Текст книги "Все мужчины её жизни"

Автор книги: Ника Сафронова

С парня слетела кепка, он схватился за глаз. А ненормальная Ладка уже лезла к нему целоваться. Он, офигев, постоял-постоял и понемногу тоже стал входить во вкус. Притянул ее к себе, весь извернулся как шланг, отклоняя Ладку назад.

Глядя на эту сцену, я решила, что пора тактично удалиться. Наверняка это тот самый хмырь, из-за которого Графова сначала жила в школе, а потом работала в таксопарке. Ну да не мне ее судить. Сама разберется, как с ним поступать. До Крымского моста, в общем-то, здесь рукой подать.

Только я было двинулась к выходу, как меня остановил Ладкин вопль:

– Стой, Чижова! Куда?

Она уже шагала в мою сторону, таща за собой своего молодого проходимца.

– Знакомься! Это Виталик. Тот самый.

– Я уже поняла.

– А это Ирина.

– Очень приятно, – ответил мне Ладкин избранник, имеющий неоспоримое сходство с Дмитрием Харатьяном, при условии что на того надели бы стриженный ежиком рыжий парик и вкатали бы в глаз.

– Слышь, Ирка! Виталик предлагает к нему сейчас забуриться! У него большая хата. Мелкую мою захватим. Посидим, водку попьем.

– Ни-ни-ни! – замахала я руками. – Это вы как-нибудь без меня организуйте! Я уже давно отошла от квартирных вариантов.

– Отказы не принимаются! – влез Харатьян-Рыжий (это я его по аналогии с Панкратовым-Черным окрестила). – Вы, Ирина, не пожалеете. Я живу сейчас у одного живописца. Он временно уехал в Швейцарские Альпы, вдохновения набираться. А я, как его агент и ближайшее доверенное лицо, остался присматривать за его жилищем. Уберегаю, так сказать, от расхищения. Квартира сама по себе как музей. Вам понравится. Едемте!

– Ну ладно, если вы гарантируете качество…

– Я гарантирую!

И мы поехали. По дороге завернули на Арбат, подхватить Ладкину сестру Ксению. Она устроила нам всем сюрприз – стояла не одна, держа за руку какое-то волосатое чучело с гитарой за спиной.

– Это Шурик! – представила она нам своего спутника. – У него еще есть другое имя – Кощей! Можете обращаться к нему тем именем, которое больше нравится.

С появлением Харатьяна меня пересадили назад, а теперь еще подсунули под бочок Кощея. Причем последний, категорически не пожелав расставаться с гитарой, впихнул ее себе между колен, в результате чего наши ноги терлись друг о дружку все время, пока мы ехали (благо что не слишком долго).

Квартира, куда привез нас Виталик, оказалась, действительно фантастической. Я никогда еще не видела столько простора в условиях города. Четыре громадные комнаты были уставлены сплошь антиквариатом. Мебель, сервизы, какие-то статуэтки, блюда с позолотой, подсвечники, картинные рамы… Абсолютно на всем лежал отпечаток глубокой старины.

Студия, в которой работал мастер, находилась во втором ярусе. Светлое, почти квадратное помещение, всю дальнюю стену которого занимало окно, как пояснил Виталик, выходящее на солнечную сторону.

Я подошла к мольберту. Приподняла белую ткань, которой он был накрыт. Увидела женские руки с букетиком незабудок. Хотела посмотреть портрет целиком, но Харатьян-Рыжий в ужасе отогнал меня от холста.

– Нет-нет, Ирина! Пожалуйста, не трогайте картину руками! Это любимое, пока еще незавершенное творение Артура Тиграновича! Он работает над ним уже больше трех лет, и мне бы очень не хотелось, чтобы с этим полотном что-нибудь случилось.

Ладка и Ксения только ахали – так им здесь нравилось. Их приводило в восторг буквально все, начиная от башен Кремля, видимых через стекла из любой точки комнаты, до палитры и какого-то крохотного скребочка, который я грешным делом приняла за чей-то отвалившийся ноготь. Оказалось, что это не просто скребок, а очень даже полезная в живописи вещица. Но просвещать, в чем ее прелесть, сестры-знатоки меня не стали.

