я взглянул вниз и увидел Анну, протягивающую мне обе ручонки.

Я никогда не был хорошим танцором, а со своей изувеченной ногой представлял собой, наверное, более жалкое зрелище, чем просто лишенный музыкальных способностей человек. И все же я танцевал. Я подозреваю, что совершал не очень изящные телодвижения, однако вальсировал с огромной энергией и старанием.

«Сказки Венского леса», «Венская кровь», «На прекрасном голубом Дунае», «Вино, женщины и песни» – Холмс играл все это, а мы вчетвером кружились по комнате с радостными возгласами и смехом! Через некоторое время мы с доктором Фрейдом поменялись партнершами, и я стал танцевать с его женой, а сам доктор, будучи, насколько я могу судить, более искусным танцором, заскакал в паре со своей дочкой. Я даже припоминаю, что немного покружился с Паулой, к ее огромному изумлению и несмотря на ее возражения.

Наконец мы попадали в кресла, еле переводя дух. На наших лицах играли блаженные улыбки, хотя музыка, вызвавшая их, уже смолкла. Холмс отнял скрипку от шеи и долго смотрел на инструмент. Потом обратился к Фрейду, сидящему в противоположном конце комнаты.

– Я не устаю восторгаться вашей одаренностью, – сказал ему Фрейд.

– А я лишь начинаю поражаться вашей, – ответствовал Холмс, не отводя взгляда. К своей радости, я увидел в глазах Холмса знакомый блеск.

В ту ночь я отправился на покой с чувством восхищения от волшебства музыки. Кажется, в «Юлии Цезаре»[23]23
  Это не так.


[Закрыть]
бродячий певец говорит о том, что музыка способна утолить сердечную боль и успокоить мятущуюся душу, но раньше у меня не было случая самому наблюдать это.

Действие этих чар сохранилось и после того, как дом погрузился в сон, а чары все витали, и в доказательство тому уже и у меня было достаточно свидетельств, ибо далеко за полночь сквозь тонкую стену, отделявшую комнату Холмса от моей, я услышал, как он все еще тихонько наигрывал на скрипке. Играя для себя, Холмс вернулся к грустным, мечтательным пьесам собственного сочинения, которые западали в сердце и оставляли глубокую печаль. Но в конце концов они меня убаюкали. Засыпая, я продолжал вяло размышлять о том, что, хотя нам и удалось высечь искру в душе моего друга, неизвестно, возгорится ли с приходом нового дня пламя или все снова угаснет. Случай со скрипкой, однако, доказал, что его душа не настолько оледенела, чтобы ее невозможно было отогреть. И все же я сомневался, довольно ли будет одной музыки. Забывшись беспокойным сном, я снова видел коварную личину дьявола с неправдоподобным белесым шрамом через все лицо.

Об истерии и многом другом

На следующее утро за завтраком Шерлок Холмс упорно молчал. И нельзя было понять, помогло ли вчерашнее музицирование окончательно и бесповоротно поставить его на путь выздоровления. Доктор Фрейд при виде подобного поведения своего пациента сохранял невозмутимый тон. Как обычно, он осведомился, хорошо ли Холмс спал и не откажется ли от второй чашки кофе.

То, что затем последовало, не позволяет мне со всей определенностью решить, только ли скрипка вернула моему сотоварищу его собственное "я". Если бы не звякнул дверной колокольчик, сумасшедшее приключение, в которое мы вскоре ринулись сломя голову, никогда бы не началось. Но несмотря на все, что произошло впоследствии, я рад, что именно в ту самую минуту прибыл посыльный с запиской доктору Фрейду. Иначе у Холмса мог бы случиться рецидив, и даже скрипка вряд ли помогла бы.

