Текст книги "Серфинг. Свобода быть собой"

Автор книги: Никита Замеховский-Мегалокарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Второй сет
Света

Мы выехали в серф-трип: в машину, оклеенную эмблемами школы, собрали учеников, чья степень подготовки позволяла им встретиться с волнами, живущими иной, чем в Куте[2]2
  Кута – город-курорт, входящий в городскую структуру Денпасара (столицы острова Бали). Большинство школ серфинга находятся именно в Куте, потому что здесь самый удобный спот для обучения.


[Закрыть], жизнью, и выдвинулись.

Бали волшебен… хотя нет, волшебство – это что-то другое. Этот остров необъясним. Он умеет говорить, но не стремится быть услышанным. В листве его деревьев шевелится вовсе не ветер – она полна духов, чьих имен нам, сюда приехавшим, не разгадать. Этот остров таинственен, и он протягивает руку всякому, по-разному проявляя свое участие в человеческой судьбе. Для нас он простирал свои ладони в океан, и, споткнувшись о них, воды вставали светлыми валами нам навстречу.

Когда мы ехали тем утром, дымка плыла над крышами, как синий туман, и говорили птицы. Только птиц в машине не было слышно. Слышали мы только мотор, зачем-то музыку и самих себя. Я рассказывал о волнах то, что знал, а остальные – то, чего не знали. И даже если не произносили слова вслух, то внутри себя говорили безостановочно.

Ведь иметь внутри тишину сложно – мы постоянно обгоняем свою жизнь, вырываемся из своего сегодня и живем в завтра. А от этого в нашем сегодня образовывается пустота, и мы заполняем ее музыкой и диалогом с собой или с кем-то другим – бесконечным спором, замысловатым, но часто бессмысленным.

С нами ехала Света. Она была похожа на тугой ивовый прут. Гибкая, коротко стриженная, тонкая, резкая, она двигалась со свистом, в Куте пену ловила стремительно и четко, не менее стремительно отшивала бесконечно клеящихся к ней парней. Я про себя называл ее «Розга».

Остроумно отвечая разошедшимся парням, сверкая синими глазами, хохоча над другой нашей серфершей, опасавшейся, что там, на других волнах, может и не получиться проехать так, как в привычной Куте, Света говорила, что все в наших руках, и демонстрировала бицепс.

Так мы и ехали. Водитель Маде, распространив по плечам черные, невероятно длинные волосы, сановно вращая руль, доставил нас к месту.

Здесь светлые пески Букита[3]3
  Полуостров Букит расположен на юге острова Бали.


[Закрыть] и Куты понемногу отступали перед черными песками, извергнутыми когда-то вулканом Агунг[4]4
  Вулкан Агунг (3142 м), расположенный в восточной части Бали, является высшей точкой острова и считается священной горой у местных жителей.


[Закрыть]. Здесь белая пена, словно перо из крыла чайки, таяла на черно-сером пляже, выкатившись из голубого моря, в которое далеко за горизонтом падало голубое небо. И были волны. Не то чтобы большие, но и не совсем маленькие. Однако для уровня подготовки наших ребят я оценил волны как средние – и по размеру, и по сложности.

Мы выгрузились. Пока я вместе с Маде отвязывал и снимал с крыши микроавтобуса доски, а кто-то, завернувшись в полотенце, неловко менял шорты, Света успела осмотреться, предвосхитить ответом чей-то вопрос и энергично покрывала мускулистые ноги кремом от солнца.

Вторая наша спутница, с тревогой озираясь и теребя полотенце, спросила меня:

– А здесь глубоко?

И я в который уже раз за это утро принялся объяснять, что довольно глубоко, и в этом есть преимущества. На что девушка просто схватила ртом воздух, а Света, дернув непроизвольно бровью, быстро распрямила спину и презрительно, как мне показалось, сжала губы.

Только-только начинало припекать солнце. В многочисленных варунгах[5]5
  Варунги – собирательное название местных кафе, от индонезийского варианта фастфуда до ресторанчиков вполне респектабельного вида.


[Закрыть] загадочно шевелилась жизнь. Темный песок уже был горяч. Мы разложили на нем доски, и один из парней после того, как я закончил инструктаж, похохатывая, пропел: «А над нами километры воды…»

И был почти прав, ошибся только в восприятии плоскостей.

Километры были не над нами, а перед нами.

