Текст книги "Итальянская новелла Возрождения"

Автор книги: Никколо Макиавелли

Соавторы: Джованни Боккаччо,Лоренцо де Медичи,Франко Саккетти,Маттео Банделло,Мазуччо Гуардати,Антонфранческо Граццини,Аньоло Фиренцуола,Луиджи Пульчи,Джованфранческо Страпарола,Луиджи да Порто
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Антонио, который сидел в лавке против своего дома, услышал крики и, узнав голос жены, помчался домой, опасаясь, что кто-нибудь сыграл с ней какую-то непристойную шутку. Задыхаясь от ярости, ворвался он на галерею, но уже не застал там пилигрима – тот сбежал. Зато он обнаружил там свою супругу, распростертую на сундуке в той самой позе, в какой ее бросил фламандец – с юбкой, задранной до пупа, всю растрепанную, еле живую от страха и онемевшую скорее всего от злости. Увидев ее, Антонио так и обмер, решив, что честь его безвозвратно потеряна. Трепеща, он спросил у жены, что произошло, на что та, распалившись не только от пережитого страха, сердито ответила:

– Разрази вас господь!

Антонио, не понимая, что она хочет этим сказать, повторил свой вопрос, но в ответ услышал:

– У, холера вам в бок! Дух не могу перевести – так перепугалась.

Муж, которому не терпелось немедля все выяснить, стал настаивать:

– Да отвечай же скорее, не тяни.

А жена оправила на голове косынку, одернула юбку и заявила:

– В жизни мне еще не приходилось так туго; но клянусь крестом господа нашего, жаль, не случилось того, чего вы заслуживаете.

– Так скажешь же ты наконец, что произошло? – сгорая от, нетерпения, спросил муж.

А она ему в ответ:

– Не вы ли меня этому выучили? Или, скажете, не вы? Посмотрите-ка на него – уверял, что все это – совсем прилично, а сам обучил меня разным пакостям. Нет. Бог свидетель, не надо бы мне поднимать крик.

Антонио, все еще не понимая, куда она клонит, умолял ее рассказать, что же все-таки произошло:

– Да говори же наконец, – просил он ее, – не тяни ты мне душу!

Тогда она рассказала ему всю историю с пилигримом. Антонио, пока он слушал ее рассказ, бросало то в жар, то в холод, и он понял, что сам оказался виновником приключившегося скандала.

– Никогда больше, – сказал он жене, – не говори этих слов никому, кроме меня, ибо они значат: «Хочешь сделать со мною то, что я хочу сделать с тобой?»

Тогда она нахмурилась и вымолвила сердито:

– И как только вам не стыдно было учить меня подобным мерзостям? – И, вконец разозлившись, она наговорила мужу таких ругательных слов, какие только способна наговорить женщина, браня мужчину.

Антонио, сознавая свою вину, молчал; и только под конец, когда все уже было сказано, заметил:

– Впредь будь умнее и благодари бога, что на сей раз все обошлось благополучно.

С этими словами он повернулся и направился к лавке.

Однако, пока он уходил, жена успела крикнуть ему вслед:

– Сами скажите богу спасибо. Больше не услышите от меня ни слова, прежде чем я не узнаю, что оно значит. И пожалуйста, без чужеземных словечек. Когда вам захочется попросить меня о чем-либо, изъясняйтесь по-нашему.

Антонио, сильно раздосадованный, бросил на ходу:

– Ладно, поступай как знаешь.

И ушел, оставив жену в большом гневе.

Та кинула шитье и ушла в дом, унося с собой свою досаду. Так в одно и то же время остались раздосадованными, распаленными и разъяренными все трое: бакалейщик Антонио, его прелестная супруга и фламандский пилигрим.

Джованфранческо Страпарола

Из «Приятных ночей»Ночь вторая
Сказка I

Сын Галеота, короля Англии, уродившийся поросенком, женится три раза; после того как он сбрасывает с себя свиную шкуру и превращается в прекрасного юношу, его прозывают королем-свиньей

Нет языка, очаровательные дамы, ни столь изощренного, ни столь красноречивого, коему бы и за тысячу лет под силу было выразить, сколь благодарен должен быть человек своему Творцу, который создал его человеком, а не грубым животным. В этой связи мне вспоминается приключившаяся в паши дни история про того, кто появился на свет поросенком, а со временем обернулся прекрасным юношей, и все с тех пор прозвали его королем-Свиньей.

Надобно вам знать, милые мои дамы, что Галеот был королем Англии[104]104
  Галеот – лицо вымышленное. Такого короля в Англии не было. Не исключено, что имя это подсказано автору сказаниями о рыцарях Круглого стола.


[Закрыть], человеком, не менее богатым достоинствами благоприобретенными, чем врожденными; и женой его была, дочь короля Венгрии Матиаша[105]105
  Вероятно, имеется в виду венгерский король Матиаш Корвин (XV в.), талантливый полководец и законодатель, ведший успешную борьбу с Австрией, Польшей и Турцией.


[Закрыть] по имени Эрсилия, и красотой, и добродетелью, и учтивостью превосходившая любую из тогдашних матрон. Галеот до того рассудительно управлял своим королевством, что не было человека, который имел бы истинные основания роптать на него. Хотя они уже давно жили вместе, судьбе угодно было, чтобы Эрсилия ни разу не понесла плод, каковое обстоятельство очень печалило обоих супругов.

