Текст книги "Василиса с премудростью (СИ)"

Автор книги: Ника Ёрш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Ника Ёрш
ВАСИЛИСА С ПРЕМУДРОСТЬЮ

Это присказка – не сказка,

сказка будет впереди…

В одном небольшом царстве, аристократическом государстве жил-был царь Ириар – красавец, да удалец, каких еще поискать. Богатыми были его владения, народ на землях его жил счастливо, работал усердно, да нарадоваться на вседержителя не мог.

Сам же царь больше всего на свете жену свою любил, красавицу Людмилу: всем капризам ее потакал, все прихоти удовлетворял, да наследников с каждым годом все нетерпеливее ожидал. И вот, спустя пять лет надежд и всяческих ухищрений царица понесла! Родилась у Ириара дочь, красивее и талантливей которой не видел никто в округе.

Назвали маленькую царевну Василисушкой, да баловать ее стали всячески, не хуже, чем Людмилу до этого. Целыми днями восторгались все ликом ее прекрасным, глазками счастьем искрящимися и голоском чарующим. А уж какие у царевны были волосы! Бывало, выйдет она прогуляться с нянюшками из терема, да как коснется солнце ее косы роскошной густой, так переливы всюду и отсвечивают, словно золото то было настоящее.

Всем была царевна хороша: и телом, и душою. За чтобы не принималась девочка – любое дело было ей в радость, все в ее руках спорилось.

Так росла Василисушка, а вместе с ней и таланты ее множились: научилась она шить-вышивать вещи разные, красоты необыкновенной; научилась пироги да другие вкусности выпекать исключительные, нигде ранее не виданные, да не опробованные. А уж как девушка песни пела красиво – у любого насмешника дух перехватывало, да сердце щемить начинало толи от радости, толи от тоски...

И лишь одно омрачало царя Ириара: никак его супружница не могла сына ему выносить. Наследника, стало быть, не было.

Время шло, год подкрадывался за годом, а дело с мертвой точки не двигалось. Ну а потом и вовсе страшное приключилось – захворала сильно царица Людмила, да слегла от лихорадки неизвестной. Страшно печалились Ириар и Василисушка, да только спасти матушку не удалось им. Так и остались они одни, как только царевне одиннадцать годков стукнуло.

И помутился с тех самых пор у царя рассудок: единственной целью жизненной стала для него защита дочери единственной.

Запер Ириар царевну в тереме, запретил выходить ей из дому, на люди показываться. И вроде бы не сильно жизнь Василисы изменилась поначалу: наряды да украшения ей дарили по-прежнему, книги заморские выписывали, учителей из стран близких да дальних привозили… Только перестала вскоре девица петь совсем, затем вышивку и танцы забросила, а после и вовсе целыми днями у окна просиживать стала, умоляя батюшку выпустить ее на волю-вольную, учиться как все. Непреклонен был царь. А чтобы не лезли глупости в голову дочери, окна в тереме ее магическим пологом велел занавесить, да пускать наказал к царевне только трех служанок проверенных. Всюду теперь заговоры ему чудились, да попытки покушения на царевну.

Так и прожила затворница юная взаперти до шестнадцати лет: света белого не видя, да побег планируя. Только не случилось ей удачу свою попытать, от отца-деспота сбежав. Зимой дцатого года произошло, наконец, то чего Ириар все время опасался: напал тать лихой на царство его, много люда погубил, самого его зарубил, а Василису вместе с другими девками из терема царского уволок, да Кощею за медь с серебрушками продал, не распознав в бледной замученной девушке прекрасной царевны.

ГЛАВА 1

По широкому коридору, устланному коврами дорогими заморскими, решительно двигался вперед не кто-нибудь, а сам царь Берендей с советниками верными: маленьким округлым Усачом и длинным худым, как жердь, Жмыхом. Вседержитель тридевятого государства был зол как никогда. Короткие седые волосы его были непривычно всклокочены, синие глаза молнии метали, а губы (и без того тонкие весьма) в тонкую едва заметную линию превратились, сомнений не оставляя в настроении владельца своего.

