Текст книги "Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945"

Автор книги: Никлас Бурлак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

5 июля 1943 года
Допрос языка

По знакам различия на погонах было видно, что пленный, которого мы взяли, – сапер в звании фельдфебеля. Из его правого нагрудного кармана Олег извлек солдатскую книжку, а из левого – листовку с обращением Гитлера к войскам группы армий «Центр».

– Спросите, когда намечено их наступление? – приказал Милюшеву генерал Богданов.

– Wie viel kostet der Offensive? (Когда начало вашего наступления?) – спросил у немца Олег.

Пленный сидел склонив голову и никак не реагировал на вопрос. Олег схватил немца за подбородок, сжал его в своей ручище, резко поднял его голову и жестко сказал:

– Ich wiederhole die Frage! (Я повторяю вопрос!)

Немец молчал. Олег угрожающе приказал:

– Reagieren Sie sofort! (Отвечать немедленно!)

Пленный продолжал молчать.

Капитан Жихарев, стоявший за спиной у немца, обратился к генералу:

– Товарищ генерал, разрешите нам со старшим лейтенантом применить к этому фрицу одну вспомогательную процедуру. Проверена на юге Курска. Действует безупречно, и пыткой ее не назвать. Разрешите?

– Разрешаю!

Жихарев передал Олегу бутылку с какой-то жидкостью. Она, видно, была заготовлена заранее, и, судя по всему, Олег знал эту процедуру. Он зубами открыл торчащую из горлышка пробку и сказал Жихареву:

– Готово!

Я не мог понять, что Жихарев и Олег собираются делать. Запахло медицинским спиртом. И тут Жихарев схватив челюсти пленного так сильно, что у того широко открылся рот. Олег тут же влил в рот пленного большую порцию спирта. Немец долго откашливался, обеими руками держась за горло. Из глаз его текли слезы. Но Жихарев челюсти пленного не отпускал. Олег снова резко спросил пленного:

– Du einen Drink wieder oder genug? (Хочешь выпить еще раз или тебе достаточно?)… Товарищ капитан, отпустите челюсти. Он что-то хочет сказать.

Жихарев отпустил пленного и хрипло ответил:

– Genug! (Достаточно!)

– Wie viel kostet der Offensive? (Когда начало наступления?) – строго спросил его Олег.

Пленный, держась за горло, ответил:

– Artillerie wird um 4.30 und urn 5.00 Uhr im Anfange behinnen. (Артиллерия начнет в 4.30, а наступление начнется в 5.00.)

– Berlin Zeit? (Время берлинское?) – спросил Олег.

– Das ist richtig! (Так точно!) – ответил пленный.

– Товарищ генерал, – доложил Олег Богданову. – Пленный назвал начало их артподготовки в 4.30 и начало их наступления в 5.00. Но это время берлинское. По Москве это 2.30 и 3.00!

– Дайте ему опустить голову, – приказал генерал. – Пусть отдышится.

Генерал повернулся к одному из офицеров и приказал:

– Молнию шифром Рокоссовскому: «2.30 и 3.00, время московское».

Насколько я понял, мои комроты и комвзвода таким нехитрым способом не раз и не два развязывали пленным языки.

– Но ведь это же своего рода пытка, – сказал я потом Олегу.

– Если бы меня взяли в плен и пытали так, я бы им говорил не «генуг», а «еще»! – рассмеялся Олег.

– А немецким ты где так хорошо овладел? – спросил я его.

– Под Одессой до войны было немало немецких сел. Жили в них немцы, приехавшие в Россию при Екатерине Великой. Рядом с одним из таких сел были наши пионерские лагеря. Вот там я еще в школьные годы выучился немного болтать на немецком.

Из показаний взятого нами пленного было получено подтверждение сроков немецкой артподготовки и самого наступления – до этого эти данные были добыты от ранее взятых в плен немецких саперов. Олег мне рассказал, что перерезывание колючей проволоки и разминирование полей саперами всегда предшествует большому наступлению противника.

