Текст книги "Итальянская новелла Возрождения"
Автор книги: Никколо Макиавелли
Соавторы: Джованни Боккаччо,Лоренцо де Медичи,Франко Саккетти,Маттео Банделло,Мазуччо Гуардати,Антонфранческо Граццини,Аньоло Фиренцуола,Луиджи Пульчи,Джованфранческо Страпарола,Луиджи да Порто
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Гвидо Кавальканти, достойнейший муж и философ, становится жертвой ребяческой хитрости
Предшествующая новелла напоминает мне о нижеследующей, которая такова. Виднейший гражданин Флоренции, по имени Гвидо Кавальканти[21]21
Гвидо Кавальканти (ок. 1259–1300) – знаменитый итальянский поэт, друг Данте, родом из знатной флорентийской семьи.
[Закрыть], однажды играл в шахматы. В это время один мальчуган, по обычаю игравший с другими не то в мячики, не то в кубари, не раз с шумом к нему подбегал; наконец, как это часто бывает, его толкнул другой мальчик, и он наткнулся на означенного Гвидо, и тот, которому, быть может, как раз не повезло в игре, в ярости вскочил и, бросившись на мальчика, сказал ему:
– Уходи играть в другое место, – и, вернувшись, снова уселся за шахматы.
Разобиженный мальчик плакал, мотал головой и, не отходя далеко, вертелся поблизости, бормоча про себя:
– Я тебе за это еще отплачу!
Подобрав большой гвоздь из лошадиной подковы, мальчик вместе с другими вернулся на ту улицу, где означенный Гвидо играл в шахматы, и с камнем в руке подошел за спиной Гвидо не то к завалинке, не то просто к лавке, на которой тот сидел, положил на нее руку, державшую камень, и стал по ней постукивать, сначала редко и тихо, а затем постепенно все чаще и сильнее, так что Гвидо наконец обернулся и сказал:
– Чего ты еще хочешь? Иди-ка от греха домой! Зачем ты стучишь камнем?
Тот сказал:
– Хочу выпрямить этот гвоздь.
Гвидо снова обратился к шахматам и продолжал играть. Мальчик же, тихонько постукивая камнем, ухватил полу куртки или кафтана, которая со спины Гвидо спадала на сиденье, и, приладив к ней свой гвоздь, стал усиливать удары, чтобы как следует ее прибить, рассчитывая, что означенный Гвидо наконец встанет. Случилось так, как задумал мальчик. Гвидо, которому надоел стук, в бешенстве вскакивает, мальчик – убегает, а Гвидо остается пригвожденным к поле своего кафтана. Чувствуя, что он совсем опозорен и не может двинуться, и грозя рукой убегающему мальчику, он говорит:
– Иди с богом, но другой раз не попадайся.
Он пытается высвободиться, но не может и, не желая расстаться с полой своего кафтана, вынужден оставаться пригвожденным в ожидании клещей.
Сколько же должно быть тонкого коварства в младенце, если человек, равного которому, пожалуй, не было во всей Флоренции, мог быть таким способом осмеян, пойман и обманут ребенком!
Данте Алигьери наставляет кузнеца, который распевал его поэму, невежественно коверкая ее
Превосходнейший итальянский поэт, слава которого не убудет во веки веков, флорентиец Данте Алигьери жил в своем родном городе по соседству с семейством Адимари. Как-то случилось, что некий молодой рыцарь из этого семейства, не помню уже из-за какого проступка, попал в беду и был привлечен к судебной ответственности некиим экзекутором, видимо дружившим с означенным Данте. Названный рыцарь попросил поэта заступиться за него перед экзекутором. Данте сказал, что сделает это охотно. Пообедав, он выходит из дому и отправляется по этому делу… Когда он проходил через ворота Сан Пьетро[22]22
Близ этих флорентийских ворот жил Данте.
[Закрыть], некий кузнец, ковавший на своей наковальне, распевал Данте так, как поются песни[23]23
Речь идет о стихах «Божественной Комедии».