Они по-прежнему носились по мастерской, хватали все без разбору, и восклицали:

– Ты посмотри, какой этюдник! А краски!.. А кисти!.. Витусик! Это же, наверное, колонок?

– Ну, разумеется, колонок. Другого не держим.

Виталик нервно дергал ногой, предчувствуя, что Артура Тиграновича по приезде ожидает великий погром.

Мне стало скучно здесь. Картинами я не увлекалась. То, как и чем они создаются, меня интересовало еще меньше. Поэтому я, улучив момент, стала набивать Оксанке sms-сообщение.

Наверняка она уже в гостинице. Или, может, еще гуляет по берегам Темзы? А вдруг она сейчас ужинает в обществе Алекса? И черт возьми, уже вовсю строит ему глазки!

«Привет! Как там Лысый?» – написала я.

Оксанка откликнулась без промедления:

«Лучше не бывает. Сменил за день четыре костюма. То ли выпендривается, то ли потеет».

Я улыбнулась. Ничего-то ты, бестолочь Дорохова, не понимаешь. Это же действительно круто, когда человек может позволить себе за день четыре костюма!

Убедившись, что Оксанка никоим образом не посягает на мужчину моей мечты, я совсем размякла. Стала поминутно зевать и даже присматривать в окно, где бы здесь лучше поймать машину, чтобы отправиться спать, когда раздался шипящий, точно змеиный, голос Кощея:

– Ну все, я тогда домой поехал.

– Подожди! Куда ты? – в изумлении воскликнула Ксения, бросаясь к нему.

– Поеду. А то здесь слишком хорошо, чтобы портить вам жизнь своим присутствием.

Я наблюдала, как этот невзрачный тип играет на нервах молодой девочки, кажется, влюбленной в него до последних кончиков волос. Скорее всего, он был из тех, кто считал теорию о вращении Земли вокруг Солнца ошибочной. Земля вертится вокруг него – тощего, замызганного Кощея!

– Шурик, не уходи! – Ксения трепетно провела ладонью по его груди, видимой в вырезе расстегнутой рубахи. – Пожалуйста, Сашенька! Ну что тебе за вожжа под хвост попала?

– Я тебе не лошадь, чтобы мне вожжи под хвост попадали! – ощетинился Кощей и, по-моему, в эту минуту даже разозлился по-настоящему.

Ксения, видя, что возлюбленный непреклонен, молитвенно сложила ладошки:

– Пожалуйста! Ну, хочешь, я встану перед тобой на колени?

На это Кощей глумливо заулыбался, лицедейски пожимая в публику плечами: дескать, ну и умора, даже не знаю, что мне с ней делать!

– Ну, ты! – встряла возмущенная Ладка. – Я тебе сейчас глаза выдавлю! Кончай над сеструхой изгаляться!

Однако и Кощей тоже оказался парень не промах.

– Да ну! Это ты мне, что ли, сказала? Да у тебя кишка тонка, девочка! – сообщил он.

Когда Кощей говорил, он весь как будто бы пританцовывал. Во всяком случае, теперь, когда открыто провоцировал конфликт.

– У меня кишка тонка?! – ринулась в бой Ладка. – Да я сейчас твои кишки через нос вытяну!

– А-ай! Ладка не надо! Не смей с ним так разговаривать! – в истерике завизжала Ксения.

Харатьян-Рыжий метнулся наперерез своей горячей подруге.

Музыкант подзадоривал:

– Ну, давай! Вот он я! Может, тебе секса не хватает, что ты на мужиков бросаешься?

– Я тебе сейчас такой секс устрою! – билась сдерживаемая Харатьяном-Рыжим Ладка. – У тебя твое чудо распухнет! Неделю потом об него спотыкаться будешь!

– Не слушай ее! – причитала Ксения, вцепившись в рубаху Кощея. – Она у нас чокнутая!

Кощей улыбался, выпятив вперед подбородок. На влюбленную дурочку он даже не взглянул. Гипнотизировал свою новую жертву.