– Но точно так же поступаем и мы, – сказал мне Олег.

Немецкого военнопленного отправили в отдел контрразведки для дальнейшего допроса, а нам позволено было устроить перекур и немного расслабиться. Олег снова угостил меня беломором.

Тем временем генерал Богданов о чем-то поговорил с нашим комроты капитаном Жихаревым, после чего громко позвал своего водителя:

– Баранов, портфель!

Капитан Жихарев приказал построиться всем участникам операции.

Через десять минут все, участвовавшие в выполнении операции, были награждены медалями и орденами. Жихарев и Олег Милюшев – орденом Красной Звезды, а все другие, и я в том числе, – медалями «За отвагу».

Я этого никак не ожидал. Мне казалось, что правительственные награды всегда вручает лично Михаил Иванович Калинин в одном из больших Кремлевских залов. Оказалось, что на фронте все обстоит совсем не так.

Генерал Богданов со своей свитой уехали от нас во втором часу ночи.

5 июля 1943 года
Горячий денек

Нелегко было уснуть прошлой ночью и поспать хотя бы часа два. Наша вылазка за языком севернее железнодорожной станции Поныри, последовавший за ней странный допрос пленного и награждение участников операции – все это не позволило нам заснуть как следует, а лишь вздремнуть не более часа с минутами. А проснулись мы – я и мой экипаж – оттого, что наш танк, казалось, стал пошатываться и земля вокруг дрожала.

– Похоже на землетрясение, – подал голос Кирпо.

Я осветил фонариком циферблат своих ручных часов.

Стрелки показывали 2.21 по Москве. Если это немецкая артподготовка, то пленный фельдфебель нас обманул. Во время допроса он нам сказал, что артподготовка намечена на 2.30, а не на 2.20. Станция Поныри и Малоархангельская были от нас на расстоянии не более 15 километров. На север от них до линии фронта оставалось еще как минимум километров восемь – десять. Если то, что слышится оттуда, разрывы снарядов, то почему они рвутся не по нашей стороне фронта, а по их? Это казалось мне и моему экипажу очень странным и непонятным, пока в наушниках моего танкошлема не прозвучал бодрый голос Олега Милюшева:

– Ты меня слышишь, старшина?

– Слышу, товарищ гвардии старший лейтенант! Пленный фельдфебель нас обманул? Вместо 2.30 немцы начали свою артподготовку на десять минут раньше?

– Ошибаешься, старшина! – засмеялся Олег. – Не можешь отличить наш учредительный артобстрел от немецкой артподготовки?

– Не понимаю. Вы о чем, товарищ гвардии…

– Это же работа нашей артиллерии! – сказал Олег и добавил: – Упредительный огонь по исходным позициям противника! Придумка Рокоссовского. Это он дал команду нашим артиллеристам, чтобы они смешали все карты генерал-фельдмаршалу Клюге. Понял, старшина, наш союзник? Поднимись и посмотри в сторону Ольховатки, Понырей и Малоархангельска!

Я высунулся из люка, увидел на горизонте огромное зарево и услышал грохот, который раскатами отдаленного грома доносился оттуда. Земля содрогалась под нами от беспрерывных залпов десятка тысяч артиллерийских орудий, минометов и реактивных установок, любовно названных «Катюшами».

В 3.05 в моих наушниках раздался бас капитана Жихарева:

– Вниманию командиров танков, танковых экипажей и взвода автоматчиков! Благодаря нашей упредительной контрартподготовке противник не смог начать свое наступление в намеченное время.

– Можем дрыхнуть еще пару часиков? – совсем не по-уставному вмешался Олег.

– Можете! – ответил капитан Жихарев.

Но даже во сне – если это можно было назвать сном – я чувствовал или мне казалось, что дрожит земля под нашим Т-34.