Наконец, приблизившись к высокой двустворчатой двери, смог царь выместить хотя бы часть гнева, скопившегося в душе мечущейся. Пнув ногой одну из створок закрытых, словно вихрь ворвался он в большую светлую залу, гаркнув на ходу:

– Где?!

В повисшей следом тишине можно было услышать, как неровно забилось слабое сердце Архипа, верного слуги младшего из царевичей, Ивана. Уж он-то, как никто другой, понимал, чем аукнуться может визит батюшки к сыну, особенно после вчерашней Ивановой выходки...

Быстро прикинув, что к чему, бухнулся Архип на колени, сложил полные пальцы вместе и ну давай каяться, креститься да в глаза вседержителя заглядывать преданно:

– Не вели казнить, царь наш, батюшка, вели слово молвить, благодетель ты наш! – выговаривал слуга каждое слово четко и громко, с подвываниями, не оставляя надежды последней, что хозяин его проснуться успеет и в порядок себя привести. – Воля твоя на всё, да только справедливости ради, просить тебя буду, кормилец милейший! Ничего плохого не сотворили, ничем прогневать не желали, вот те крест! Не гневайся, не злись, а милость свою прояви до нас, грешных!..

– А ну, цыц, окаянный! – раскусив замысел сыновнего слуги, Берендей кивнул Жмыху на опочивальню царевича, а Усачу на кабинет: – немедленно найти и привести сюда! А ты, Архип, не забывайся, да выметайся из терема по добру, по здорову, пока я тебя...

 – Царь-батюшка! – раздалось хриплое блеяние Жмыха из спальни царевича, – спать они изволят, поднять сил никаких не хватает. Ай, ай-яй-яй! Пусти, нехристь! Только не в лицо!!!

В следующий миг Берендей на пороге опочивальни замер, разглядывая хмуро картину безрадостную: Иван сидел на огромной постели в чем мать родила и бездумно смотрел в сторону батюшкину красными от недосыпа и количества выпитого накануне глазами. Рядом с ним катался по полу Жмых, охая и непрестанно натыкаясь на опрокинутые здесь же лавки. На углу большой резной скрыни у стены висели мужские портки, усыпанные остатками старинного зеркала, купленного еще Берендеевой бабкой. Дорогие ковры, устилавшие пол, истоптаны оказались глиной и смердели, словно по ним свиней выгуливали... Впрочем запах скорее исходил от самого царского отпрыска, присосавшегося теперича к глиняному кувшину с водой, заботливо Архипом поднесенному.

– Оооох! – наконец напившись, выдал красный (в прямом смысле) молодец, – доброго утра, батя. С чем пожаловать ко мне изволили? Снова нотации читать, али просто, мимо проходили? Если воспитывать, так обещаю я – не стану больше злоупотреблять вовсе! Вот опохмелюсь сейчас и сразу за ум начну браться, другим примером для подражания представляться...

– Молчать! – внимательный наблюдатель сразу заметил бы перемены нехорошие, на лице и в позе царя-батюшки отразившиеся. Не было в его взгляде ни тени сочувствия, ни капли понимания, только лишь разочарование да гнев разрастающийся. Исчерпал сын его младший всё годами накопленное терпение, перешел границу дозволенного, вины за собой не ощущая совершенно! Сегодня Берендей понял окончательно, что без решительных действий не обойтись боле. – Позвать к нам сюда Олега Бояровича! Приведет пусть этого отпрыска нерадивого в чувства и ко мне доставит! Кончилась свобода твоя, Иван, помяни слово мое. Ты спокойствие мое не берег, меры в загулах своих не знал, так примешь благодарность мою, ответную!

С теми словами удалился царь выполнять другие дела, требующие присутствия его личного, а царевич на постель вновь повалился, не осознав пока, чем ему поведение последних дней аукнется...

