Текст книги "Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона"

Автор книги: Никита Василенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава III
Прощание с женой, знакомство с новыми спутниками

В Константинополе у трибуна Германика своего дома не было. Роскошную виллу предоставили ему родители жены, девятнадцатилетней красавицы Елены. Почему вдруг Марк Силансий, отец Елены, префект одной из внутренних провинций, богач, любитель скаковых лошадей и коллекционер греческих статуй, позволил обыкновенному трибуну взять в жены единственную дочь, оставалось для Константина загадкой. Впрочем, когда-то Марк, любуясь профилем будущего зятя, как-то странно выразился в том духе, что «желает потомство истинно военное». Pueris stirpis Romanae. Из «отпрысков романского древа».

На неуместное замечание Константина, что мать его все-таки из германских батавов, вельможа живо возразил: «Когда-то давно батавы славно потрепали нас. Но кто теперь об этом помнит! Конные германцы охраняли самого Константина. И теперь верно служат Светлейшему и Великому Флавию Юлию Валенту. В общем, скажи спасибо матушке, что она родом из батавов».

Вспоминая об этом, Константин непроизвольно улыбнулся. Именно мать научила его читать на греческом языке, привила любовь к странному для нынешнего уха гекзаметру Гомера. Именно мать рассказала ему, что Великий Слепой слепым в жизни никогда и не был, просто значительно позже александрийские философы приписали ему отсутствие зрения. Мол, не может смертный простым взором описать картину мира: «Так же, как если с вершины скалистой огромную тучу козий пастух заприметит, гонимую с моря Зефиром, издали взору его, как смола представляется черной. Мчится над морем она и ведет ураган за собою. С ужасом смотрит пастух, и стада свои гонит в пещеру. Схожие с тучей такой, за Аяксами к жаркому бою, Юношей, Зевсом вскормленным, стремились густые фаланги. Черные, грозно щетинясь щитами и жалами копий»[2]2
  Перевод В. Жуковского.


[Закрыть].

– Господи всемогущий, муж мой, да ты немного опьянел! Гомера вслух читаешь! – Любимая встретила его прямо у ворот виллы, кутаясь в шерстяную накидку.

Из-за спины госпожи на Константина с любопытством посматривали престарелый управляющий Дмитрий с факелом в руке да две девчонки-рабыни, прислуживавшие Елене.

Жена была беременна, уже на седьмом месяце. И Константин мгновенно протрезвел, только сейчас осознав, что уже полная ночь. А на дворе – начало весны. А в эту пору ночи в Византии, как по-старому называл столицу его тесть, вовсе не располагают к длительному ожиданию на свежем воздухе беременной женой загулявшего супруга.

– Ой, – искренне, по-детски сказал трибун виновато. – Ой, я встречался с императором. Мы немного выпили…

Девчонки-рабыни прыснули со смеха. Улыбнулся даже обычно сдержанный старый Дмитрий.

– Кушать будешь? – заботливо спросила Елена. – Тебя ждет фаршированная рыба и свежие хлебцы.

Беременность еще больше украсила любимую жену. Лицо ее чуть пополнело, но точеный носик и улыбка, открывавшая белоснежные зубки, маленькая родинка на щеке, роскошные светло-рыжие волосы (как у вожделенной многими Елены Троянской), собранные в подобие короны на голове, могли свести с ума не только трибуна комитатского легиона.

Константин нетерпеливо протянул руки, пытаясь заключить супругу в объятия. Она увернулась:

– Не здесь и не сейчас. И – мне нельзя, потерпи немного.

– До ноября, – вдруг хрипло отозвался Константин. – Потерплю до ноября.

Несмотря на юный возраст, Елена была умна и проницательна. Мигом почуяв неладное, она взяла мужа за руку.

– Пойдем в комнаты, там расскажешь.

До семейных комнат трибун не дошел. Встал как вкопанный в обеденной зале, почуяв нюхом вечно голодного солдата безумно сладкий аромат пресловутых хлебцов. За стол не присел, жадно схватил первое, что попалось с серебряного блюда (холодную курицу), и стал рвать зубами белое мясо, одновременно пытаясь рассказать жене о встрече с Валентом Флавием.

– Утоли голод, – кротко посоветовала супруга, усевшись на хрупкий стульчик-диф, на котором любила сидеть еще девчонкой. И вот – не могла отказать себе в удовольствии и внутреннем самоутверждении, что совсем, ну нисколечко, не поправилась, сидела уже замужней беременной дамой. – Утоли голод и сними, во имя Митры, свое «железо»!

