Текст книги "Гель-Грин, центр земли"

Автор книги: Никки Каллен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– А я говорю – хорошо, – снял носки с батареи Расмус, и Стефан подумал – жаркая тут была за меня битва, – отличный план – автономная портовая ветка; мы же не на острове живем, а на материке, и планируется, что по железной дороге пассажиров и грузов будет двигаться не меньше; и еще мне надоело отвечать за половину построек в этом городе, относящихся якобы к порту.

– На меня проблемы свои сваливаешь, долговязый, – начал было вставать Жан-Жюль, Анри-Поль перебил:

– Заткнитесь; Стефан ошибся, но, слава богу, всё еще на такой стадии, что решать Лютеции. Всё равно город только на бумаге – и в «Монд» в том числе; не бойся их, Стефан, пока еще ничего не существует. Просто план утвержден на высших инстанциях, и, знаешь, неожиданно, что вдруг половина города…

У Стефана подогнулись ноги, он ухватился за спинку стула.

– Простите, – сдавленно сказал он. – Я объясню… – что я скажу, промелькнуло в голове вместе со всеми кадрами из жизни, будто летел с одиннадцатого этажа, что это мне сказал Свет? Шестилетний мальчик играет в город, как в Лего? Это у него месть такая… а я тоже… хорош… это всё от недосыпа…

– Исправить, замеры… Честно, это пять дней работы – всего лишь, не волнуйся, и то с перерывами на еду, сон и разглядывание журналов, – и она улыбнулась Стефану как ангел Боттичелли; хотя он испортил ей жизнь.

– Ну и всё, налейте ему чаю, – и он сел, не веря своему счастью; Жан-Жюль смотрел как на выигравшего в казино миллион после почти полного разорения; отвернулся; «когда рядом брат, Жан-Жюль не прощает несовершенства; и тем более когда прощает его брат»; а Антуан протянул конверт с сине-красной каймой, миллионом марок, коллекционируй – это было от мамы; Стефан развернул: «здравствуй, мой милый сын; у нас всё по-прежнему, Эдвард вернулся домой; расходится с женой; очень скучаем по детям; Свету и Цвету; отец порой даже плачет; как они – напиши; Свету скоро в школу– позаботься об этом, пожалуйста… смотрели американский репортаж, записали на видео; и все знакомые говорят, что ты очень изменился; я знала, что у тебя всё получится… я очень горжусь тобой – тем, что ты сделал сам…»; он поднял глаза: все что-то читали, пили чай, бродили, разговаривали, словно чей-то день рождения, семейный, тихий; Расмус смотрел поверх книги на Лютецию – Антуан привез ей целую кипу «Вестников архитектуры» и ELLE; «она для него – как темная ночная бабочка, влетевшая в светлую комнату смелого человека – в сердце; он не знает, что делать, – убить или налить молока – ночные бабочки похожи на горгулий с Собора Парижской Богоматери: страшные и черные, гипнотизирующие тем, что видели за века…» – а «я горжусь тобой – тем, что ты сделал сам», – без семьи ван Марвесов за спиной, росло словно крылья; а потом увидел, что Анри-Поль смотрит на него; трубка из красного дерева, темно-бордовые вельветовые брюки; и кивком предлагает сесть рядом.

– Родители?

– Мама, – от батареи было тепло, как у камина; Стефан понадеялся, что ботинки снимать не надо: носки у него были заурядные – темно-темно-коричневые. – Пишет, что гордится мной…

– Это правильно; надо то самое засмеянное мужество, чтобы здесь работать.

– Я думал, достаточно быть романтиком.

– А что романтичного в неродившемся городе?

– Ну-у… порт, море, лес… Здесь очень красиво.

– Да уж, – Анри-Поль улыбался еле-еле, словно шел по комнате, в которой кто-то спит; «на что он меня проверяет?» – но скорее – странно, не правда ли? Как огромный дом с привидениями. Кто сказал тебе о вокзале? Тонин?