Та, понимая, что ей до обидчика никак не добраться, принялась швырять в него предметы, которыми сама недавно восторгалась. Сначала в Кощея полетел подстаканник, потом графитовая доска.

– Лада, Лада! – пытался схватить ее за руки Харатьян-Рыжий.

Тут я, вспомнив о своих недюжинных способностях в области психологии, решительно направилась к музыканту. Хотела вразумить его, непутевого, что, мол, напрасно он так. И если у него есть проблемы, то, пожалуйста, я к его услугам! Дипломированный врач-психиатр, как никак.

Но не успела я ступить и пары шагов, как ощутила под ногой странное натяжение. И уже в следующую секунду, запутавшись в проводах от какого-то осветительного прибора, я летела прямиком на мольберт. Приземляясь, я выставила вперед руки, свалив для начала на пол любимое полотно Артура Тиграновича, а уж потом, для пущей убедительности, припечатала его сверху своим телом. Что-то острое, похожее на кованую подставку под вазу, прошло через холст навылет и остановилось в миллиметре от моего лица.

В комнате воцарилось гробовое молчание.

Не знаю, с какими лицами все застыли, потому что сама я боялась поднять глаза. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я произнесла:

– Э-э-э, я тут, кажется, картину немного испортила.

И тут нас накрыло душераздирающим воплем:

– Калужская Мона Лиза!!! А-а-а!

Это Харатьян-Рыжий, схватившись за голову, хлопнулся на колени и стал кататься по полу, рыдать и приговаривать:

– Все, мне крышка! Артур меня на куски порежет. Своему пуделю скормит! А-а-а!

Чего он только не делал! И волосы на себе рвал, и головой об стену бился! В общем, переживал сильно. Мне даже неудобно перед ним стало, честное слово.

Тогда Ладка решительно подошла к мольберту. К этому времени я уже поставила картину на место и теперь услужливо отряхивала изображенную на ней даму, на месте лица которой зияла здоровенная дыра.

Задумчиво оглядев картину с разных ракурсов, Ладка сказала:

– Ладно, Витусик, не дрейфь! Сейчас намалюем тебе твою Мону Лизу. Хрен отличишь!

Харатьян-Рыжий хоть и не поверил, но орать стал уже немного тише.

Тут и Ксения, осмелившись наконец отпустить свое сокровище, тоже стала поддакивать:

– Да здесь рисовать-то тьфу! Плевое дело! Только вот не понятно, какое у женщины было лицо.

Мы стали стягивать дыру. Теперь уже все вместе. Даже Кощей с Харатьяном-Рыжим подключились (причем один из них ржал, а второй продолжал нагнетать про пуделя). Тем не менее какие-то фрагменты лица Моны Лизы были утрачены навсегда, что не давало возможности полностью воссоздать образ калужской красотки.

Казалось бы, дело зашло в тупик. Но тут Виталик, внимательно посмотрев на Ксюшиного строптивца, как завопит:

– Елки-палки, братцы! Она же – копия Кощей! Только ему волосы нужно собрать.

Все в изумлении уставились на вытянутое, худое лицо Шурика в обрамлении сальных паклей, на его бледно-голубые, ничего не выражающие глаза и длинный нос с горбинкой.

В результате осмотра, похоже, не я одна задалась вопросом, почему же тогда картина художника называлась не «Калужская Баба-яга». Ладка тоже осторожно спросила:

– Витусик, ты уверен?

– Отвечаю! Один в один! – горячо заверил тот.

– Ну что ж, тогда приступим! – по-деловому сказала Графова. – Так, Ксю, ты будешь мне помогать. Виталик и Ира, займитесь Кощеем. Ты, Ирка, причеши его, подкрась, если нужно. А ты, Виталик, смотри за неточностями. Подсказывай Ирке если что.

– Кого? Меня подкрасить?! – выпучился музыкант – и давай хохотать.

Так мы его, хохочущего, и поволокли в ванную. Виталик сказал, что у Артуровой мадонны вдоль лица ниспадала пушистая прядь. А как нам распушить волосы Кощея, если на них рыбу можно жарить?

