Текст книги "В летаргию и обратно"

Автор книги: Ника Януш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Суббота, 3 июля: Флоренция

Без десяти восемь утра мы уже подходим к полицейскому участку. Он еще закрыт. Кругом безлюдно.

Справа нарастает гул. По узкой улочке, с трудом продвигаясь между близко расположенными фасадами домов, пробирается поливочная машина – освежить город, пока июльская жара не разморила все вокруг. Издали складывается впечатление, что машина продвигается ползком – настолько ей узко и некомфортно среди великолепия пятисотлетних зданий.

Когда машина оказывается рядом с нами, кованые ворота полицейского участка открываются, затем отворяется массивная дверь во дворе. Спасаясь от брызг, мы буквально впрыгиваем внутрь здания, которое ранее не иначе служило дворцом. Сегодня мы первые посетители.

– Слушаю вас, – обращается к нам по-итальянски карабинер.

– Вы говорите по-английски? – спрашиваю я.

– Немного. Слушаю.

Я сажусь за стол напротив полицейского (Виктор с Дарьей сидят на стульях чуть поодаль) и рассказываю, что Дарью вчера ограбили в магазине обуви по улице Панзани, 22. Примерно в девятнадцать тридцать вечера. И добавляю детали: как все произошло, что именно украли и как выглядел тот парень.

– Так… – слушая меня, слегка постукивает пальцами по столу карабинер. – Вы – переводчик?

– Да.

– Кто вы трое, откуда, с какой целью и когда въехали на территорию Италии? Сколько здесь пробудете?

У меня легкое дежавю – о цели нашего визита меня недавно уже спрашивали. Тогда это закончилось трехчасовым ожиданием в полицейском участке аэропорта. На сей раз Дарья хоть и догадалась, о чем расспрашивает участковый, но благоразумно промолчала. Я объясняю, кто мы и зачем приехали. Полицейский записывает.

– Должен вас предупредить, что шансы найти преступника за три дня вашего пребывания ничтожно малы. Мы, конечно, опросим сотрудников магазина, который вы указали, однако, повторюсь, шансов практически нет. Но согласно порядку вы напишете заявление о произошедшем. Будет составлен протокол.

Виктор и Дарья согласно кивают. Я тоже соглашаюсь.

– Заявителем будет потерпевшая, – полицейский кивает в сторону Дарьи. – Но писать заявление, как переводчик, будете вы, – говорит он, обращаясь лично ко мне. – Вы напишете, она подпишет. Кроме того, вы – свидетель по делу, как и парень. Пишите, – протягивает он мне лист бумаги и ручку.

Полицейский диктует, я записываю: начальнику такого-то участка полиции города Флоренции от гражданки Украины Дарьи Остапенко, адрес регистрации в Украине, паспорт номер, в присутствии свидетелей, их паспорта номер…

Я ищу в своей сумке паспорт, чтобы посмотреть номер, вытягиваю его, кладу раскрытым перед собой и снова перевожу взгляд на лист бумаги. В это время замечаю, как указательный и средний пальцы полицейского, еще минуту назад высокомерно-нетерпеливо постукивающие по столу, игриво шагают в мою сторону и замирают недалеко от края листа бумаги. Я, не поднимая головы, смотрю на них. Пальцы протопали еще пару сантиметров и забрели на белый лист. Я невольно улыбаюсь и искоса посматриваю на полицейского: угольные брови выгнулись, в уголках глаз пляшут чертики, строгий рот вот-вот растянется в улыбке. Он со мной флиртует!..

Улыбаюсь в ответ, даже немного строю глазки, но пишу дальше. Я знаю: флирт в Италии – вовсе не приглашение продолжить знакомство. Это норма общения – он здесь разлит в воздухе. Через пару дней к этому привыкаешь, но поначалу улыбчивые и расслабленные люди непривычно контрастируют с почти всегда насупленными с незнакомцами моими соотечественниками.

Наконец полицейский принимает от меня заявление, несколько раз его перечитывает, вновь строго сдвинув брови на переносице, далее просит подписать бумагу вначале Дарью, затем Виктора и меня и удаляется. Через пару минут выносит копию нашего заявления со штампом полицейского участка и вручает ее нам. С этой бумагой мы и должны в понедельник прийти в консульство.

