Текст книги "Наш мир (СИ)"

Автор книги: Никита Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Наш построенный маленький город, никогда не был профачен запахом бездомных детей или просьбами о лучшей жизни. В конце концов, я просто прятал весь этот сброд, чтобы она никогда не увидела где мы с ней на самом деле живём.

(Все эти убийства, ограбления, изнасилования, нищета, каннибализм).

Мы ходили с ней по чистым большим улицам, гуляли по зеленому парку, ездили на хорошей машине. Люди вокруг либо спешили по своим делам, либо приветливо улыбались. У нас всегда работали больницы, хотя по сути они не были нам нужны – вся зараза аналогично уничтожалась либо была вытравлена на отрешённые районы нашего с ней городка. Моя любовь смеялась, кушала сладкую вату, показывала на картины городских художников, говорила насколько я ей дорог.

Когда она грустила – я рисовал дождь, и мы гуляли под ним. Когда она промокала до нитки и начинала скучать – я создавал солнце и двойные радуги, которые имели намного больше, чем семь скучных цветов, как в обычной реальности. Мы разматывали с ней серпантинные ленточки и путаясь в них, бегали по полю, смеялись, продлевали жизнь наших чувств. Это поле было настолько зелёным и летним, а небо настолько голубым и безоблачным, что нам казалось, будто глаза вот-вот ослепнут от переизбытка цветов. Все окружающие нас краски были переполнены насыщенностью, отличались особой яркостью, врезались в подсознание, придавали нашей крови более живой цвет. Но для неё, для моей малышки, это был привычный контраст, она никогда не видела цвет неба над домами тех, кто болен СПИДом, или раком последней стадии.

А даже если бы и увидела – не придала значения, не разглядела бы ничего, кроме зияющей дыры. У таких людей никогда не будет неба над головой, вместо него – прозрачная пустота. Врачи пытаются помочь таким людям, прописать более дорогие краски, и несчастные, пытаясь выкарабкаться, тратят последние деньги на мнимое спасение. Спустя время, может через годик, другой, они понимают, что слушать доктора было глупо и наивно, ведь краски есть, а красить нечего. Пустоту ничем не заполнишь, она находиться слишком высоко, чтобы произвести замену или сойти с ума, чтобы обманывать самого себя, мол вот оно, красивое какое, как прежде.

Я всегда защищал её от суровой реальности этих серых (серых, для других людей) будней. Она здоровалась с прилично одетыми людьми, улыбалась чистым и опрятным детям, покупала свежие продукты, питалась соответственно здоровой пищей, гуляла по убранным улицам, отдыхала в фантастических местах. В нашем с ней городе не было отморозков, преступников, завистников, безработных и бродяг. Я много работал и вышвырнул весь этот сброд на окраину города, установив после этого систему защиты от проникновения на нашу территорию. За это отвечали, как автоматика, так и определенные люди, которым я поручил следить за неприкосновенностью границ нашего города.

Наши с ней рамки дозволенного были размыты, словно песочная стена после ливня. Мы делали такие вещи, о которых в детских книгах не напишут даже самые отбитые контркультурщики, хотя возможно найдутся и такие. За пределами стен нашего дома была одна жизнь, а внутри дома, в спальне – совсем другая. Кураж, не имеющий формы, ограничения, приличия. И всё это лишь давало пищу нашей системе жизни, подпитывало её настолько сильно, словно это было озеро посреди пустыни.

Я любил её всю, любил до мозга костей, любил от самого её обидного оскорбления и до самого приятного комплимента. И даже если бы мне пришлось отдать руку, или пускай даже две руки, в обмен на жизнь с нею, я бы не задумывался и ответил «нет проблем, давайте, я согласен». Моя любовь всё равно не заметит отсутствия конечностей, ведь мы живём в мире, где нету грязи и слёз, нету вопрошания к богу, равно как и его самого. Мы сами себе создатели и сами можем судить и наказывать. В нашем городе есть только одна важная вещь: наша с ней любовь. Я одариваю заботой свою любимую, защищая её от реалий этого пропащего общества, этой загнившей жизни. Она даже не подозревает об этом, ведь я вложил неимоверное количество сил, чтобы создать идеальное место, очищенное от этих мерзких неудачников, от этих переносчиков заразы и разложения разума.