***

Спустя несколько часов после событий вышеозначенных, прибыл Иван к отцу на поклон. Выглядел теперь царевич намного свежее, понятливей и серьезней, чем прежде: Олег Боярович (богатырь со стажем великим и опытом богатым) умел как никто распоясавшихся молодцов в чувства приводить. Так, вниз головой искупавшись в бочке с водой ледяной, выпив отвар крепкий "от хворей алкоголических и насморка аллергического", да нравоучения прослушав с бранью вперемешку в исполнении верного Архипа, осознал Иван, что в чем-то неправ оказался. И вот теперь, речь лучшего сына и наследника по дороге отрепетировав, приосанился царевич да в святая святых постучался.

Был то кабинет царя Берендея, где и проводил он изрядную часть светового дня. Рабочая комната государя с особым усердием обставлена была и хорошо отражала характер его: всего здесь было в достатке, что он важным считал. Мебель устанавливалась исключительно дорогая, вычурная и практичная одновременно, всем вошедшим на зависть. По стенам от входа лавки выставили, служившие, вместе с тем, ларями для хранения вещей различных; тут же высокие шкафы из красного дерева заморского выстроились – для бумаг, писем и книг. В переднем же углу, под старинными иконами, находилось золоченое кресло хозяина, а перед ним стол стоял, усыпанный ведомостями, письменными принадлежностями и письмами различной степени важности.

Вся мебель выполнялась по специальному заказу Берендея, в том числе особые подставки-ступеньки, расписной стол в центре комнаты и парадные резные стулья с росписью, серебрением и позолотой. Но особое внимание все гости обращали на стену у входа, где были изображены сюжетные росписи, напоминавшие о подвигах великих предков нынешнего царя. в центре картины маслом была встроена миниатюрная печь, украшенная мраморными изразцами самых редких пород – такую Иван и себе в покои сделать хотел, уж больно богато смотрелось...

– А, пришел...– отложил Берендей в сторону доклад очередной, приподнялся в своем золоченом кресле и указал сыну на один из стульев в центре комнаты, – присядь, Иван, в ногах правды нет. Поговорим.

– День добрый, батюшка, – низко поклонился царевич своему родителю, потом только в указанном направлении направился, прокручивая в голове слова о раскаянии да жизненных уроках усвоенных. Начать, пожалуй, следовало издалека, с проявления заботы... – Плохо выглядишь, кормилец наш, никак здоровьице снова шалить стало? Отдохнуть бы тебе хоть денек-другой от суеты этой, государственной...

Не понял Берендей порыва сыновнего, не оценил заботы. Нахмурился пуще прежнего, кулаки сжал и совсем волком на младшенького своего смотреть стал. Замолчал Иван, сожалея, что Архипа не прихватил, тот бы непременно подсобил в такой непростой момент.

– Ты о здоровье моем побеспокоился никак?! – поднялся царь на ноги, выпрямился до хруста в кости, показывая весь свой рост немалый, и, сощурив глаза недобро, продолжил речь свою обличительную, – а когда Настасью, единственную дочь кузнеца портил давеча, тоже обо мне пёкся?! Захаживал он ко мне по утру, аудиенции требовал... и справедливости! Все наше царство-государство только на тебя и работает, люди злато-серебро в казну собирают, а я его разбазариваю, от озверевших отцов откупаюсь! – распалялся мужчина не на шутку, с каждым словом следующим все больше голос повышая, – и скажи ты мне, сколько же нужно выпить, чтобы на Настасью позариться?! А коли понесет она? А коли дитятко ни в чем не повинное на нее похожим родится?!!

Тут уж Ивана передернуло всего: фантазия-то сызмальства хорошая была, красочная: сразу представил молодец, как ребятенок мучиться будет с таким лицом... Ох, а уж если девка?! Мда, нужно впредь аккуратнее быть...Настасью стороной обходить.

– Вижу, что понимаешь ты, о чем я толкую! – продолжил Берендей свою речь обличительную, – да только что с тобой говорить? В одно ухо влетает, из другого вылетает! Только и знаешь, как девок портить, да глаза бесстыжие заливать! Это повезло еще, что ни одна из них сама с жалобами не обратилась, все по воле их происходило! Но ждать, пока случится подобное не собираюсь я боле! Довольно с меня всего этого.

– Да что я сделал такого? – не сдержал царевич удивления естественного, – ну, выпил немного с братьями, так ведь все так делают, да и повод был уважительный!