Гонец из Аллгемайнес Кранкенхаус, больницы и одновременно научного медицинского заведения, к которому Фрейд когда-то имел отношение, принес записку от кого-то из служащих. В ней доктора Фрейда просили оказать любезность – приехать осмотреть пациентку, доставленную прошлой ночью. Фрейд прочитал записку вслух, и что-то в ней показалось ему очень знакомым.

«Я был бы чрезвычайно признателен, – говорилось в послании, – если бы Вы смогли выкроить время, чтобы помочь советом в одном весьма необычном случае. Пациентка не может или не хочет говорить, но, хотя она очень слаба, во всем остальном ее здоровье в полном порядке. Не смогли бы Вы на минуту забежать к нам, чтобы взглянуть на нее? Ваши методы слегка расходятся с общепринятыми, но я их всегда уважал». Внизу стояла подпись: «Шульц».

– Вот видите, я самый настоящий отверженный, – усмехнулся Фрейд, складывая записку. – Джентльмены, вы не хотите отправиться вместе со мной посмотреть на эту неразговорчивую особу?

– С огромным интересом, – живо ответил Холмс, сворачивая салфетку. Пока мы собирались, я в шутку заметил, что никогда бы не подумал, что пациенты доктора могут хоть как-то занимать Холмса. Во всяком случае, раньше он не выказывал подобного любопытства.

– Нет, что вы, меня вовсе не интересует больная, – рассмеялся Холмс, – однако не кажется ли вам, что доктор Шульц пишет тем же слогом, что и наш старый приятель Лестрейд[24]24
  Холмс имеет в виду инспектора Лестрейда из Скотленд-Ярда, который, как и многие другие сыщики из этого ведомства, посмеивался над методами и теориями Холмса до тех пор, пока самому не приходилось обращаться к нему за помощью, если дело оказывалось слишком сложным для рядового ума.


[Закрыть]
?

– Я решил ехать, чтобы выказать доктору Фрейду свою признательность.

До больницы было недалеко, и, когда мы прибыли, нам сказали, что доктор Шульц осматривает пациентку в отделении психиатрии. Мы нашли его во внешнем дворике, куда попали через специальные ворота. Здесь больным разрешалось находиться, правда, под наблюдением. Одни сидели, другие прогуливались на солнышке. В их распоряжении были игры, и с полдюжины больных играли в крокет, однако это было полным сумасшествием: они так вопили и шумели, что требовалось постоянное вмешательство служителей.

Доктор Шульц оказался пятидесятилетним крепышом, очень важным, с тонкими усиками и огромными бакенбардами.

Он приветствовал доктора Фрейда с дежурной вежливостью, а Холмса и меня – довольно небрежно. Поскольку больница была не только лечебным, но и учебным заведением, Шульц не стал возражать, когда Фрейд спросил, можем ли мы сопровождать его. Думаю, Шульц с первого взгляда определил во мне врача и решил, что у нас есть свои основания интересоваться больной.

– Дело в том, что случай этот не совсем по моей части, – объяснял он, пока мы быстрым шагом пересекали лужайку, – но с больной надо что-то делать, вот вы сами увидите. Ее заметили, когда она пыталась броситься в канал с моста Аургартен. Прохожие старались ее остановить, но ей удалось вырваться и кинуться в воду. Она страдает от недоедания, – добавил он, – однако, когда полицейские привели ее к нам, она едва притронулась к еде. Вопрос, что с ней делать дальше. Если вы сможете узнать, кто она или хоть что-нибудь по этому поводу, я буду вечным вашим должником.

Не очень-то было похоже на то, что он готов навеки стать должником Фрейда. И тот лишь улыбнулся понятной мне улыбкой, пропустив это замечание мимо ушей.

Я, как и Холмс, был поражен тем, как похожи были своим тоном записки образцового врача Шульца и образцового сыщика из Скотленд-Ярда, адресованные своим непризнанным и отвергнутым коллегам. Что бы ни разделяло теории Фрейда и Холмса, у них было и нечто общее уже хотя бы потому, что они вызывали снисходительное недоверие со стороны чиновников и носителей официально принятых идей.