Артподготовка и последующее наступление немцев начались на два часа позже намеченного времени. Значит, не зря старались артиллеристы. Над полем боя появились сотни «Хейнкелей-111» и «Фокке-Вульфов-190». На этот раз немецкие бомбы и снаряды долетали и рвались, смешивая землю и небо чуть ли не в 5 или 8 километрах от нас.

Немецкая артподготовка началась в пять утра. На этот раз взрывы снарядов и авиабомб гремели на наших позициях. От взрывных волн наш Т-34 покачивался, как детская колыбель на ветру. Помимо наземной артиллерии, с воздуха наши оборонительные рубежи обстреливали штурмовики-истребители танков «Хеншель-129» и пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87». Налетали «Хейнкели-111» и «Фокке-Вульфы-190». В десятке километров от нас был сущий ад, все в дыму, в огне, в облаках пыли. С пяти утра до девяти вечера – шестнадцать часов без перерыва – бомбежки, артиллерийские, минометные и пулеметные обстрелы вместе, подрывающиеся на минах танки и самоходные орудия. Нервы напряжены до предела. Капитан Жихарев приказал всем быть готовыми в любой момент двинуться в эпицентр этого ада, в сторону Ольховатки, Понырей и Малоархангельска.

Завтрака у нас не было, как, впрочем, и обеда. Но все, казалось, забыли, что такое голод. А перекуры – через каждые 20–30 минут: в ход шли табак, махорка и даже самосад, пробиравший до самых печенок.

В половине десятого вечера наконец к нам в роту прибыла полевая кухня. Нам конечно же привезли традиционный «кондёр», смешанный с полюбившейся всем – и рядовым и офицерам – «улыбкой Рузвельта»: перловой кашей с потрясно вкусной американской мясной тушенкой.

– Как ты думаешь, командир, знает ли президент Рузвельт или английский король Георг VI, до чего же это здорово, ну до чего вкусно?! – спрашивал меня, выскребая котелок до последнего зернышка и смачно облизывая ложку, стрелок-радист Кирпо. С ним были согласны все, включая меня.

На его шутку я отвечал своей:

– Я уверен, что рецепт этой американской мясной тушенки придумала умнейшая и добрейшая из всех американских женщин – супруга президента Элеонора Рузвельт. Если доживем до конца войны и до свадеб, советую назвать своих дочерей Элеонорами! (Все, как выяснилось, в моем экипаже, включая меня, были холостяками.)

В десять вечера старший лейтенант Милюшев собрал нас возле своего танка и сообщил об изменениях обстановки за последние шестнадцать часов:

– В секторе десяти – пятнадцати километров к северо-западу от нас в районе населенных пунктов Ольховатка, Поныри и Малоархангельск противник предпринял многочисленные атаки с применением новых радиоуправляемых танков Б-4, самоходок «Фердинанд» и танков «Тигр». Наши боевые противотанковые группы, сформированные по инициативе генерала армии Рокоссовского, сражались до последнего. Ими выведены из строя все, подчеркиваю, все до единого радиоуправляемые танки и тридцать семь из сорока девяти «Фердинандов». Наши потери тоже большие. На оборонительные рубежи Малоархангельска, Понырей и Ольховатки сегодня было совершено более девятнадцати мощнейших атак с постоянными бомбежками. По меньшей мере сто тысяч человек с обеих сторон были убиты или тяжело ранены. Сожжено и выведено из строя более сотни наших танков. Малоархангельск выстоял, и станция Поныри выстояла, но в районе Ольховатки противнику удалось вклиниться в нашу оборону на глубину более восьми километров.

Гвардии старший лейтенант Милюшев умолк, задумался. Потом скомандовал, но уже не таким официально-командирским тоном:

– Попробуйте, ребята, поспать часа три-четыре, так как завтра нас могут кинуть в контратаку. Завтра немцы начнут вгрызаться в наш второй оборонительный рубеж. На сегодня все. По машинам! Отбой!