– Митры? – прорычал удивленный Константин. – С каких пор в моем доме звучит имя языческого бога?

– Сам рассказывал, – вступила в игру жена. – В Персидском походе, когда вода кончилась, молились только местному Митре!

– Так-то ж в Ассирии. – Трибун наконец насытился. – А как домой вернулись, так все снова о Христе вспомнили.

– Такие вы, мужчины, – притворно (или по-настоящему?) печалясь, вздохнула Елена.

У Константина был слишком невелик супружеский опыт, чтобы почувствовать разницу в настроении жены.

– Так, о чем ты говорил с нашим государем?

Германик, дождавшись пока Дмитрий расстегнет наконец застежки панциря и, торжественно приняв на руки меч, унесет оружие в специальную комнату, принялся рассказывать супруге о поручении императора.

Елена выслушала молча, только кончик носа побелел.

– Что ж, – произнесла в раздумье. – В конце концов, соединив себя узами брака с военным, я знала, на что иду. Императору виднее, где и как тебе нести его службу. – Она смахнула слезу и улыбнулась сквозь слезы. – Откровенно говоря, я боялась, что рожать придется где-то в захолустье, без опытных повивальных бабок и хороших лекарей. Значит, рожу здесь, в Константинополе.

Ровно год назад, когда любимый отец повелел ей выходить замуж за трибуна провинциального комитатского легиона, Елена плакала куда горче и злее. Но отец категорически настоял, мотивировав свой выбор тем, что император Валент уже положил глаз не только на его конюшню и коллекцию греческих статуй, но, кажется, и на все состояние. Единственный выход для семьи и самой Елены – немедленный брак с одним из любимых офицеров императора, воевавшим вместе с ним еще при Юлиане Отступнике.

Всем известно, что своих Валент не обижает. Только когда молодой офицер станет членом их семьи, можно будет вздохнуть спокойно.

Елена, унаследовав от отца трезвый взгляд на мир, с доводами согласилась. Приятной неожиданностью стало еще и то, что ее жених оказался не только очень красивым мужчиной, но и неутомимым любовником.

Вспомнив это, Елена решила подсластить для мужа горькое снадобье расставания:

– Я рожу тебе сына.

– Сына?! – переспросил потрясенный известием трибун. – Откуда тебе известно, что будет сын?!

– А кто же еще? – совершенно искренне удивилась Елена. – Неужели ты думаешь, что от такого видного мужчины можно родить девчонку?! Ты уж так для этого старался, так старался.

Константин снова протянул руки, но и жена была начеку. Соскользнув с дифа, погрозила пальчиком:

– До ноября уймись, герой. До ноября мы спим в разных комнатах.

Утро пришло неожиданно, с яркими лучами солнца, бессовестно ударившими в открытое окно.

Константин, сам наскоро побрившись и омыв тело в бане, успел только выпить молока с хлебом, накинуть рубаху-тунику и надеть штаны да войлочные сапожки, как услышал голоса в атриуме, большой полуоткрытой площадке, служившей летней гостиной.

Вошел туда и увидел Префекта Священной опочивальни собственной персоной в сопровождении двух угрюмых бородатых гвардейцев из северян, озиравшихся вокруг и явно недовольных тем, что их разбудили в такую рань. Впрочем, завидя трибуна, оба мгновенно подтянулись, отдав честь по старому римскому обычаю – одновременно ударив себя в левую часть груди и выбросив правую руку вперед и вверх.

Константин Германик ответил солдатам и, почтительно склонив голову перед префектом, сказал:

– Приветствую Светлейшего!

Евнух кивнул и, пошевелив большими губами, вдруг очень тихо спросил:

– Никто не знает?

– Жена, – понял его Константин. – Но куда именно, не знает даже она. Сказал, что поручение от государя, вернусь к ноябрю.

Константин Германик если и солгал, то лишь отчасти. Накануне он сообщил жене, что плывет через Понт. Правда, не уточнил куда. Впрочем, Елена сама догадалась.

Трибун выдержал испытывающий взгляд префекта, глаз не отвел. Служит он императору, а не евнуху, с какой стати ему откровенничать?

