Текст книги "Легенда о заклятье (СИ)"

Автор книги: Ника Ракитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Неизвестно, как ему удалось договориться с командой, но он получил все, что хотел. Больше того, вернулся в каюту не один, а с незнакомым матросом – высоким, широкоплечим, в холщовой разодранной рубашке, сквозь которую проглядывало загорелое мускулистое тело. Лицо у матроса было скуластое, совсем юное, глаза синие и неожиданно упрямые. Он, морщась, озирался на Энрике и тряс головой, чтобы отбросить со лба густые, орехового оттенка волосы, потому что руки у него были заняты. Кармеле показалось, будто она уже видела этого человека однажды, но поручиться она не могла. Имя матроса было Бенито Кортинас.

– Вам не надоели еще исповеди? – спросила Кармела насмешливо, больше всего на свете боясь, что он кивнет. Но тот молчал. И она почему-то сразу заговорила о последнем бое.

… Нарваться на пулю – лучшее, что она могла сделать. И, господи, как она этого хотела!

– Висенте!

– О, черт! Микеле, Венсан, за нею!

В бесовской пляске под ногами чужая палуба, кровь, ругань, пороховой дым, лязг шпаг и мушкетная пальба.

– Спаси и помилуй, господи!

– А-а! Добейте меня!

Это кончилось, как ей показалось, мгновенно. Тех противников, что были живы, что могли двигаться, сгоняли на ют, где на талях покачивалась шлюпка. Трещал огонь, плясал в просмоленных снастях. Дым рвало ветром, мутными клочьями несло над морем. Пираты, снующие в нем, казались адскими тенями. Кармела смотрела полубезумно, все еще сжимая в руках клинок и разряженный пистолет, бинты на руках почернели от копоти, по виску, размывая грязь, стекали алые капли. Ворот рубашки был разорван, на смуглой шее тускло взблескивала цепочка с крестом. Кармеле показалось, цепочка душит ее. Девушка отошла к фальшборту, жадно глотала соленый воздух.

"Господи, ты отобрал у меня отца, ты подверг меня издевательствам, мать предала меня. Ты вознес меня на вершину и снова бросил в ад. Ты отнял у меня человека, которого я любила. Тогда я просила послать мне смерть. Я не уклонялась от пуль, ты знаешь. А ты отказал. Почему?! Господи! Если я сейчас отрекусь от тебя и сорву крест, поразишь ты меня молнией небесной? Вот единственное, о чем я прошу." Она бросила пистолет и рванула с шеи цепочку. Не размахиваясь, швырнула в воду. Обернулась. В разорванном дыму увидела нацеленное пистолетное дуло. Ждала, раскинув руки и улыбаясь. Кто-то ударил стрелявшего по руке…

– Господь отвернулся от меня или его вовсе нет. Зачем вы меня спасали?!

Бенито точно ударили в лицо. Показалось, вот сейчас он кинется к ее ногам.

– Не знаю, – ответил глухо. – Видимо, пожалел. Нельзя убивать детей.

– Пожалел? – Кармела взглянула с безмерным удивлением. – В крови, в грязи, вот такую?!

– Да. Вы улыбались, и вам было больно. Вас ранили?

– Сожгла, – она презрительно скривила губы. – Свечами. Изрядная дура, не правда ли?

Он взглянул с болью:

– Зачем вы так?

– Не знаю. Я была глупа, как девчонка, и думала, что все восхищаются мною. А оказалось – смеются.

Он взял ее забинтованные руки и медленно прижал к губам.

Приюта просящий.

Матросы гребли изо всех сил. Сзади в них летели обломки горящего дерева, с шипением гасли в воде. «Сан-Микеле» служил последнюю службу своей команде, укрывая пеленой дыма, отделяя от преследователей стеной огня. Но вот-вот огонь доберется до крюйт-камеры, корабль взорвется, образуется водоворот, и место их поражения может стать и местом гибели. Это была последняя шлюпка с гибнущего корабля, другие уже растворились в смешанном с дымом тумане. Изредка из этого душного облака долетал глухой гул, и в море шлепались на излете ядра. А лесистый берег приближался…

Капитан всегда покидает тонущий корабль последним. И на этот раз – последним, с пулей около сердца и пулей в плече. И колотой раной бедра. Кровь выходила толчками, и Бенито проклинал друга-лекаря за то, что он оказался в другой шлюпке. Кортинас сжимал зубы и старался, чтобы руки не дрожали. И голос оставался спокойным:

– Держи правее, вон туда.

А сам рвал на полосы рубашку. Кровь пробивалась сквозь полотно, как солнце сквозь тучи, и руки делались липкими, и хотелось сполоснуть их в воде.