Я привык к огромной воде. Я вижу ее всю свою жизнь практически ежедневно, но всякий раз меня ошеломляют ее голубые бескрайние равнины, и я не знаю, кого за них благодарить, но точно знаю, что благодарить нужно!

В тот день по водной равнине, далеко от берега, скользили сероватые подвижные облака, а ветер легко и высоко бежал на северо-запад, слегка продавливая воду, от чего на ней проявлялась синеватая рябь. Ветру я кивнул, мы с ним уже были знакомы. Не то чтобы дружили, но играли иногда в парусные игры.

В песок бились волны. Катились издалека белыми рулонами, и нам предстояло проплыть сквозь их рыхлую пену туда, где они были еще упруги, как тела.

Наконец мы забежали с досками в океан. Кого-то я подбодрил словом, кого-то подтолкнул рукою – все вышли из жесткой прибойной зоны и довольно бодро погребли от берега.

Света была в авангарде, ее обогнал только атлетичный парень из нашей группы. Я нагнал их и попросил сесть на доски. Следом подгребли остальные.

Берег был черным, зеленым и оранжевым. Вокруг колыхалась вода. Наконец мы все расселись. Отдохнули. Присмотрелись к берегу, к океану, по-новому взглянули друг на друга – ведь часто человек на волне оказывается совсем не тем, за кого ты его принимал на берегу, – и принялись поджидать подходящую волну, которая не замедлила появиться.

Она вырастала из океана не быстро – океану торопиться некуда, – но плавно, занимая пространство вокруг, а в нашем восприятии так же плавно, но неуклонно росла ее сила.

Я не помню, кто тогда из парней оказался ближе всего ко мне, я помог развернуть ему доску и прокричал чуть ли не в ухо:

– Греби, греби!

И он погреб в сторону берега, разгоняясь что есть сил.

Лодка ощущает дрожь воды, когда ветер внезапно бросает ей под днище жменю ряби, но как описать не дрожь, а движение, исполинское движение даже небольшой волны?!

Я разгонялся с парнем вместе, был рядом, чтобы помочь, если вдруг ему не хватит сил оттолкнуться от сверкающей стены и ухнуть по ее склону вниз.

Мы неслись сквозь свет, он падал сверху, он бил снизу твердым блеском, потому что его отражала твердая от скорости вода, мы гребли сквозь брызги, и они хохотали нам в лицо – маленькие бело-голубые, насмешливые и крепкие! И вот наконец, после напряжения, после ощущения внутри горячего сердца и легких, трудно двинувших в себе поток крови и воздуха, пучина начала разверзаться перед нами, и доска скользнула в нее.

– Вставай, вставай! – опять кричал я, и он начал подниматься, а я краем глаза увидел, что метрах в десяти справа, разогнавшись, на эту же волну встает Света.

Грохот воды отвлек мое внимание; тот, кому я помогал, тянул за собой, как шлейф, пенный след и, балансируя, мчался вбок и вниз, а Свету я видеть перестал. А потому погреб к точке, с которой она рухнула вниз. Остальные готовились взять следующую, гораздо меньшую волну. Кругом шипела пена.

Света появилась метров на двадцать ниже точки падения. Сперва выскочила на поверхность плавниками наверх ее доска, затем вынырнула и она сама.

– Переверни доску, переверни доску! Держись за нее, просто держись, – кричал я, гребя изо всех сил. Она оглянулась в мою сторону. Похоже, не видела меня, не понимала, что я говорю. Я был рядом, уже совсем близко, чтобы разглядеть, как со дна ее синих глаз поднимается белый страх.

И пришла следующая волна. Я успел схватить Свету за руку, отбросил свою доску в сторону, и нас накрыло.

Когда шум силен, его ничего не отличает от тишины. В нем так же неразличимы отдельные голоса мира. Возможно, ревом был полон вселенский хаос перед тем, как вылиться в порядок мироздания.

Упавшая на нас волна не была огромной, она не была даже большой, но волны измеряют не в метрах – их меряют страхом.

Для меня с приходом волны ничего не изменилось, привычно я поднырнул под гребень, и меня засыпало ярко-белым пеплом пены. Для Светы же пена была словно пепел жизни. Она сжала мою ладонь. Отчаянно пыталась всплыть на поверхность, схватить воздуха. Но пузыристая рыхлая пена не позволяла оттолкнуться, и от этого таяли силы, и испуг почти превратился в ужас.

Под водой, в обрушившейся волне, пузыри живут стаями, они мечутся и шипят, натыкаясь друг на друга. Они льнут к вам роем, забираются в глаза и нос, в уши!