Египтянин вдруг улыбнулся, понимающе и коротко распорядился:

– Оружие не бери, панцирь, естественно, тоже не понадобится. Идем смотреть твой корабль. Там тебя, кстати, Иосаф ждет не дождется. Не знаю, обрадуешься ли, но мне от его сюрпризов иногда не по себе.

Молвив загадочную фразу, Префект Священной опочивальни велел подать холодной воды. Выпив кубок, протянутый услужливым Дмитрием, жестом предложил напоить водой солдат. Гвардейцы, с ненавистью посмотрев на воду, с негодованием отказались. Префект ухмыльнулся и скомандовал:

– Поспешим, ведь меня еще государь ждет, – и бодро засеменил маленькими ножками, увлекая за собой Константина.

Дом богатого вельможи, тестя Константина Германика, находился неподалеку от Палатия. А значит, около порта, который располагался в районе Месы, главной улицы, прорезавшей столицу подобно стреле.

Может быть, поэтому, а может, не желая привлекать ненужного внимания, но Префект Священной опочивальни носилками не воспользовался. Пошел пешком. При этом все норовил сократить дорогу, сворачивая в какие-то кривые переулки и пробираясь через пустыри. Бездомные да пьянчуги, не опохмелившиеся с утра, только успевали открыть рот, завидя сразу нескольких грозных солдат, а с ними явно богатого вельможу, которого старательно прикрывал от посторонних глаз мужчина атлетического сложения.

Все вокруг провонялось запахом дрянной рыбы, бедности, безысходности.

Префект, брезгливо зажимая нос, ободряюще бросил Константину:

– За тем поворотом выходим на площадь Тавра. Пост, свинину еще не продают, а значит, и людей меньше, и воздух чище. А там и до порта недалеко.

Громадная площадь Тавра в это время оказалась действительно полупустой. Впрочем, несмотря на пост, мясом кое-где торговали, но длинные ряды мясников были заполнены торговцами рыбой да зеленью. Простолюдины перекусывали пирожками с потрошками, постоянно оглядываясь и как бы извиняясь перед новым богом. Но кушать-то хочется, а впереди целый тяжелый день, без мяса никак нельзя!

Префект нетерпеливо дернул Константина за рубашку-тунику: «Чего на босяков уставился? Каждому – свое».

Трибун решительно зашагал впереди, знаком показав гвардейцам из северян ускорить шаг.

Наконец, срезав центральную улицу, вышли в порт. Громадный, соленый, кричащий, причитающий, молящийся на всех наречиях Ойкумены порт Восточного Рима предстал перед ними во всем великолепии и во всей кажущейся бестолковости. Корабли со спущенными парусами стояли впритык, готовясь уйти в зеленое, синее, черное море. На три месяца, на полгода.

Иллирийцы, капподокийцы, фригийцы, италийцы, сирийцы, египтяне, галлы, иберы, греки (то ли еретики, то ли – подданные Империи, но заблудшие в своей философии); мастеровые, искавшие заказы перед навигацией; плотники, желавшие ну вот сейчас, ну вот ведь срочно поправить такелаж; абсолютно бесстыдные страховщики, навязчиво предлагавшие свои услуги; строгие офицеры таможни, с обеспокоенным видом спешившие оформить очередной корабль. И – пассажиры, в последний момент решившие попытать судьбу то ли купцов, то ли гостей, то ли просто сесть и уплыть.

Все это разом буквально захлестнуло уже оказавшуюся совершенно беззащитной перед этим воистину вавилонским столпотворением группу строгих и целеустремленных мужчин.

Не растерялся только Префект Священной опочивальни. Кажется, в порту он чувствовал себя как дома. Решительно указав рукой Германику место слева от себя, префект заговорил с несколькими портовыми обитателями, странно, словно из глубины горла, произнося слова на только ему известном языке. Одетые во что горазд смуглые мужчины, на мгновение склонившиеся в почтительном поклоне, сразу же, совсем не по-палатийски, вдруг что-то живо начали объяснять, показывая пальцами направление.

– Наши корабли уже готовы, стоят чуть в стороне, – сказал евнух. – Мои денежки тишину любят, предлагаю пройтись немного.

Трибун только кивнул, происходящее его забавляло. Запах тины, соленой воды, недавно по-быстрому просмоленных кораблей крепко вцепился в ноздри, а гул делового народа, спешившего в плаванье в неизвестные и опасные края, будоражил и волновал.

Император в него верит, Елена любит, сын – родится…

И он – богат!

Чего еще желать трибуну комитатского провинциального легиона?!