Случилось так, что Эрсилия, прогуливаясь по своему саду, Собирала цветы; почувствовав, что притомилась, она облюбовала местечко, покрытое зеленою травкой, и, дойдя до него, присела отдохнуть и, побуждаемая сонливостью и сладостным пением птиц на зеленых детках, задремала.

Тем временем, на ее счастье, по небу пролетали три добрые волшебницы, кои, увидав спящую, остановились и, поскольку из себя она была пригожа и полна очарования, заговорили о том, чтобы заколдовать ее и уберечь от бесчестия.

На этом все три волшебницы и порешили. Первая молвила:

– Я хочу, чтобы она не знала бесчестия и в первую же ночь, как ляжет с мужем, зачала; и пусть у нее родится сын, которому не будет в целом свете равных по красоте.

Вторая молвила:

– И я хочу, чтобы никто ее не мог оскорбить и чтоб сын, рожденный от нее, был наделен всеми достоинствами и добродетелями, какие только можно представить.

Третья молвила:

– Я же хочу, чтобы она была самой мудрой и самой богатой из женщин, но чтобы сын, которого она понесет, родился в свиной шкуре и все его поступки и манеры были свиными дабы таким оставался он до тех пор, покуда не возьмет за себя третью жену.

Волшебницы отправились дальше, Эрсилия же пробудилась и, легко поднявшись с травы и взяв свои цветы, вернулась во дворец.

Прошло некоторое время, и Эрсилия понесла и, когда наступили вожделенные роды, разрешилась сыном, у коего члены были не человеческими, но свиными. Как скоро это дошло до слуха короля и королевы, их обуяла неописуемая скорбь. И, не желая, чтобы ребенок, появившийся на свет в таком виде, навлек позор на королеву, женщину добрую и святую, король не раз склонялся к тому, дабы повелеть его умертвить и бросить в море. Но, прикинув в душе и будучи достаточно уверен, что младенец, каков бы он ни был, зачат им и что это его кровь, он отмел первоначальные жестокие намерения и, побуждаемый смешанным чувством сострадания и скорби, порешил сделать все, дабы новорожденного не как скотину, а как разумную тварь растили и вскармливали.

Детеныш, вскормленный в любви, часто приходил к матери и, встав на ножки, клал рыльце и лапки ей на колени. И сердобольная мать гладила при этом покрытую щетиной спину, обнимала его и целовала не иначе, как если бы это было человеческое существо. И ребенок помахивал хвостиком, явно показывая, до чего материнские ласки ему приятны.

Выйдя из младенческого возраста, поросенок начал говорить человеческим языком и разгуливать по городу; и если где находил нечистоты и грязь, он, как это делают свиньи, зарывался в самую гущу. Потом, весь грязный и вонючий, возвращался домой и, подойдя к отцу и к матери, терся об их платье, измызгивая его навозом; поскольку же он был у них единственным сыном, они терпеливо все сносили.

Однажды хряк, явившись домой, забрался к матери на колени и, прихрюкивая, сказал:

– Матушка, я хочу жениться.

Услыхав это, мать ответила:

– О безумец, неужели ты думаешь, что за тебя кто-то пойдет? Ты грязный, от тебя скверно пахнет; и ты хочешь, чтобы какой-нибудь барон или рыцарь отдал за тебя свою дочь?

На это он сказал, прихрюкивая, что хочет жениться, и все.

Королева, не зная, как тут быть, поспешила к королю:

– Что нам делать? Вы видите, каково наше положение. Наш сын вознамерился жениться, за него же никто не согласится выйти.

Когда хряк снова пришел к матери, он, громко прихрюкивая, заявил:

– Я хочу жену и не отступлюсь, покуда не получу ту девушку, которую я видел сегодня, потому что она мне очень правится.

Девушка была дочкой одной бедной женщины, матери трех дочерей; все три были красавицы. Уразумев это, королева тот же час послала за женщиной, наказав, чтобы та привела с собой старшую дочь, и сказала:

– Милая матушка, вы бедны, и на вашей шее сидят три дочери, между тем стоит вам пожелать, как вы скоро станете богатой. У меня есть сын-свинья, и я бы хотела женить его вот на этой вашей старшей дочке. Уважьте не его, что уродился свиньей, но нас с королем, тем паче что все наше королевство перейдет в конце концов к ней.

Дочь, услышав эти слова, страшно возмутилась и, покраснев как утренняя роза, ответила, что нипочем на то не согласится. Однако уговоры королевы до того были ласковы, что она уступила.

Воротившись, весь грязный, домой, хряк прибежал к матери, которая ему сказала:

– Сын мой, мы нашли тебе жену по твоему вкусу. – И, велев привести жену, обряженную в благороднейшие царские одежды, представила ее хряку.

Тот увидал ее, красивую и грациозную, и ну радостно прыгать вокруг, замызганный и вонючий, тереться об нее рылом и гладить лапами, как ни одна еще свинья никого отродясь не гладила. Она же, поскольку он перемазал ей все платье, отталкивала его.

– Почему ты меня отталкиваешь? – удивился хряк. – Не я разве справил тебе этот благородный наряд?

На его слова она, заносчивая, высокомерно ответила:

– Ни ты сам, ни твое свиное королевство ничего мне не справляли. – А как скоро пришло время укладываться на покой, сказала. – Нынче же ночью, пусть только его сморит сон, я убью его.

Хряк, бывший неподалеку, все слышал, однако смолчал. И вот, подойдя в должный час, как был в навозе и в грязи, к роскошной постели, он рылом и лапами откинул тончайшие простыни и, все испакостив смердящими нечистотами, лег рядышком с женой. Последняя довольно скоро уснула. Хряк же, который лишь прикидывался спящим, до того сильно ранил ее острым клыком в грудь, что она тут же умерла.