Их легко прогнать – они боятся спокойствия и неторопливости. Они живут мгновенную свою жизнь взбалмошно, ее суть – в суете, но стоит перестать идти у их мельтешения на поводу, как они отстают напрочь. И еще они боятся череды коротких выдохов прямо в воду. Воздух отгоняет их ото рта и носа, они шарахаются в стороны или попросту тают.

Но разве пузыри докучали Свете, как туча насекомых?

Нет. Исполин поднял ее безжалостной синей ладонью и окунул в самую сердцевину своего бирюзового тела. И не отпускал.

Сжимал, выдавливал вдох и трепал из стороны в сторону, словно хотел смешать с водой. И как равнодушно смотрело на все происходящее огромное, теплое, такое родное, такое дорогое солнце! А исполин все не отпускал, а воздуху и этому солнцу было безразлично, что сейчас перестанет быть еще одно «я»…

Мы добрались до берега вместе, на темный песок я положил Светину доску, пристроил рядом свою, а Света села, обхватив колени и уткнувшись в них лицом. Перед нами, шириной в обзор, переливал океан волнами свою мощь и с волн катились наши ребята.

Света вздрагивала и вдруг явственно всхлипнула. Словно какая-то горечь, более едкая, чем океанская соль, жгла ее горло.

– Я не… не могу-у-у, – заикаясь, выговорила она. – Я… мне страшно. Страшно… – едва слышно прошептала она бледными губами и отвернулась.

И, пожалуй, именно тогда «еще одно “я”» действительно умерло.

Но спустя несколько дней, когда Света сама взяла доску и выгребла в океан в Куте, а я сидел в тени кустов у посаженной мной пальмы, выслушивая трескотню местного владельца четырех зонтов и восьми шезлонгов, родилось новое «я». Света каталась. С опаской, потихоньку, но гребла, и волна брала ее в свою ладонь.

Учить серфингу – все равно что сажать деревья. Опускаешь саженец в почву и гадаешь – примется или нет, съедят подземные таракашки его слабые корни или нет… И так здорово, когда из жесткой коры на веточке вдруг появляется почка.

Но что оно такое – «я»? Совокупность чего? Крови и органов? Амбиций? Мыслей и эмоций? Какая-то малопонятная аура?

Мне кажется, далеко не все сумели ответить на вопрос о том, что же такое их собственное «я», но стремятся объяснять тайны мироздания, хотя оно, мироздание, именно с «я» и начинается.

Утро начинается с луча, с птичьей трели, которую мимолетом птица вылила в запутанное пространство между веток, потому что не петь она не может. С шороха волны, который становится явственнее с рассветом, оттого что купно со звуком теперь вторгается в меня еще и ставшее видимым движенье вод. И я начинаюсь с совокупности слышимого и видимого, а еще я знаю, как океан пахнет, и чувствую на коже его кипучую соль.

Я – многочисленность моего мира, и мой мир – многочисленность таких вот «я».

Методика I

В эту книгу среди глав-сетов вплетена моя методика, то, что я рассказываю на своих уроках. И эти уроки – не передача чьих-то заученных правил; я передаю свои переживания, которые копились более двадцати лет – с 1994 года.

Для чего, казалось бы, на своем первом занятии по серфингу узнавать, преодолевая желание броситься в прибой, теоретические премудрости возникновения волн, их типы и прочее, вместо того чтобы наслаждаться соперничеством с доской?

Ответ очевиден инструктору, который работает не ради продажи ощущений, но для передачи знаний: чтобы свести соперничество ученика с доской и океаном до минимума, оставив ему как можно больше времени на работу над собой. И вовсе не претендует при этом инструктор на роль гуру или оракула, потому что серфинг – это работа над собой, и в какой бы плоскости она ни проходила, физической или моральной, инструктор только посредник.

Почему человек на доске вдруг начинает катиться в прибое? Обычно начинающий серфер наивно полагает, что волна, подхватив, понесет его вместе с доской сквозь свежесть прибоя и ему останется только встать, эффектно расправив руки.

Это один из мифов, которые на первом занятии инструктор заменяет реальностью. Волна как физическое явление не переносит массу. Хотя пена (обрушившаяся волна, катящаяся к берегу), которая поначалу заменяет новичку настоящую волну, безусловно, подталкивает, облегчая первые серф-шаги. Но поскольку пена – это промежуточная, быстро проходящая стадия жизни волны, то особого внимания во время чтения теории ей не уделяют.