Вымыв Шурику голову, я теперь сушила их феном. Музыкант покорно сидел, с любопытством поглядывая, как я кругами хожу возле него. Особенно вдохновляясь, когда моя грудь оказывалась прямо у него под носом. Тогда он садился ровнее, вел себя смирно и только самым бесстыдным образом пялился в вырез моей кофточки.

Потом я причесала и собрала его волосы в хвост, прикидывая в зеркало, какой макияж смог бы сделать это лицо хоть чуточку более женственным. Виталик, желая меня как-то направить, стоял зажмурившись, уйдя в глубокие воспоминания.

– Значит, так, – снизошло на него первое откровение, – сюда накладывай голубого! Погуще! – добавил он и снова зажмурился.

Пока я обрабатывала тенями веки Кощея, всплыли и другие подробности. Оказывается, глаза Моны Лизы были снизу подведены синим карандашом, а под бровями угадывалось много серого и самая малость бордо.

Когда я, под чутким руководством Виталика, перенесла всю эту радугу на лицо Кощея и к тому же начесала волосы и зафиксировала часть их на затылке заколкой-крокодилом, перед нашими глазами предстал самый разудалый трансвестит из когда-либо мною виденных.

– Ах, красава! – пришел в неописуемый восторг Харатьян-Рыжий. – То, что доктор прописал!.. Однако поспешим, друзья! Нас с вами уже заждались наверху.

Мы с двух сторон подхватили Кощея под руки, не давая ему возможности увидеть себя в зеркало. А то взбунтуется еще, чего доброго, пошлет нас куда подальше! И стали оттаскивать его от ванной. Но Шурика происходящее, кажется, забавляло. Во всяком случае, позировать он шел добровольно. А перед входом в мастерскую приосанился и поправил воображаемую грудь.

К нашему появлению Ладка с Ксенией уже успели закрепить на мольберте чистый холст. Подготовить все для предстоящей работы. И теперь, сверяясь с ушедшим в отставку шедевром, разложенным на полу, смешивали краски.

При виде живой Моны Лизы старшая из сестер вскричала с насмешливым изумлением:

– Хар-ро-о-ош!

А младшая, не в силах выдавить ни слова, залилась звонким продолжительным смехом.

Калужская мадонна смущенно переминалась возле стула, который, судя по всему, был подготовлен именно для нее.

– Садись, садись, – приободрила ее Ладка. – Не стесняйся!

Кощей брякнулся, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.

– Ну, ты сел…

– Витусик! – сразу же отвлеклась от него Графова. – Теперь нам нужно что-то вроде балахона. Широкий плащ или, на худой конец, сойдет покрывало. Вон, видишь на картине, во что она одета.

– Это ряса монашки. – пояснил Виталик.

– Ну, вот-вот, давай нам рясу!

Пока Виталик ходил, Ладка как следует усадила «натурщицу»:

– Так, ноги сдвинь. Спину держи прямее! Голову чуть наклони. Подбородок не опускай. Вот! Вот так и замри!

Поиски между тем затянулись. Очевидно, с церковным реквизитом возникли некоторые сложности. Тем временем мы решили выкурить по сигаретке. Сгрудились у окна и довольно живо взялись обсуждать проплывающий по Москве-реке теплоход. Весь переливающийся огнями, он очень красиво смотрелся на фоне зарождающейся ночи.

Кощей сидел прямой как палка, а Ксюша то и дело бегала к нему, чтобы дать разок-другой затянуться.

Наконец Виталик вернулся:

– Вот! Ничего другого не нашел.

Ладка, кривясь, развернула какой-то пропыленный, изъеденный молью гобелен:

– Ладно, сойдет. Иди накрывай его. Ксю, за работу!

Она затушила бычок. Влезла в заляпанную красками рубаху Артура Тиграновича, которая обнаружилась здесь же. И с воинственным видом встала перед мольбертом.