– Это какой же, просвети несведущего?

– Десять лет со дня изобретения квакши! – выкрикнул Иван, сам своей изобретательности поражаясь.

– Чего?! – у батюшки от «уважительности повода» глаза на царский лоб едва не повылезли.

– Квакши! – подтвердил сынок, ничуть не смущаясь. Отступать все равно некуда. – Ею сапоги чистят. Очень полезная вещь в миру, каждому необходимая.

Помолчали тут мужчины, глаз друг с друга не сводя, каждый о своем думая.

– Эдакий ты историк, оказывается! – нарушил тишину Берендей. Иван же заметил, наконец, как истово левый глаз у батюшки подергиваться начал. Признак это был весьма нехороший... – Братья твои, Святополк и Яромир выпили не меньше твоего, да только все по домам разбрелись. К женам! Они драки в клубе не устраивали, отца Симона за косые взгляды в свою сторону не били, они...

– Сейчас вспоминаю, и впрямь тип там один нашелся, не приятный весьма, – перебил царевич Берендея, да восстановить события давешние в памяти попытался, дабы имя свое от напраслины очистить, – косился на меня так странно, шептал про себя непонятное чего-то…Почем мне было знать, что то поп наш новый?!

– На одежды его посмотреть! – голос царя некрасиво на визг сорвался, после чего он закрыл лицо руками и хорошенько его растер, успокаиваясь. – Ты крест ему золотой погнул! Семейную реликвию. А глаза... У святого отца косоглазие врожденное было. Теперь он и вовсе на голову слаб стал: ни одной молитвы не помнит, крестится только и домой назад просится, в Витяково! Лекарь наш ему одну из своих настоек прописал... Не пристрастился бы…

Опустил Иван голову виновато. Не хотел он никому плохого – так получалось просто...

– В общем так, сын, – вздохнув, Берендей обессилено упал назад в свое позолоченное кресло и потряс перед царевичем донесением недочитанным,– у меня проблем и без тебя хватает. На северных границах Истяслав разбушевался, хочет себе кусок моих земель оттяпать. На юге мор неизвестный начался, того и гляди оброк собирать не с кого станет. А с запада и вовсе тать неизвестная расползается, скот жрет, на людей нападать стала... Давеча на болотах девка крестьянская пропала, что по травы ходила. Народ лютует. Ну а ты...

– А я больше не стану пить и по бабам ходить, вот прям слово даю!

– Да знаю я, чего оно стоит, слово твое! Нет уж. Бери с собой Олега Бояровича, Саву и Даньку малого, да ступай к болотам. Что-то там нечисть ищет, а найти не может. Ты должен принести мне это, во что бы то ни стало! Не нравится мне происходящее там, ох не нравится...

– Так Саву-то зачем брать? Он же хлипкий, как соломинка, да еще и того, с головушкой не дружит.

– Зато слова заветные знает и практикует! Ты вот ухмыляешься, а он меня два раза от смерти неминуемой уводил. Придерживайтесь все рядышком, там, на болотах, что-то совсем не хорошее, и я должен быть во всеоружии, когда оно силу наберет!

Иван только кивнул отцу, да вон из кабинета бросился. Огнем глаза молодца загорелись от предвкушения драки хорошей, кулаки зачесались, а ноги сами несли к оружейной комнате, за мечом заговоренным да доспехами.

– Докажу я тебе, батя, что не напрасно на свет рожден! Разберемся, что там за нечисть по нашим землям разгулялась! – приговаривал царевич, на ходу плечи, да шею разминая, – отведаете скоро силушки богатырской! Дайте мне только до болот добраться, уж я вам устрою...

***

Четверо всадников бодро приближались к дубовой роще, что на юге Берендеевых земель раскинулась. Первыми ехали, судя по одеждам и телосложению, два богатыря могучих (Иван, да Олег), за ними следовал очень худой и темнокожий парень (Данька малой), а замыкал шествие маленький щуплый мужичок с блаженной улыбкой на бледном невыразительном лице (Савелий, то есть).