Встав поутру в урочное время, он отправился, по своему обыкновению, пастись и валяться в грязи. Королеве пришло на ум проведать невестку, и, обнаружив ее убитую сыном, она страх как расстроилась. Когда хряк вернулся домой и был встречей суровыми упреками королевы, он сказал, что сделал с женою то, что она намеревалась сделать с ним, и, разобиженный, ушел.

Минуло некоторое время, и хряк принялся снова докучать матери, твердя, что хочет жениться на другой сестре; хотя королева решительно его отговаривала, он упрямо стоял на своем, грозя в противном случае учинить вокруг настоящий погром. Услыхав это, королева поспешила к мужу и все ему передала; и король сказал, что сына не худо бы убить, не то он, чего доброго, натворит бед в городе. Но королева была матерью, очень любила сына и не мыслила жизни без него, пусть даже он был свиньей. И вот, призвав бедную женщину с другой дочерью, она долго с ними говорила; и после долгого разговора о замужестве вторая дочь согласилась взять хряка в мужья. Однако ж на деле все вышло не так, как она рассчитывала, ибо тот убил ее подобно первой своей жене и тут же ушел из дому. А когда он, заляпанный грязью и нечистотами до того, что к нему из-за вони невозможно было приблизиться, воротился в обычный час во дворец, король с королевой очень бранили его за жестокость. Но хряк отвечал им, что сделал с женою то, что она намеревалась сделать с ним.

И опять минуло некоторое время, и мессер хряк снова пристал к королеве, что хочет жениться – на сей раз на третьей сестре, еще большей красавице, чем первые две. Получив на свою просьбу решительный отказ, он принялся не просить, а требовать, в ужасных и грубых выражениях угрожая королеве смертью, если его не женят, на ком он хочет. Непристойные и омерзительные эти слова столь удручающе подействовали на королеву, что та едва не лишилась рассудка. И, ни о чем больше не думая, она послала за бедной женщиной и за третьей ее дочерью, которую звали Мельдина, и сказала:

– Мельдина, дочь моя, я хочу, чтобы ты стала женой мессера хряка; уважь не его, а короля и меня; если ты уживешься с нашим сыном, ты сделаешься самой счастливой и довольной женщиной на свете.

На это Мельдина, не переменившись в лице и не моргнув глазом, ответила, что она рада-радешенька и очень благодарна королеве за предложенную честь и за желание видеть ее своей невесткой. И даже если бы она ничего больше не получила, с нее было бы достаточно того, что она, бедная девушка, станет невесткой могущественного короля. Растроганная этими благодарными и уветливыми речами, королева не удержалась от слез. Однако в душе она опасалась, как бы Мельдину не постигла участь первых двух жен.

Надев богатые наряды и драгоценные украшения, Мельдина стала дожидаться, когда ее дорогой супруг вернется домой. И как скоро мессер хряк пришел, грязный и замызганный, больше, чем когда бы то ни было, она, ласково его встретив, сбросила свои дорогие облачения на пол и пригласила его возлечь рядом с ней. Королева учила ее не подпускать его близко, но она не послушалась и на эти слова королевы ответила так:

 
Три стоящих совета я слыхала,
о государыня: один совет
предупреждал про то, что толку мало
за тем, чего не сыщешь, гнаться вслед;
другой – про то, что верить не пристало
тому, в чем смысла праведного нет;
и третий был совет про то, что надо
полученною дорожить наградой.
 

Мессер хряк, который не спал и все слышал, поднялся на задние лапы и принялся лизать ей лицо, шею, грудь и плечи, она же в ответ гладила и целовала его, так и млевшего от любви. Когда приспело время ложиться, жена взошла на постель и стала ждать своего дорогого мужа, каковой вскоре пришел, весь в грязище и вонючий, намереваясь последовать ее примеру. И тут она, откинув одеяло, уложила его рядышком, так чтобы голова его покоилась на подушке, хорошенько его укрыла и подоткнула одеяло, дабы он не замерз.

С наступлением дня мессер хряк, изгадив за ночь весь матрас, ушел пастись. Утром королева решила заглянуть в комнату невестки: она боялась, что обнаружит то же зрелище, какое уже видела два раза, однако застала невестку веселой и благостной, тогда как постель все еще была в грязи и нечистотах. И она возблагодарила всевышнего за то, что он помог ее сыну найти жену, которая пришлась ему по вкусу.

Минуло некоторое время, и как-то раз мессер хряк, предаваясь с женой отрадным рассуждениям, сказал ей:

– Мельдина, дражайшая моя супруга, будь я уверен, что ты не выдашь никому величайшую мою тайну, я бы, к большой твоей радости, открыл тебе некую вещь, каковую до сих пор таил; но коль скоро я знаю твое благоразумие и мудрость и вижу, как крепко ты меня любишь, я хотел бы приобщить тебя к этому секрету.

– Вы можете спокойно доверить мне любую свою тайну, – ответила Мельдина, – потому что я вам обещаю никому ее не выдавать без вашей на то воли.

Тогда, заверенный женой, мессер хряк сбросил вонючую грязную шкуру и остался пригожим юным красавцем; и всю эту ночь он лежал со своею Мельдиною тело к телу.

Еще раз наказав ей хранить обо всем молчание, ибо недалек день, когда он избавится от этого несчастья, он встал с постели и предался, как делал раньше, нечистотам.