На сегодня – все. Мы свободны. Я наконец свободна от этих двоих.

4 июля: Рим. День ничегонеделанья (dolce far niente)

Я отъезжаю от вокзала Санта-Мария-Новелла на поезде «Интерсити», который через три часа доставит меня в Рим. У меня с собой ручка, блокнот и ноутбук. Я готова отложить тоску по Антону, много думать о своей новой жизни (вернуться к мыслям, зародившимся в Одессе, а затем прерванным), впитывать много новых впечатлений и много записывать. Сегодня хочу не просто мечтать «ой, как хочется жить по-другому и, например, быть писательницей», а ощутитьсебя ею. Примерить ту профессию и образ жизни, о которых я так много рассуждаю.

Вообще-то, ехать в один из самых старыхгородов мира, чтобы поразмышлять о своей новойжизни, как-то парадоксально. Но сейчас мои размышления будут кардинально отличаться от одесских. На меня никто и ничего не давит (Антон не в счет – сегодня у меня от него выходной), мне не надо принимать решение срочно и под нажимом (например, Антона (и снова – Антон!)), и вообще, я могу ничего и не предпринимать, если захочу. Просто созерцать, слушать себя, свою интуицию, тело. И любоваться проплывающими пейзажами за окном.

У меня давно не было свидания с самой собой. Очень давно. Я уже даже забыла, как это здорово. Несколько лет назад, еще до встречи с Антоном, я, бывало, любила оставаться одна, вызывать расслабление во всем теле и в каждой отдельной его части – в руках, ногах, голове, шеи, корпусе, – и у меня всегда наступала странная легкость и невесомость. Восприятие обострялось, я видела себя как будто со стороны и одновременно изнутри, заглядывала в потайные уголки души. И спрашивала. Спрашивала саму себя, чего мне хочется или не хочется, что радует или заботит, стоит ли идти и в каком именно направлении или, наоборот, необходимо сделать паузу. Я получала ответы на свои вопросы, успокаивалась, в голове прояснялось. Это состояние было очень вдохновляющим. Я называла его медитацией, хотя, как происходит настоящая медитация, не имею понятия – никогда не посещала занятий йогой. Мое расслабление и вопросы с ответами пришли ко мне спонтанно однажды, когда я долго не могла уснуть, а потом впала в состояние странного забытья, где-то между сном и явью. Забытье мне тогда понравилось, впоследствии я начала возвращать его намеренно, и оно стало мощным источником энергии. И еще уверенности, что поступаю правильно. Либо, если все же поступала неправильно, точно знала, зачем это делала.

Но вот уже три года ничего такого у меня не получалось. Я жила так, как будто позволила себе внушить «ты должна жить вот так-то и так-то», а то, что сама хочу на самом деле, от меня постоянно ускользало.

Если взглянуть правде в глаза, спокойно и без истерик, в этом внушении «ты должна жить вот так» присутствовал и Антон. Оглядываясь назад, понимаю: его напор «ты должнаписать» и «ты должнапересмотреть свою – нашу – жизнь», с одной стороны, был очень полезен – я все-таки созрела ее пересмотреть. Но с другой стороны, именно этот напор и заставил меня понять: изменения внутри меня не могут происходить потому, что я должна. Они не пойдут мне на пользу, если я должна. Должна идти на поводу (у своего парня, например). Или должна уступить, подчиниться, сделать то, чего от меня ждут, – то есть сменить прежнее «должна» на новое.

Тоска по Антону меня захлестывает сумасшедшая, но именно сейчас, в этом поезде, по пути в Рим я вдруг осознала: хорошо, что Антона сейчас рядом нет. Хорошо, что у нас возникла пауза. Хорошо, что я сейчас одна. Ведь если я кому и должна, то только себе.

* * *

Громада Колизея вырастает прямо перед выходом из метро. Я невольно издаю стон, не ожидая увидеть его так близко и… так повседневно: позади меня вполне современный туннель, ведущий в метро, а впереди – грандиозный двухтысячелетний амфитеатр. Соседство, от которого захватывает дух.