На самом же деле на передней стенке волны, то есть на той ее части, которую мы наблюдаем с берега, в определенный момент возникает угол, достаточный для скольжения вниз. И вот там-то мы должны оказаться, волну поймать и только потом встать на доску. Встать потому, что у нас серфинг стоячий, мы такой выбрали, в отличие от бодибордеров, катающихся на специальных досках лежа, ниибордеров, катающихся на специальных досках на коленях, или бодисерферов, предпочитающих кататься без досок вообще и использующих в качестве скользящей поверхности свое тело. То есть волна – это горка, подобная тем, с которых каждый из нас скатывался когда-то на санках. Но кое-что все же водяную гору от тех, привычных нам горок из детства, отличает.

Прежде всего это подвижность. Волна движется вперед и меняет конфигурацию. Это начинающий серфер может предположить, но часто упускает из виду второй фактор: прибойная волна берется словно ниоткуда – океан ведь зачастую за линией прибоя кажется совершенно гладким – и словно в никуда исчезает, будто растаивая после обрушения в пену.

А серферу не просто необходимо знать, что делать со своей доской в условиях движущейся и постоянно меняющей конфигурацию поверхности, но и понимать, откуда волна берется и куда девается, поскольку серфинг – это прежде всего умение взаимодействовать с прибоем, а не только умение с него катиться.

Волны бывают разные: сейсмические, они же цунами; барические – волны, возникшие в результате возмущения атмосферного давления; приливные – волны, возникшие в результате приливно-отливной разницы; и ветровые.

К счастью, цунами возникают довольно редко, прокатиться на них можно, но только один раз, поэтому их, как и барические волны, в аспекте серфинга не рассматривают.

Приливные волны рассматриваются постольку-поскольку, так как существует совсем немного мест в мире, где они пригодны для катания. А вот ветровые волны следует рассмотреть подробно: именно на них, отголосках дальнего шторма, именуемых в дальнейшем свелл, и катается армия серферов всего мира.

Несмотря на то что ветер рождает волны, серферы предпочитают кататься при его отсутствии, так как он зачастую нарушает форму и гладкость «передней стенки» прибоя.

В Мировом океане существует ряд областей, где ветровые шторма постоянны. То затухая, то возобновляя свою активность, они распространяют от эпицентра к краям свою энергию, возмущая поверхность воды, и от этого, как от камня, брошенного в воду, расходятся круги, расходятся волны. Однако прокатиться на такой зыбине далеко в океане невозможно. Выйдя за пределы действия шторма, она растягивается, становится глаже, превращается в едва заметный, мерно катящий к берегу свою силу пологий вал. Но у берега вдруг начинает вырастать, набирая крутизну и скорость. Это происходит оттого, что волна приходит во взаимодействие с дном.

Когда Бог создал мир, он, будучи причиной всем следствиям, предполагал, что люди, бродящие по берегу среди деревьев, когда-нибудь свалят дерево в прибой и попытаются его там оседлать, создав серфинг, и придал дну у разных берегов разный характер. И с тех пор серферы разделяют прибойные волны на несколько четких типов, позволяющих им разнообразить и без того яркую палитру серф-ощущений.

Прежде всего, это так называемый бич-брейк (от англ. beach break – волна, разбивающаяся о песчаное дно) – волна, встающая над плавно уходящим в глубину дном, как правило, состоящим из песка или гальки. Такая волна встает постепенно. Позволяет уследить за собой даже новичку с небольшим визуальным опытом, и в этом ее безусловный плюс. Однако это не означает, что она маленькая, она может быть и большой. А минус ее заключается в том, что, несмотря на последовательное формирование и относительную «мягкость» (медленную скорость обрушения, а значит – небольшую силу), она встает довольно хаотично, поскольку дно, ее создающее, нестабильно.

В этом ее отличие от риф-брейка (от англ. reef break – волна, которая разбивается о коралловый риф или каменистое дно) – волны, поднимающейся над жестким коралловым или каменным дном, которое формирует прибой четко в одном месте с учетом единого направления волн, что позволяет с большой вероятностью определить точку формирования волны, но исключает ее «мягкость» и зачастую создает так называемую трубу, в которой искушенные серферы успевают проехать.

Еще одна причина возникновения волны, подходящей для серфинга, – некая выступающая точка берега – мыс, оконечность близлежащего острова, – огибая его, волна формирует угол, достаточный для катания. Такая волна называется поинт-брейк (от англ. point break – волна, разбивающаяся о скалу).