Взяв в руки кисть, Ладка принялась раздавать последние указания:

– Витусик, ты не так накрываешь! Как в парикмахерской надо. Так… теперь вынь ему руки!.. Букет! Кто-нибудь! Дайте ему в руки букет!.. Вон тот, который сюда зачем-то с кладбища принесли!.. Так… нет! Все не то! Витусь, снимай покрывало! Ира! Давай садись ему на колени!

– К кому на колени? Зачем? – возмутилась я.

– К Кощею! Мне женские руки нужны. Быстренько, Ира! Пока у меня вдохновение не пропало!

Виталик, испугавшись, что у Ладки действительно может пропасть вдохновение и тогда ему не избежать встречи с кровожадным пуделем, схватил меня и силой усадил к Шурику на колени. Причем последний даже игриво куснул меня за ухо. За что сразу же схлопотал от Ладки:

– Так, Лиза! Сиди неподвижно! Не рыпайся!.. Ирка! Сползи чуть-чуть, чтобы не загораживать его лицо… Вот! Все. Отлично. Виталик, накрывай!

И прежде чем я успела что-либо сообразить, меня поглотила смердящая тьма. Именно так я назвала бы первые секунды своего пребывания под гобеленом, таким грязным и вонючим, что не возникало сомнений – когда художнику лень выгуливать пуделя, тот мочится прямо на эту ветошь.

– Эй! Лю-ю-ди! – заорала я в тот самый момент, когда мне в пальцы стали вкручивать пластмассовый стебель букета. – Побойтесь Бога! Я здесь сейчас задохнусь!

– Все!!! Замерли! Я приступаю, – услышала я вместо ответа.

Не знаю, сколько прошло времени: два часа, четыре, восемь. Но когда меня вынимали из моего склепа, шею мою уже свело сильной судорогой, нижние конечности были парализованы и наступил острый кислородный дефицит.

У Кощея наблюдались примерно те же симптомы. Во всяком случае, когда из-под него убрали стул, он так и остался стоять ломаной кривой.

– Ну! – победоносно воскликнула Ладка. – Смотрите, что из вас получилось!

Мы на полусогнутых двинулись к полотну. Виталик, который состоял при Графовой в качестве консультанта, успел предупредить:

– Я бы не отличил…

А Ксюша, вытиравшая кисти, на это замечание гордо заулыбалась. Из чего следовал вывод, что в работу над «Моной Лизой-2» она тоже внесла свою лепту.

Взглянув на картину, мы с Кощеем прямо-таки остолбенели. Да! Что и говорить! Сестры продемонстрировали всем, на что они способны.

Другой вопрос, какие существуют проблемы с головой у Артура Тиграновича, что он пишет такие картины. Однако скопировано было мастерски.

Мы поздравили друг друга с успехом. Отправили мужчин за водкой, предварительно напомнив, чтобы Кощея не забыли отмыть. Сами на скорую руку прибрались в студии и, пока я там опять ничего не свалила, сбежали вниз.

Через полчаса все были в сборе. Расположились на кухне – за круглым, но вполне антикварным столом. Только приготовились выпить, как в дверь опять кто-то позвонил. А времени, на минуточку, было уже три часа ночи! Виталик, впрочем, не удивился, а только напрягся самую малость.

Ладка, заметив это, сказала:

– Если это любовница, лучше сам ее задуши. У меня она будет умирать долгой и мучительной смертью.

Смиренно кивнув, Виталик пошел открывать. А когда вернулся, привел за собой еще троих мужиков.

Те входили на кухню по очереди и в том же порядке произносили следующее:

– Приятного аппетита!

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Таким образом, они полностью избавили нас от необходимости говорить им какие-то приветственные слова. Вдруг один из вновь прибывших уставился на Кощея. И, привлекая внимание остальных, стал тыкать в него пальцем:

– Э! Смотрите-ка, кто здесь!

Другие, приглядевшись, тоже загомонили:

– Кощей!!! Здорово, братан! Ты откуда здесь?!

Все обернулись на Шурика.

А тот в свою очередь, не проявив ни малейшей радости, злобно прошелестел:

– Что-то я не припомню, чтобы у меня были братья…

Самое ужасное то, что он опять начинал пританцовывать!