Кармела дышала хрипло, лицо побелело.

– Помогите же… кто-нибудь… Боже!

Кармела лежала у Бенито на коленях, и он старался заслонить ее от брызг, летящих с весел, пока шлюпка наконец не ткнулась в берег.

Они попеременно несли Кармелу на руках, пробираясь сквозь густые заросли и стараясь не думать о том, что вот-вот на их след может выйти береговая охрана. Так они шли почти до вечера, когда заросли кончились и на всхолмье над круглой бухтой показалось приземистое здание. В башне забили колокола, и стало ясно, что это монастырь – обитель святой странноприимницы Маддалены. Они постучали в ворота. Привратница ахнула, увидев вооруженных мужчин, и не открывала. К воротам позвали настоятельницу на переговоры. Пираты оставили Кармелу под опеку монахинь. Бенито передал все бывшие при них ценности в дар святой, прося, чтобы о раненой заботились до его возвращения. Настоятельница обещала.

А через час в обители появилась конная береговая охрана.

– Ушли, святая мать? А женщина, раненая женщина с ними была? Ну да, она переодетая… Если что… Да, конечно. Благословите, матушка.

Топот копыт затих за поворотом.

Келья была холодная и выходила окном на море. Серый полусумрак вливался в него, далеко внизу грохотал прибой. Когда настоятельница, выпроводив гостей, вошла, монахиня, что делала перевязку, встала и поклонилась. Мать Сюзон брезгливо взглянула на таз, на окровавленные тряпки у постели, на обнаженную грудь раненой. Потом перевела взгляд выше: на высокие, покрытые горячечным румянцем скулы, карие, полные боли, но осмысленные глаза. Темным золотом блеснула мокрая прилипшая ко лбу прядь. Аббатиса поняла, что раненая красива. Резким жестом отослала монахиню, подвинула табурет и села так, чтобы видеть лицо гостьи. Та попыталась приподняться.

– Лежите! – велела настоятельница. – Вам вредно двигаться.

Она привстала; изображая заботливость, прикрыла раненую одеялом.

– Вы находитесь в обители святой Маддалены Ломейской. Я мать Сюзон, здешняя аббатиса. Ваши друзья просили позаботиться о вас до их возвращения.

Раненая приподнялась на локте:

– Кто?

– Они не назвали себя. Да лежите же! – прикрикнула настоятельница. – А вас зовут Кармела, верно?

Раненая глухо молчала. Мать Сюзон положила ей на плечо узкую ладонь:

– Не бойтесь. Доверьтесь мне. Ведь то, что вы здесь – это промысел Божий. Бог ниспослал вам испытания, но он же позволяет вам раскаяться и ступить на стезю добродетели…

– Я хочу пить, – сказала Кармела.

К вечеру у ней начался жар, и две недели она пробыла в горячечном забытье, крича от боли и богохульствуя. Аббатиса опасалась за ее жизнь, но к концу второй недели раненая пришла в себя и стала выздоравливать. Тогда настоятельница вновь посетила ее.

– Как вы чувствуете себя? – высокое сопрано аббатисы, должно быть, являвшееся украшением церковного хора, на этот раз звучало вкрадчиво. Черная ткань уставного капюшона заставляла кожу лица по-особенному сиять, и мать Сюзон, вопреки немалым летам, смотрелась красавицей.

– Благодарю вас, лучше, – коротко ответила Кармела.

– Все эти дни мы проводили в посте и молитвах, дабы Господь ниспослал вам исцеление.

Кармела кивнула.

Настоятельница трогательно взяла ее за руку:

– Девочка моя… – в уголке цепкого серого глаза неожиданно блеснула слезинка. – Девочка моя, нам дается одна жизнь. Отрекись от суетного, обратись к всевышнему…

– То есть, – прервала Кармела, – вы… предлагаете мне… стать монашкой?

Мать Сюзон облизнула губы. А Кармела расхохоталась. Она смеялась долго и искренне, сидя в постели, пока со стоном не схватилась за грудь. Аббатиса озабоченно склонилась ней, поднесла чашку с лекарством:

– Успокойтесь, выпейте. Вы еще слишком слабы, чтобы говорить о серьезном.

– Я достаточно сильна, чтобы сказать "нет."

С ней ничего не смогли сделать ни уговорами, ни угрозами. Тогда о ней точно забыли. Не приносили еду, не перевязывали раны. Кармела попыталась бежать. Ее нашли у решетки монастырского сада. Без сознания.

… «Что вы собираетесь делать?»

"Что бы мы ни делали, это будет лишь для вашего блага и вящей славы господней".