Но всё когда-нибудь летит к чертям, как бы ты ни старался, ни пыхтел или тщательно продумывал любые варианты развития ситуаций, всегда найдется тот, на кого нельзя было полагаться. Именно так и произошло в тот день, и после этого, мне хотелось раствориться в этом сказочном месте, просто исчезнуть, потому что я не смог дать ей то, что так намеревался. Дать ей охрану, отгородить и вырастить в ней чувство беспечности и идею прекрасного.

Как-то раз мы шли с ней по одной из улиц. Дорога на ней была уложена лучшей швейцарской плиткой, а газоны были настолько ярко-зеленые и аккуратно подстрижены, что казалось словно мы играли в «Sims» или смотрели на 3D изображение. Она держала меня за руку, а я смотрел в отражение витрины, прикидывая, насколько неотразимо выгляжу по стобальной шкале. Она улыбалась, поправляла солнечные очки, весело идя спиной вперед, тянула меня за руки и что-то рассказывала. Это был ещё один хороший день, привычный для прогулки, обычный для повседневной жизни. Я поддерживал разговор, мы что-то обсуждали, шли по направлению к фонтанам на центральной площади, шутили, целовались, оживленно жестикулировали и смеялись.

И тут я начал ощущать, что вокруг всё стало напряжённее. В воздухе начала чувствоваться вонь гниющей плоти. Сначала я не придал этому значение, я по-прежнему шутил, а Настя всё так же дурачилась, я старался не обращать внимания на свои ощущения и странный запах. Но всё это лишь вырисовывало определенную картинку и меня охватила паника – вонь стала отчётливей, и меня почти моментально осенило. Я понял, вследствие чего она вообще появилась. В город проникнул какой-то больной бездомный и находится он очень близко к нам. Мы для него магниты, я тот – кто создал для него животные условия жизни, сгрузив таких же, как и он на закрытую территорию, изредка давая шансы на выживание. Это были трущобы – никому не нужные, забытые, пропитанные смертями, болезнями и нищетой, территории. Я был тем, кто обрёк их на жалкое существование и разнообразные ужасные вещи, которые им приходилось выполнять, дабы выживать. В их мечтах – зажарить меня заживо и поделить на всех, чтобы каждому досталось по кусочку моего жалкого тела.

Я начал крутить головой, пытаясь не показаться странным перед Анастасией, и хаотично перебирать в голове, причины такого провала в системе охраны границ города. Всё, чего я хотел в тот момент, найти ублюдка раньше, чем его заметит моя малышка. Найти и каким-то образом заставить его исчезнуть. Все мои попытки и повороты головы были тщетны, а как оказалось через несколько секунд, я просто не туда смотрел.

В тот момент, когда нищий потянул мою любовь за подол платья, я понял, что кто-то из системы безопасности предал меня, и пропустил это нечеловеческое существо через границу нашей с ней территории. Когда я увидел его, то сразу понял – это начало конца. Ей хватит одного взгляда, чтобы полностью измениться. И в тот момент, когда моя любимая девочка взвизгнула от неожиданности, я пообещал, что отрежу этому ублюдку чёртову башку, а после скормлю её падальщикам на уикенде.

Нищий скорчившись лежал на земле, вцепившись правой рукой в платье Анастасии. Его чёртова рука находилась в паре сантиметров от её белоснежной ступни. Лицо ублюдка было всё усыпано волдырями и угрями, причём они были таких размеров, что можно было подумать, что у него несколько десятков глаз или ноздрей. Он мёртвой хваткой схватился за воздушную ткань небесного цвета платья, и что-то причитал себе нос, брызгая на матовую поверхность плитки кровью и ещё какой-то чёрной слизью.

Настя закрыла лицо руками, пытаясь отгородиться от этого ужаса – ведь она никогда не видела ничего более ужасного, нежели это. Она вообще ничего такого не видела, даже простывшего человека, чего уже говорить о вонючем бомже из трущобы, который пресмыкался за блокадной стеной и жрал трупы своих друзей. Невидимая граница, тщательно охраняющаяся, разделявшая наш городок и болото этих несчастных бродяг, была нарушена.