6−8 июля 1943 года
«Малый Сталинград»

Спал плохо, снились кошмары. Видел во сне, что меня окружают «Тигры» и «Фердинанды». Я прицельно отстреливался, пока фрицы не подожгли мой Т-34. Мне удалось выскочить через верхний люк. Немецкий снайпер пробил мне левое предплечье. Я свалился на землю. Фрицы тут как тут. Поволокли меня к своему «Фердинанду» на допрос. Начинают допрашивать. Я молчу. Говорю им по-английски:

– I don't understand German! (Я не понимаю немецкого.)

Один из фрицев спрашивает меня по-русски:

– Русский понимаешь?

– I don't understand what you are asking me. (Я не понимаю, что хотите спросить меня.)

Один из фрицев со знаками СС на погонах хватает меня сзади за челюсти и так надавливает, что у меня поневоле открывается рот. Что они собираются залить мне в горло? В этот момент рядом с «Фердинандом» разрывается советский снаряд…

Я проснулся в холодном поту. Было страшно. Я с трудом выбрался из танка и увидел, что рядом с ним оказалась свежая воронка диаметром около метра. Посмотрел на гусеницу и на катки. Они в порядке, но обляпаны влажной землей. Значит, взрыв, разбудивший меня, был не во сне, а наяву. И похоже, был не немецкий, а наш, выпущенный из противотанковой сорокапятки.

Я забрался в танк. В наушниках – голос Олега Милюшева:

– Все живы?

– Пока да! – отвечаю.

– Раненые есть?

– Нет!

– Снаряд, похоже, наш, шальной. На войне все возможно!

– Я тоже так подумал, товарищ гвардии старший лейтенант!

– Ладно, Никлас, спим еще часок, если не будет боевой тревоги.

– Gute Nacht, mein Freund! (Спокойной ночи, друг мой!) – ответил я ему по-немецки.

– Gute Nacht, mein Freund! – усмехнувшись, повторил Олег.

В 6.00 нам сыграли подъем. Но это была не боевая тревога.

– Вместо нас, – сообщил нам комроты капитан Жихарев, – Рокоссовский из своего резерва направил в бой в район Ольховатки и Подоляни 19-й отдельный танковый корпус генерала Васильева.

В середине дня у капитана Жихарева для нас было новое сообщение. Сегодня утром, сказал он, пока 19-й танковый корпус сосредотачивался в исходном районе, немцы кинули для прорыва второго оборонительного рубежа в район Ольховатки более двухсот танков. Навстречу немецким танкам в бой вышли более сотни тридцатьчетверок, английских «Черчиллей» и самоходок нашей 2-й танковой армии. Они зашли во фланги немецкой ударной группировке и расстреляли более сорока немецких машин. Но при этом сами мы потеряли около пятидесяти тридцатьчетверок и «Черчиллей».

В девять вечера комвзвода Олег Милюшев, вернувшийся с НП, добавил к дневной информации:

– Соединения 19-го танкового корпуса нанесли удар в направлении Подоляни лишь в пять часов вечера. Но под ураганным огнем немецкой артиллерии, «Фердинандов» и «Юнкерсов» вынуждены были с большими потерями вернуться на исходные позиции. То, что я увидел над полем боя, труднопередаваемо. Это было настоящее побоище – и с нашей стороны, и с их… Все горело, дым… Темно было, как в сумерках…

А мы целый день простояли в резерве. Непонятно, что хуже: вступить, наконец, в бой или стоять в резерве. Как писал Хемингуэй: «Быть у двери, за которой гибель, или погибнуть».

Мы понимали, что, если немцы прорвут второй оборонительный рубеж, жизнь каждого из нас окажется на волоске.

В небе над полем боя проносились советские штурмовики. Но появлялись и немецкие самолеты, угрожавшие нашим танкам.