Тут даже Ладка, не говоря уже о нас с Ксюшей и несчастном Виталике, затаила дыхание. Отлично понимая, что гости были изрядно под мухой и для Кощея его гонорок может закончиться мордобоем.

К счастью, один из весельчаков, вместо того чтобы обидеться, панибратски толкнул музыканта в плечо:

– Слышьте, пацаны! Он нас не помнит!

Все трое дружно заржали и принялись освежать Кощееву память:

– Ты че, братан? Мы ж, когда на Арбате бываем, постоянно тебя слушаем! У тебя песни клевые, ваще… Вставляют конкретно!

После такой похвальбы Шурик немного смягчился. По столу пронесся вздох облегчения, и началась самая обыкновенная пьянка-гулянка.

Узнав, что я работаю в продюсерском центре, поклонники творчества Кощея начали требовать моего немедленного вмешательства в судьбу их кумира.

– Ты че, Ирка! Знаешь, какие он песни пишет? На нашей эстраде ему никто в подметки не годится. Обидно просто! Такой талант – и уличный музыкант. А в телевизоре всякую мутотню показывают.

Я сидела, гордая тем, что из меня вдруг раздули такую величину. Ирка Айзиншпис! Круто! Звучит!

Даже не стала их разубеждать в том, что дескать продюсерский центр – это так, для красного словца, а вообще-то мы рекламная фирма. Слушала их, слушала, пила, снова слушала, снова пила. И допилась до того, что возьми и скажи:

– А чего? Может, это и не плохая идея. Шурик, сыграешь нам что-нибудь?

Кощей немного подумал. Было видно, что сыграл бы он с превеликим удовольствием. Но потом все же непомерные амбиции одержали верх.

– Я выступаю на Арбате с шести до десяти часов вечера, – проинформировал он. – Если у кого есть желание послушать мое выступление, приходите завтра. С деньгами.

Может, будь я в другом настроении, я бы плюнула на этого выпендрежника, и дело с концом. Но тут я отчего-то крепко закусила удила.

– А-а, – говорю, – понятно. Знаменитыми мы быть не хотим. Потому что мы гордые! А по телевизору пусть другие выступают. Пусть бешеные гонорары получают, на лимузинах ездят. Поклонницы пусть у них перед подъездом толпятся, их именами стены расписывают. Нам этого не надо ничего! Мы свой талант готовы в землю зарыть. Потому что нас не замечают… Музыкальные продюсеры в очередь не выстраиваются. С радиостанций не звонят. Ну и пускай! Им же хуже! А мы умрем нищие, но неприступные! Да?

Кощей очень долго и пристально смотрел мне в глаза. Так, что мне даже стало не по себе. Взгляд его, до этого кажущийся пустым, вдруг превратился в бесконечный коридор зеркал.

– Ладно, пойдем, – наконец, изрек он. – Я тебе исполню несколько своих песен. Только не здесь.

– Не здесь? А где?

– Я тебя приглашаю к себе в гости…

Он выжидающе замолчал, все так же, не мигая, глядя в мои глаза. И мне вдруг как-то резко расхотелось слушать его гениальные композиции. Ну его на фиг!

– Ну так что? Согласна?

Я предприняла попытку пойти на попятный:

– А почему ты не хочешь спеть здесь?

– Да потому что! Я не хипарь какой-нибудь, чтобы бренчать под чавканье и бухой треп.

Ища поддержки у Ксении, слушавшей наш диалог с напряженным вниманием, я сделала ей важное лицо: дескать, видал-миндал! Но девочка даже не улыбнулась. Наверное, уже мечтала о том, как будет купаться в лучах Кощеевой славы.

Я тяжко вздохнула про себя: «Что ж, назвался груздем – полезай в кузов!» – и воинственно сказала:

– Идем!

Он резко поднялся из-за стола, ни с кем не попрощался и вышел из кухни. Мы с Ксенией – за ним. Наспех уведомив собравшихся:

–

Все, господа! Мы поехали на первое прослушивание!

Один из троих, хрустнув малосольным огурцом, напутствовал меня на дорожку:

– Давай-давай, Ирка! Сделай из него рок-звезду!