Компания эта при ближайшем рассмотрении вызывала ряд вопросов у любого, кто их на пути встречал – привечал. Крестьяне провожали удальцов настороженными любопытными взглядами, долго после решая промеж собой, зачем столь разномастную четверку в рощу понесло...

Иван же очень спешил свершить подвиг небывалый и домой вернуться к вечеру. Ночь обещала быть необычайно звездной и светлой, как и всегда, впрочем, в Купалов праздник. Именно сегодня девки все на Студеную реку отправятся: плавать, костры жечь, да полуголыми через них прыгать! Разве может порядочный холостой царевич столь важные мероприятия пропускать?

Да только стоило мужчинам в рощу въехать, как кони их остановились, словно вкопанные, и идти дальше наотрез отказались. Как ни ругались богатыри, как ни уговаривали – животина с места не двинулась.

– Придется идти так, своими двоими, – подвел итог Данька малой и вперед двинулся, на себе другим пример показывая.

– Вот ведь невезение какое, – недовольно проворчал Иван, стаскивая с боевого коня меч и вещь-мешок с самым необходимым. – Тогда давайте скоренько туда, да обратно двигаться, очень уж батюшке невтерпеж узнать, что же здесь происходит. Сегодня к вечеру хорошо бы обернуться.

– Не получится этого, – невнятно прогнусавил Сава, буровя Ивана черными как смоль глазками, – мы-то воротимся, а ты на Купалову ночь ну никак не успеешь, царевич.

– Это что еще значит? – подобрался царский сын, насупился недовольно, – ишь, чего удумал, каркает мне здесь, воронье всякое! Ты мне байки не трави! А-ну, рот на замок и бегом на болота! Ишь, выискался, ясновидец в пятом поколении!

Сава безразлично пожал плечами узкими и за Данькой пошел даже не глядя на взбешённого царевича.

– Да ты не кручинься так, малец, – Олег Боярович участливо похлопал Ивана по широкой спине, чуть не переломив тому ключицу, – разное бывает в походах боевых, дело это непредсказуемое, сам ведь знаешь. Главное – настрой иметь соответственный, хороший то есть. А Сава мало ли что говорит! Плох тот предсказатель, что гадостей всем не наговорит. Мне вон предсказал, что вороном обернусь и домой полечу, про спутников позабыв. Я – вороном!

Высказавшись, богатырь неуклюже раскинул огромные руки и замахал ими, подражая крыльям, а затем и вовсе расхохотался громогласно голову назад откинув, – все сказанное жутко его веселило.

Вздохнул царевич тяжко, покачал головою на богатыря возрастного с опаской некоторой поглядывая, да следом за первыми двумя путниками отправился.

Долго ли шли боевые товарищи – никому то не ведомо, но, как только уставать начали, захлюпало у Даньки малого под ногами – к болотам пришли, стало быть.

– Отдохнуть бы нам малость, да перекусить, – вновь подал голос Сава, усаживаясь на землю и вынимая из-за пазухи пироги домашние, в тряпицы замотанные.

– Некогда нам перерывы делать! – снова стал закипать Иван, в сотый раз сожалея, что умалишённого этого с собой позвал. – Сейчас Данька тропку нужную найдет, и дальше двинемся. Может девка та, пропащая, жива еще, тогда и ей помочь сможем.

– Нет ей спасения больше, утопла вчерась еще, а вот тебе подкрепиться нужно, – не унимался черноглазый, протягивая цареву сыну пирог, – поешь, не брезгуй. Шутка ли: без еды и воды по болотам три дня бродить.

– Какие три дня еще?! Да я тебя сейчас!..

– Остынь, Иван, – преградил Олег Боярович путь царевичу,– прислушайся лучше к округе тутошней. Тишина какая здесь нехорошая: ни птицы пения, ни листвы шелеста... А где Данька наш? Куда подевался, бестолочь?

Стали богатыри оглядываться по сторонам, да спутника своего кликать. Только напрасно все, не было им ни ответа, ни привета от спутника нерадивого. Пропал сын знахарки местной. А ведь он с измальства талант имел – сколько по весям и болотам с матерью ни хаживал, всюду тропинку верную к дому находил.