Я со всей силы двинул ублюдку в лицо, раздавив пару угрей, которые лопнув, одарили мой начищенный до блеска ботинок жёлтым гноем. Руку он так и не отпустил, Анастасия рыдала, у неё начался приступ паники, и мне пришлось врезать каблуком по его морде ещё раз. Не знаю, что на меня тогда нашло, я просто защищал её, просто хотел, чтобы она была девственной в плане нарушений психики, и чтобы её представление о людях не было ни капельки запятнано цветом, который был бы хоть немного темнее светло-серого. Я бил эту лежащую тварь, которая сжимала одеяние моей любимой в кулаке. Я бил его даже тогда, когда его лицо превратилось в смятый блин, по которому было размазано всё содержимое – и кожа, и какие-то хрящи, даже серые с зеленым мозги. Всё это время я тяжело дышал, моя любовь дышала ещё тяжелее, но я и подумать не мог, что всё так случится и насколько невозможно будет потом исправлять эту ошибку.

Он был фактически мёртв уже как несколько минут, а я всё бил и бил. После этого я осматривал свои туфли – каблука в них не было, просто тонкая подошва – я вбил эту деревяшку ему в лицо и похоронил её под его черепом. И после всего этого, небесная ткань лучшего в мире платья по-прежнему находилась в его омертвелой хватке. Мне пришлось аккуратно оторвать кусочек тонкой материи, сжатой в вонючем грязном кулаке бездомного, но если честно, то поначалу я хотел оторвать его руку, эту безжизненную конечность, и скормить какой-нибудь собаке или отдать таким же бездомным ублюдкам, чтобы они её сожрали на ужин.

Но больше всего я хотел построить машину времени, чтобы вернуться на двадцать минут раньше и уехать с Анастасией домой, а после пересмотреть всю систему безопасности и защиты от проникновения низших слоёв в наш город. После этого случая, моя малышка уже не улыбалась, она конечно старалась это сделать, но выходило как-то натянуто, и меня ведь не проведешь, я смотрю на глаза, а они были полны ужаса и печали.

Я говорил… нет, я даже уверял её, что всё нормально, что всё хорошо, и это просто нужно забыть, но она мотала головой, приговаривала что я всё это время ей врал. Ещё она сказала, что всегда подозревала, что в ней живут эти чувства – сострадание, жалость, беспокойство, но она не могла понять, что они значат и когда их нужно испытывать. Моя любовь попросила показать ей других людей – я повиновался. Она попросила излечить десяток из них – я выполнил. Она приказала мне построить монолитные дома для проживания в этих трущобах – я нехотя, но сделал.

После было заведено только такое правило: она просила, а я делал. Лечил, давал еду, жильё, заботу, возможность зарабатывать, возможность тратить. Через год люди, которые раньше жрали голыми руками мёртвых собак и птиц, уже ходили на работу, тратили деньги в магазинах, покупали себе одежду, заказывали еду на дом и смотрели телевизор. Ещё через год я, по её требованию, я построил развлекательные центры, гипермаркеты, дворцы различных видов спорта.

Я смотрел на Настю – она отводила взгляд. Я просил – улыбнись, пожалуйста, улыбнись ради меня, вспомни как было раньше. Она смотрела на меня около минуты, а после шла делать себе молочный коктейль и долго сидела на пляже, смотря как волны приходят и уходят, приходят и..

В одно время мне казалось, что она сошла с ума. Всё-таки испытать такой шок, узнать, что люди бывают не только с улыбками на лице, одетые в хорошую одежду и празднующие дни благодарения в ресторанах. Велика вероятность сдвига в голове, и моя любимая девочка – уже не та, какой была ранее. Я прослеживал маниакально-депрессивное расстройство, хотя и не в такой стадии, в которой нужно бить в колокола и принимать меры. По крайней мере общалась со мной она адекватно, приводя логические доводы, строя двойные и тройные цепочки. Причём она делала это, даже того не замечая и не подозревая о существовании оных, но мне это жутко шло на руку, ведь это был показатель её интеллекта, показатель того, что она всё ещё в своём уме, а значит делает всё осознанно и по своей воле.