– Вот она, всецело в вашем распоряжении. Меня ждут в операционной. Оставьте мне записку в кабинете, если это вас не затруднит. Завтра я осмотрю ее еще раз.

Он удалился на операцию, оставив нас наедине с молодой женщиной, сидевшей в плетеном кресле. Взгляд ее был устремлен на лужайку, голубые глаза смотрели не мигая и даже не шурясь от яркого солнца. Сказывалось недоедание – кожа отливала голубизной, особенно под глазами. Лицо было пленительным несмотря на изможденный вид. Не вызывало сомнений, что женщина совсем истощена, вместе с тем неподвижность позы свидетельствовала о том, что она находится в состоянии крайнего напряжения.

Фрейд обошел вокруг, пока Холмс и я наблюдали за больной, и провел рукой у нее перед лицом. Никакой реакции не последовало. Она не сопротивлялась, когда Фрейд осторожно взял ее за руку и нащупал пульс; когда же он отпустил руку, та упала на колени, точно неживая. Ее лицо было худым, более худым, нежели предполагала костная структура. Нам не удалось определить на глаз ее телосложение – его скрывали просторные больничные одежды. По-видимому, Холмса заинтересовала эта женщина: он стоял и наблюдал за тем, как Фрейд продолжает беглый осмотр.

– Теперь вы видите, почему они обращаются ко мне, – тихо сказал Фрейд. – Сами-то они не знают как быть. В ее теперешнем состоянии не представляется возможным определить ее ни в один из обычных приютов для бедняков.

– Что послужило причиной истерии? – спросил я.

– Ну, об этом нетрудно догадаться. Бедность, отчаяние, одиночество. Дойдя до крайности, она решила покончить с собой и, после того как ее лишили этой возможности, впала в то состояние, в котором мы находим ее теперь.

Фрейд открыл свой саквояж, порылся в нем и наконец извлек шприц и склянку.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Холмс, опускаясь на корточки рядом и не сводя глаз с несчастной, сидевшей перед ним.

– Все, что смогу, – отвечал Фрейд, закатывая просторный рукав ее белого халата и протирая руку ватным тампоном, смоченным спиртом. – Посмотрим, удастся ли мне загипнотизировать ее. Для этого надо сделать укол, чтобы она расслабилась. Тогда можно будет завладеть ее вниманием.

Холмс кивнул и поднялся на ноги, а Фрейд сделал инъекцию.

Потом он стал раскачивать цепочку от часов перед лицом больной и обратился к ней участливым, но решительным тоном, тем самым, что мне приходилось слышать уже столько раз. Я бросил взгляд на Холмса. Любопытно было увидеть, какое это произведет на него впечатление, однако он всецело был поглощен реакцией молодой женщины на качание цепочки и голос Фрейда.

Жестом доктор попросил нас отступить назад, чтобы мы оказались вне поля зрения пациентки, и продолжал уговаривать ее расслабиться и внимательно выслушать то, что он скажет. Он повторял, что она находится среди друзей, и далее в том же духе.

Поначалу я еще отдавал себе отчет в том, что где-то слева от нас истошно орут игроки в крокет, но по мере того, как Фрейд говорил, звуки эти как будто отдалились. Настойчивые заклинания доктора были настолько убедительными, что нам даже показалось, будто мы находимся в полумраке знакомого кабинета в доме номер 19 по улице Бергассе.

Глаза пациентки заблестели, а потом стали следить за качающимся брелком, хотя до этого не замечали его. Увидев это, Фрейд прекратил свои тихие уговоры и, не повышая голоса, приказал ей спать.

После некоторых колебаний женщина повиновалась, веки ее дрогнули и опустились.

– Вы слышите меня, не так ли? – спросил Фрейд. – Если слышите, то кивните мне.

Она вяло кивнула. Плечи ее поникли.