В скором времени девушка понесла, а когда наступили роды, разрешилась прелестным сыном. Король и королева страх как обрадовались, тем паче, что все у малыша было не от животного, но от человека. Мельдина не могла далее скрывать такую великую и удивительную тайну и явилась к свекрови:

– Благоразумнейшая королева, я считала, что делю ложе с животным, а между тем вы дали мне в мужья самого красивого, самого добродетельного и самого благовоспитанного юношу, какого природа когда-либо создавала. Входя в мою комнату, чтобы лечь рядом со мной, он сбрасывает на пол зловонную шкуру и остается милым и грациозным юношей. В это никто бы ни за что не поверил, если б не увидел собственными глазами.

Королева подумала, что невестка смеется, но та говорила истину. И на вопрос королевы, как ей убедиться, что так оно и есть на самом деле, Мельдина ответила:

– Приходите сегодня пораньше ночью в мою комнату; вы найдете дверь незапертой и удостоверитесь, что мои слова – истинная правда.

С наступлением ночи королева, обождав, пока все лягут спать, велела запалить факелы и вместе с королем направилась к невесткиной комнате; войдя, она заметила свиную шкуру, валявшуюся на полу рядом с постелью; когда же мать приблизилась к ложу, она увидела, что сын ее – пригожий юноша и что жена его Мельдина спит, тесно к нему прижавшись. Открытие это неописуемо обрадовало короля и королеву, и король приказал, первым выйдя из комнаты, разодрать шкуру в клочья. Счастье родителей до того было велико, что они едва не умерли. Король Галеот, видя, что у него такой сын и что у того, в свою очередь, такие дети, сложил с себя корону и королевскую мантию, и на престол с пышными почестями взошел вместо него сын, который, будучи прозван королем-свиньей, правил государством к удовольствию всего парода и долгие лета счастливо жил с Мельдиною, своей дорогой супругой.

Ночь вторая
Сказка II

В Болонье три прелестные дамы жестоко насмеялись над студентом Филеньо Систерна, и он воздает им тем же, устроив ради этого пышное празднество.

У меня и в помыслах не было, достойные дамы, да я не мог бы и представить себе, что Синьора поручит мне рассказать сказку и притом в очередь синьоры Фьордьяны, которой это было предуказано жребием. Но раз так угодно ее высочеству и вы все пожелали того же, постараюсь рассказать нечто такое, что пришлось бы вам по душе. И если мое повествование, упаси боже, наведет на вас скуку или преступит пределы благопристойности, отнеситесь ко мне снисходительно и предъявите свои обвинения синьоре Фьордьяне, ибо она и будет истинною виновницей этого.

В Болонье, матери наук[106]106
  Характеристика, обязанная наводящемуся там университету, основанному еще в самом начале XII века.


[Закрыть], благороднейшем городе Ломбардии, где есть все, чего только можно пожелать, жил один студент, дворянин с острова Крита, по имени Филеньо Систерна, очаровательный и любезный юноша. Случилось так, что в Болонье было устроено прекрасное и великолепное празднество, на котором присутствовали многие дамы этого города, и притом из самых красивых; туда же собралось множество местных дворян и студентов, среди которых был и Филеньо. Как это свойственно молодым людям, он восхищался то одной, то другой дамой, и, так как все они ему очень нравились, загорелся желанием сплясать с одною из них. И подойдя к той, которую звали Эмеренцьяной[107]107
  Имена дам, о которых повествуется в новелле, расшифровываются так: Эмеренцьяна (лат.) – заслуженная, Пантемья (греч.) – всеми чтимая, Симфорозья (греч.) – счастливая.


[Закрыть] и которая была женою мессера Ламберто Бентивольо, попросил ее подарить ему танец. И она, любезная и столь же смелая, сколь красивая, не отвергла его. И вот Филеньо, неторопливо ведя ее в танце и время от времени сжимая ей руку, вполголоса произнес такие слова: «Высокочтимая дама, ваша красота такова, что вы безусловно красивее всех, кого я когда-либо видел. Здесь нет ни одной женщины, к которой я пылал бы такою любовью, как к вашей милости, а буде вы ответили бы мне взаимностью, я счел бы себя самым довольным и самым счастливым человеком из всех живущих на свете; но если вы отнесетесь ко мне иначе, то вскоре увидите меня бездыханным и станете причиною моей смерти. Итак, синьора, поскольку вы мною любимы – а я вас люблю и не могу не любить, – позвольте мне быть вашим рабом и располагайте мной и моим достоянием, сколь бы незначительно оно ни было, как полною своей собственностью. И для меня не может быть большей милости неба, как сделаться подвластным такой госпоже, уловившей меня в любовные сети, наподобие птички, пойманной при помощи птичьего клея[108]108
  Птичий клей приготовлялся из омелы, паразитирующей на коре дуба, груши и других деревьев. Клеем обмазывали ветви и ловили увязших в нем птиц.