6 и 7 июля мы видели воздушные бои между самолетами. Было заметно, что ни одна из сторон не могла добиться господства в воздухе над полем сражения. Многие советские и немецкие самолеты загорались у нас на глазах и взрывались прямо в воздухе или, оставляя за собой длинный черный шлейф, падали и взрывались вместе с экипажами на земле.

8 июля 1943 года комроты капитан Жихарев рассказал нам:

– Вчера весь день продолжался бой и за железнодорожную станцию Поныри. Поселки Поныри-1, Поныри-2 и станция Поныри несколько раз переходили из рук в руки. Бои на улицах Понырей были до того яростными, что и немецкое, и советское радио называют эти населенные пункты Малым Сталинградом. Потери с обеих сторон ужасно велики: убитых и раненых – тысячи. Выведено из строя несколько сотен танков и пушек. Но сегодня противник через второй оборонительный рубеж не смог прорваться!

– А почему Поныри называют Малым Сталинградом? – спросил заряжающий Филиппов.

– Потому что бои каждый раз шли за каждый дом и даже полдома, как было в Сталинграде, – ответил Жихарев и добавил: – Очевидно, завтра настанет наша очередь идти в бой. Поэтому расходитесь все по своим машинам. Спать всем только в танках, а взводу мотострелков – в бронетранспортерах.

11 июля 1943 года
Накануне

По словам нашего комроты капитана Жихарева, за последние шесть дней противник потерял более половины имевшихся к началу наступления самоходных орудий, тяжелых танков и пушек, а также половину живой силы. Тяжелые немецкие танки оказались уязвимы для нашей артиллерии, противотанковых ружей и штурмовых групп, созданных по инициативе Рокоссовского. Жихарев рассказал, что перед нашими рубежами обороны было заложено полмиллиона противотанковых и противопехотных мин.

Наши танкисты быстро поняли, что «Тигры» и «Пантеры» становятся уязвимыми, если, благодаря превосходству в маневренности Т-34 над немецкими тяжеловесами, заходить с боков. У немецких танков боковая броня значительно тоньше, чем лобовая.

Все эти шесть дней наши нервы были на пределе, я даже боялся, как бы кто-нибудь не сошел с ума.

– Приободритесь, сынки! – Жихарев всегда так называл нас, если у него было хорошее настроение. – Немецкое наступление наконец захлебнулось. Продвижение вражеских войск полностью остановлено. Понимаете, что это значит? Гитлер поставил на карту все, а результат какой?!

…Каждую из этих шести прошедших ночей – а спать в эти дни удавалось очень мало – я в коротких снах видел свою Принцессу. Так она и стояла у меня перед глазами, будто наяву. Я видел ее прекрасное лицо, сверкающие глаза, удивительную улыбку… Представлял себе, как моя дорогая Принцесса с группой санитаров, как было в Сталинграде, вытаскивает тяжелораненых с поля боя. Интересно, какой будет наша следующая с ней встреча? Если будет…

12 июля 1943 года
Контратака

В 3.30, перед рассветом, прозвучал сигнал боевой тревоги. Более ста танков и самоходных установок нашей бригады и разведроты ринулись в контратаку. В 4.30, оказавшись примерно в километре от передовой, мы увидели сотни вражеских танков и бронетранспортеров, движущихся нам навстречу. В небе пронеслись около сотни наших штурмовиков и истребителей-«яков», стреляя по врагу 37-миллиметровыми ракетами. Впереди нас поднялась стена пыли, дыма и огня. Наши танки на полной скорости, скрываясь в этой пелене, пошли левее, чтобы зайти немецким танкам во фланг.

Вокруг стоял оглушительный грохот стреляющих пушек, рвущихся снарядов, падающих на землю самолетов, смешанный с ревом танковых двигателей и воплями умирающих. Даже вдали от нас пастбища и луга пылали.