– Может он назад воротился? – неуверенно предположил Олег Боярович, поглядывая с опаской на Саву, продолжавшего сидеть под деревцем корявым и невозмутимо жевать пироги. – Хотя предупредил бы, наверное, что напугался... Столько прошли уже...

– Вернется, – заключил после недолгого молчания царский сын и к черноглазому предсказателю двинулся, дабы расспросить его, может тот увидел чего, но в силу своего скудоумия богатырям рассказать не догадался.

Оставалось Ивану не больше трех шагов до цели заветной, когда сзади неприятный треск послышался и шелест жутковатый. Оглянулся царевич назад, но ничего нового для себя не увидел. Разве что... Не было на прежнем месте богатыря русского, Олега Бояровича, зато на земле, чуть поодаль, ворон огромный стоял, голову склонив, да крылья медленно расправляя.

– Околдовали, демоны... – только и смог царевич вымолвить, медленно пятясь в направлении Савы. Впервые в жизни увидел молодой человек ворожбу такую, да испугался не на шутку. Сложил Иван три пальца вместе в фигуру богоугодную, бухнулся на колени и ну креститься, защиты себе просить. А сам-то второй рукой меч крепче сжимает, по сторонам оглядываться не забывает – колдуна таинственного вычислить пытается. Тут, как говориться, на Богов надейся, да сам не плошай.

Только сердце молодца утихомирилось немного, как сзади шаги глухие ему чудиться стали, словно крадется кто по веткам сухим. Вскочил царевич на ноги, крутанулся на месте да и замер тут же, увиденным пораженный. Не было больше позади чащи лесной, не было Савы черноглазого, не было даже тропинки тоненькой, к дому ведущей. Всюду, куда глаз мог дотянуться, болото одно теперь раскинулось, без единого островка земли.

– Сааавааа, – тихо, практически шепотом, протянул Иван, по сторонам оглядываясь, – Олеееег, Данькаааа!

– Каррр, – было ему ответом. Ворон, что недавно совсем мирно рядом сиживал, встрепенулся и полетел восвояси, не оглядываясь. И повисла вокруг тишина мертвецкая, лишь редким бульканьем с болот нарушаемая. Пригорюнился царевич, шмыгнул носом, да щетину трехдневную почесал. Решать что-то надобно, да только не думалось отчего-то молодцу ни о чем, окромя смерти близкой.

И тут чудо случилось, не иначе: вспомнилась богатырю притча старая, о старике, что веровал в Богов и, благодаря им, по воде мог ходить, словно по мостику. Прикрыл царевич очи ясные, да подумал про себя о том, как совсем недавно (года не прошло) с батюшкой в монастырь Буръянов ездил, да целую службу отстоял там – в молитвах праведных (о том, чтоб Катерина, дочь попа местного, положительно на его чаяния ответила).

Поднялся Иван на ноги, надежд на спасение полный. Сильна была теперь вера его, но (на всякий крайний случай) снял удалец кольчугу, перехватил меч покрепче, а сапоги в сторонку откинул... затем туда же рубаха полетела, да штаны с портками. Вот теперь, оставшись в чем мать родила, приготовился царевич к поступку великому – проверить силу молитвы богатырской.

Совсем было собрался молодец первый шаг навстречу верованиям древних сделать, даже ногу правую вперед занести успел и глаза прикрывать начал (тропинку широкую посередь болота представляя), как вдруг заметил боковым зрением движение легкое.

То лягушка была, жительница местная. Выскочила она откуда ни возьмись прямо на островок суши и притихла дабы на чудо дивное полюбоваться: не каждый день красавчики – богатыри в места здешние захаживали, да раздетыми (зато с мечём наперевес) в болота ныряли.

Заметив, что парень замешкался, да со смущением ногу назад, на землю поставил, лягушка решила его подбодрить кивком головы, да лапками передними вперед махнула, мол, дерзай, я отвлекать больше не стану. Только удалец с места не двигался; напротив, замер, изваяние словно, и глаз с болотной гостьи не сводит.