[Закрыть]». Эмеренцьяна, не пропустившая ни одного из этих сладостных и упоительных слов, как особа благоразумная, повела себя так, словно у нее заложило уши, и ничего не ответила. По окончании танца она направилась на свое место, а юноша Филеньо взял за руку другую важную даму и начал танцевать с нею; и едва он повел ее в танце, как обратился к ней с такой речью: «Разумеется, нет ни малейшей нужды, благороднейшая мадонна, чтобы я изобразил вам словами, сколь необъятна и сколь безгранична пламенная любовь, которую я к вам питаю и буду питать, пока мой жизненный дух будет властвовать над моими хрупкими членами и жалкими моими костьми. И я счел бы себя счастливым, более того, наверху блаженства в час, когда бы вы стали моей госпожой, а скорее всего – моею самодержавной владычицей. И поскольку вы любимы мною так, как я вас люблю, и я целиком ваш, в чем вы легко можете убедиться, снизойдите приблизить меня к себе смиреннейшим слугой вашим, ибо в вас и ни в чем больше все мое благо и вся моя жизнь». Молодая дама, которую звали Пантемьей, хотя и слышала решительно все, тем не менее ничего не ответила и, полная достоинства, продолжала танцевать как ни в чем не бывало. По окончании танца, чуть-чуть улыбаясь, она села среди всех прочих дам. Немного спустя влюбчивый Филеньо взял за руку третью даму – самую прелестную, самую стройную и самую красивую, какая в то время была в Болонье, и повел ее в танце, побудив расступиться всех тех, кто столпился, чтобы полюбоваться ею, и, прежде чем они успели закончить танец, сказал ей такие слова: «Досточтимая госпожа, быть может, я покажусь вам слишком самонадеянным, признавшись в сокровенной любви, которую я питал и питаю к вам; но браните за это не меня, а свою красоту, которая возносит вас над любой другой женщиной и делает меня вашим рабом. Обхожу молчанием ваши достохвальные нравы, выдающиеся и поразительные добродетели ваши; которые столь многочисленны и таковы, что способны заставить вышних богов спуститься с горнего неба. Итак, если ваша красота, созданная самою природой, а не ухищрениями рук человеческих, нравится бессмертным богам, то не удивительно, что она побуждает и меня пылать к вам любовью и лелеять ее в лоне моего сердца. Итак, молю вас, прелестная повелительница моя, единственная отрада жизни моей, оцените того, кто из-за вас тысячу раз на дню умирает. Если вы это сделаете, я буду считать, что обязан вам жизнью, вам, на чью милость я себя отдаю». Красавица, которая звалась Симфорозьей, отлично слышала обольстительные и сладостные слова, исходившие из пламенного сердца Филеньо, и не смогла подавить легкий вздох, но, памятуя о своей чести и о том, что она замужем, ничего в ответ не сказала и по окончании танца села на свое место. Когда все три дамы оказались рядом и составили как бы отдельный кружок, развлекаясь занятной беседой, Эмеренцьяна, жена мессера Ламберто, без всякого злого умысла, а просто шутя сказала своим приятельницам: «Милые мои дамы, не рассказать ли вам о забавной истории, приключившейся сегодня со мною?» – «О какой истории?» – спросили приятельницы. «Танцуя, – ответила Эмеренцьяна, – я обрела влюбленного, самого красивого, самого стройного и самого прелестного, какого только можно найти, и он сказал, что так пленен моей красотой, что ни днем, ни ночью не находит себе покоя». И она дословно пересказала все то, что наговорил ей Филеньо. Услышав это, Пантемья и Симфорозья в один голос воскликнули, что точно такое приключилось и с ними. И они не покинули празднества, пока легко не установили, что любезничавший со всеми тремя – один и тот же юноша. И тут они ясно поняли, что слова влюбленного были порождены не искренним любовным порывом, а безрассудной и надуманной страстью и что этим словам следует верить не больше, чем сновиденьям больных или бредням романов[109]109
  Очевидно, имеются в виду рыцарские романы, над которыми подтрунивали многие писатели Возрождения и которые так жестоко осмеял Сервантес.