[Закрыть], и коверкал его стихи, то укорачивая, то удлиняя их, отчего Данте почувствовал себя в высшей степени оскорбленным. Он ничего не сказал, но подошел к кузне, туда, где лежали орудия кузнечного ремесла. Данте хватает молот и выбрасывает его на улицу, хватает весы и выбрасывает их на улицу, хватает клещи и выбрасывает их туда же и так разбрасывает много всяких инструментов. Кузнец, озверев, обращается к нему и говорит:
– Черт вас побери, что вы делаете? Вы с ума сошли?
Данте отвечает ему:
– А ты что делаешь?
– Занимаюсь своим делом, а вы портите добро и разбрасываете его по улице.
Данте говорит:
– Если ты хочешь, чтобы я не портил твоих вещей, не порти мне моих.
На это кузнец:
– Что же я вам порчу?
А Данте:
– Ты поешь мою поэму и произносишь не так, как я ее сотворил. У меня нет другого ремесла, а ты мне его портишь.
Кузнец надулся и, не зная, что возразить, собрал свои вещи и принялся за работу. И с тех пор, когда ему хотелось попеть, он пел о Тристане и Ланцелоте[24]24
То есть о героях средневекового рыцарского эпоса.
[Закрыть] и не трогал Данте. Данте же пошел к экзекутору, как и собирался. Когда он пришел к экзекутору, он задумался над тем, что рыцарь из семейства Адимари, попросивший его об этой услуге, был высокомерным и малоприятным молодым человеком; во время прогулок по городу, в особенности когда он был на коне, он ехал с широко растопыренными ногами и занимал всю улицу, если она была не очень широка, так что прохожим приходилось начищать носки его сапог. А так как Данте такого рода поведение всегда крайне не правилось, он сказал экзекутору:
– В вашем судебном присутствии лежит дело такого-то рыцаря по обвинению его в таком-то поступке. Я за него перед вами ходатайствую, хотя он и ведет себя так, что заслуживает большего наказания, ибо я полагаю, что посягать на общественный порядок есть величайшее преступление.
Данте сказал это не глухому, и экзекутор спросил его, в чем состоит это посягательство. Данте отвечал:
– Когда он разъезжает по городу верхом, то сидит на лошади, растопырив ноги так, что каждому, кто с ним встречается, приходится поворачивать обратно, будучи не в состоянии идти своей дорогой.
Экзекутор сказал:
– Это не шутка, это большее преступление, чем первое.
Данте продолжал:
– Так вот. Я его сосед и перед вами за него ходатайствую.
И он вернулся домой, а там рыцарь спросил его, как дела.
Данте сказал ему:
– Он дал мне хороший ответ.
Прошло несколько дней, и рыцарь получил вызов, предписывавший ему явиться и оправдаться в предъявленных обвинениях. Он приходит, и после чтения первого обвинения судья приказывает зачитать ему второе обвинение – в том, что он слишком привольно сидит на лошади. Рыцарь, чувствуя, что наказание будет ему удвоено, говорит сам себе: «Нечего сказать, хорошо я заработал! Я-то думал, что после прихода Данте меня оправдают, а меня накажут вдвойне». Сколько он себя ни обвинял и сколько ни оправдывал, но, вернувшись домой и увидев Данте, сказал ему:
– Клянусь честью, и удружил же ты мне! Ведь экзекутор хотел засудить меня за одно дело до того, как ты к нему ходил, а после твоего посещения он уже хочет засудить меня за целых два дела. – И, вконец рассердившись на Данте, он добавил: – Если он меня засудит, у меня хватит чем заплатить, но, как бы то ни было, я сумею вознаградить того, кому я этим обязан.
И Данте сказал:
– Я ходатайствовал за вас так, словно вы мне сын родной. Большего сделать нельзя было. А если экзекутор поступит иначе, я не виноват.
Рыцарь, покачав головой, отправился восвояси. Несколько дней спустя ему присудили уплатить тысячу лир за первое преступление и еще тысячу за широкую посадку. Однако этого никогда не могли переварить ни он, ни весь дом Адимари.
Из-за этого, ибо это была главная причина, Данте как белый[25]25
Данте принадлежал к фракции «белых» гвельфов, враждовавшей с «черными» гвельфами.
[Закрыть] в скором времени был изгнан из Флоренции и впоследствии умер в изгнании в городе Равенне, к немалому позору его родной флорентийской коммуны.