Перед нами раненый водитель сознательно направил свою машину на таран «Тигра», оба танка вспыхнули. Тяжелый удушливый дым висел в воздухе, закрывая солнце. Остался позади первый ряд горящих немецких танков и бронетранспортеров.

У «Тигров» и «Пантер» были гораздо более мощные пушки, чем у нас, они могли поражать цели с большего расстояния. Правда, в ближнем бою преимущество было на нашей стороне, Т-34 оказывался гораздо быстрее и маневренней, чем немецкие тяжелые танки.

При сближении с вражеским «Тигром» Орлов уходил в сторону, заходил сбоку, а Филиппов в это время стрелял бронебойными, пробивая боковую броню и выводя из строя гусеницы. Кирпо стрелял из пулемета по всему, что двигалось справа от нас.

Мы знали, что наш танковый корпус был последним резервом у Рокоссовского. Поэтому выбора не было: либо мы уничтожим противника, либо он нас. Честно говоря, ни я, ни мой экипаж не рассчитывали выйти из этого боя живыми и невредимыми. Мы не считали, сколько выпущенных нами снарядов попало в цель, сколько вражеских машин мы вывели из строя. Не считали мы также немецких солдат, которых ранили или убили. Вражеские снаряды попадали в наш танк, но мы не знали, сколько раз и куда именно попадали. Как сумасшедшие, мы носились вперед-назад по полю боя, стреляя и сокрушая гусеницами все, что было перед нами. Я командовал танком, высунувшись из верхнего люка.

Примерно в полдень неподалеку от железной дороги, шедшей через станцию Поныри, в облаках дыма я заметил окопавшегося красноармейца-пулеметчика, который строчил как бешеный. Мы промчались мимо, я обернулся и увидел, что у него нет головы. Кровь фонтаном била из шеи, но пулемет еще строчил. Видно, пальцы убитого все еще давили на гашетку…

В поисках немецких танков мы пересекли железнодорожные пути. К вечеру, когда бой стал затихать, я рассказал экипажу о пулеметчике. Но они мне не поверили, подумали, что мне это показалось. Орлов сказал, что это фокусы моего буйного воображения, разыгравшегося от увиденного во время жестокого боя.

– Ладно, – сказал я и предложил: – Давайте вернемся к тому месту. Это недалеко.

Повернули назад. Темнело. Однако пулеметчик без головы оказался на месте. Он во время боя убрал со своего пулемета бронещит, пытаясь повысить маневренность и добиться меньшей заметности, но именно это стоило ему головы.

Орлов, Филиппов и Кирпо смотрели на изуродованного пулеметчика ошалелыми глазами. Его туловище склонилось на кожух пулемета. А рука осталась на спусковом рычаге. Гимнастерка была покрыта слоем запекшейся крови. Жетона на шее не оказалось. Мы расстегнули карман гимнастерки, нашли красноармейскую книжку и фотокарточку, сильно измазанные кровью. С фотографии на нас смотрело лицо красивой молодой женщины. На обратной стороне сквозь пятна крови с трудом прочли два слова «…тебе с любовью». Ни имени, ни фамилии мы прочесть не смогли. Любовь и война, подумалось мне, никак не совмещаются. Мы с трудом высвободили руку пулеметчика от спускового рычага и похоронили бойца в его окопе. Голову так и не обнаружили – ее, скорее всего, разнесло вдребезги. В могильный холмик мы воткнули найденную невдалеке от окопа гильзу от 76-миллиметрового снаряда, внутрь которой вложили окровавленную красноармейскую книжку и фотокарточку женщины.

Я обратился к своему экипажу:

– Знаете, друзья… Может быть, после войны кто-то найдет эти красноармейскую книжку и фотокарточку. Может быть, какая-нибудь газета напечатает эту фотографию, и тогда женщина узнает себя. Может быть, когда-нибудь она узнает, как погиб ее любимый…