– Нет, мой сын, – Стефан почувствовал себя в лабиринте. Анри-Поль перестал курить, и Стефан понял, что о его детях Анри-Полю никто не сказал. – Я понимаю, что не выгляжу как отец двоих сыновей, но они у меня есть, и оба здесь; Свету – скоро шесть, Цвету – четыре, но он очень хорошо разговаривает и даже умеет считать до ста – это главное – выстраивать солдатиков для боя. Свет – он… да, немного… странный… как Тонин – предсказывает погоду, чувствует мысли…

– А корабли ему не снятся? – Анри-Поль стал опять курить; «де Фуатены, наверное, из тех старых семей, что в родстве с королями; Анри-Поль – настоящий некоронованный дофин Гель-Грина, как Карл до Жанны».

– Снятся, наверное; по ночам кричит, – и стали смотреть, как поднимается к абажуру дым от трубки; поразмышляли о Шьямалане и Пико дела Мирандоле, верящих в сверхъестественное; потом Анри-Поль сказал, и Стефан понял, что мир открылся ему во всей своей красоте, как ночью – звездное небо:

– Когда-то здесь уже был порт; тот маяк, что чинит Расмус по ночам, – его след; когда наши водолазы изучали дно Анивы, нашли абсолютно целые верфи, пристани, доки – всё из камня, всё под морем; просто уровень воды поднимается со временем – уцелел только маяк. Я думаю, поэтому здесь так много чудного: ясновидящие, сны, люди, похожие на розы, которым что-то нужно большее, чем деньги, хотя денег здесь много… Любовь, быть может… Однажды корабли вновь придут в Гель-Грин, и однажды он опять уйдет под воду – круговорот, на котором мир держится… Мы не стали рассказывать это прессе до тебя – это секрет Гель-Грина; и ты не говори – это секрет гель-гриновцев. Ты и хочешь им стать, и боишься, маленький Стефан, я прав?

Подошел Жан-Жюль; «не сердись, Стефан, что я злюсь; это не значит, что не люблю больше, – и протянул пачку журналов, – мы не знали, кто ты и что читаешь; выписали универсальное – “Журналиста” и “Плейбой”»; за спиной веселились, как у фонтана в жару; Расмус в своих розово-сине-красных носках; Антуан с золотыми волосами – Мальчик-звезда; Стефан взял, не поморщившись; «а его можно увидеть?» Анри-Поль уже уходил; высокие, на шнурках, ботинки, как у альпинистов, куртка из темно-вишневого вельвета, в тысяче молний, с клетчатым подкладом; трубка в зубах, как у кого-то усы – особые приметы; темные волосы-ореол, капюшон – корона; бледное красивое лицо; безупречное, как Колизей; но истонченное, источенное, рожденное веком позже, чем нужно; «кого?» «тот порт…» «у Лютеции есть подводные снимки; попроси; она сама их делала; прекрасно плавает; и пишет рассказ», – и ушел; на улице был дождь; темнота казалась прошитой люрексом. Стефан тоже засобирался – а то завтра не встанет; в спину окликнул Расмус: «ван Марвес, завтра в семь здесь»; «а что стряслось?» «идешь с Анри-Полем» «куда?» «в горы; о чём вы сплетничали иначе; о футболе? рюкзак получишь тоже здесь» «а дети?» – вырастут без меня, как у рыбаков, или птенцы больших птиц, погибших на охоте, которые сразу умеют летать – по ветру; «ты что, ван Марвес, боишься, что научим их курить? поживут у Гилти; ступай, вассал; кстати, отличная куртка»; будто наконец окрестили…