Находясь в Равенне и проигравшись в кости, магистр Антонио из Феррары попадает в ту церковь, где покоятся останки Данте, и, сняв все свечи, стоявшие перед распятием, переносит и прикрепляет их к гробнице означенного Данте
Магистр Антонио из Феррары[26]26
Реальное историческое лицо. О нем писал Петрарка, находя в нем «неплохое, но странное дарование». Да и Саккетти называет его «отчасти поэтом».
[Закрыть], человек в высшей степени одаренный, был отчасти поэтом и имел в себе нечто от придворного шута, но в то же время обладал всеми пороками и был великим грешником. Случилось так, что однажды, находясь в Равенне во времена правления мессера Бернардино да Полента[27]27
Бернардино да Полента был синьором Равенны с 1346 по 1359 гг.
[Закрыть], означенный магистр Антонио, который был азартнейшим игроком, играл целый день напролет, промотал почти все, что у него было, и, находясь в отчаянном состоянии, вошел в церковь братьев миноритов, где помещается гробница с телом флорентийского поэта Данте[28]28
Действительно, во времена Саккетти (и до 1482 г.) гробница Данте находилась в церкви св. Франциска.
[Закрыть].
Заметив древнее распятие, наполовину выгоревшее и закопченное от великого множества светильников, которые передним ставились, и увидев, что в это время многие свечи были зажжены, он тотчас же подошел к распятию и, схватив все горевшие там свечи и огарки, направился к гробнице Данте, к которой он их прикрепил, говоря:
– Прими сие, ибо ты гораздо более достоин этого, чем он.
Люди при виде этого с удивлением говорили: «Что это значит?» – и переглядывались.
В то время по церкви проходил один из дворецких синьора. Увидев это и вернувшись во дворец, он рассказал синьору о поступке магистра Антонио, чему он был свидетелем. Синьор, как все прочие синьоры, весьма падкий до такого рода происшествий, сообщил о поступке магистра Антонио архиепископу Равеннскому с тем, чтобы тот его к себе вызвал и сделал вид, что он собирается начать дело против еретика, закоренелого в своей ереси. Архиепископ тотчас же его вызвал, и тот явился. После того как ему было прочтено обвинение, с тем чтобы он покаялся, ничего не отрицал и во всем признался, магистр Антонио сказал архиепископу:
– Даже если бы вам пришлось меня сжечь, я бы вам ничего другого не сказал, ибо я всегда уповал на Распятого, но он мне никогда ничего не делал, кроме зла. К тому же, видя, сколько на него потрачено воска и что он уже наполовину сгорел (уж лучше бы целиком), я отнял у него все эти светильники и поставил их перед гробницей Данте, который, как мне казалось, заслуживает их больше, чем он. А если вы мне не верите, взгляните на писания того и другого, и вы признаете, что писания Данте чудесны превыше человеческой природы и человеческого разумения, писания же евангельские – грубы и невежественны; если в них и попадаются вещи возвышенные и чудесные – не велика заслуга, ибо тот, кто видит целое и обладает целым, способен раскрыть в писаниях небольшую часть этого. Но удивительно, когда столь маленький и скромный человек, как Данте, не обладающий не то что целым, но и частью целого, все же увидел это целое и его описал. И потому мне кажется, что он более достоин такого освещения, чем тот, и на него отныне я и буду уповать. А вы занимайтесь своим делом, блюдите свой покой, так как все вы из любви к нему избегаете всякого беспокойства и живете как лентяи. А если вы пожелаете получить от меня более подробные разъяснения, я это сделаю в другой раз, когда не буду в столь разорительном проигрыше, как сейчас.
Архиепископ чувствовал себя неловко, но он сказал:
– Так, значит, вы играли, и проигрались? Приходите в другой раз.
Магистр Антонио сказал на это:
– Если бы проигрались вы и все вам подобные, я был бы очень рад. Я еще посмотрю, вернусь ли я. Но вернусь я или не вернусь, вы всегда найдете меня в том же расположении духа или еще хуже.