Кощея мы нагнали уже во дворе. Он сидел на качелях, зажав коленями неизменную гитару, и курил. Увидев, что мы выходим, поднялся навстречу.

– А тебя я разве к себе приглашал? – с издевкой спросил он у Ксении.

Она как будто даже не удивилась, только личико ее как-то разом осунулось.

– Уже не приглашаешь, да, Кощей? – печально спросила Ксюша. – Как в той песне – «я не хочу тебя больше»? Пошел ты! – И, швырнув в него горсть разноцветного монпансье, она убежала обратно.

Мне стало жаль Ладкину сестренку. Она ведь почти ребенок! А этот невоспитанный самодур, который, как минимум, лет на семь-восемь старше нее… этот непризнанный гений топчет ее по-детски наивные чувства!

– Совести у тебя нет! Как ты можешь так обращаться со своей девушкой? – укорила я его.

Он удивился:

– А кто тебе сказал, что это моя девушка?

– Ну хорошо, предположим, ты так не считаешь. Но она ведь тебя искренне любит. Разве ты не видишь?

Кощей вытаращил глаза:

– Да привет, их знаешь сколько, которые меня любят? Что ж мне теперь всех у себя поселить?

Я впервые взглянула на музыканта с интересом. Не как на мужчину, нет. В этом плане он мог быть совершенно спокоен. Но как на своего возможного протеже. Я ведь только теперь подумала об этой идее всерьез.

В нем, пожалуй, действительно что-то есть! При всей его страхолюдности и хамстве в нем присутствует необъяснимая притягательность. Может быть, именно этим пренебрежительным отношением к слабому полу он и берет? Чем меньше женщину мы любим… Многие дурочки на это ведутся. Мечтают завоевать, покорить!.. Да. Очень даже возможно, что у такого, как он, полно воздыхательниц. А если так, да к тому же он небездарен, как о нем говорят, то это здорово! Попытаюсь на нем чуть-чуть заработать!

Сразу передумав ссориться с Кощеем, я сказала:

– Ну ладно, твоя личная жизнь меня не волнует. Я хочу ознакомиться с твоим творчеством…

Мы поймали машину и поехали к нему.

Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что этот прощелыга здесь же на Арбате и проживает! Правда, в убогой коммунальной квартире, но тем не менее…

Поднявшись по темной лестнице на третий этаж, мы очутились перед обшарпанной дверью. За ней открывался проход в узкий и длинный пенал коридора. Как говорится, ничего лишнего – даже вывеска от парфюмерного магазина своя имелась, слегка заваленная тазами, санками и старой посудой, но все равно отлично просматривающаяся в дальнем торце.

Я прошла за Кощеем в его комнату.

Несмотря на убогость, здесь оказалось довольно мило. Низкий обветшалый диванчик и такая же приземистая кровать стояли друг напротив друга у самого окна. В центре комнаты – небольшой квадратный ковер. А под потолком – плетеный абажур, сеющий через тростинки мягкий оранжевый свет. Наверное, из-за этого освещения комната и выглядела уютной.

Я обнаружила за дверью платяной шкаф и огромную музыкальную колонку. Похлопав по ней, Кощей с гордостью сообщил:

– Мой хлеб! Знаешь, как она меня выручает? Когда я играю – на другом конце Арбата слышно!

Мое внимание, впрочем, привлекло другое. Огромное количество надписей на стене. Здесь их было столько, что можно было читать хоть до утра. Как роман.

Между прочим, некоторые из них имели весьма сентиментальное содержание. Например: «Кощей! Мой дорогой, любимый, единственный! Может быть, ты когда-нибудь мне позвонишь?» Номер телефона и подпись – Л.М.

Сдается мне, наш гигант любви не то что не позвонил, а на утро даже не смог расшифровать эти странные буквы – как маленький фрагмент русской азбуки. Хорошо еще, если он понял, что это послание ему не Лермонтов написал!

Или вот еще: «Сашенька! Не забывай „тепло моих губ“ (почему-то в кавычках). Даша».

Ничего не понятно! До чего этот негодяй довел девушку Дашу, что у нее холодные губы?