Здесь уже был порт; и след – его маяк; это казалось сказкой – как про Трэвиса; и Анри-Поль – конечно, император; Траян из Древнего Рима; мудрец и провидец; его талант – не погода, не будущее, а люди – читать их, как другие читают Бальзака; и целая неделя в горах, а то и полмесяца; костры, тушенка, научусь курить трубку, вырежу из сосны, пропахну, закопчусь; стану как рыцарь – рыцари Гель-Грина, – Стефан засмеялся, как пьяный, – напишу дневник, назову – «Золотое; хроники Гель-Грина, самого прекрасного места на земле…» Он вошел тихо в вагончик, зажег маленькую лампу – свет регулировался и тихо звенел, когда слабый; на полу раскиданы все солдатики – видно, Наполеон опять проиграл; надо Цвету уже купить энциклопедию с панорамными картинками – «Все сражения Наполеона»; Стефан видел такую в Франкфурте-на-Майне, на международной книжной ярмарке; попросить маму выписать; перешагнул: попробуй поднять что-нибудь – устроят рев и закидают кубиками; а потом увидел, что Цвет спит в своей новой кроватке, а вот Света нет – и даже покрывало свежезастеленное не помято. В туалете, на кухне – заснул с книгой – такое бывало; он легкий, как снег; перенести, раздеть; но Света не было нигде. Стефан поцеловал тихо Цвета, ослепительного во сне, как фреска Рафаэля; и побежал через город. «Маленький мой, где же?..» Стефан и представить не мог, как боялся – что не справится, что случится: шиповник, стекло, глубина, высота, ступени, лужи; упал на дверь, позвонил; пусть даже любовью с Антуаном занимается, только знает; заколотил, забарабанил ногами; она распахнула сразу, будто собралась выходить, примеряла перчатки. В пижаме из байки, с рисунком созвездий, сверху – халат до пола, белый, как свечка; на плече пищал котенок, цеплялся коготками; с моря дул ветер, холодный, с кусочками снега; а она – босиком; «эй, ну вы что, заходите!» Включила слабо свет – он тоже тихо звенел под потолком, будто комар; «Свет исчез».

– Вы уверены?

– Его нет в постели, нет в вагончике… Если только он не у вас, я не знаю, что делать, – повеситься или уезжать…

Она смотрела на него внимательно, словно разгадывала кроссворд.

– Я, по-вашему, краду детей, как серебряные ложки? Он не у меня; будете вешаться? Какая безответственность – уезжать или вешаться, ничего не знать о своем сыне; может, он гулять пошел, посмотреть на море; к старому маяку; знаете, как красиво там ночью: вода мерцает на камнях, словно серебряная; вряд ли вы знаете… Подождите, я оденусь… – ушла вглубь; зашуршала одеждой, уронила что-то; Стефан понял – одна; котенок крутился у ног, напоминая лужицу молока; Стефан механически погладил его по макушке, полной пуха, тополиной; понял, что она знает, где Свет; круг посвященных; масоны, шифры, перстни…

– Он у Тонина, наверное, – вышла через полторы минуты, яйца всмятку, белый свитер, пушистый, лохматый, джинсы линялые, надела сапоги и стала похожа на Лютецию – младшую бледную сестру. Все одного рода – из викингов, которые здесь уже жили… – Он часто уходит к Тонину, или Тонин за ним заходит; им интересно вместе.

– И что они делают вместе, на гуще кофейной гадают? – или после шторма – на берегу: ракушки колючие, камни, мусор, янтарь – узор… Она издала смешок, нежный и звонкий; птица заснула в клетке, пестрые перья, и ей снится, что поймала капустницу.

– Разговаривают, Свет рисует под стойкой, а вы даже не подозреваете, что он там, можете сидеть и писать у него над головой статьи, заказываете кофе; он вас любит, но вас нет никогда рядом; а Тонин рядом, ему несложно, – тихонько клеит модели… Вот такие они друзья.

– Я не виноват, – она взяла его за руку, и он испуганно взглянул: так близко оказалась – теплой, как нагретая чаем фарфоровая кружка; вода под солнцем; лето, здесь бывает лето, лето наступит тогда, когда зацветут ягоды морошки, мы будем печь пироги и варить варенье; ты научишь меня; да, научу… Они шли по ветру и снегу, заговорили о хороших фильмах про море – не сопливых и не брутальных, романтичных, но без преувеличений, без псевдоистории, без открытий, корсаров; о том, что их нет вообще; потом вспомнили «Корабельные Новости», «Хозяина морей на краю земли»; ну, «Титаник»; да, да, «Титаник»; а потом она спросила о Капельке: «кто их мама?» Он усмехнулся, словно был готов оклеветать; положите свою правую руку на Священное Писание…

– Я знаю Реку Рафаэля.