Архиепископ сказал:
– А теперь идите с богом или, если хотите, с чертом. Ведь если я за вами пошлю, вы все равно не придете. По крайней мере пойдите к синьору и угостите его теми плодами, которыми вы угостили меня.
На этом они расстались.
Синьор, узнав о происшедшем и оценив доводы магистра Антонио, наградил его, с тем чтобы тот мог продолжать игру; и много дней потешался он вместе с ним, вспоминая о свечах, поставленных Данте. Потом синьор отправился в Феррару, находясь, пожалуй, в лучшем настроении, чем магистр Антонио. А когда умер папа Урбан V[29]29
То есть в 1370 г. С Урбаном V связано возвращение панской столицы из Авиньона в Рим.
[Закрыть] и его портрет, написанный на доске, был помещен в одной из знаменитых церквей одного великого города[30]30
То есть Рима.
[Закрыть], Антонио увидел, что перед картиной поставлена зажженная свеча весом в два фунта, а перед распятием, находившимся поблизости, – жалкая грошовая свечка. Он взял большую свечу и, прикрепив ее перед распятием, сказал:
– Не к добру это будет, если мы вздумаем перемещать и менять небесное правительство так же, как мы на каждом шагу меняем правительства земные. – И с этим удалился из церкви.
Поистине самое прекрасное и примечательное слово, какое только можно было услышать в подобном случае.
Карл Великий думает, что обратил некоего иудея в христианскую веру, но иудей этот, находясь с ним за столом, заявляет ему, что он сам должным образом не соблюдает христианской веры, после чего означенный король оказался побежденным
Король Карл Великий был превыше всех других королей в мире, самым великим и отважным, так что, если рассуждать о доблестных христианских синьорах, более всех прославились своей доблестью трое: он, король Артур и Готфрид Бульонский[31]31
Король Артур – легендарный кельтский король, герой рыцарских романов «О короле Артуре и рыцарях Круглого стола». Готфрид Бульонский (XI в.) – герцог Нижней Лотарингии, участник первого крестового похода и герой ряда эпических произведений.
[Закрыть], а из язычников трое других: Гектор, Александр Великий и Цезарь, и трое среди иудеев: Давид, Иисус Навин и Иуда Маккавей[32]32
Давид, Иисус Навин, Иуда Маккавей – библейские персонажи. Давид – победитель великана Голиафа. Два последних – полководцы.
[Закрыть].
Обратимся к нашему рассказу.
Когда король Карл Великий завоевал всю Испанию, в его руки попал некий иудей, или испанец, или вообще язычник, который был человеком умным и находчивым. И вот король, принимая во внимание достоинства этого иудея, решил обратить его в христианскую веру, и это ему удалось. Однажды утром, когда иудей сидел за столом с означенным королем, восседавшим вверху стола, как это принято у синьоров, какой-то жалкий нищий сидел тут же внизу, не то на земле, не то на низкой скамеечке за убогим столом, и ел.
Дело в том, что король этот всегда во время еды кормил таким образом одного или нескольких бедняков для спасения своей души.
Иудей, увидев, как кормят этого бедняка, спросил короля, кто он такой и что означает, что он так ест.
Король отвечал:
– Это нищий во Христе, и милостыню, которую я ему подаю, я подаю Христу, ибо, как ты знаешь, он учит нас, что всякий раз, как мы оказываем благодеяние единому от малых сих, мы его оказываем и ему.
Иудей говорит:
– Синьор мой, вы мне простите то, что я вам скажу?
– Говори что хочешь.
И тот говорит:
– Много глупых вещей нашел я в этой вашей вере, но эта мне кажется глупев всякой другой. Ибо, если вы верите в то, что этот нищий – ваш господь Иисус Христос, то на каком основании вы с позором кормите его там, на земле, тогда как сами с таким почетом едите здесь, наверху? По правде говоря, мне кажется, что вы должны были бы поступить как раз наоборот, а именно, чтобы вы ели там, а он здесь, на вашем месте.
Король, чувствуя себя уязвленным настолько, что ему уже трудно было защищаться, привел множество всяких доводов, но иудей оставался при своем, и, в то время как синьор думал, что ему удалось приблизить иудея к истинной вере, он его отдалил от нее на тысячи миль и вернул к его прежней вере.