Пока я зачитывала гостевые заметки Кощея, сам он уже успел расчехлить гитару. Что-то потренькал на ней, настраиваясь, а потом доложил:

– Я готов.

Устраиваясь поудобней, скрестил ноги по-турецки и привалился спиной к стене. Я расположилась напротив. Он заиграл, и мне в буквальном смысле слова стало сводить челюсти. Навалилась вдруг такая сонливость, что я с трудом гасила зевки, подступавшие, как назло, один за другим.

В конечном счете я не выдержала и оборвала его:

– Слушай, ты не возражаешь, если я прилягу? Я просто предыдущую ночь не спала совсем…

– Да ты, вообще, если хочешь, можешь ложиться!

Кощей, подорвавшись, согнал меня с дивана, застелил его на удивление свежим бельем. Выдал подушку и одеяло.

– Можешь даже раздеться, я отвернусь.

– Ну, да, вообще-то мне еще завтра в этом на работу идти.

Он безоговорочно отошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на Арбат. Чиркнул спичкой, закурил. И пока я металась, как участница «Форда Баярда», пытаясь за отведенные двадцать секунд все с себя снять, он приоткрыл фрамугу и крикнул кому-то:

– Иголка! Что ты шаришься здесь? Иди спать!

– Кощей, пусти переночевать! – раздался снизу жалобный девчачий голос.

– Ну да, сейчас! Как выскочу, как выпрыгну – пойдут клочки по закоулочкам!

В тот момент, когда девушка стала говорить ему все, что она думает о нем и его матери, он закрыл окно. А я как раз успела юркнуть под одеяло.

– Вот так и живем, – сообщил он в ответ на мое дозволение повернуться.

Потом снова взялся за гитару:

– Ты засыпай, а я буду петь тебе колыбельные песни.

Я закрыла глаза – и до моего слуха донесся красивый струнный перебор. Спокойный и лиричный, как сама нежность. А потом его нагнал голос – такой же мягкий, как первый снег. Я теперь как будто заново его открывала – этот голос, который мне пел:

 
Море спит после пьяного шторма в холодной ночи,
И сырая листва опадает в кипящий озон.
И служитель хромой собирает на связку ключи,
Закрывает купальню – окончен купальный сезон.
 
 
Заколочен киоск сувениров сырою доской.
Сняты тенты с палаток – просмоленные паруса.
И маяк, как циклоп одноглазый, зажегся тоской.
И ему подвывают в ответ кораблей голоса.
 
 
Только двое по пляжу идут, увязая в песке,
Далеко друг от друга, у самой у кромки воды.
Он несет ее мокрый купальник в холодной руке.
И прибой, словно в сговоре с ними, смывает следы.
 
 
Море спит после пьяного шторма в холодной ночи.
Море спит после шторма.
Море спит.
Море спит…
 

Не знаю, как море, а я уже действительно плавно покачивалась в какой-то полуреальности.

Навеянная песней мне виделась влажная прибрежная полоса. Простирающаяся далеко-далеко, к самому свинцовому горизонту. И я иду – вся в каких-то белых лохмотьях, обдуваемых ветром. А рядом Алекс – в том же костюме, который был на нем в аэропорту (наверное, потому что трех других его костюмов я не видела). Мы ложимся на песок. И Алекс сжимает мои плечи своими холодными, как у героя песни, руками…

Неожиданно я почувствовала, что с меня откинули одеяло.

Что это? Реальность? Или это продолжение сна?

Продолжение! Потому что я его слишком хочу!

Вот они – эти руки! И я беру их и пристраиваю у себя на плечах. Эти губы. И эта власть надо мной!

Все было, как и должно было быть. Мне только мешали Кощеевы волосы, щекочущие лицо. Но в целом фантазия удалась. Я бы даже назвала эту близость волнующей.

А то, что Кощей сразу по завершении перебрался от меня на другую кровать, так оно, пожалуй, и к лучшему. Незачем нам остаток ночи прижиматься друг к другу. Тем более если он до сих пор так и не понял, что женщине иногда этого хочется.