– Савка, ты что ли? – наконец произнес царевич, недоверчиво брови хмуря, – подай знак какой, если ты это.

Лягушка помолчала, затем медленно по сторонам оглянулась, решая, точно ли молодец к ней обращается. Убедившись, что нет больше никого, цокнула зелёная языком и глубокомысленно произнесла:

– Ты первый человек из тех, кто со мною за прошедшие годы поговорить решил, другим это и в голову не приходило. Только не Сава я вовсе. Василисой меня кличут... с премудростями. Да.

Богатырь молчал. Только подрагивающее веко на лице его окаменевшем выдавало сомнение великое: ну не верил молодец в реальность всего происходящего, и все тут. Наконец, прикрыв глаза, Иван с силой ущипнул себя за поясницу, после чего удивленно вскрикнул:

– Больно, итит вашу так его растудыть!

– Еще бы, – хихикнула рядом лягушка, не желающая исчезать из его, царевича, кошмаров, – ты бы с мечём поаккуратнее, отложил бы его, пока не проткнул себя где по незнанию да без умысла… Так чего, говоришь, с тобою приключилось-то, горемыка? Заплутал, али специально на наши болота топиться пришел? Любовь с неприятностями вышла, или дракона не смог победить? А может ты... Эй! Куда снова собрался? Неужто так утопнуть спешишь, что и поговорить некогда? Уважил бы деву прекрасную напоследок...

– Это кто здесь дева прекрасная? – гыгыкнул царевич, решивший вернуться на путь веры и тщательно в болотную трясину всматриваясь: авось и впрямь тропка где найдется. – Иди-ка ты, зеленая, куда шла. Или сиди молча, на чудеса любуйся! Сейчас я по воде, по суше словно пойду.

– Ааа, так ты больной, – понимающе и вместе с тем разочарованно проговорила лягушка и на брюшко прилегла, подперев голову передними лапками, – тогда ясно мне все. Давай уж, иди, чудотворец, уважь кикимор местных. А то последний утопленник совсем неказистый был, отчаялись бабоньки уж...

***

– Какой утопленник? Не собираюсь помирать я! – огрызнулся богатырь, ногой ногу почёсывая, меч на плечё забрасывая, – домой просто собираюсь, тропку скрытую ищу.

– Так не в том месте она, – зевнув нечисть болотная проговорила, на спинку переворачиваясь, – там только топи одни.

– А ты что же, зеленая, и дорогу к поселку знаешь? – спросил Иван, невзначай словно, а сам обмер весь, да в слух превратился: очень уж не хотелось ему на болотах сгинуть.

– Знаю, конечно. Третий год здесь обретаюсь, чего только не видывала, где только не побывала...

– Так говори уже, не томи! Я вон, околел уж весь, зуб на зуб с трудом попадает!

– Вот уж не скажешь по тебе, что околел, – промурлыкала лягушка в ответ, из-под полуприкрытых глаз Ивановы достоинства во всей красе разглядывая, да улыбаясь бессовестно.

И стало впервые в жизни совестно царевичу... Оделся молодец скоренько, да тогда только и выдохнул с облегчением, когда все места стратегически важные, прикрытыми оказались. Вот же бестия зеленая, одним взглядом смутить сумела!

– Ну, чего смотришь? Вижу теперь, что баба ты заколдованная, – проговорил богатырь, стараясь при этом выглядеть как можно невозмутимее, – ахинею всякую несешь, а по делу только пустословить научилась! Баба и есть.

– Чтоооо?!! – рассерчала Василиса, глаза прищурила, да зло так на молодца поглядывать стала, обдумывая, какую гадость ему в ответ сотворить.

А Иван тем временем только шире заулыбался, ни на секунду не испугавшись изменений в новой своей знакомой:

– Эх, правильно мне Архип, слуга мой верный рассказывал, будто в голове каждой женщины с рождения самого зверь неведомый живет и заставляет ее всякие мерзости мужикам чинить.

– Это что за зверь?.. – приподнялась лягушка на месте, всем ликом своим демонстрируя, насколько сейчас царевич неправым может оказаться. Еще одно неверное слово враз новых знакомцев во врагов лютых превратить грозило, да только невнимательный из Ивана был собеседник...