То же самое, по-видимому, ощущают и другие туристы, коих в Риме больше, чем жителей: я слышу одновременно несколько восхищенных возгласов людей, которые, как и я, только что вышли из подземки.

Перехожу на другую сторону улицы и приближаюсь к колоссу. Даже в нынешнем состоянии, без верхнего яруса и позолоты, коей сверкал при жизни, этот памятник поражает – грандиозностью постройки, временем и сохранностью. Вот это жизнелюбие – выстоять столько веков и после стольких разрушений!

Иду по улице, где покоятся древние развалины, и не могу оторваться от фотоаппарата – завораживают многочисленные императорские форумы, которые и сегодня отлично демонстрируют мощь римских императоров – Веспасиана, Цезаря, Августа… Мой путеводитель, в который заглядываю раз за разом, утверждает, что две тысячи лет назад здесь сильные мира общались с простыми смертными. Рассматривая сохранившихся каменных исполинов, даже сейчас легко представить, как один патриций говорит другому: «Завтра увидимся на форуме» (и забавно, что сегодня это означает совершенно другое, вроде «давай поболтаем о том о сем на нашем портале»). Могу лишь догадываться, насколько сексуальным был Юлий Цезарь при жизни, ведь даже отлитая из металла статуя, которую я вижу чуть дальше по улице, собирает целую очередь женщин, чтобы только постоять рядом, дотронуться и сфотографироваться с великим императором. Некоторые после вспышки камеры еще на пару мгновений задерживаются возле памятника и благоговейно всматриваются в волевые черты.

Выхожу на площадь Венеции и… все. Ноги отказываются идти дальше – мне надо срочно присесть. Рим необходимо принимать дозировано, иначе меня хватит удар. А на надгробии будет высечено «Умерла, не вынеся красоты».

Присаживаюсь на камень и просто наблюдаю, подставив лицо легкому ветру.

Ни одна фотография не может передать атмосферы города. Ни один фильм не способен показать Рим так, как я его сейчас чувствую, – слишком суженый фокус кинопленки, слишком маленькие масштабы, слишком мертвая картинка…

А Риму не до меня. Он живет своей обычной жизнью: вдоль великолепных древних развалин и элегантных палаццо топают и растягиваются на сотни метров многочисленные группы туристов, слышатся десятки разных языков, куда-то идут и едут местные; кто-то по дороге жует, кто-то громко смеется, кого-то зовет, причмокивает, по-особенному, по-римски, жестикулирует, ругается, воркует по телефону… И никто, кажется, не спешит. Автомобилисты притормаживают, пропуская пешеходов, улыбаются им, изредка машут рукой и сигналят клаксонами. Я невольно подслушиваю, как один из гидов делает паузу в экскурсии и объясняет:

– Водители в Риме любят, когда пешеходы с ними общаются: например, улыбаются. Так что, если хотите невредимыми перейти дорогу и увидеть фонтан Треви, уделите водителям внимание. И будьте готовы, они прореагируют вам в ответ.

Что ж, отличный совет – улыбаться друг другу.

Я решаю незаметно присоединиться к этой группе, чтобы не потеряться в лабиринтах улиц, подслушать истории гида и найти фонтан Треви.

Через полчаса мне вновь требуется отдых из-за атаки красоты – Треви прямо предо мной. На крохотной площади перед фонтаном завораживающе красиво. И шумно: толпы людей фотографируются, стоят, сидят, лежат, жуют прямо на площади. В кафе неподалеку я присаживаюсь на краю барного стульчика (больше мест просто нет) и ем пиццу. На вторую половину моего стула облокачивается грузная англичанка солидных лет, она тоже жует пиццу и лениво беседует со своим спутником – сухопарым лысоватым мужчиной.

– Ног не чувствую, – говорит женщина.

– Не беда, дорогая, – успокаивает ее спутник. – Чем дольше мы едим здесь эту пиццу, тем древнее становится Колизей, когда мы наконец дотащимся до него.