Целесообразность получения подобных знаний на первом занятии очевидна. Имея представление о внешнем характере волны, можно предположить, что представляет собой дно, выяснить примерную силу волны и, соответственно, ее пригодность для уровня катания конкретного человека. Ведь всякий инструктор, сколь бы ни был талантлив его ученик, отдает себе отчет в том, что за четыре, да и за четырнадцать занятий ах каким «трубным» серфером тому не стать, и лелеет надежду, что из отпуска неофит вернется как минимум невредимым. А потому, стремясь к безопасности, учит не только технике скольжения, но и самостоятельности на воде, ответственности перед собой за принятые в океане решения. А это среди прочего подразумевает знание особенностей прибоя.

Море любит уверенных в себе, но самоуверенных не прощает.

А уверенность в себе – это, безусловно, не только вера в свои силы, но и знание предмета, к которому мы силы собираемся приложить. Помочь человеку «читать» прибой – не менее важная задача, чем научить его ехать на доске. С этого начинается безопасность и приходит ощущение комфорта в океане, а также развеивается миф о том, что катаемся мы на доске: на самом деле катаемся мы на волнах.

Третий сет
Лена

В тени школьной беседки, под ее светлыми соломенными сводами, на коричневом полу я занимался «вставанием» – то есть показывал и объяснял, как вставать на доску некой Елене.

Вне спасительного тенька солнце заливало безжалостным светом траву, голубым искрил бассейн, и теплый, тяжелый, как мед, воздух, покряхтывая, вращал над нашими головами старенький вентилятор.

День уже перевалил за свою середину, начал откатываться к отливу океан, и песок накалился, как лист жести, на котором я в детстве с пацанами пек лиловых мидий.

Одни только бабочки с упоением порхали в зное, а розоватые восковые цветки франджипани ровно таяли в жаре. Я был слегка утомлен, как и эти цветы под солнцем.

– Я приподнимаюсь на руках, – комментировала свои действия Лена, – затем тяну «заднюю» ногу…

– Стоп, – обрывал ее я. – Не торопись, не выворачивай плечи и смотри вперед.

Она кивала, и вместе, на счет «раз-два-три», мы проделывали это уже в который раз.

От стойки регистрации отеля «Бали Бунгало» доносились кропотливые перестуки гамелана[6]6
  Традиционный индонезийский оркестр, состоящий в основном из ударных инструментов.


[Закрыть], которые, словно лентой, звуком переплетала флейта.

И снова «раз-два-три» – мы приподнимались на руках, тянули ногу и выставляли другую под грудь.

– Ну! Что же не идешь-то ты?! – разговаривала со своей ногой Лена.

Толстая оса, жужжа, забралась в тень навеса, покружилась у моей головы и улетела в зной.

– Пойдем-ка мы с тобой к океану, – сказал я Лене. – В процессе у тебя получится гораздо лучше, чем тут, на коврике.

И, взяв зеленую восьмерку, мы пошли. Мимо стеклянной стены кафе, в которую любят, как в зеркало, смотреться все проходящие, мимо сверкающих мопедов. Посторонились, пропустив машину, перебежали душную дорогу и оказались на сверкающем пляже.

Океан, как всегда, танцевал с жарой, сегодня они качались в бело-синем танго. Жарко и тяжело шевелились толстые листья корявых, посеченных солью деревьев, важно и размеренно шевелились волны.

Лена пристегнула лиш, и мы зашли в воду.

У нас не было задачи покорить так называемую стенку. Нам не нужно было учиться ждать, отличать среди цветового единообразия воды и неба ту самую складку, с которой мы скользнули бы к берегу.

Пока нам предстояло ощутить движение воды под доской. Прочувствовать, что произойдет в тот момент, когда, подтянув ноги, отпускаешь руки и начинаешь подниматься с колен. Когда тебе навстречу текут свет и воздух, свет и вода, и ты вбираешь в себя их полностью, глазами, грудью! Когда желтый горячий берег и белое крошево звонкой пены становятся одной зыбкой линией, потому что ты своим присутствием между водой и воздухом, волной и берегом объединил сушу и океан.

Таким полубогом быть нетрудно, надо всего-то соединить землю с водой и свет со мглою глубин. Задача проста – когда знаешь, что такое ты сам.

Лена шлепалась в воду. Предчувствуя падение, затыкала нос и плюхалась с доски животом.