[Закрыть]. И они расстались не прежде, чем связали себя, с общего согласия, уговором, что каждая из них, действуя самостоятельно, сыграет с влюбленным шутку, и к тому же такого рода, чтобы он твердо и раз навсегда запомнил, что и женщины также умеют шутить. Филеньо между тем продолжал любезничать то с одною из них, то с другою и, видя, что каждая как будто благосклонна к нему, задался целью, если будет возможно, добиться от всех трех завершающего плода любви. Но ему не довелось вкусить то, о чем он мечтал и что являлось предметом его желаний, ибо все его замыслы потерпели крушение. Эмеренцьяна, которой было невмоготу выносить притворную влюбленность незадачливого студента, позвала свою молоденькую служанку, миленькую и прехорошенькую, и поручила ей при первом удобном случае поговорить с Филеньо и поведать ему о любви, якобы питаемой к нему ее госпожой, и о том, что та, если ему угодно, готова принять его ночью у себя дома. Услышав это, Филеньо обрадовался и сказал служанке: «Возвращайся домой и расхвали меня своей госпоже и передай ей от моего имени, чтобы она ждала меня этим вечером, как только муж ее уйдет из дому». Эмеренцьяна, не мешкая, распорядилась приготовить несколько связок колючих прутьев, сунула их под ложе, на котором спала по ночам, и стала дожидаться прихода возлюбленного. Настала ночь, и Филеньо, взяв шпагу, направился один-одинешенек к дому своего тайного недруга, и, по поданному им условному знаку, его сразу впустили. Проведя некоторое время в беседе и за роскошным ужином, они оба перешли в спальную комнату и, едва Филеньо разделся и собрался лечь в постель, как неожиданно явился мессер Ламберто, муж Эмеренцьяны. Узнав об этом, она прикинулась перепуганной насмерть и, ломая голову, куда бы спрятать своего возлюбленного, повелела ему залезть под ее ложе. Хорошо понимая, в какой опасности оказались и он и его дама, Филеньо, ничего на себя не накинув, в одной рубашке, сунулся под ложе и так искололся, что на всем его теле, с головы до ног, не осталось места, из которого не сочилась бы кровь. И чем больше старался он в этой кромешной тьме оберечься от шипов и колючек, тем сильнее они вонзались в него, а он и пикнуть не смел из боязни, как бы его не услышал мессер Ламберто и не убил. Предоставляю судить вам самим, каково пришлось этой ночью бедняге; и самой малости недостало, чтобы он не расстался со своим кончиком совершенно так же, как остался было без языка. Наступил день, муж ушел наконец из дому, и горемычный студент, облачившись как мог в свое платье, весь окровавленный, воротился к себе, причем его жизнь внушала немалые опасения. Однако, выхоженный искусным врачом, он пришел в себя, и к нему вернулось былое здоровье. Миновало несколько дней, как Филеньо вновь охватило любовное беспокойство, и он принялся обхаживать двух других, то есть Пантемью и Симфорозью, и настолько в этом преуспел, что изыскал способ побеседовать как-то вечером наедине с Пантемьей и, поведав ей о своих долгих мучениях и непрестанной пытке, кончил тем, что стал умолять ее пожалеть его и подарить ему свою милость. Хитрая Пантемья, прикинувшись, что сострадает ему, отговаривалась тем, что лишена возможности пойти навстречу его желаниям, но в конце концов, побежденная его красноречивыми мольбами и пылкими вздохами, уступила и впустила его к себе. И когда он уже сбросил с себя одежду и собрался лечь в постель со своею Пантемьей, она послала его в находившийся рядом чуланчик, где хранились ее апельсиновая вода и другие душистые притирания, ибо ему подобает как следует натереться и надушиться и лишь после этого лечь в постель. Студент, не догадываясь о коварной уловке, подстроенной ему злокозненной женщиной, вошел в чуланчик и ступил ногой на доску, оторванную от балки, на которой она держалась, и, не устояв на ногах, свалился вместе с доской в расположенное внизу помещение, где некие купцы хранили хлопок и шерсть. И хотя он упал с большой высоты, все же при падении совсем не ушибся. Очутившись таким образом в непроглядной тьме, студент стал ощупью передвигаться вдоль стен в поисках лестницы или двери, но, не отыскав ни той, ни другой, принялся проклинать день и час, когда впервые узнал Пантемью. Занялась утренняя заря, и, поняв – увы, слишком поздно – как хитро обманула его эта дама, бедняга увидал в одной стене склада тонкие полоски света, пробивавшегося сквозь трещины, и так как стена была ветхой и вся изъедена отвратительной плесенью, он принялся что было силы вытаскивать из нее камни, где, казалось, они лежали менее прочно, и вытаскивал их до тех пор, пока не проделал настолько большого отверстия, что выбрался через него наружу. Оказавшись в переулке близ людной улицы, босой и в одной рубашке, он пустился к своему дому и, никем не узнанный, добрался до него и вошел к себе. Симфорозья, прослышав о той и другой проделке с Филеньо, задумала третью, не менее забавную, чем две первые. И она начала всякий раз, как он попадался ей на глаза, бросать на него искоса томные взгляды, всячески стремясь показать ему, что млеет и чахнет по нем. Студент, успев позабыть перенесенные оскорбления, стал прохаживаться пред ее домом, изображая собой страстно влюбленного. Подметив, что он сверх всякой меры воспламенился любовною страстью к ней, Симфорозья переслала ему с одной старухой письмо, в котором писала, что своей красотой и благородством поведения он настолько ее покорил и пленил, что она ни днем ни ночью не знает покоя, и если ему это по сердцу, то и она со своей стороны ничего так не желала бы, как иметь возможность с ним побеседовать. Получив это письмо и ознакомившись с его содержанием, Филеньо, не распознав обмана и успев позабыть перенесенные оскорбления, почувствовал себя самым счастливым и самым довольным человеком на свете. И, взяв перо и бумагу, он ответил, что если она любит его и претерпевает сердечные муки, то вознаграждена за это сторицей, ибо он любит ее много больше, чем она любит его, и что в любой час, какой она сочтет