Но очень скоро мой мозг отключается: ни пара рядом, выживающая меня с остатков стула, ни духота кафе, ни гам толп туристов возле фонтана меня не смущают – ничего этого я не вижу. Есть только притягательность Вечного города и огромное желание записать свои впечатления. Я быстро делаю наброски – царапаю в блокноте пару главных фраз, которые потом разовью в складный текст, расплачиваюсь и выхожу из кафе – в поисках более удобного для писательства места и навстречу новым впечатлениям.

* * *

Если бы я могла задержать этот вечер подольше!.. Растянуть его на день завтрашний, а может, и еще на несколько.

Сейчас тот прекрасный час, когда день постепенно уступает время вечеру. Спадает зной. Позади остались Пантеон, собор Святого Петра и площадь Испании, брошены монетки во все встречающиеся фонтаны и загаданы желания. Сейчас можно наконец сделать паузу.

Приглушаются звуки машин и суеты, и в свои права вступают звуки иные: более оживленными становятся уличные кафе и рестораны, вокруг них шумят голоса и раздается смех, из-за узости и расставленных кресел древние улицы и площади Рима становятся еще Уже и как будто даже многолюднее, но люди совсем не утомляют, наоборот, за ними интересно наблюдать, они – прекрасный материал для литературных набросков.

Я сижу на площади Навона в одном из таких уличных кафе, расположенном между двумя великолепными фонтанами. На площади выставка картин под открытым небом. Масло, акварель, акрил, разные материалы и техники, различные размеры картин, с витиеватыми рамками и вовсе без рам – картин столько, что глаза разбегаются. Мой взгляд время от времени ловит то один торговец, то другой, каждый из них улыбается и посылает воздушный поцелуй. Я тоже рассеянно улыбаюсь им в ответ. Передо мной бокал вина, раскрытый блокнот и ноутбук. Я думаю.

«Мне тридцать лет, и я не знаю, чего хочу», – печатаю первую фразу своего эссе. «Однако здесь, в Риме, сидя на пьяцца Навона, я…»

Но мои мысли разбредаются, и я не могу закончить фразу. Не могу выразить, что же именно «я на пьяцца Навона», что чувствую, чего хочу. И сейчас мне это кажется таким неважным – чего-то в жизни хотеть. Неважно – думать и искать. Неважно – ставить цели и идти к ним. Не важны ни моя прежняя жизнь, ни будущая. Неважен даже Антон – он сейчас где-то далеко… Все неважно. Есть только летний закат, отблески розоватых лучей на лепнине римских дворцов, голуби на площади, картины, пряные ароматы ужинов в уличных кафе.

В соседнем кафе зазвучала гитара. Поначалу тихонько и вкрадчиво, как будто пробует струны, затем постепенно обретая мощь и силу. Ее ритм завораживает, а страсть пленит и не отпускает до последних аккордов. Два мужских голоса, глубокий хриплый и чистый и ясный, оттеняют гитару, то сливаясь воедино, то расходясь, усиливая и дополняя друг друга.

Я откидываюсь на стуле. Легкий ветер ворошит мои волосы и тихонько шуршит страницами раскрытого блокнота. Я растворяюсь в музыке и летнем римском вечере. Прямо сейчас, сию секунду, даже «быть писательницей» мне кажется совершенно неважным. Далеким и чужим. Все это суета – самореализация, страсти, желания. Все – суета. Важно лишь то, что сейчас есть эта площадь, эта гитара и этот вечер.

День, когда я услышала, что мечты опустошают: понедельник, 5 июля, Флоренция. 22:37

Я лежу в номере отеля и смотрю в потолок. Спать совершенно не хочется. Внизу шумит город: слышатся возгласы, музыка, смех, рев мотороллера. Доносятся перезвоны ложек и тарелок в уличной траттории, ноздри раздражают запахи еды. Все это смешивается с особым затхлым запахом отеля, едва уловимым днем и сгущающимся ночью. И новая дорогая мебель совершенно не может его скрыть. Здание гостиницы старое – утром на стойке я обратила внимание на картины в холле, администратор сказала, что лику Гарибальди, изображенному на одной из них, уже давно перевалило за сотню лет. Отелю же – за четыре столетия. Когда-то это был один из палаццо Медичи.