А разве не правду сказал этот иудей? Какие же мы христиане и что у нас за вера? Мы щедро отдаем богу все, что нам ничего не стоит, как то: «Отче наш», «Богородицу» и другие молитвы; мы бьем себя в грудь, надеваем власяницу, гоняем на себе мух[33]33
Подразумевается притворное самобичевание.
[Закрыть], ходим за крестным ходом и в церковь, набожно выстаиваем обедни и делаем многие подобные же вещи, которые ничего нам не стоят. Но если нужно накормить нищего, даем ему немного бурды и загоняем его в угол, как собаку; а когда нужно пожертвовать неимущим, мы обещаем им бочку плохого вина, мелем червивое зерно и сбываем другие припасы, которые нам не по вкусу, – и все это мы отдаем Христу. Мы, думаем, что он страус, который даже железо переваривает. У кого дочка косая, хромая или кособокая, говорит: «Я хочу отдать ее богу», а здоровую и красивую оставляет себе. А у кого сын убогий, молит господа, чтобы он его к себе призвал; у кого он хороший, тот молит господа, чтобы он его к себе не призывал, но даровал ему долгую жизнь. И так я мог бы перечислить тысячу вещей, из которых худшие мы отдаем тому самому господу, который даровал и предоставил нам все.
Таким образом, доводы иудея были, безусловно, неопровержимы, ибо в этом мире лицемерие подчинило себе человеческую веру[34]34
Фабула этой новеллы отнюдь не нова. Она встречается, например, в новелле XXV знаменитого сборника «Сто новых новелл», составленного в конце XIII в. во Флоренции. С новеллами этого сборника Саккетти был несомненно знаком по спискам или устной традиции.
[Закрыть].
Мастер Альберто доказывает, что флорентийские женщины по своей тонкости превосходят лучших в мире живописцев, а также что они любую дьявольскую фигуру превращают в ангельскую и чудеснейшим образом выпрямляют перекошенные и искривленные лица
В городе Флоренции, который всегда отличался обилием людей незаурядных, были в свое время разные живописцы и другие мастера. Находясь однажды за городом, в местности, именуемой Сан Миньято а Монте, для живописных и иных работ, которые должны были быть выполнены в тамошней церкви[35]35
То есть в церкви того же названия.
[Закрыть], и после того как они поужинали с аббатом, наевшись вволю и вволю напившись, эти мастера стали задавать друг другу всякие вопросы. И в числе других один из них, по имени Орканья[36]36
Речь идет об Андреа ди Чоне, по прозвищу Орканья (1308–1358), известном живописце, скульпторе, архитекторе и поэте. Капелла в Орто Сан Микеле – лучшее его творение.
[Закрыть], бывший главным мастером в знатной часовне Богородицы, что при Орто Сан Микеле, спросил:
– А кто был величайшим мастером живописи? Кто еще, кроме Джотто[37]37
Джотто ди Бондоно (1266 или 1267–1337) – великий итальянский живописец.
[Закрыть]?
Один говорил, что это был Чимабуэ, другой – Стефано, третий – Бернардо, четвертый – Буффальмако; кто называл одного, а кто – другого.
Таддео Гадди[38]38
Таддео Гадди – ученик Джотто. Автор фресок в церкви Сан Миньято а Монте.
[Закрыть], который был в этой компании, сказал:
– Что правда, то правда. Много было отменных живописцев, и писали они так, что это не под силу человеческой природе. Но это искусство пало и падает с каждым днем.
Тогда один, по имени Альберто[39]39
Тогда один, по имени Альберто… – Альберто Орланди, ученик Андреа Пизано. Работал во Флоренции.
[Закрыть], который был великим мастером мраморной резьбы, сказал:
– Мне кажется, что вы сильно заблуждаетесь, и я вам ясно докажу, что природа человеческая никогда еще не была так тонка, как сейчас, особливо в живописи и в резьбе по живой плоти.
Все мастера, услыхав его слова, стали смеяться, полагая, что он не в своем уме. Альберто же продолжал:
– Вот вы смеетесь, но если хотите, я вам это поясню.