для себя удобным, он к ее услугам и в ее полном распоряжении. Прочитав ответ и выбрав подходящее время, Симфорозья пригласила его к себе и, когда он пришел, после многих притворных вздохов сказала: «Мой Филеньо, право, не знаю, кто другой мог бы вынудить меня к тому шагу, на который ты меня вынудил. Ибо твоя красота, твое изящество, твоя речь заронили мне в душу такой огонь, что я готова вспыхнуть, точно сухое дерево». Услышав это, студент окончательно уверился в том, что она вне себя от любви. И вот среди усладительной и приятной беседы, когда злосчастному студенту казалось, что уже самое время отправляться в постель и лечь с Симфорозьей, она вдруг сказала: «Душа моя ненаглядная, прежде чем мы ляжем в постель, нам, по-моему, следует немножечко подкрепиться», – и, взяв его за руку, увлекла в соседнюю комнату, где был приготовлен стол с изысканными и дорогими сластями и лучшими винами. У этой лукавой женщины было припасено вино с подмешанным к нему сонным зельем, дабы студент по прошествии определенного времени погрузился в глубокий сон. Филеньо взял кубок, наполнил его, этим вином и, не подозревая обмана, выпил его до дна. Укрепив дух, омыв себя апельсиновою водой и основательно надушившись, он лег в постель. Но напиток не замедлил оказать свое действие, и юноша так крепко заснул, что и гром пушечных выстрелов и любой другой грохот с трудом могли бы его разбудить. И вот, видя, что он беспробудно спит и зелье наилучшим образом на него подействовало, Симфорозья покинула комнату и пошла за своей молодой служанкой, которая была посвящена в эти дела, и они вдвоем, подхватив студента за руки и за ноги и тихонько отворив наружную дверь, вынесли его и опустили на землю на расстоянии хорошего броска камня от ее дома. Примерно за час до рассвета, так как напиток потерял свою силу, бедняга проснулся. Полагая, что рядом с ним Симфорозья, он неожиданно обнаружил, что босой, в одной рубашке и полумертвый от холода лежит на голой земле. Злополучный студент, у которого почти начисто отнялись руки и ноги, еле-еле поднялся, но, хоть и встал он с превеликим трудом и на ногах почти не держался, все же, как смог, никем не замеченный, достиг своего жилья и сразу же стал лечиться. И не помоги ему его молодость, он, несомненно, остался бы скрюченным и расслабленным. Поправившись и придя в свое прежнее состояние, Филеньо затаил в душе пережитые обиды и, никак не выказывая ни своего раздражения, ни ненависти к обидчицам, притворился, что влюблен во всех трех еще больше, чем прежде, и усердно ухаживал то за одной, то за другою. А они, не догадываясь о его затаенной вражде, испытывали от этого явное удовольствие и встречали его с веселыми лицами и с тем выражением предупредительности и благожелательности, каким принято одарять истинного влюбленного. Юноша, который был довольно горяч, не раз собирался дать волю рукам и разукрасить синяками их лица, но, будучи вместе с тем рассудительным, помнил о высоком положении этих дам и о том, сколь постыдно было бы для него нанести побои трем женщинам, и сдержался. И все же он непрестанно думал и придумывал, как бы им отомстить, и, так как ему не приходило на ум ничего подходящего, немало про себя сокрушался. Спустя некоторое время у него наконец возник некий замысел, успев в котором он мог бы легко удовлетворить заветнейшее свое желание. И судьба благоприятствовала ему в осуществлении его замысла. Филеньо занимал в Болонье снятый внаймы роскошный дворец с обширным залом и великолепными покоями. Вот он и решил устроить у себя пышное и блестящее празднество, пригласив на него многих дам и среди них Эмеренцьяну, Пантемью и Симфорозью. Итак, приглашение было послано и принято ими, и когда пришел день этого пышного празднества, все три дамы, не заглядывая вперед и ничего не подозревая, легкомысленно явились к Филеньо. Между тем пришла пора угостить дам молодым вином и дорогими конфетами, и хитрый юноша, обняв за плечи трех якобы пылко любимых им женщин, с веселыми шутками и остротами, предложив им слегка угоститься, повел в одну из комнат своего дворца. И когда эти три безрассудные и глупые дамы вошли в эту комнату, Филеньо запер за ними дверь и, подойдя к ним, сказал: «Так вот, коварные женщины, наступил час моего мщения, и я заставлю вас претерпеть наказание за оскорбления, которыми вы вознаградили мою пламенную любовь». Услышав эти слова, дамы перепугались насмерть и принялись притворно сокрушаться, что причинили ему обиду, а сами в душе проклинали себя за чрезмерную доверчивость к человеку, которого должны были бы ненавидеть. Студент с нахмуренным и грозным лицом приказал всем трем раздеться донага, если они хоть чуточку дорожат своей жизнью. Выслушав это и переглянувшись друг с другом, лицемерки разразились безудержными рыданиями и стали молить Филеньо, взывая уже не к его любви, а к его учтивости и вложенной в него самой природою человечности, пощадить их честь. Внутренне исполненный ликования, юноша обошелся с ними весьма учтиво, но тем не менее со всею решительностью потребовал от них, чтобы они догола разделись в его присутствии. Пав в ноги студенту, дамы, горестно всхлипывая, смиренно попросили выпустить их и не чинить им такого бесчестия. Но, успевший придать своему сердцу твердость алмаза, он сказал, что цель его не унизить их, но им отомстить. Итак, дамам пришлось сбросить с себя все, что было на них, и они остались, как говорится, в чем мать родила, и нагие они были столь же хороши, как одетые. Молодой студент, рассматривая их с головы до ног и видя, сколь они прекрасны и сколь стройны и то, что тела их белее снега, начал в душе испытывать некоторое сострадание к ним, но, вспомнив про нанесенные ему оскорбления и смертельную опасность, которой он подвергался, отбросил прочь всякую жалость и остался при своем жестоком и бессердечном намерении. Больше того, предусмотрительный юноша, собрав их платья и остальные бывшие на них вещи, снес это в находившуюся по соседству каморку, после чего в достаточно