На лепном потолке пляшут тени, залетающий в приоткрытое окно ветер шелестит шторой. Не хочу спать совершенно. Впечатления предыдущих дней уже улеглись. Новизна стала меркнуть, а суета раздражать. В этой затхлой шумной комнате мои мысли все чаще возвращаются к Антону. Я бежала от них, бежала за тысячи километров, но – ч-черт – от себя не убежишь, как ни банальна эта поговорка. Внутри что-то жжет и царапает, и с каждой минутой это жжение усиливается.

Мне грустно.

Антон. Где ты? Что с тобой? Почему все так между нами?

Мы не виделись и не говорили уже три недели. Ты не глядел на меня своими глубокими глазами, не улыбался, не прикасался… Мы не пили чай, не смотрели вместе вечером фильм, не делились впечатлениями дня. Ни тепла твоих рук, ни бархата глаз. Вместо этого – игра-молчанка. Ты ушел, как в воду канул. Телефоны и почта не отвечают, в соцсетях тебя нет, друзья морозятся, мама хранит молчание и смущается, дескать, разбирайтесь сами.

В старой гостинице душно, ветер не освежает, кондиционер не справляется. Но по телу пробежали мурашки, и стало зябко.

Я не понимаю. Я так сильно тебя допекла, что ты даже поговорить со мной не хочешь? Хотя бы сказать пару фраз вроде «прости, устал (пересмотрел взгляды, разлюбил, получил новый проект на другом конце света, загулял, встретил другую или еще что), и мне нужна пауза (это конец)»?

Твое игнорирование для меня хуже, чем ненависть. Что бы ты ни чувствовал, что бы ни происходило, ты мог сказать хотя бы одно слово, хоть полслова, хоть малюсенькое объяснение того, что случилось, что стало причиной твоего исчезновения. Или, если ничего не случилось, сказать мне прямо, что именно это – когда у нас с тобой ничего не происходит – тебя и не устраивает.

Если ты решил меня за что-то наказать, проучить, не знаю, отомстить – скажи, черт возьми. Я же человек, а не кактус на подоконнике!.. Ты собирался – во всяком случае, так мне говорил и не раз – строить со мной жизнь, а теперь вдруг исчез, точно растворился. Что случилось? Почему?…

Несколько дней я не могла прийти в себя, думала, с тобой что-то произошло. Авария, травма, драка с пьяными придурками в темном переулке – все что угодно. Я накручивала себя, рисуя в своем воображении сценарии один апокалиптичнее другого: вот тебя окровавленного везет скорая, вот ты еле двигаешься, все тело в синяках и ссадинах и кровоточит висок, вот… Но после того, как я невольно разревелась от напряжения, твоя мама по телефону меня заверила, что со здоровьем у тебя все хорошо. Жив, здоров, слава богу, все нормально – так о тебе и сказала. И вновь постаралась поскорее закончить разговор и положить трубку.

Поэтому я и уверена теперь, что ничего страшного, ничего такого, что нельзя было бы исправить, с тобой не случилось. Ты цел и невредим. А значит, просто меня игнорируешь. Ты обижен? Разгневан? Раздосадован? Но за что, черт возьми? Что?

Даже если я и догадываюсь о сути твоего ответа, я все-таки заслуживаю того, чтобы ты его мне озвучил сам. Хотя бы даже в последний раз и как принятое тобой решение. То, как ты исчез… Как-то не по-мужски. Не так, каким я тебя знала (или хотела видеть). Ты просто сбежал. Втихаря и без объяснений.

Это низко и подло, Антоша.

Но лишь бы ты мне позвонил.

* * *

Я вздрогнула: приглушенные звуки улицы нарушил резкий звонок телефона на прикроватной тумбочке. На секунду я растерялась: Антон?…

– Алло, – знаю, что это не может быть Антон. Но голос предательски дрожит. А сердце трепещет – а вдруг?…

– Привет… Спишь?

– Привет… Нет. Не могу уснуть.

– Может, сходим куда-нибудь прогуляемся?