Один из них, которого звали Никколао[40]40
Похоже, что речь идет о Никколо ди Бельтрамо, скульпторе-каменотесе, заготавливавшем мрамор для флорентийского кафедрального собора.
[Закрыть], сказал:
– А ну-ка, поясни, хотя бы из любви ко мне.
Альберто отвечает:
– Изволь, раз тебе хочется, но всем вам придется выслушать меня (так как все кругом раскудахтались, точно куры).
И Альберто сказал так:
– Я полагаю, что во все времена высшим мастером живописи и ваяния фигур был господь бог. Однако мне кажется, что при всем множестве созданные им фигуры обнаруживают большие изъяны, которые в наше время и научились исправлять. Кто же эти современные живописцы и исправители? Это – флорентийские женщины. И был ли когда-либо живописец кроме них, который делал бы по черному или из черного белое? Иной раз родится девочка, а то и не одна, черная, как жук. И вот ее здесь потрут, там помажут гипсом, выставят на солнце и сделают ее белее лебедя. И какой же красильщик по полотну или по шерсти или какой живописец сумеет из черного сделать белое? Разумеется, никакой, ибо это против природы. А если попадется особа бледная и желтая, ее при помощи всяких искусственных красок превратят в розу. А ту, которая от природы или от времени кажется высохшей, они сделают свежей и цветущей. И, не исключая ни Джотто, ни кого другого, нет такого живописца, который раскрасил бы лучше, чем они. Но больше того, если у кого-нибудь из них лицо окажется нескладным и глаза навыкате, – они у нее тотчас же станут соколиные; нос будет кривой – тотчас же выправят; челюсть ослиная – тотчас же выправят; плечи будут бугристые – тотчас же их обстругают; одно плечо будет выше другого – будут конопатить их хлопком до тех пор, пока они не покажутся соразмерными и правильными; а также и грудь и бедра. И все без всякого резца, с которым и сам Поликлет[41]41
Речь идет о великом греческом скульпторе V в. до и. э.
[Закрыть] не знал бы, как поступить. Словом, я говорю вам и утверждаю, что флорентийские женщины – большие мастера живописи и резьбы, чем кто-либо из мастеров, ибо совершенно очевидно, что они восстанавливают то, чего не доделала природа. А если вы мне не верите, обыщите весь наш город, и вы не найдете почти ни одной женщины с черным лицом. И это не потому, что природа их всех сделала белыми, а потому, что большая часть из них побелела благодаря искусству. И это касается и лица их и тела, так что все они, каковы бы они ни были от природы – прямые, кривые или перекошенные, – приобрели красивую соразмерность благодаря их собственной великой изобретательности и искусству. Дело мастера боится.
И, обращаясь ко всей компании, спросил:
– Что вы на это скажете?
Тогда все зашумели и единогласно воскликнули:
– Ай да мастер, здорово рассудил!
И после того как вопрос был разрешен, они вышли на лужок, вручили Альберто председательский жезл, заказали вина прямо из бочки и отменно им подкрепились, сказав на прощание аббату, что все вернутся в следующее воскресенье и скажут свое мнение о том, что они обсуждали. Итак, в следующее воскресенье они вернулись все вместе, собираясь провести время с аббатом так же, как они провели его в тот день, с тою только разницей, что принесли с собой…[42]42
На этом новелла Саккетти обрывается.
[Закрыть]
Некий бедняк из Фаенцы, у которого отнимали постепенно его участок земли, звонит во все колокола и говорит, что правда умерла
Нижеследующая выдумка подобна предыдущей, но оправдала себя гораздо больше. В самом деле, когда синьором Фаенцы[43]43
Фаенца – город в Италии, славный гончарным производством.
[Закрыть] был Франческо деи Манфреди, отец мессера Ричардо и Альбергентино[44]44
Франческо – основатель синьории Манфреди в 1313 г. В 1327 г. был свергнут своим сыном Альбергентино, обезглавленным в 1329 г. Ричардо был владетельным синьором Фаенцы и Имолы с 1334 по 1348 г.