– Твое задание, Германик, вернуться к осени, – тем временем втолковывал офицеру Префект Священной опочивальни. – Светлейшему нашему доложишь то, что увидел. А вопросами торговли позволь заняться моему человеку. Он – предан, опытен, у него – доля в экспедиции. Кстати, он египтянин, мой родственник.

Наконец Константин Германик увидел свой корабль.

Широкий – как говорили ахейцы еще во времена Гомера. Классический «торгаш», грузно сидевший в воде, с двумя мачтами да дюжиной открытых палубных банок для гребцов. Устойчивый и надежный.

– Будут еще два корабля, любезный трибун, – как-то странно, чуть ли не заискивая перед Германиком, вдруг произнес Префект Священной опочивальни. – Они сейчас загружаются. А ты пока взойди на корабль вместе с капитаном-навкликром да скажи откровенно: нравится ли он тебе.

Что нравится: корабль или капитан, трибун понять не успел. Невысокий бритый египтянин с подведенными глазами и громадным носом, приговаривая то ли слова нездешней молитвы, то ли приглашения, увлек офицера на корабль. Краем глаза Константин успел заметить, что префект, как бы замешкавшись, остался на берегу у трапа.

– Зовут меня – Аммоний, великолепный солдат, – бормотал тем временем капитан, отчего-то не глядя в сторону трибуна, но почтительно и одновременно настойчиво теребя край одежды Константина. – В дружественные нам земли мы везем обычный товар: немного дорогих пряностей, много фиников, еще больше сладкого вина, разумеется, ткани…

Капитан небрежно и быстро откидывал кожаные накидки, покрывавшие груз в трюме корабля.

Германик мгновенно насторожился: количество хорошо выделанных накидок явно не соответствовала цене груза. Да и кто просмоленной кожей сладкие финики накрывает?!

– А – это?! – Трибун решительно отбросил накидку.

Железные наконечники для стрел, длинные германские мечи-спаты, лежавшие отдельно от ножен; сами ножны; уздечки; панцирные нагрудники – все это явно не соответствовало законам Рима, запрещавшим вывоз оружия в сопредельные страны.

Константин Германик строго посмотрел на египтянина:

– Ты знаешь, что за это полагается?

Капитан-навклир, оглянувшись, вдруг быстро заговорил:

– Трибун! Высокий друг, стоящий на берегу, позволил. Нам ли с тобой ему перечить? Закроем глаза, положим накидки на место. Варвары получат свое, ты – тоже. Вернемся к осени с прибылью.

Германик хотел возразить, но его внимание привлек оклик с пристани:

– Герой и друг императора! Иосаф приветствует тебя!

Трибун подошел к борту. Друг-соперник Иосаф, комит охраны императора собственной персоной пожаловал в порт. С ним – двое. Германик, забыв о контрабанде, мигом перемахнул через борт, с легкостью преодолев три с половиной шага мутной зеленой воды, плескавшейся между бортом и пристанью.

Иосаф, одобрительно кивнув, представил своих людей:

– Калеб. Лучник из страны эфиопов. Греческим не владеет, понимает разве что десяток воинских команд. Но ты видишь его лук. Тирас, фракиец. Серпоносец. Ну, с ним ты знаком.

Выжженное солнцем лицо Калеба, коренастого эфиопского наемника, было темнее ночи. Обнаженная правая рука, черная, неестественно большая, как будто сама по себе высовывалась из серой туники. На большом пальце правой руки Калебы сидел грубый конусообразный перстень из железа. Страшный стрелок глядел угрюмо, исподлобья. По всему было видно, что идея сменить твердую сушу на предательски качающуюся корабельную палубу его явно не привлекала. Впрочем, кто его спрашивает?!

Напротив, фракиец, с вырезанным, как из коричневого дуба, лицом, широко улыбался (если дуб может улыбаться) и трибуна приветствовал искренне, чуть ли не фамильярно. В белой рубахе и коричневых штанах, он запросто поигрывал серпом, будто палочкой пастуха в руках:

– Командир, помнишь меня?!

Трибун Галльского легиона облегченно выдохнул:

– Это – солдаты!

Иосаф радостно осклабился:

– Даю тебе – лучших бойцов. Оцени, трибун.

Константин Германик осторожно тронул огромный лук за спиной эфиопа. Показал на его большой палец с перстнем:

– Этим тянешь?