В трубке звучит приглушенный голос Виктора. Я на секунду теряю дар речи. Раньше между нами никогда не случалось неформального общения (словесные баталии на рабочие темы не в счет) – Виктор всегда был затянут в костюм и галстук и защищен толстыми линзами очков. Сейчас – слова шепотом, чувствуется усталость и вопрос, не составлю ли я ему компанию. Реакция Дарьи (устала от сегодняшних перипетий с утерянными документами в посольстве и спит или снова поссорились?), встреча с итальянским клиентом, тоска по Антону, затхлая духота гостиничного номера, невозможность уснуть – все это вихрем проносится в моей голове.

– Давай.

– Через пятнадцать минут в холле устроит?

– Вполне.

В трубке слышатся гудки отбоя.

Прогулка не будет лишней, говорю я себе. Чувствую: мне снова пора сбежать от навязчивых мыслей. И плевать на то, что в данном случае директор агентства не самая лучшая компания. Пусть на пару часов, но железные когти внутри ослабят свою хватку.

* * *

– Не хочу возвращаться домой, – говорит Виктор, потягивая текилу. Это первая фраза, в которой есть хоть какой-то смысл в нашей затянувшейся некомфортной беседе.

Устроившись в кафе неподалеку от гостиницы, мы долго молчали. Разговор никак не клеился. Снова мусолить тему посольства и утерянных Дарьей документов было бессмысленно – мы все обсудили еще утром и со всеми, кем нужно, в посольстве встретились. Анализировать сегодняшнюю встречу в офисе клиента, обсуждать рабочие моменты, по-видимому, надоело не только мне, но и Виктору. Кроме работы же нас ничего не связывает. Я не представляю, что Виктору интересно, и сама для него, подозреваю, тоже абсолютная терра инкогнита. Поэтому мы просто пьем. Перед Виктором – двойная текила (вторая за вечер), передо мной – третий бокал плотного тосканского вина. Из закуски на столике лишь зубочистки и салфетки.

Я чувствую, что пьянею, и мне это нравится. Звуки улицы удаляются, терпкое вино пощипывает язык, наши паузы постепенно становятся все более осмысленными. Виктор уже не кажется мне занудой, зацикленным исключительно на клиентах и их деньгах. Он снял очки, и его взгляд потерял обычную напряженность. Наблюдаю, как он всматривается в лица проходящих мимо нас девиц. И не только в лица: его взгляд скользит вниз к груди и затем еще ниже. Пару раз он сворачивает шею и даже восхищенно цокает, провожая взглядом аппетитную попу, завернутую в рваные обтягивающие джинсы.

– Почему? Если не секрет, конечно… – откликаюсь я. Я уже немного заговариваюсь, но относительную ясность мыслей сохраняю.

– Да как сказать… – Виктор громко отхлебывает. – Все одно и то же… Утром на работу, весь день – цифры, планы продаж, планы расширения бизнеса, развитие, персонал, совещания…

– Бедный, – я не могу удержаться от сарказма, но тут же прикусываю язык. Фактически описывая сейчас то, каким я его знаю, Виктор менее всего похож на привычного мне директора. Он же то ли не расслышал, то ли сделал вид, что не расслышал мою язвительность.

– …И так до вечера. Иду домой на автопилоте – в голове все то же: расширение, планы, выручка, персонал… Только и могу переключиться, если заскочу в «Докер». Там пиво неплохое, концерты хорошие бывают, джаз… – Виктор немного помолчал, уставившись в темноту улицы. – И это и есть моя жизнь? Чтобы переключиться, надо напиться. Если пью, Дарья скандалит. Если не пью, вижу всю скуку и бессмыслицу.

– А чем, кроме работы, ты увлекаешься? Ну там хобби какое-нибудь, спорт, музыка – джаз вот, например?

Виктор переводит мутнеющий взгляд на меня и едва заметно усмехается. Улыбка получается кривой.

– Да как сказать… Времени нет на хобби. Агентство вытягивает все соки, не до хобби тут… Никогда бы не подумал, что все это… вся эта работа… агентство… – так бессмысленно, – произносит он не без труда. В его голосе звучит горечь.

– А чем раньше увлекался? Да и сейчас – не может быть, чтобы совсем времени ни на что не оставалось. Не поверю. Я, если делаю только то, что должна, и ничего для души, для себя самой, очень скоро начинаю скулить и лезть на потолок. Ведь это так неправильно.