Примерно через три года после того инцидента, город трущоб превратился в огромный центр успешных и не очень людей. Площадь его территории была больше площади нашего города, а зданий было в три или четыре раза больше. Но это не был муравейник, нет, людей там было в меру, слишком мало для таких огромных пространств. Настя говорила, что свободные и большие пространства дают право на реализацию самого себя и на реализацию своих творческих идей, а также бизнес проектов, которые аналогично являются чадом творческого процесса.

На протяжении трех лет во мне нарастало бурлящее чувство недовольства, потому что недопонимание между нами достигало невероятных высот. Она была одержима идеей улучшения жизни этих людей, постоянно придумывая всё новые и новые достатки, которые мне необходимо было воплотить в жизнь. Но я не закатывал истерик или каких-нибудь разборок на повышенных тонах, я понимал, – её золотое сердце не позволяет ей сидеть на месте. И пока в её силах сделать так, чтобы люди были счастливы и в полной мере удовлетворены жизнью – она будет пользоваться такой возможностью. Такой уж у моей девочки был характер, такая любящая и добрая душа, которая чувствовала боль даже незнакомого ей человека. Поэтому я просто решил, что буду молчать и делать всё, чего она пожелает. Строить – без проблем, я построю тебе мегаполис, пусть эти псы в нём живут и развиваются. Лечить? Хорошо, замучу сотню больниц, пусть эти людишки никогда не болеют. Дома престарелых, отдыха, спорткомплексы, организация городских праздников, и пожелания счастливого Рождества по почте каждой семье? Конечно! Всё ради неё, главное, чтобы она улыбалась и была счастливой.

Хоть моя красавица больше и не делилась со мной своим счастьем, считая меня за врага народа, и даже спустя три года, охваченная этой абсурдной идеей по обеспечению трущобных людей всеми земными радостями, её тяга ко мне не усиливалась и находилась на дистанции, которая меня не совсем радовала. Несмотря на это, я всё равно был благодарен небу за то, что мог видеть её красоту день изо дня, слышать её голос (пускай уже и не такой нежный, но всё же), видеть, как она завтракает и вытирает волосы после душа, либо дурачится перед зеркалом (не подозревая, что я за ней наблюдаю, а иначе бы сразу перестала, либо захлопнула дверь ванной), смотреть за тем, как она спит (словно ангел, клянусь).

Мы сидели на пляже, уже темнело, мы молча смотрели на спокойные волны, всё казалось бесконечным и законченным. Весь этот закат поглощал половину горизонта, отдавая вторую половину синему морю. И понимаете, так было всегда, и так будет ещё сотню лет. Тогда я спросил:

– Зачем?

Она ответила резко, будто ожидала от меня этот вопрос очень давно.

– Что зачем?!

Я опешил от такой реакции, но решил не сдавать позиций.

– Родная, зачем ты делаешь всё это?

– Делаю что? – а после некоторого раздумья, добавила. – Даю людям право на жизнь? Того, что не делал ты? Того, что ты ДОЛЖЕН был делать и плевал на этих бедных людей?

Я достал сигарету и закурил – ветра не было и мне это удалось с первой попытки.

– Именно так. Ты дала им всё, дала им то, чего у нас не было первые годы, и что ты получила взамен?

Я смотрел на эти глупые голубые волны и ждал ответа.

– Удовлетворение.

– Боже, перестань, – я фыркнул.

– Они же люди! – крикнула она. – Они такие же, как и мы с тобой, у них точно такие же дети, которые.. будут у нас.. понимаешь?

– У нас будут дети? – презрительно заорал я. – Когда они у нас будут? Когда ты закончишь застраивать всю планету и уделишь мне время? Наконец отдашься мне? Как в первый раз, да? Твою мать..

Я вскочил, выкинул окурок и достал новую сигарету. Меня переполняла ненависть. Я не знал, как достучаться до неё, чтобы объяснить одну простую вещь – этих людей не изменить, и всё добро, которое сделано моей красивой девочкой, оно просто не имеет значения.

– Ты эгоист! Мы обязаны помочь им! Мы…

– Ты и так помогла им! Они живут как короли, живут как мальчишки с Уолл-стрита, которым подносят с одной стороны сигару, с другой стороны гильотину, а с третьей огонёк с серебряной зажигалки Zippo!

– Милый, но ещё чуть-чуть…

– Знаешь..

– …просто потерпи немного..

– …если бы ты там появилась…

–… и у нас будет всё как прежде…

– …и попросила помощи…

– …как раньше.. О чём ты?

– Я пытаюсь тебе сказать… Если бы ты пришла туда, и попросила помощи… Знаешь, еды там, или ночёвки… Они никогда бы тебе её не дали. Никто бы и не вспомнил что это ТЫ сделала для них этот рай, что твоими усилиями построены эти врата и всё то, что они с удовольствием потребляют и посещают.

Анастасия задумалась, бросила взгляд сначала на меня, после на закат, и перед тем как уйти, холодно проговорила через плечо:

– Не суди людей по себе. Пожалуйста. Не суди.

Это был наш последний разговор.

И вот сейчас, у меня капают слёзы на бумагу, и ручка не хочет писать, и я всё вспоминаю её взгляд, смех, озорные глаза. Вспоминаю её доброе сердце, её нежные руки, губы, кожу лица. Её слова о том, что мы бесконечны, словно эти глупые морские волны, и её доброта к этим выродкам, которые не знали пощады, при всём при том, что они знали о всех тех поступках, которые она сделала для них.

Я пытался ей объяснить, что не нужно пропускать через себя их жизни, ведь такие люди не заслуживают даже и плевка в морду. Мне было по силам создать свой собственный мир и оградить свою любимую девушку от их жестокости, но ей показалось неправильным то, что даже такие плохие люди живут хуже нас. Она думала, что вывести их на новый уровень жизни станет решением всех проблем, и люди перестанут быть озлобленными на всех вокруг и закончат воровать, убивать, насиловать, и делать другие вещи, которые являются нормальными в их понимании. Она создала столько вещей для них, она подарила им наше искупление, но никогда, слышите, никогда ей не изменить этих больных и жестоких зверей.

Её идея посетить их индустриальный центр хорошей жизни оказалась смертельной. Моя девочка считала, что люди испытывают к ней добрые чувства, ведь именно благодаря ей они имели то, что позволяло им жить и улыбаться. Она поехала туда на следующее утро после нашей вечерней ссоры, а я ничего и не знал о её спонтанном плане. Иначе мне бы пришлось её связать и держать скованной до тех пор, пока она не передумает осуществлять такое глупое намерение, как встреча лицом к лицу с этими пустыми людьми, не имеющими понятий о морали и нравственности. Моя маленькая, моя хорошая девочка, моя единственная и такая наивная…

Пока я занимался возведением всё новых и новых зданий, эти скоты тоже занимались строительством, которое являлось скрытым. Оно не было обширным и сложным, и то, что они построили уже давно, не занимало много места и было спрятано от глаз моих наблюдателей. Хотя я снова понял, что меня предали – оказывается даже мои люди были настроены против меня, ведь они спрятали это ужасное сооружение прямо в центре города, и не заметить его было просто невозможно.

Виселица.

Обычная виселица, построенная из сруба деревянных брёвен, которая предназначалась для нас с ней, т.к. петель было две штуки. Они надеялись, что я когда-нибудь приеду посмотреть на их уровень жизни, а они воспользуются моей усыплённой внимательностью и вздёрнут меня за всё, что я сделал ранее. Их ненависть никогда не умирала, она жила и развивалась, она сочилась из них, словно гной из раны, несмотря на изменения за последние три года.