Она вздрогнула еле слышно под рукой, будто от хлопка, потом улыбнулась той странной улыбкой Бузинной Матушки.

– Я тоже знаю.

– Я не хотел тебя оскорбить, просто сестра Реки – их мама…

«Ах, вот как», – и остановилась, подвела его под фонарь, села на лавочку, вытащила сигарету – длинную, тонкую, как стручок; «не знал, что ты куришь; не есть хорошо» «это не моя – у Лютеции выпросила; курю раз в год; от разговоров о прошлом; ты любил её?» «что?»

– Ты любил её?

– Капельку? она умерла.

– Ну и что; Река вообще ни одного дня не прожил на этой бренной земле; просто – ответь на вопрос…

– Не знаю; всегда думал, что да; она была совсем не такая, как все вокруг; даже солнце, кажется, вращалось в её системе по-иному – по спирали или скачками; но мы никогда не разговаривали; и её семья – они всегда были важнее для неё, чем мои откровения; когда она была беременна, они садились вокруг неё в кружок и пели мантры на древнеиндийском; а я стоял с букетом цветов в дверях, и никто не предлагал мне сесть рядом… Просто Стефан – как метель или акация во дворе.

– А я была ужасно влюблена в Реку Рафаэля; как кошка; как в голливудского актера. Расмус – он же как рыцарь средних веков; честь, истина, красота, умереть за идеалы; а мне хотелось увидеть Рим…

– Увидела? – он хотел убить её.

– Нет; мы поругались на границе Чехии; он сел в один грузовик, я – в другой; и застряла там в Карвине; работала официанткой, няней на дому… Дивная жизнь была…

– Гель-Грин тебе не нравится; дыра?

– Гель-Грин – это город моего брата; Жан-Жюль – как еще один Расмус; и Рири Тулуз, ты еще с ним не знаком; они все на одно лицо; только Анри-Поля я по-настоящему не выношу, гель-гриновское божество; бегают вокруг него, как щенки; так и разговариваю только с Тонином…

– О будущем? – он возненавидел её такую – вдруг открывшуюся комнату, полную мусора, заплесневевшей еды, разбросанных чулок и переполненных пепельниц в форме голых женщин.

– О рецептах, – и она выбросила окурок прицельно в море – как монетку; «здорово, – думал он, – вот и поговорили»; шли и шли молча; а потом она у самого «Счастливчика Джека» поднялась на цыпочки, вздохнула и поцеловала в щеку – словно подарок вручила, за который страшно волнуется; «не сердись, – говорила улыбка Бузинной Матушки, – прошло столько лет; а ты тоже делал ошибки»; и ошибки – это не Свет и Цвет; и он ляпнул неуклюже:

– А ты знаешь, что Расмус влюблен в Лютецию?

– Ой, бедняга, – словно и не родной брат вовсе страдает, – у неё же парень есть; в Коста-Рике, переводчик с испанского; они письма пишут слезливые, обмениваются сушеными цветами.

– Что же делать?

– Пить много чая, – и они поднялись по лесенке к «Счастливчику Джеку»; было уже три часа ночи; «а что, Тонин здесь и живет?» «конечно; в маленькой подсобке»; она позвонила в колокольчик, снятый, как узнает позже Стефан, с того самого «Сюрприза» Джека Обри; и Тонин открыл дверь, заполнив проём сразу как-то целиком, как кринолин.

– А, за мальчишкой пришли; ну, проходите; и не спится же всем в эту ночь; Расмус Роулинг опять маяк чинит; забрал инструменты мои старинные, – Стефан прошел мимо него с трепетом, Тонин и вправду походил на тот маяк на косе, – вон, в окне видать, – но увидел сначала Света, тихо сидевшего на полу на подушечке и рисовавшего; нос в акварели, губы – он всегда совал кисточку в рот; он поднял голову, узнал отца в свете маленькой лампы, стилизованной под керосинку; «Свет, ты так напугал меня»; сел рядом, просто на пол; а Гилти подошла к окну и стала смотреть, грызя ногти; не всё так просто с её братом – люблю не люблю; сложность соответствовать; сложность бытия; Река и Расмус – грани существования; Тонин вернулся к своей модели – сорокапушечному фрегату с красными парусами; капроновые нити для такелажа.