– Когда-то я думал, что встретил отличную девушку, – переводит вдруг Виктор разговор на другую тему. – Умная, красивая, рассуждает логично, понимание есть… Она тогда перевернула мой мир, мое представления о том, какими могут быть женщины. До Дарьи ведь все знакомства у меня были мимолетными – ночной клуб, секс, утром разбежались. Я мог, конечно же, позвонить через пару дней – я же не марафонец какой, наоборот… Всегда хотел стабильных отношений. Но девицы мне попадались все сплошь… специфические. Поэтому уже через пару встреч желание снова увидеться чаще всего пропадало. Это ничего, что я об этом говорю? – Виктор фокусирует свой взгляд на мне. Я замечаю, что он слегка смутился, насколько может смутиться человек после двух шотов текилы. И еще мне кажется, что для Виктора эта территория – территория откровений о личном – нова.

– Да нет, конечно… Все мы такие. В какие бы загулы ни ходили, как мне кажется, чаще всего хотим одного: загулы загулами, а вот чтобы человек рядом был… правильный. Только для тебя предназначенный. Идеально подходящий. Для жизни, для… всего, в общем.

У меня снова все обжигает внутри. Я пришла сюда отвлечься от мыслей, но вдруг заговорила о своем идеальном человеке. И тут же ощутила, как меня вновь охватывают черные лапы тоски. И захотелось пить еще больше, может, хоть алкоголю удастся ее заглушить?…

– Да… Вот и Дарья, когда мы познакомились, казалась мне именно такой. Отпало желание шататься где попало, крутиться с кем ни попадя. Думал, повезло мне, дураку. Такая девушка!..

– Ну так вы и сейчас вместе. Девушка-то твоя – рядом. Вы смотритесь вдвоем.

На самом деле я не знаю, что сказать, и зачем говорю это, ума не приложу. Дарья никогда мне не нравилась. Я считала ее высокомерной выскочкой с непомерными амбициями, не очень умной девицей, которой повезло в нужное время оказаться в нужном месте. Так я думала, оценивая профессиональные качества Дарьи. Но теперь вижу, что повезло ей очутиться не в нужном месте, а найти «нужного» Виктора.

– Сейчас все уже давно не так… Одна ширма. И ширма эта прикрывает пустоту, отчужденность… Страх. Да, я ее боюсь. Создавали агентство мы вместе, вернее, мои деньги, связи, наработки. Бессонные ночи первых тендеров. Учил ее всему, что сам знал. На семинары возил, книгами загружал. Она нахваталась, втянулась, опыт какой-никакой наработала. А теперь вот… Не знаю. Чувствую, за моей спиной что-то происходит. Понимаю, вырос птенец, оперился. Коготки отрастил острые. Влазить стал в те вопросы, которые… в общем, в разные нюансы. Чувствую, на ладан дышим. Малейшее дуновение ветра, и все посыплется. Унесет птенец в своих когтях и клюве все наработки… Давно бы разорвал отношения, но боюсь… Все потерять, остаться не у дел. Начинать с нуля. Не знаю… Так и играем в шпионов между собой и в счастливую пару – на людях. Так-то.

Виктор сейчас говорит о том, о чем уже давно сплетничают в агентстве: Дарья, дескать, ведет двойную игру, а Виктор – слепец – этого не видит. Оказывается, видит.

Что тут скажешь? Я вдруг начинаю чувствовать к нему жалость.

– Пригрел на груди змею. Не знал тогда, девять лет назад, что змея. Но оказалось, что меня использовали.

– Знаешь… Я никогда не была сторонницей того, чтобы пара вместе работала. Слишком много ставится на карту: не идет дело, рушатся отношения. Идет дело – отношения превращаются в постоянные совещания. Пространства для интимности не остается никакого… И что еще меня напрягает, так это постоянные сплетни-шушуканья за спиной. Неприязнь и козни коллег могут быть очень ядовитыми. По себе знаю…

– Чистая правда. Только понял я это слишком поздно.

– Ну а хобби – пространство или деятельность, где тебе комфортно, тогда особенно нужно, как по мне. Чтобы отвлекаться.