– Так настроение то ваше! – довольно молодец выдал, хохотнув оглушительно – уж больно шутка хороша была, – меняется оно по тысячи раз на день, и не уследить нам за вами. Вот сама посуди, сколько таких случаев на день припомнить можно? Только что улыбалась девка сидела, в глаза преданно заглядывала, а в следующий миг со скалкой за тобой по горнице гоняется, прибить грозится. А все почему? Показалось ей, что взглянул мужик на нее неправильно, внимание излишнее другой уделил, а в результате рубахи все нюхать давай... Мол, душицей пахнет, как от Ирины – соседки, то бишь...

Ухмыльнулась лягушка, речи такие слушая. Неглупая она была, поняла, что не со зла богатырь околесицу несет, а исключительно по скудоумию своему… скорее всего врожденному.

– Ладно уж, молчи, горе луковое, – махнула болотная жительница лапкой передней добродушно, да за собой поманила враз смолкнувшего молодца, – выведу тебя отсель, только ступай за мной след в след, ни на что не отвлекайся, да не оглядывайся. Устанешь ты сильно, но пока я не остановлюсь – и тебе нельзя! Всё понял, али повторить?

Насупился внезапно Иван, болото вокруг себя разглядывая, да новую мысль головушку его светлую посетившую то так, то эдак проворачивая:

– А не кикимора ли ты сама часом? – выдал, наконец, богатырь, – может ты меня того, уморить здесь решила, чтоб я в вечное рабство попал... для утех постельных.

Поперхнулась нечисть болотная от неожиданности – удивило ее самомнение гостя незваного. Затем, подумав минутку-другую, с особым интересом раба предполагаемого заново осмотрела, припоминая не без удовольствия достоинства все его…немалые, кивнула одобрительно:

– Это правильно, что опасаешься да подстраховываешься. Только не кикимора я, хватит пятиться, – подмигнула лягушка богатырю, – не перекидываются они в таких как я, брезгуют. Всё чаще девами прекрасными воплощаются, да песнями дивными к себе зазывают. Так что пошли за мной, пока и впрямь здесь остаться не пришлось. Времени мало у тебя осталось, каждый час на этом болоте за день проходит, так что ты почитай полтора дня уже без еды и воды. Теперь сам решай: веришь мне или, на чудо надеясь, сам пойдешь по болотам дорогу до дома искать?

– Пошли уж, зеленая, – кивнул царевич, на отчаянный шаг решившись, да на слово девице зачарованной поверив.

Когда же первые шаги в болото богатырь делал, да чавкающие звуки вокруг своих сапог расслышал – внутри него, где-то в области ребер, отчаянно сжалось что-то... "Похоже, нутро моё беду чует, – проскользнула мысль в голове Ивана, – а может вернуться? Авось батя не бросит, подмогу вышлет..."

– Не оглядывайся! – тут же лягушка спереди проквакала, – и вообще, пути назад нет, мы на заговоренную тропку вышли. Так что молчи, молодец, да за мной топай, пока не скажу, что пришли.

Царевич шел. Сажени три – четыре уж позади были, а болото все не кончалось. В какой-то момент у Ивана в сознании мутиться всё начало, даже надежда затеплилась, что всё то сон вокруг, и вскоре он проснется в собственной постели с очередной барышней... А может и с двумя сразу (стресс лучше снимать наверняка – двойными усилиями). Затем и песня дивная послышалась: она лилась откуда-то позади, лаская слух молодца, пробираясь под кожу к нему, к самому сердцу, что вырваться навстречу спешило! Только и нужно – оглянуться на зов девичий, протянуть к ним руки, да от портков ненужных избавиться…

Но нет! Стоило царскому сыну ход замедлить, дабы мечтам приятным предаться, как рядом снова зеленая бестия расквакалась:

– А-ну, очи разинь, тетеря! Дошли почти. Эк, вы, мужики, слабый народец... Как вас только земля носит? Не отвлекайся на звуки посторонние, только мой голос слушай! А еще богатырь, называется, где сила воли твоя?...