– Сейчас вы сможете говорить, – сказал ей Фрейд, – и ответите на несколько простых вопросов. Вы готовы? Кивните, если да.

Она кивнула.

– Как вас зовут?

Наступило долгое молчание. Ее губы шевельнулись, но не последовало ни звука.

– Пожалуйста, говорите четче. Я спрошу вас снова, и вы ответите мне совершенно ясно. Итак, как вас зовут?

– Меня зовут Нэнси.

Она говорила по-английски!

Фрейд нахмурился, удивленно переглянулся со мной и снова повернулся к больной. Кашлянув, обратился к ней теперь уже на английском.

– Очень хорошо, Нэнси. Как ваше полное имя?

– У меня два имени.

– Прекрасно, назовите их.

– Слейтер. Нэнси Слейтер. Нэнси Осборн Слейтер. Фон Лайнсдорф, – добавила она, поперхнувшись, и замолчала, но губы ее продолжали двигаться.

– Хорошо, Нэнси. Спокойно, расслабьтесь. Все хорошо. Теперь скажите мне, где ваша родина?

– Провидение.

Озадаченный, Фрейд поднял на нас взгляд. Должен признаться, я уже было подумал, что мы либо стали жертвами какой-то злой шутки, либо ее сознание перенеслось в мир метафизики.

Загадку разрешил Холмс. Став у женщины за спиной, он заговорил так тихо, что никто, кроме нас, не мог его услышать.

– Возможно, она имеет в виду город Провидение, или, точнее, Провиденс, столицу Род-Айленда. Помнится, это самый маленький из североамериканских штатов.

Фрейд согласно кивнул, прежде чем Холмс закончил, а потом, подивившись такому необычному названию, снова присел перед пациенткой и повторил вопрос.

– Да, я из Провиденса, штат Род-Айленд.

– А что вы делаете здесь?

– Я провела медовый месяц на чердаке.

Ее губы стали подергиваться. Когда она говорила, ей словно что-то мешало, поэтому было трудно разобрать слова. Совершенно сбитый с толку ее ужасным состоянием, а также бессвязной речью, я вместе с тем испытывал к ней бесконечную жалость. Бедняжка!

– Хорошо, хорошо. Только расслабьтесь, расслабьтесь.

Фрейд поднялся и повернулся к нам.

– Я ничего не понимаю.

– Спросите еще что-нибудь, – тихо подсказал Холмс. Его глаза были полуприкрыты тяжелыми веками, как голова кобры капюшоном, но я знал, что он бодр как никогда. Только захватывающий интерес мог заставить его принять такой сонный вид. Лишь дым трубки да то, что Холмс все-таки стоял, свидетельствовали о том, что он не спит.

– Спросите ее еще что-нибудь, – повторил он. – Ну, например, где она вышла замуж?

Фрейд повторил вопрос.

– Это было в... – Дальше она произнесла нечто очень похожее на «мясная лавка» – из-за нечеткого выговора трудно было разобрать.

– Где-где? Мы вас правильно поняли?

Она кивнула. Фрейд обернулся и вновь пожал плечами. Холмс жестом попросил его продолжать.

– Так вы говорите, ваша фамилия – фон Лайнсдорф? Кто такой Лайнсдорф? Ваш муж?

– Да.

– Барон Карл фон Лайнсдорф? – Фрейд не смог скрыть недоверия.

– Да.

– Но ведь барон умер, – начал было он, но тут женщина, назвавшаяся Нэнси, вскочила, все еще не открывая глаз, но пытаясь это сделать.

– Нет!

– Сядьте, Нэнси. Сядьте. Вот так, хорошо. Очень хорошо. Теперь расслабьтесь, расслабьтесь.

Фрейд снова встал и повернулся к нам.

– Очень странно. По-видимому, ее иллюзии сохраняются и под гипнозом, что случается не часто, – сообщил он нам с многозначительным видом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю