Текст книги "Смерть во сне"

Автор книги: Никита Божин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

3.

Илья прыгнул в машину, чрезвычайно обрадовавшись отсутствию кого бы то ни было возле дома, так как после небольшого выступления матери все любезно разошлись по домам. Тем не менее, как только он завел двигатель, по его ощущениям практически бесшумно, то почти мгновенно с раздражением заметил шевеление в окнах соседей. Он и не сомневался, что кто-то нет-нет, да будет глазеть и дежурить у окна. Так оно и вышло. Прямо из соседнего дома на него взирала бабушка, прекрасно его знавшая, но, в силу возраста, она почти утратила возможность ходить, но не утратила любопытства, и даже наоборот, – приобрела с удвоенной силой, а потому сейчас жадно рассматривала и машину, и подросшего Илью. Из окна напротив высунулось лицо Вовки Пустакова, который всеми силами таился за шторкой, но полностью скрыть своего присутствия не мог. Илья разнервничался, хотел даже показать соседям какой-нибудь жест, но сам же себя привел в чувства, как мантру твердя, – ты европеец, и вести себя нужно соответствующе. Хотя ведь ты же дома…

Машина сорвалась с места, и Илья поехал к сестре. К Ирине он почти всегда положительно относился, несмотря на сложный характер, его восхищало желание сбежать прочь из дома, но его же и сокрушило финальное решение сестры, как горькая неизбежность, вернуться и выйти замуж за Федю.

Федю Мельниченко Илья не то чтобы не любил, скорее как-то не уважал, не воспринимал всерьез. Для него Федя классифицировался кем-то средним между неграмотным мужичком, почитай, крестьянином, и штатным неудачником, делающим вид, что все у него нормально. Встречались они до того всего лишь три раза, один из которых на свадьбе, и мельком во время кратчайших визитов Ильи на родину. Федя старше Ирины на два года, выглядел примерно на свой возраст, а как пострижется, оголяя круглое лицо, на котором ни единой морщинки, все натянуто тонким жирком, смотрится даже младше своих лет. Он имел привычку много курить, не отказывался от пива, благодаря чему нарастил себе выразительный живот. Вкупе с некрасивым телом с узкими плечами брюхо смотрелось уже лишним, но еще не отвратительным. Глаза небольшие, взгляд даже вполне неглупый, но без изяществ, а чуть приподнятая форма бровей навсегда запечатлела вид ошеломленного удивления. Волосы на голове редеющие, светло-пепельного цвета с небольшой проседью и залысинами в его-то годы. При всей внешности, нельзя сказать, что он смотрелся как-то уж очень некрасиво или неряшливо. Вокруг себя Федя формировал мирок очень похожий на свою внешность, и такой же средненький мир внутренний. Все устройство его жизни укладывалось в то самое описание, когда все неважно, но далеко от запустения. Он не сходил с вытоптанной дорожки в никуда, но с легким сердцем и чистыми помыслами, уверовав, что эта тропа единственная. Неряшливость в ощущениях перетекала в аналогичное свойство в быту, и пусть Федя специально ничего не пачкал, не портил, но не мог, например, усвоить, что бросать окурок в цветник нельзя. И не обязательно задавать вопросы почему, не обязательно искать в простом запрете тайный смысл или ограничение конституционного права, просто нельзя по-человечески. Даже собака обычно запоминает, где нельзя хулиганить, но Федя упорно выкуривал сигарету и, прищурив один глаз, прицельно отправлял очередной бычок то в цветник, то соседям через забор, тогда как банка от кофе на крыльце, предназначенная для окурков, наполнялась медленно, и Федя любил только поплевать в нее, но редко попадал. Стоит отдать должное сестре, которая, вопреки ненамеренному сопротивлению мужа, поддерживала дом в клинической чистоте, будучи на этом помешанной. Она убирала, стирала и гладила все, даже нижнее белье не надевала, если оно не глаженное. Интерьеры в доме имели вид бедненький, но зато всегда очень чисто, и все по местам. Епархия Феди в виде гаража и сарая к чистым и ухоженным местам не относилась, но и деморализующим бардаком не порастала, сохраняя терпимое состояние много лет к ряду. Одни и те же вещи лежали по местам, часто не перемещаясь годами, что вполне Федю устраивало.

Несмотря на все нюансы в личном восприятии Ильи по отношению к Феде, встреча прошла мило и дружелюбно. Сам по себе Федя принадлежал к простым людям, контактным и не злым, к тому же обладал изрядной долей прямолинейности. Свою открытость и честность он проецировал и на окружающих, не ожидая тонкого коварства, злопамятности или обиды, и вполне мог не чувствовать некоторое пренебрежение к своей персоне, потому обычно в обществе оставался всем открыт и приветлив.

Свою племянницу Оксану Илья видел всего второй раз, и она предсказуемо успела значительно подрасти. Ребенок оказался больше похож на Иру, чем порадовал Илюшу, так как в фигуре и лице Феди он ничего эстетически привлекательного не находил. Дочь воспитывали не строго и не мягко, как-то очень усредненно, не дозволяя ни больше, ни меньше, все в рамках, понятных родителям. Ее как будто готовили к настолько средней и обычной жизни, что любой шаг на раннем этапе мог все порушить, поэтому расти ей давали как декоративному растению, – ухаживая строго по инструкции. Такой подход идеологически не разделяли бабушка и частично дедушка, стараясь насколько возможно баловать ребенка и сюсюкаться, как будто перед ними не живой человек, а плюшевый зайчик, и именно мягкую игрушку они вырастить и хотят. Вопрос воспитания не раз стравливал Ирину и старшее поколение, разделявшее только мечты оставить внучку при себе и уберечь от разъезда по порочным, загнивающим, большим городам, но в остальном бабушка и чуть меньше дедушка хотели дать внучке всю ту ласку, внимание и заботу, которую недополучило все их поколение с царских времен, не меньше. Ирина же по большей мере надеялась и прилагала усилия, в результате которых Оксану не должно ждать экстравагантное будущее, и даже другие города не для нее. Родители растят ее здесь и сейчас, как аленький цветок, который оберегают и прячут в своем саду. К высшему образованию Федя и Ира относились со скепсисом, и сама же сестра не раз приводила себя в пример, как избыток знания и желания помотал ее по миру, а в итоге вот оно все чем кончилось. Про окончание пути она говорила с нескрываемым сожалением, но Федя не улавливал этот настрой, воспринимая историю буквально, что мотало-мотало, а к нормальной жизни слишком поздно пришла, да и всего-то. Оксана росла неглупым ребенком, и сам Илья проникся к ней человеческой жалостью, сказал Ире, почему не дать шанс уехать, что ей ловить в России и тем более в этом городишке? Ира просила не произносить это при Феде и не возбуждать его патриотических чувств, как бы чего не вышло. Илья понял, поцеловал Оксану в лобик и обещал себе, что придет время, и он вытянет ее.

После возвращения из своих нелогичных мытарств по миру, Ира быстро превратилась в человека, отчаянно боявшегося жизни. Нерешимость к деятельности Феди лишь подкрепила в ней это чувство и сейчас они сформировались парой, которая жила очень прижимисто и бедно, но предпринимать что-то они не хотели. Ира боялась, что вот переедут они в столицу по зову Стаса, да не смогут там закрепиться, как с ней уже это случалось, и Федя поддерживал ее, нравилось ему дома.

Менять работу в рамках своего города Федя тоже не решался, уверяя, что риск не оправдан, да и к чему эти переходы, стрессы и прочее? Да и кто его возьмет? Да и все равно зарплата везде одинаковая. Про подработки Федя знать не знал, так как ничего не умел, а вся его работа в офисе государственной организации как раз сводилась к работе мечты. Устроено все так, что он ходил, что-то делал, но в сущности не делал ничего. Сложная бюрократическая система методически усложнялась год от года, вкупе с раздутой иерархией позволяла Феде неделями просто ходить на работу, выполняя несложные ритуалы. Редкие совещания, перекладывание бумажек, правки одного и того же десятки раз, но это его не тревожило, а даже наоборот, мотивировало относиться к работе с почетом, ведь делать ничего не нужно, а зарплату выплачивают. В свой обычный день Федя мог примерно в четырнадцатый раз переделывать одну и ту же бумагу, в содержании который ничего не менялось, только форма и какие-то мелочи, потом он подписывал, переделав ее после замечания начальника-самодура еще два раза, дальше Федя мог написать одно электронное письмо, отсканировать документы, распечатанные из форм электронного документооборота, сдать их в архив, а дальше по заданию руководства начать делать очередную бумажку, лишь ради ее наличия. Бумаги эти никому не требовались, но плодились в пугающем объеме. Федя считал свою работу честным трудом, гордился статусом государственной службы и с радостью посещал все городские митинги, куда бы его не загоняли.

Пока Федя наслаждался своей работой, он выпадал из цепочки забот и волнений, а вот Ирина днями боялась множества других маловероятных вещей, например, революции, посмотрев что-то про Украину по телевизору; эпидемии, прочитав что-то в газете про Африку; реализации плана Даллеса, посмотрев очередного конспиролога; разгула преступности, услышав про то, что у знакомой женщины сын наркоман; боялась повышения налогов, лишения родительского права, боялась гнева божьего, боялась за дочку, боялась темноты, боялась будущего и т.д. Федя считал лучшим спасением от страхов да и вообще от всего – сидеть дома и не дергаться. От любых мыслей о переезде ограждала их и мать, говоря: Ирочка, вот помрем мы, кто тут будет жить? Стасик уехал, Илюша уехал, а вы с Феденькой вдвоем-то и останетесь, вот вам и дом наш отойдет, наш дом хороший, не то, что ваш. Ваш-то, не дай Бог, рассыплется, такой он уже худой и старый, а наш, с Божьей милостью, еще лет сто простоит, и ничего-то ему не будет.

Дом у Феди не был таким уже негодным, но и правда ждал хорошего ремонта, тогда как хозяин все не решался. Он опасался, что начнет ремонт, а одно за другое потянет, и тут никаких денег не хватит, а кроме того начнешь что делать: инспекции нагрянут проверить законность построек, и все такое, а оно надо? Опасался Федя, увидят воры, что средства есть, да и дом обнесут, а оно ему надо? Поэтому обитель и образ жизни его вполне устраивали, и менять что-то не хотел, и теперь уже Ирина во многом его поддерживала, хотя редкие вспышки отчаянной истерики на тему бедности жизни и «что вообще происходит» случались, но Федя умело принимал удар и уходил пить пиво с мужиками подальше от дома, а когда возвращался, все утихало само собой.

– Бог с тобой, Илюша, какой переезд? Что ты? Не говори ерунды, – отвечала сестра брату, когда тот в очередной раз предлагал им попробовать поехать в Москву или Петербург.

– Нас и здесь неплохо кормят, – довольно говорил Федя, улыбаясь кошачьим оскалом и почесывая левой рукой живот.

– Я просто не понимаю, что вы тут будете делать дальше?

– Да вот, папа умрет скоро, маме надо будет помогать. Мы и будем поддерживать. Как мы ее оставим?

– Думаешь, папа все же умрет? – зацепился за более волновавший его вопрос Илья.

– Разве ты не видел? Папа уже все, еле ходит, еле дышит. Ох, Господи, Господи…

– Мама говорит, обойдется, может.

– Я тоже надеюсь, да, похоже, все, не будет скоро папы, – промолвила Ирина и на глазах ее выступили слезы.

– Ну, ну, Ир. Не, ну ты чего? – поддержал ее Федя, как будто искренне не понимая причин слез.

– Горько, – ответила ему жена.

– У меня ж вот тоже уже и батя помер, и матушка. Вон, оба лежат на новом кладбище. А что делать? Это жизнь.

– Илюш, ладно, оставим. Дай Бог, папа еще и поживет. Ты расскажи лучше, как ты? Сто лет ведь не виделись. Не пишешь сейчас почти, не звонишь.

– Да как, в делах все, в заботах. Работа есть, привыкаю.

– И давно ты уже в этой своей Европе живешь?

– Больше полутора лет.

– А что, Илюша, как там, культурно все, люди приличные?

– Да, все культурно, все хорошо. Не то, что… – хотел сказать здесь, но, покосившись на Федю, решил не подводить сестру и смолчал.

– Не люблю я, если правду вам говорить, вот этих бабских разговоров про культуру, искусство это, – вдруг сформировал фразу Федя и тут же сменил тему прямым вопросом:

– Ты вот что скажи, голубых там много?

Илья прекрасно знал о рьяном гомофобном настрое Феди, но очень надеялся, что ему не придется говорить на эти темы, ведь сам он мог как угодно относиться к людям со специфичными вкусами, но давно уже внушил себе, что перевоспитан, и толерантность – нормальное состояние человека. Не успев подобрать компромиссный ответ, в разговор вмешалась Ирина.

– Федя, мы Илью сто лет не видели! И это все, что тебя волнует?

– Не, ну а что? Просто интересно, как там эти уроды ходят, что они там, прямо по улицам сосутся, что ли? Реально вот эти вот парады проводят свои, что ли? Хоть мужикам в бане расскажу, как соберемся.

– Отличная тема для разговора с мужиками в бане, – язвительно бросила жена.

– Я не слежу за ними, – ответил Илья, чем не совсем удовлетворил разыгравшееся любопытство Феди, но вопрос с повестки сняли.

После паузы и пары нелепых вопросов от Феди про жизнь «там», Илья спросил:

– Что еще интересного в городе?

– Вообще ничего, – зевая, протянул Федя, довольно растянув руки по спинке кухонного дивана.

– В смысле ничего не произошло?

– А что тут может произойти? Это ж глухомань. Все по-старому, – довольно говорил Федя, как будто вещал простые истины недалекой публике.

– Пойти, значит, как и раньше, некуда?

– Почему, тут тебе и «Здравушка», и «Синица», и «У Виктории», и «Палермо», и еще каких-то понаоткрывали, – перечислил Федя названия местных столовых, ресторанов и баров, толкуя, что выпить есть где.

– Так это все было и раньше.

– Ну, я не знаю, а чего тебе еще надо?

– Илья, лучше домой поезжай, с папой поговори, – предложила Ира.

– Не хочу я. Тошно мне. Морально не могу там, я уже другой человек, – томно произнес Илья, чем вызвал улыбку у Феди, который, толкнув в бок Ирину, мол: Ишь какой, погляди на него.

– Мне тоже с тещей не всегда легко, но я ж терплю, – вдруг решил вставить шутку Федя, но все его проигнорировали. Он не обиделся.

– Кстати, – обратился к нему Илья, – папа просил тебя приехать, спилить дерево, что за домом растет. Переживает, разрослось, может на дом упасть.

– Это когда?

– Что когда? Когда упадет?

– Когда хочет чтоб я приехал?

– Завтра, например.

– Это прямо, чтобы я приехал?

– Да.

– Еще раз, когда хочет?

– Завтра, я же говорю.

– Так, а завтра я занят.

– Значит, послезавтра.

– И послезавтра я тоже занят. Да ты смотри, ты ж приехал, чего тебе, возьми там, у тестя, бензопилу да и повали, там делов.

– Илюш, не надо, Федя поможет, – вступила в разговор Ира.

Федя, не настроенный что-то делать, тем более пока здесь Илья и работу можно спихнуть на него, стал юлить и отшучиваться, и Ирина поняла – проще нанять людей и заплатить, чтобы спилили. Именно такого развития событий муж и желал, так как, помимо лени, страшно боялся работы, сопряженной с риском, потому что ужасно опасался смерти. Этот страх довлел над ним неимоверно, и мало кто мог так сильно бояться расстаться с жизнью, как он.

Проводить Илью до машины вызвался сам глава семьи, закурив с порога какие-то едкие сигареты, он вышел на улицу, где продолжал деловито курить, выпуская густой, едкий дым.

– Тут же дети, при них нельзя курить, – сделал замечание Илья.

– А мне что? Я не их батя.

– Просто при детях вроде бы и закон запрещает.

– Да пусть менты подойдут и предъявят мне тогда. Расслабься. Я окурок турну, и поди докажи, что я курил. Ха-ха!

– В Европе с этим строго.

– В Европе… – авторитетно протянул Федя, одаряя Илью пафосным взглядом умудренного жизненным опытом человека, познавшего весь мир, – Хорошо, что мы там не живем. Видел я по телевизору, что там на самом деле происходит, – усмехался Федя, продолжая смотреть на Илью как на несмышленого юнца.

– Ладно, я поехал.

– Илюх, слушай, а чего у тебя тачка такая простенькая? Получше купить не смог, что ли?

– В Европе к машинам относятся иначе, там важна практичность, а не статус. Я мог купить другую, но эта отвечает моим потребностям.

– Принято у них там… Ты – русский, и должен делать так, как приятно у наших, а не подстраиваться, как у них там принято. Запомни это.

– Но ведь я к ним приехал.

– Да какая тебе разница. Ты слушай, что я говорю, я уже пожил, плохого не посоветую.

– А почему у тебя вообще нет никакой машины? – пошел в атаку Илья.

– А она мне не нужна. Не хочу я эту машину. Надо будет – возьму. Да и налоги платить, бензин, страховку. Пошло оно, это государство, платить им еще. Меня они не обдерут, могут даже не надеяться! – гордо заявлял Федя, куда-то спрятав свои патриотические чувства, когда нужно думать о налогах и иных издержках.

– Ладно, бывай.

– Давай, счастливо! – напутствовал на прощание Федя, бросив окурок на тротуар, и пошел во двор.

– Федь, чего мусоришь? – крикнул ему вслед Илья.

– Дворники подметут, им же платят за что-то, вот пусть отрабатывают, – заявил Федя, не зная, что возле собственного дома подметала его жена.

– Сукин сын, – прошептал Илья себе под нос.

Илья тяжело выдохнул. Встреча с Федей нарушила и без того шаткое внутреннее равновесие, его раздражало абсолютно все, и вдруг он почувствовал себя героем, который должен что-то исправить, но только он ничего не может. И домой не хочет. Что делать? Колеблясь, все же решил немного развлечься, повышая себе самооценку, но сам тому не отдавая отчет, а посчитав, что ему просто нужно проветриться, он завел машину и поехал в самый центр города, чтобы как раз покрутиться по знакомым местам, где он бродил после школы, постоять у заведений, которые перечислял Федя, да и вообще, можно бы зайти и в какое-то местечко, глядишь, получится из этого что-нибудь. От ожиданий настроение улучшилось, и перспектива покрасоваться в родном городке показалась ему неплохой.

4.

Илья сделал несколько кругов по центру города, внимательно вглядываясь чуть ли не в каждого прохожего или водителя, ожидая реакции на появление его персоны в городе. Ему хотелось уподобиться известному актеру или музыканту, который своим появлением способен разнообразить любую вечеринку, любое место, почти независимо от обстоятельств. И все же, к разочарованию Ильи, повышенного интереса к себе, точнее даже своей машине, не вызвал, лишь пару человек, и то в основном мужчины, обратили внимание на редкий для этих краев Seat на номерах Евросоюза. Внимания со стороны женской части населения города не случилось, хотя и сугубо наблюдательно Илья не мог не отметить, что женщины и девушки тут заметно красивее, чем во многих других странах, где он бывал за последние полтора года. Наперекор укоренившейся строптивости, заводить внутренний спор с собой по данному эстетическому вопросу он не стал.

Он припарковал машину недалеко от стадиона, пережившего большую реконструкцию и выглядящего презентабельнее, нежели во времена его юности, когда он играл здесь в футбол на физкультуре. Нехотя, но он признал, что помимо стадиона еще пару зданий стали смотреться вроде бы лучше, но, впрочем, было бы странно, если бы город вовсе лежал в руинах, так что ремонт – это всего лишь ремонт, не чудо.

Илья давно привык проводить вечернее время в кафе или ресторанах, не обделяя вниманием и бары. К выпивке у него сложилось сугубо положительное отношение. В самом деле, выпивать он научился много и иногда изрядно, что, впрочем, не наносило большого вреда здоровью, так как для того, чтобы осоловеть, ему многого не требовалось. О своей привычке – ежедневно прикладываться к стакану – он предпочитал не говорить родителям, хотя все его коллеги и окружение тоже выпивали, он предпочел про эту часть своей европейской адаптации умолчать, зная про скверную наследственность в столь щепетильном вопросе. Если бы только мать узнала традицию Илюши что не вечер, то пол бутылочки Монтепульчано, Мальбек или Каберне Совиньон, а иногда напитки и покрепче, она бы накрутила себе столько кошмаров, вспоминая своего отца и всех его братьев, которые в конечном итоге умерли по одной и той же причине – спились.

Первое место, куда он зашел, был тот самый бар «Палермо», как его прозвали в народе, в то время как официальное название никто знать не знал, да и вывеска с названием лет семь назад была демонтирована хулиганами и теперь лежала у кого-то дома. Илья зашел в помещение. Внутри тесно, столы стоят вплотную друг к другу, и между ними – небольшой проход к барной стойке. Чуть далее виднелся выход на летнюю террасу, точно так же заставленную большими дубовыми столами, и там ни одного свободного места, как и внутри. Хоть мало-мальски знакомых лиц в баре не наблюдалось, да и сам Илья подумал, зачем вообще зашел в «Палермо», ведь это заведение определенно не его уровня. Пока он стоял у входа, к нему подошел достаточно молодой человек, возрастом младше лет на десять. Выглядел, впрочем, молодец неважно, уже успел облысеть, худощавое тело сгорблено, зубы желтые, как кирпич, при этом глаза чистые-чистые, и абсолютно пустые.

– Эй, ты чего тут мнешься на входе? – спросил его молодой человек.

– Ищу знакомых, – вежливо ответил Илья.

– А-а-а. А чего выглядишь так? Не местный, что ли? Я тебя тут что-то раньше не видел. Ты откуда явился, черт?

– Приехал к родителям.

– Я понял. А чего так странно одет? Ты не голубой случайно?

– Нет.

– Точно?

– Абсолютно.

– Ну ладно. Ты пойми, я просто живу по понятиям.

– Понимаю, конечно.

– Ну ладно, давай, братуха, – произнес молодой человек и неровной походкой вернулся к своему столу.

Собеседником в этом коротком диалоге выступил местный житель Колька. Он около года назад пришел из армии, с тех пор нигде не работает и крепко сидит на шее у матери. Несмотря на его склонность к жизни по понятиям, в заключении ни разу не был, но воровская романтика насквозь пропитала все его существование. Впрочем, будучи однажды побитым возле этого самого «Палермо», Колька не постеснялся и написал заявление на своих обидчиков, что никак не рознилось с его убеждениями. Многие местные его за это не любили, не оценив выходку с заявлением, но больше не били.

Илья быстро сообразил, если сам не хочет стать жертвой случайного избиения или чего-то подобного, ему лучше уйти. В самом деле, для конкретно этого публичного заведения он выглядел немного вызывающе в своей пестрой рубашке от Desigual, которую не могла полностью сокрыть черная кожаная куртка с металлическим вставками. Верх отлично сочетался с черными драными джинсами и белыми кедами. Набор одежды так и просил, чтобы на него обратили внимание, но только не для визуальной оценки, а как повод подойти, пообщаться с нежданным гостем.

Он сел обратно в машину, заблокировав двери изнутри, и опять же ждал хоть какого-то внимания, но и тут случилось разочарование, никто его не узнавал и не подходил, чтобы познакомиться со «звездой». Тем не менее, апатичность, временами свойственная характеру Ильи, сменилась чувством азарта, что время от времени приводило не к самым лучшим последствиям, но и теперь он решил, что не поедет домой, пока чего-нибудь развлекательного сегодня не найдет.

Илья заехал в еще пару местных кафе, оба раза не встретив ни знакомых, ни положительно заинтересованных в нем людей, пока удача, наконец, не нашла его. Он случайно заметил симпатичное по оформлению место, открытое в городе около полугода назад, это место отличала репутация сравнительно приличного заведения, так как ценник здесь чуть выше, чем везде, а потому и публика, по местным меркам, собиралась богемная. Едва он поставил машину и вышел на улицу, как сразу же заметил одноклассника Артема, курившего в компании с двумя людьми, один сильно старше Артема, второй примерно ровесник. Илья обрадовался, не дожидаясь внимания к себе, сам пошел здороваться. Артем без проблем узнал одноклассника и заодно познакомил с соседом Васей, тот, что ровесник, и с дядей Юрой, прибывшим в гости из Тамбовской области. Вместе с компанией знакомых Илья вошел в новое для себя заведение, любезно попросил свободный стул у соседнего столика и подсел к ним.

Разговор легко завязался, точно все давно между собой знакомы. На самом деле, Артем хоть и никогда не был другом Ильи, но, в сущности, со школьных лет не изменился, это все тот же обычный, немного хитрый человек, любит порисоваться, претендующий на определенную образованность, как бы выше средней по городу. Закончив школу с двумя тройками, Артем прибавил в высшем заведении и сейчас воспринимал себя местной, страшно сказать, элитой молодого поколения.

После краткого диалога и обмена вопросами-ответами на тему «как дела и что нового», все большую инициативу взял Илья, как человек заграничный, а также дядя Юра, наделенный богатым жизненным опытом в силу возраста. Говорили о разном, обсуждали и прошлое, и настоящее. Шутили, но и о серьезных делах толковали.

– А здесь хорошо. Первый раз в этом месте, – делился впечатлением Илья.

– Недавно открыли, – сообщил Артем.

– Смотрю, здесь тише, люди приличные. Это я к тому, был только что в «Палермо», тот еще контингент.

– Это тебе показалось, там в целом обычные люди. А вот в «Здравушку» сейчас зайди, вот там экспонаты собираются. Кунсткамера! – выразил мнение дядя Юра.

– Или паноптикум, – дополнил мысль Илья, так как примерно знал контингент «Здравушки» еще с детства, и десятилетиями он не менялся.

Посмеявшись да погрузившись в комичные воспоминая, перешли к теме настоящего.

– Ну, как там вообще, в Европе той, хорошо? – интересовался дядя Юра.

– Просто волшебно. Совершенно другой мир!

– Эх, побывать хоть когда, – мечтательно произнес дядя Юра, но сложилось ощущение, что дальше мечтаний это желание не зайдет, всегда оставаясь чем-то невероятным.

– А мне и в России хорошо, – сказал Артем, – все у меня здесь есть, все тут нормально.

– Мне тоже в России хорошо, – согласился Вася, – я даже загранпаспорт принципиально не сделаю никогда.

– Подожди, а если в Турцию поедешь? – вставил замечание Артем.

– А в Турцию тоже, что ли, загранник нужен? Я думал, туда как-то по-свойски пускают. Все просто ездят часто.

– Летают, если быть точным, – сумничал Артем, демонстрируя свою осведомленность в географии, – и да, загран нужен.

– Подожди, а вот у меня матушка в Витебске у тетки была, так у нее нет паспорта, – дивился Вася.

– Так это ж Белоруссия, какая это заграница! Это свои, считай, – авторитетно заявил Артем.

– С одной стороны, свои, а с другой – отдельная страна, так что ты, Артем, Ваську не путай. Правильно он говорит, тетка за границей была.

– Дядь Юр, ну ты серьезно сейчас?

– Да шучу, шучу. Я ж сам в союзе столько лет-то прожил, до сих пор все республики как свою страну воспринимаю.

– Таких сейчас немного осталось, все уже, смирись.

– Э, нет, ошибаешься, Артем. Вот тебе случай. Я как-то с одним человеком работал, он все уши протрубил, что родом из СССР, и законы России на него не распространяются, паспорт даже советский сберег, конституцию с собой таскал. В общем, странный был человек.

– И как же он тогда живет?

– А как? Так и жил, пока разок его не грабанули, так сразу в ментуру пошел просить защищать по закону, и как раз к закону-то Российскому уповал. Вот тебе и убеждения.

– М-да, темный народ, – довольно произнес Илья.

– Хватает. А ты вот что расскажи, там же ведь, в Европе-то, народ другой совсем. Приличнее наших? – пытал про Европу дядя Юра, не сильно желая дальше обсуждать Белоруссию да Турцию.

– Те, что коренные, да, конечно. С эмигрантами сложнее, смотреть надо, – с удовольствием подхватил тему Илья.

– Эмигранты, оно понятно, – толковал дядя Юра, – про них и разговору нет. А вот, знаешь, как у них там с точки зрения культуры профессионального роста?

– В смысле, карьеры?

– Ну да. У нас на работе много молодежи теперь, да не все работать хотят. Наши, вон, зенки выпучат, да только деньги давай и должности. А кто свой, родственник, значит, чей-то, тот как бы и сам собой поднимается. Глянешь – а он уже начальничек или депутатишка. Там же не так, небось? Культура там?

– Нет-нет, там народ другой, – продолжил любимейшую тему Илья, – там важно не только, сколько заработаешь, а скажу так, социально-культурное важно, чтобы ты был человек подобающий. Они и работают, и живут честно. Ничего там плохого нет. Заявляю: в Европе нет никаких пороков у людей!

– Прямо совсем, что ли, никаких? – достаточно серьезно засомневался Вася.

– Абсолютно. Там живет человек другого уровня, русским до них ни в жизнь не дотянуть.

Такие разговоры навели неловкость в общество, смутив легкое общение, при всем том, что собеседники Ильи могли в чем-то с ним согласиться, но все же, разделить такое одиозное мнение никоим образом не смели. Илья, в свою очередь, о Европе, как и России, знал на удивление мало, но только если при мыслях о родной стране он предпочитал думать только о плохом, то, размышляя о Европе, делал все наоборот, – думал только о хорошем. Холодную оценку он давать не умел да и не хотел, а потому впадал в крайности.

– У нас просто люди совсем другие, это важно понимать, ребята, – прокомментировал дядя Юра, – и сравнивать одних с другими можно, но это будет так себе. Мы ж всегда жили совершенно по-разному. Иногда, в правду, объяснить некоторые поступки я и сам не могу.

– Это какие, например? – спросил Артем.

– Да вот про отношение к жизни хотя бы. Ну не привык наш человек наслаждаться ею и не умеет, а привык только выживать. Отсюда уже тебе море расхождений.

– Это ты к чему?

– К тому, что ментальность у нас на корню разная.

– Ну, приведи пример!

– Да вот: в моем городе было полно старух, обитавших за гранью бедности. У них отрезали газ за неуплату, они не включали света и воды, почти не ели, носили лохмотья и так и умирали. Но после смерти у бабок обнаруживались такие капиталы, что последние лет тридцать они могли жить не просто не бедно, но с размахом. Есть лобстеров по утрам и шампанским Вдова Клико запивать. И ладно, если обнаруженные деньги еще от этого государства, а не от развалившегося.

– Объяснить это очень даже можно, – спокойно заявил Артем.

– Допустим. Но объяснить и в правду можно, но понять, понять можно?

– Никак нет, – отчеканил Артем.

– Вот и я говорю. Илья, видано такое в Европе той?

– Я уверен, что такой абсурдной глупости ни с единым европейцем произойти не могло, – важно резюмировал Илья.

– Наши, что же, глупее, выходит? – разочарованно спросил Вася.

– Однозначно, – подтвердил Илья.

– Темные мы просто да и страдали-то всегда. Привыкли, что жить надо так и никак иначе. Молодежь, вроде вас, она еще умеет быть современной, а бабки эти, как в те годы не умели, так не умеют и сейчас. Думаешь, мало их еще с причудами?