Моя родная. Отдав им часть своего доброго сердца, они свели удары этого самого сердца к нулю, хладнокровно наблюдая за её мучениями, и как скованно она пыталась ослабить сдавливающую горло петлю. Целая площадь бесчеловечного зверья наблюдала за этим спектаклем, а я в это время проснулся от сильной нехватки кислорода. После я оказался в ванной, и стал наблюдать в зеркало, как на моей шее появляются отёки и синяки. И спустя минуту, дышать стало легче, и ко мне пришло осознание что меня опустошили.

Я вышел на улицу и увидел разбитые окна зданий, разрушенные фасады, выжженные палисадники. Тот газон, который так резал глаза своими сочными красками, сейчас был сухим, редким, и жёлтым. С неба полил дождь, который смешивался с моими слезами, а гром, разрывавший небеса заглушал мои страдальческие крики и стоны. Я упал на колени и упёршись руками в потрескавшийся асфальт, почувствовал, как они фактически убили и моё сердце. Разница была лишь в том, что оно всё ещё билось, но я ничего не ощущал внутри, кроме как желания умножить в сотни раз страдания моей любимой девушки и подарить их каждому из жителей этого зоопарка.

И вот сейчас, я сижу в своей квартире, в офисе наблюдения, где передо мной расставлены двадцать четыре монитора, транслирующих улицы нового города. Я вижу виселицу, вижу свою бесконечную, и меня швыряет этими внутренними прибрежными волнами, хотя я уже и понимаю, что её не вернуть.

Я начинаю бить кулаками по красным кнопкам, и с моего поля для посевов открываются секретные бункера, а из них вылетают баллистические ракеты. Я решил, что раз эти нелепые люди и так попадут в ад после смерти, то я устрою им предварительную экскурсию, в которой будут присутствовать очень много огня, физических страданий и душевной боли.

Я сижу, откинувшись на спинку кресла и закинув ноги на панель управления, курю свои последние сигареты в этой жизни, стараясь особо не воображать себя творцом, но надо отдать должное, чувствую себя именно таким образом. Копируя их поведение на той площади, я ещё более хладнокровнее смотрю как ракеты поражают взрывами их дома, как кто-то пытается унести своих раненых отцов и матерей, но осколки достигают и их, и все они ничком безжизненно падают. А кто-то орудуя одними руками, пытается доползти в укрытие, потому что ноги уже совсем в другом месте.

Я не очень-то переживаю, что кто-то из них выживет, потому что такого никогда не произойдет, ведь я слишком хорошо подготовлен к апокалипсису. На военной базе есть около пятидесяти спасательных самолётов, которые предназначены для тушения пожаров, объём отсеков которых, составляют в сумме около 650 тонн воды. Есть только одно маленькое различие между мирным временем и временем, когда кто-то начинает против меня войну. Вода в отсеках заменяется на карборановую кислоту, которая, будьте уверены, сожрёт любое здание за минуту, и доберется до тех хитрожопых, кто под ним прячется, намереваясь избежать заслуженной участи.

Через некоторое время, когда я наблюдаю на мониторах массовое разрушение всех зданий, и наоборот, не наблюдаю людей, нормально передвигающихся на своих двух, я даю команду беспилотникам с кислотой начать своё движение через десять минут, и каждому по своей траектории сброса подарков, чтобы залить полностью всё и вся.

После этого на мои глаза наворачиваются слёзы, ведь всё это было построено руками моей любимой, а теперь мне пришлось всё это уничтожить. Битых три года мы ссорились и злились друг на друга из-за этой низшей прослойки людей, которая оказалась убийцами с рождения, не имеющих представления о благодарности. Я держу в руках её фотографию, где она улыбается, а в глазах у неё теплота и любовь, и всё это греет меня в мои последние минуты, которые являются такими бессмысленными без неё. Я нажимаю определенную комбинацию клавиш, и слышу механический голос, оповещающий меня о запуске режима самоуничтожения, и я почти слышу, как вылетает последняя и единственная в своём роде ракета повышенной мощности, и я понимаю, что осталось около десяти секунд, прежде чем моё тело превратиться в пепел, а этот дом (о боже, это же наш с ней дом, наш с ней дом, наш с ней…) провалиться в бездну навсегда.

Соловьёв Никита Николаевич.

Осень, 2014г.