Сокрушенно глядя на меня, отработанным, немного кокетливым движением поправляла вьющиеся волосы и, перескакивая пену, возвращалась ко мне. Я отчаянно жестикулировал, показывая, в чем была ошибка. Мы пробовали еще раз. Наконец, после одной из более-менее удачных попыток, мы вышли на песок отдохнуть.

Я говорил, что следует думать не о том, как вставать, а о том, как ехать, и ждать не падения, готовясь в любое мгновение зажать нос, а скольжения, быть готовым к нему. Лена кивала. Поправляла волосы.

Очевидно было, что ей все понятно, все свои ошибки она осознает, но… не может исправить.

– Мое тело… – говорила она, выводя обломком ракушки на песке замысловатый узор, – оно меня не слушает. Я ему одно, оно мне другое. Оно вообще… Болеет, когда хочет. Я с ним и так и сяк – спортзал, фитнес, бассейн, сноуборд. Оно, знаешь, и на сноуборде подвело… Лечу с горы! Ну, как «лечу» – горка-то для чайников, но мне казалось, что лечу, с горы… Понимаю, что надо остановиться, знаю как, а оно меня не слушает!

– Оно, в смысле «тело»? – уточнил я.

– Ну да! Я же понимаю все, ты хорошо объяснил. И про взгляд, и про «вставание», логично все, а оно не принимает, видимо, логику!

– Тело?

– Ну да… Как-то так…

– То есть ты и твое тело – это как бы разное… разная… э-э-э… штука, э-э-э… штуки? – Не сумев найти точной формулировки, я помог себе руками, вначале сомкнув ладони, а потом разведя их в стороны.

– Ну как бы нет, но да, – уткнулась в свой узор Лена и замолчала.

Я замолчал тоже, потом посмотрел в океан, где местный коричневый, как деревяшка, пацаненок рывками обрабатывал волну, почесал щеку и спросил:

– Я сейчас с тобой разговариваю?

– Со мной, – согласилась Лена.

– А можно как-то с обоими сразу поговорить?

– Ну чего ты?

Я не ответил, но крепко ущипнул ее за руку.

– Ну ты чего?!

– Ничего, я с рукой сейчас общаюсь.

– Да ну тебя! Как дурачок, – сказала она, выкинула ракушку и улыбнулась.

– Я? – переспросил я и тоже улыбнулся.

Справа от нас мускулистый спасатель с энтузиазмом впихивал в песок красный тревожный флажок, отмечающий, насколько сегодня океан отошел в своем ежедневном отливе. За ним наблюдали два карапуза, густо обмазанные кремом от загара.

Когда-то мы тоже были маленькими, а когда-то нас не было – были наши родители, вели свои разговоры под свою музыку. А еще раньше не было и их, но были их родители, и еще раньше, когда не было вообще никаких родителей, были зеленый мир и этот синий океан, чью границу с важным видом сегодня отмечал спасатель.

И этот самый мир из себя соткал рыб, птиц, гибких зверей и человека. И человек лепил потомство, лелея в нем свое будущее, в котором его жизнь была ограничена всего сотней лет. И я – это потомство. Душой от мира, плотью, через родителей, от него же, и «я» – одно целое двух его половин.

Я люблю своих родителей, я их частица, и отделить свое «я» от своего тела – это словно от них отказаться! Или отказаться от мира, который информацией о себе сквозь глаза, уши, пальцы, нос, сквозь сердце мое «я» создал.

Рамка. С детства мы к ней привыкли. С детства.

Смотрели в книжку, в которой страница полями ограничивала картинки, потом в телевизор, потом в монитор, сейчас в айфон. Подозреваю, что многие носят солнцезащитные очки вовсе не по необходимости, а для того, чтоб иметь ограничением своего обзора их модную оправу.

А тут серфинг обрушивает каскад информации на отвыкшее от объемов восприятие и давит не только информацией, но вполне ощутимым ее проявлением – волной – прикладывает о материнское лоно воды, крепко!

И «я», отделенное рамкой виртуального от реальности, бесплотно блуждающее по социальным сетям, вдруг через подзатыльник осознает, что оно часть зелено-золотого мира. В котором трава пахнет и может порезать кожу до красной крови, больно. В котором соль вод жжет непривычные глаза, а полуденный луч тяжел, как львиная лапа.

Мамы и мир собирали наше «я». По крупицам. И мы продолжаем это делать! А Лена катается, написала, что поехала во Францию и там, в строгой Атлантике, ей с собой, водой и светом хорошо.