– Не знаю… Наверное. Только нет у меня никаких интересов, кроме агентства. Серость я, понимаешь?

Как и я. Как и все мы, думаю я. Краем сознания улавливаю, что наверняка завтра буду сожалеть о том, что мы переступили черту откровенности. Но завтра будет завтра. А прямо сейчас разговор для меня становится интересным. И прямо сейчас гудит кафе, гудит моя голова, кружится перед глазами Виктор, опершийся щекой на руку. Я не хочу думать о границах, дозволенностях или откровенности, которая может завести неизвестно куда. Пусть будет, что будет.

– Моя история – довольно типична, – между тем говорит Виктор. – Учился в школе как получалось, не особо зацикливаясь на оценках. Но получалось неплохо. Олимпиады по математике, физике, химии… Школьные, районные, городские. Похвальные грамоты, хоть и не напрягался особо. А из всех предметов любил только физкультуру. Плавал. Много и долго – десять лет. Вначале спортивные разряды, потом «кмс», затем мастер. Соревнования, соревнования, соревнования. Но потом все надоело – перестал видеть смысл. Захотел вольницы. Так, чтобы только сам за себя. Наплевал на школу. Забросил спорт. Первое пиво, первые сигареты, новые друзья. Веселая компания у нас была… Да. Веселая, но шальная. Налетали на магазины. В основном ночные со спиртным. Водки много, лилась рекой. Били окна, бомжей, «зарвавшихся» – всех без разбору, кто не нравился или не мог дать сдачи. Первый крэк, еще больше водки. А потом – еще больше крэка. И – вниз, вниз, вниз. Три года вниз – выпускной класс помню слабо, затем два курса института. Как умудрился поступить – ума не приложу, но факт. На третьем курсе снова будто тумблер щелкнул в голове: решил – хватит. Пора браться за голову. В общем, маркетинг и финансы вытянул, даже на красный диплом шел, но завалил один госэкзамен – разгульная жизнь таки сказалась. Но не жалею. Что было – то было. Уже перед самым выпускным Дарью и встретил. А потом все завертелось: агентство на ноги ставил, работал как вол, сутками не спал, думал, строил планы, мечтал. И все это – с ней, для нее, ради нее. Откуда-то энергия бралась – усталости не было, только драйв.

Виктор отодвигает стакан и жестом просит официанта повторить.

– А сейчас… А сейчас вот сижу здесь с тобой. Пью, как давно не пил, и не хочу ни в номер подниматься к этой змее, ни в Киев возвращаться – в рутину и неопределенность…

Я сижу и молчу, потягивая вино, перевариваю сказанное. Не скажу, что история Виктора меня серьезно потрясла – она довольно типична, но вижу: ситуация для него действительно мучительна.

– Не думаю, что ты – серость, – наконец говорю я. – Ты не серость. Ты – молодец.

– Вот только давай без лести, а? Я на работе окружен ею с утра до ночи, сижу, словно в коконе. Мое собственное зеркало совсем уже кривым стало – даже оно мне регулярно врет… Так мне иногда кажется.

– Окей. Без лести.

Мы молчим добрых четверть часа. Допиваем текилу и вино. За это время к нам дважды подходит официант, справляется, не желаем ли заказать чего-нибудь еще. Ряды посетителей поредели. Хозяин траттории уже перемыл бокалы, натер их до блеска и развесил над барной стойкой. Света в кафе стало заметно меньше – освещенными остались только стойка и наш столик.

Улица тоже постепенно успокаивается и смолкает. Наверное, уже за полночь.

– Может, прогуляемся, если ты не против? – спрашивает Виктор и смотрит на меня. – Заведение закрывается…

– Не против. Тоже не хочу в номер.

Виктор расплачивается, и мы выходим. На неширокой мощеной улице гулко стучат мои каблуки, и цокот разносится легким эхом. Чувствую, что должна что-то сказать в ответ на признания Виктора, но не могу придумать что. Я все-таки еще не столь пьяна, чтобы говорить с ним об Антоне, но и не настолько трезва, чтобы не лезть за словом в карман – слово мое где-то застряло. В голове пусто.