– А «Титаник» не пробовали делать? – спросил Стефан с пола; заглянул краем глаза в альбом Света – корабль уходит от огромной волны, светящейся изнутри как факел; а на палубе стоит девушка в белом и простерла к волне руки с исходящими от пальцев лучами…

– «Титаник» – простая модель; три трубы, одна – декоративная; она тоже всё время просит «Титаник»; как фильм вышел, все просто на нём помешались. А я люблю паруса: скорости меньше, зато как изящно; это как ноги у женщин; видели, сейчас у всех ужасные щиколотки – из-за скорости, кроссовки, сапоги грубые; а раньше носили каблуки – и щиколотки были как китайский фарфор, тонкая работа…

Стефан засмеялся; голова у него кружилась: Тонин тоже курил трубку, маленькая комната была как флакон – не вздохнуть; раскладная кровать с синим покрывалом, опять фотографии кораблей – современных парусников и реконструкций; красивые часы из руля, пришедшего в негодность; не сувенир – настоящая вещь, как у Платона, праотец-праобраз; Свет заснул тихо, облокотившись на его плечо; «мы пойдем, Тонин».

– Не сердитесь на мальчишку; мне с ним хорошо, а он вроде странный такой же, как я, – «нет, что вы, Тонин, спасибо, что дружите с ним»; Стефан подхватил привычно Света на руки, Гилти открыла дверь; «спокойной ночи, Тонин»; бармен стоял и смотрел им вслед, кисточка в клею в руке, окликнул: «Ван Марвес…» Стефан обернулся, Свет спал на руках, как в гнезде; «не бойтесь его, он видит только свет»; и закрыл дверь…

«Вас проводить?» «нет, я сам; всё сам, буду учиться ходить; завтра уеду с вашим нелюбимым, как овсянка, Анри-Полем; присмотрите за моими?..» «конечно; возвращайтесь; и не позволяйте себя менять»; как будто он ей нравился таким, какой есть; а он дошел до вагончика, открыл дверь локтем – не закрыл, убегая; и положил Света прямо в одежде. «Спи, – коснулся высокого лба, – пусть тебя снятся цветы, а не корабли; корабли – это не вечность; они тонут, гибнут, гниют; а цветы… в Гель-Грине не растут»; Свет был очень похож на него, Стефан смотрел будто в озеро – мысли как мальки, рисунки как кувшинки; сын – как это возможно; не выдержал одиночества и пошел опять к морю; на косу. У маяка светился огонь – переносной противоштормовой фонарь, сочно-желтый, как апельсин; на камне сидел Расмус, курил и смотрел чертежи. Маяк закрывал его от ветра; «привет, Роулинг, не помешаю?..»; так они провели всю ночь, до бледно-голубого, как шелковый шарф, рассвета; Расмус ковырялся в маяке, звенел там железяками, смазывал, матерился чуть слышно; Стефан подавал ему нужные ключи, выныривая из дремы; внутри маяк уходил ввысь, как башня, полная воинов в старину; винтовая лестница, звенящая под ногами, как оружие; к площадке, полной хлама – старого кресла без ножки, разбитых ламп, обрывков бумаги, обломков рам и перил; в маяке и вправду можно было жить когда-то; завести непромокаемый плащ и собаку, пару томов Толкина – но не всего, чтобы не знать, чем дело кончилось; потом Стефан вспоминал ночь, как первый рассвет в своей жизни…