[Закрыть], правитель мудрый и достойный, лишенный всякого тщеславия и скорее соблюдавший нравы и скромную внешность именитого гражданина, чем синьора, как-то случилось, что у кого-то из власть имущих этого города владения граничили с участком, принадлежавшим некоему человечку, не шибко богатому. Он хотел его купить и много раз за это брался, но ему это ни разу не удавалось, так как человечек этот в меру своих сил отлично возделывал свой участок, поддерживая им свое существование, и скорее продал бы самого себя, чем его. Вот почему этот могущественный гражданин, не будучи в состоянии осуществить свое желание, решил применить силу. И вот, так как межой между их владениями служила только крохотная канавка, богач каждый год, примерно в то время, когда вспахивались его владения, отнимал у соседа по одному или нескольку локтей земли, проводя плугом ежегодно то одну, то другую борозду по его участку.
Добрый человек хотя это и замечал, но не решался даже заикнуться об этом, разве что сокрушался тайком в кругу своих друзей.
И так это продолжалось несколько лет, и богач постепенно, но скоро захватил бы весь участок, не будь на нем вишневого дерева, которое было слишком на виду, чтобы его миновать, да и каждый знал, что вишня находится на участке бедняка.
И вот, видя, как его грабят, и задыхаясь от ярости и досады, а также не будучи в силах не только что пожаловаться, но даже слово вымолвить, добрый человек, доведенный до отчаяния, в один прекрасный день, имея в кошельке два флорина денег, срывается с места и обходит, прицениваясь, все большие церкви Фаенцы, умоляя в каждой по очереди, чтобы они зазвонили во все колокола в такой-то час, но только не в положенное время вечерни или Ноны[45]45
Нона – церковная служба, совершавшаяся в три часа пополудни. По-итальянски «Нона» означает «9-й час», учитывая же разницу в исчислении времени, соответствует нашим трем часам.
[Закрыть].
Так оно и вышло. Церковники деньги с него получили, и в условленный час вовсю ударили в колокола, так что по всей округе люди, переглядываясь, стали спрашивать;
– Что это значит?
А добрый человек, как полоумный, носился по всей округе. При виде его каждый говорил:
– Эй вы, куда вы бежите?
– Эй ты, такой-сякой, почему звонят колокола?
А он отвечал:
– Потому что правда умерла.
А в другом месте говорил:
– За упокой правды, которая умерла.
И так, под звон колоколов, слово это облетело весь край, так что наконец и синьор спросил, почему звонят. Ему в конце концов ответили, что известно только то, что кто-то что-то сказал.
Синьор послал за виновником, и тот пошел в великом страхе. Когда синьор его увидел, он сказал:
– Подойди сюда! Что означают слова, которые ты там говоришь? И что означает колокольный звон?
Тот отвечал:
– Синьор мой, я вам скажу, но, прошу вас, не обессудьте. Такой-то ваш гражданин захотел купить у меня мое поле, а я не желал его продавать. Поэтому, так как он не мог его получить, он каждый год, когда пашется его земля, отхватывал кусок моей – когда один локоть, а когда два, – пока не дошел до вишни, дальше которой ему идти неудобно, иначе это будет слишком заметно, – да благословенно будет это дерево! Не будь его, он скоро забрал бы всю мою землю. И вот, так как человек, столь богатый и могущественный, отнял у меня мое добро и так как я, с позволения сказать, человек убогий, то я, немало натерпевшись и превозмогая свое горе, пошел с отчаяния подкупать эти церкви, чтоб зазвонили они за упокой правды, которая умерла.
Услыхав про эту шутку и про грабеж, совершенный одним из его граждан, синьор вызвал последнего, и после того, как истина была обнаружена, он заставил его вернуть этому бедному человеку его землю и, дослав на место землемеров, распорядился отдать бедняку такой же кусок земли богатого соседа, какой тот занял на его земле, а также приказал уплатить ему те два флорина, которые он истратил на колокольный звон.
Великую справедливость и великую милость явил этот синьор, хотя богач заслужил худшее. Если все взвесить, доблесть его была велика, и бедный человек получил по праву немалое возмещение. И если он говорил, что колокола звонили потому, что правда умерла, он мог бы сказать, что они звонили, чтобы она воскресла. Да и ныне хорошо было бы, если б они зазвонили, чтобы она воскресла.