Тот, поняв вопрос, мигом согнул лук, набросил петлю на железный крючок, крепко примотанный жилами к дереву. Охрана префекта потянулась к мечам. Пехота ненавидела стрелков из лука. Всегда. И отцы ненавидели, и деды. Про́клятое племя – стрелки из лука!

Эфиоп секунду выждал и только после едва заметного кивка Константина легко растянул страшное оружие, послав стрелу в деревянный столб-причал судна, стоявшего в полутораста шагах. Та впилась в дерево, лишь оперенье грязно-серое задергалось на ветру.

Константин Германик только присвистнул.

– Митра тебе в помощь! – бросил эфиопу.

Тот угрюмо кивнул и, легко согнув лук, аккуратно снял тетиву с крючка.

– Ну а с тобой, солдат, я уж точно знаком, – Германик обратился к фракийцу.

Знающий себе цену ветеран сдержанно кивнул:

– Трибун. Я видел, как ты вел в бой алу аланов на согдийцев, вооруженных железными булавами. Помню, как мы уходили от проклятого Евфрата, когда лекари достали стрелу из твоего бедра.

Константин Германик достал золотой динарий, протянул боевому побратиму:

– Отплываем сегодня. Но ты успеешь помянуть тех, кто остался не погребенным из моей кавалерийский алы. Христос и Митра да пребудут с ними.

Засуетился Префект Священной опочивальни:

– Времени у нас нет. Трибун, ты готов к выполнению задания государя нашего, Флавия Валента? Если готов, то зачем теребить себя воспоминаниями о доме? Корабль ждет тебя.

Константин Германик, верный воинскому долгу, только пожал плечами:

– С женой попрощался. Пусть доставят сюда мои доспехи. Я – готов.

Впрочем, лишь к полудню трибуну удалось закончить формальности, связанные с отплытием. Следовало застраховать груз, подписать контракт с капитаном. На борт взошли таможенники, которых резво увлек к носу корабля подальше от трюма капитан-египтянин. О чем они там шептались, Константин Германик не разобрал, но успел заметить, как капитан ловко передал начальнику таможенной стражи увесистый мешочек, а тот так же ловко спрятал его за пазухой.

– Желаю удачного возвращения и хорошей торговли. – Лицо главного таможенника напоминало плохо пропеченную бело-желтую лепешку. Даже почтительно обращаясь к офицеру, он умудрялся смотреть в сторону. – Да хранит вас милость Всевышнего и Величайшего государя нашего.

Трибун кивнул и обратил взгляд на берег. Он ждал жену.

Наконец-то! Показался богато разукрашенный паланкин, который несли шестеро вольноотпущенников. Они аккуратно поставили его возле причала, но вместо жены оттуда неожиданно выбрался тесть Константина Германика, светлейший Марк Силансий. Грузный пятидесятилетний мужчина, бривший голову подобно римским патрициям и подобно им же кутавшийся в длинную ослепительно-белую тогу, приблизившись к Германику, вдруг всхлипнул и обнял зятя.

– Это я велел Елене оставаться дома. Сам понимаешь, ее бы всю растрясло. Не в ее положении, зачем рисковать.

Трибун растерянно кивнул. Раньше за высокочтимым префектом особой заботы о дочери, а уж тем более внимания к его, Константина, скромной особе, не наблюдалось. Не вполне до конца Германик осознал слова напутствия, которые префект горячо зашептал на ухо зятю:

– Ты нам нужен живым. Елене, мне, твоему будущему ребенку. Ты понял, Константин?! Живым!

Разумеется, живым, к чему напоминать?

Марк Силансий отстранился, вернулся назад к палантину. Несколько театрально (был почитателем греческой драмы) отдернул полог. Оказалось, что на подушке величаво возлежал большой щенок. Молосский дог! Мечта детства! Германик непроизвольно засмеялся:

– Это – мне?!

– А кому же еще? – Породистое лицо Марка Силансия расплылось в довольной улыбке. – Зовут Цербером. Год без двух месяцев. Сука родила его от знатного и злого папаши. Убедишься сам, будет тебе верным другом.

Щенок, тем временем резво соскочив с удобной подушки, потянулся, показав отменные клыки. Как само собой разумеющееся, подошел к Константину Германику. Уселся на задние лапы и вдруг зло зарычал на египтянина-капитана, осмелившегося приблизиться к хозяину.

– Ну, вот, – удовлетворенно констатировал Марк Силансий. – Полное взаимопонимание.