…В походе Стефан не спал еще три дня; а потом свалился у костра, на привале, накануне переправы через одну из горных речек – вода словно коричневое стекло, песок блестит – в нём золото прямо крупицами; Анри-Поль брал такую ледяную горсть в ладонь и показывал Стефану; «вторая Аляска, но писать про это нельзя: понаедут охотники и Гель-Грин перестанет им быть; все наши отчеты о залежах хранятся под грифом “секретно”»; и Стефан писал о соснах, напоминающих ему кардиналов, – в золоте и зелени; слюде в камнях, поросших странным голубоватым мхом; о видах с гор – оглянуться и посмотреть вниз, потерять сознание; Анри-Поль читал у костра и говорил: «похоже»; а когда Стефан наконец заснул, внезапно, на середине фразы, будто его убили в спину, Анри-Поль наклонился над ним, как луна над Колизеем, геолог Руди, самый старый, с бородой и глазами синими, сказал: «пусть спит; трепыхался, как веточка, а то сердце откажет»; и привал продлили; пели песни под гитару тихонечко, варили походной борщ из щавеля; а Стефан всё спал и спал, и звезды меняли над ним свои узоры…

Проснулся он в рассвет, туман обволок всех паутиной; Стефан не понял сначала, где он; ему снился старый дом в городе, где нет моря; гор, леса – только равнины, полные высокой травы – для скота; фермерская область; как-то Стефан ездил в гости на автобусе к своему одногруппнику – Паултье с темно-темно-рыжими, почти бордо, волосами; при всём своём экзотизме Паултье был сыном фермеров и спокойно на выходные ездил махать к ним лопатой; Стефан гордился, что учился с ним; и Паултье любил его. Геологи спали, котелок висел над угольками с остатками ночного чая – черного-черного, сладкого, как мармелад. Стефан прошел немного дальше в лес, за кусты, отлить; застегнулся и вдруг услышал серебряный звук, протянувшийся над лесом, как провод; Стефан вышел из-за деревьев к виду на море: спуск с горы, обрыв, внизу – камни и глубина сразу метра три. Из тумана шел по Лилиан корабль – туман вокруг него отливал всполохами розового и золотого, будто горел; и кто-то на палубе, выйдя, как Стефан, потянуться, проснуться, пробовал флейту. Стефан протер глаза – корабль с красными парусами исчез; и не было его никогда; «красиво как, – подумал Стефан, – море со мной играет»; вернулся к костру. На брезентовом плаще сидел Анри-Поль, небритый, заспанный, похожий на романтичного разбойника из сказки Гауфа, набивал трубку табаком и сосновыми иголками.

– Ты слышал? – спросил Стефан. – На флейте играли…

Анри-Поль не слышал, но поверил; Стефан понял об Анри-Поле самое главное – он всё понимает. Для гель-гриновцев богом был строящийся город; а Анри-Поль – его пророк. Стефан записал это в блокнот с кораблем; но потерял при очередной переправе: уронил рюкзак в воду, упал в воду спасать и блокнот уплыл из кармана; ничего, кроме этой мысли, там не было… И еще когда-то Анри-Поль был женат; развелись; Стефан пытался представить самую красивую на свете женщину, но Анри-Поль не рассказал дальше; потом Стефан спросил о Расмусе: «он влюблен в Лютецию или я сплетничаю?» «знаю; Жан-Жюль тоже любит говорить о других» «у неё есть парень в Коста-Рике; уедет однажды, а Расмус умрет»; «не умрет; у него есть маяк», – и стал выбивать трубку о бревно, на котором сидел…

«Вернусь – опубликую, назову “Золотое”…» – как рефрен из популярной песенки с радио; еще Стефан постоянно стал напевать за одним геологом: «с неба падала вода, тра-ла-ла»; геолог рассказывал, что песенка длинная, про море, про розы; он услышал, как её пел какой-то молодой монах в самолете – летел на Мальту, а геолог – в Гель-Грин; разговорились. Гель-Грин ломал тело Стефана, как военная служба; благоуханным туманом, соснами, сопками, полными багульника, – в Гель-Грин приходила весна; Стефан находил морошку, ел её горстями, пахнущую шелком, и думал иногда о Гилти; как о чем-то привидевшемся…

…Он вырос, изменился; городская бледность сменилась яркостью Боттичелли; под ногти забился песок, полный золота; «вернемся в шторм», – сказал старый Руди; небо было так низко, что, казалось, касалось макушек; Стефан нес коробки с образцами, внутри стекло и вата; ужасно боялся споткнуться; они спали внутри, эти камни, как яйца редких птиц; и пока с горы Гель-Грин – только крошечный белый поселок.