неучтивых выражениях приказал всем трем лечь на постель бок о бок. Перепуганные и трепещущие от страха, они воскликнули: «О мы безрассудные! Что скажут мужья, что скажут родичи наши, когда им станет известно, что здесь найдены наши останки и что мы были убиты нагими? Ах, лучше было бы нам умереть в колыбели, чем быть обнаруженными в таких постыдных и позорных обстоятельствах!» Удостоверившись, что они улеглись, прижавшись друг к другу, точно муж и жена, студент взял белоснежную и достаточно плотную простыню, дабы сквозь нее нельзя было рассмотреть и узнать их тела, и всех трех накрыл ею с головы до ног. Выйдя затем из комнаты и заперев за собою дверь, он разыскал их мужей, танцевавших в зале, и по окончании танца, приведя их в комнату, где лежали на постели три дамы, сказал: «Синьоры мои, я увлек вас сюда, чтобы немножечко позабавить и показать вам самое что ни на есть прекрасное, такое, чего за всю свою жизнь вы никогда не видели». И, подойдя со светильником в руке к изножью достели, он начал приподнимать простыню и, постепенно ее подворачивать, пока не открыл дам до колен. И их мужья узрели белые точеные икры с изящными проворными ножками – смотреть на них было просто загляденье. Потом он приоткрыл дам по грудь и показал их безупречной белизны бедра, казавшиеся двумя колоннами из безукоризненно чистого мрамора, с круглым животом, точно изваянным из лучшего алебастра. Далее, подняв простыню еще выше, он показал их мужьям нежную, слегка приподнятую над животом грудь с двумя упругими, прелестными, округлыми персями, которые заставили бы самого Юпитера вседержителя прильнуть к ним и жарко их лобызать. Мужьям это зрелище, как нетрудно представить себе, доставляло неизъяснимое удовольствие и наслаждение. Предлагаю судить вам самим, каково было состояние несчастных и злополучных дам, когда они слушали речи своих мужей, развлекавшихся рассмотрением их наготы. Они боялись пошевелиться и не смели пикнуть, чтобы те, упаси боже, их не узнали. А мужья между тем уговаривали студента открыть лица этих женщин, но тот, более осмотрительный, когда дело шло о чужой беде, чем когда она свалилась на него самого, не пожелал уступить их настояниям. Не удовольствовавшись проделанным с тремя дамами, он принес их платья и все, что было на них, и показал эти вещи мужьям. При виде всего этого те испытали немалое недоумение, смутившее их сердца; а разглядев вещи внимательнее, в величайшем изумлении сами, себя принялись вопрошать: «Не то, ли это платье, что я подарил моей жене? Не тот ли это чепец, что я ей купил? Не та ли это подвеска, что обычно свисает у нее с шеи на грудь? Не те ли это кольца, что она носит на пальцах?» Выйдя из комнаты, где находились их жены, мужья не ушли из дворца Филеньо, чтобы не омрачать празднества, и остались ужинать. Между тем юный студент, узнав, что ужин готов и что заботами старательного дворецкого все в полном порядке, распорядился, чтобы гости садились за стол. И пока гости усердно работали челюстями, студент воротился в комнату, где лежали на постели три дамы, и, сдернув с них простыню, обратился к ним с такими словами: «Сударыни, здравствуйте, слышали ли вы ваших мужей? Они рядом, всего в двух шагах отсюда, и ждут не дождутся свидеться с вами. Что же вы медлите? Вставайте, сони вы этакие. Хватит зевать, хватит протирать глаза! Берите свои платья и не мешкая одевайтесь, ибо самое время отправиться в зал, где вас дожидаются прочие дамы». Так насмехался он над ними и с огромным наслаждением томил их своими речами. Вконец павшие духом дамы, трепеща, как бы приключившееся с ними не возымело рокового конца, горько рыдали и отчаивались в своем спасении. Удрученные и убитые горем, они встали с постели, не чая для себя ничего иного, как смерти, и, обернувшись к студенту, сказали: «Ты великолепно, сверх всякой меры нам отомстил, Филеньо, и теперь тебе ничего другого не остается, как взять свою острую шпагу и заколоть нас ею насмерть, чего мы только и ждем. Но если ты не хочешь одарить нас этой милостью, то, умоляем тебя, дозволь нам вернуться домой по крайней мере неузнанными, дабы честь наша осталась незапятнанной». Рассудив, что сделанного им предостаточно, Филеньо принес дамам вещи, и, вручая их, повелел мигом одеться, и, как только они оделись, выпустил из своего дворца через потайную дверь, и они, посрамленные, но никем не узнанные, разошлись по домам. Сняв в себя платья и все, что на них было, они убрали свои вещи в шкафы и, заперев их на замок, не легли в постель, а, имея в виду свои цели, принялись за работу. По окончании ужина их мужья поблагодарили студента за отменный прием и еще больше – за удовольствие, которое они испытали при виде прелестных тел, превосходивших красотой самое солнце. Распрощавшись с хозяином, мужья покинули его дом и возвратились к себе. Вернувшись домой, мужья застали жен сидящими по своим комнатам у очага за шитьем. И так как одежда, кольца и драгоценности, которые мужьям показал Филеньо, заронили в их души известное подозрение, каждый из них, чтобы рассеять свои сомнения, спросил у жены, где она провела этот вечер и где ее вещи. И каждая из трех дам ответила своему мужу, что этой ночью она не выходила из дому, и, взяв ключи от того шкафа, где хранилось ее добро, показала ему свои платья, кольца и все, что он когда-либо купил ей. Увидев это и не зная, что подумать, мужья успокоились и рассказали женам со всеми подробностями, что им удалось повидать этой ночью. Выслушав их рассказ, жены сделали вид, что ничего об этом не знают, и, немного посмеявшись, разделись и улеглись в постели. Прошло всего несколько дней, и Филеньо, не раз столкнувшись на улице со своими дорогими приятельницами, в конце концов обратил к ним такие слова: «Так кто же из нас натерпелся большего страху? Кто из нас испытал худшее обхождение?» Но они, опустив глаза долу, ничего не ответили. Вот так-то студент, как сумел и смог лучше, не давая воли рукам, подлинно по-мужски отомстил за нанесенные ему оскорбления.