«На город надвигается страшный шторм», – пробормотал Стефан; Анри-Поль, шедший рядом, улыбнулся еле-еле – обветрил губы; «Корабельные Новости» он тоже любил; пахло пронзительно солью и морскими водорослями, шторм пришел с запада; Стефан вспомнил свой первый шторм-лунную ночь. «Дети, – подумал он, – у Гилти…»; чем ближе к городу, тем труднее было дышать: воздух был словно кожа. «Сначала в мэрию, оставь там образцы». Дали ключ; Стефан возился, искал свободное место в шкафу, и вдруг ударило в стену; Стефан замер, потом выглянул – море шло на Гель-Грин. «О боже, Свет, Цвет», – он захлопнул шкафы, зазвенело стекло, Стефан выбежал на улицу. Дождь хлестал с такой силой, будто бил, сражался; Стефан натянул капюшон – за неделю он сжился с курткой, как с женщиной; побежал через улицы; открыл свой вагончик – никого не было; темно и тепло; на столе – стакан сока и книга; Стефан нашел телефон в рюкзаке – Анри-Поль одолжил.

– Да?

– Расмус!

– А, вернулись… Ты где?

– У себя; где Свет и Цвет?

– У Гилти; но сиди лучше дома; слышишь, как хлещет.

– А сам?! Я слышу, ты чинишь маяк!

– Не могу уйти, мне кажется, я угадал…

И тут прервалось; словно разбилась тарелка. Стефан открыл дверь – ветром её захлопнуло; шторм, его назовут позже «Ивейн», порвал все провода в округе, унес двенадцать лодок; Стефан снова открыл и побежал, как на крик. Ничего не было видно, кроме снега – уже снега; вдоль тротуаров были протянуты леера, как на кораблях в старину; Стефан цеплялся за них, как за ветки; «Анри-Поль, остальные – добрались?»; а потом ударился лицом о её дверь.

– Гилти!..

Она открыла, услышав, ждала всю эту неделю в окно, как суженая; втащила – избитого ветром; из носа текла кровь; «о боже, Стефан», – побежала за ватой; он отвел руку, не спросил, где дети; поцеловал крепко, как не умел до того; повалил на ковер, теплую, нежную, полную звезд; становясь мужчиной, как вырастая из земли; а в маяке стоял Расмус и смотрел в верх темной башни, темнота что безответная любовь; «неудачник, Лютеция уедет к другому; а порт так и будет разваливаться, будто карточный домик»; и стукнул ключом по починенному безупречно механизму, уронил внутрь, зазвенело; Расмус шагнул со ступеней во мрак, матерясь, и вдруг что-то загудело внутри, словно нужно было только попросить; шар с зеркалами закрутился, наполнив светом старый маяк, и колокол ударил, призывая корабли…

Маяк на косе работал, и люди выходили из домов, в шторм, и смотрели на луч света, ставший в Гель-Грине солнцем; а затем уходивший в море, полное волн; открывая дорогу; маяк увидели сразу пять кораблей; «что это?» «Гель-Грин, – на карте, – новый порт»; а Свет и Цвет стояли на чердаке, где играли и заснули; Цвет разбудил Света, стряхнул с него паука; «Свет, смотри, шторм и маяк»; ночь раскалывалась маяком, как молотом; и Свет увидел их – те пять кораблей, что смотрели в подзорные трубы, и еще тысячи, отовсюду: огромные и крошечные, с двумя треугольными и двумя сотнями парусов; резные, из дерева, с пушками, гребцами, трубами, винтами; матросы кричали на разных языках и всё понимали; перебрасывали друг другу канаты; римляне в легких сандалиях из теплого дерева, викинги в коже, смуглые греки и турки, европейцы в костюмах всех эпох; Свет смотрел на них, идущих в Гель-Грин, и дрожал от такой красоты, заполнившей небо; а Цвет спрашивал брата, чувствуя чудо: «Свет, что ты видишь, скажи, что это значит?» – и Свет ответил, сжав его пальцы: «Это значит, что мы бессмертны».