"Не хочу. Нет! Не-ет!.."

Вспышка совсем обессилила девушку, и полчаса, на которые ее оставили в покое, не принесли облегчения. Та же келья с сырым камнем стен, тот же холод и расплывчатый синий свет из окна, та же жесткая постель, на которой она корчилась от боли в ранах и в горячечном бреду проклинала бога и звала Хименеса. Так же давят повязки на груди и так же пылает лоб от бессильной ненависти.

Она пошарила в поисках чашки с водой, которую обычно оставляли у изголовья. Чашки не было.

Между тем стемнело. Сумеречные тени выползли из углов и подступили к Кармеле, и тут за дверью показался свет. Вошли три монахини: две несли подсвечники со свечами, сразу же ярко озарившими все вокруг, третья – таз и ворох льняных полотенец. Следом вкатилась неопрятная служанка, прихватив передником ручки медного исходящего паром кувшина, а за нею – аббатиса и лысый толстяк в наглухо застегнутой черной куртке – лекарь. Оставив принесенное на скамье, монахини удалились. Служанка помогла лекарю снять куртку, и, пока он закатывал рукава рубашки, обвязывала его живот полотенцем. Настоятельница, стоя у дверей, перебирала ружанец.

Эти неспешные приготовления разбудили в Кармеле предчувствие чего-то неотвратимого: давний ужас полузабытого детского сна, когда приближаются ее мучители, а она не может ни пошевелиться, ни закричать. А между тем в лекаре не было ничего зловещего: низенький, толстый, с брызжущим весельем лицом гурмана и ловеласа. Бодро пыхтя, приблизился он к Кармеле, взял ее запястье в белые мягкие пальцы:

– Что же это вы, душенька, а? – сказал, стараясь придать как можно больше строгости своему бархатному голосу. – Что же это вы так всех напугали?

Озабоченно покивал, подал глазами незаметный знак служанке.

"Они не посмеют. Тогда ведь ничего не случилось. Мне страшно. Юджин!"

– Госпожа сама не понимает, что творит, – служанка, ворча, приподняла Кармелу и стащила рубашку с ее правой руки. Потом привычным жестом подоткнула ей под плечи подушку. – Ровно безумная. Не понимает, что все только ради ее добра делается. Да опустите голову, неча навесу держать!

Не слушая, Кармела напряженно следила за лекарем.

– Намочите полотенце, Пеппа, – велел он. Взял его, мокрое, горячее, выжал и опустил Кармеле на лоб. Она глухо вскрикнула от неожиданности.

– Ну-ну… Ничего плохого не случилось…

– До чего вы привередливы, госпожа, – осердилась Пеппа, всплескивая мокрыми руками.

– Еще!

Второе полотенце горячо прильнуло к обнаженному плечу. Горячие капли стекали по руке, падали на постель. Кармела лежала, сильно откинув голову, тяжело и с хрипом дыша. Лекарь достал блестящий ланцет, облил его кипятком и тут перехватил ее взгляд. В ее расширенных глазах метнулся ужас, как у зверя.

– Ну что вы, – произнес он как можно мягче. – Не надо бояться. Во-первых, это совсем не больно, а во-вторых, поверьте моему многолетнему опыту, это пойдет вам на пользу. Ведь вы же хотите выздороветь?

Не отвечая, Кармела вжималась в постель.

– Ну, ровно кисейная барышня, – пробурчала служанка. – Не обращайте на нее внимания, мой господин, нечего с ней церемониться. Делайте, что положено; она еще после благодарить вас будет, уж поверьте. А вам, госпожа, стыдно это. Сами лезли, никто не просил. А ежели крови боитесь – так отверните голову, а то сомлеете на грех. Ну!.. – красной распаренной рукой она повернула голову Кармелы к стене. От этого прикосновения к девушке точно вернулись силы. Кармела рванулась, отбросив эту руку, сдирая с себя налипшие полотенца. И снова рухнула на подушки. Келья плыла.

– Нельзя так, дорогая моя, – звучал откуда-то увещевательный голос лекаря. – Вы себе навредите. Постарайтесь не двигаться.

Горячая примочка снова легла на плечо. Кармела не смогла отстраниться. Потом он перехватил ее руку ремнем повыше локтя, резко дернул на себя, отводя от кровати и выворачивая, так что каждая жилка на ней болезненно напряглась, смахнул полотенце и одним движением ланцета вскрыл вену. Потекла кровь, медленная и густая. Служанка подставила таз. Темно-вишневые капли срывались и падали в воду, растекаясь в ней и бледнея. После короткой обжигающей боли Кармела погрузилась в какое-то оцепенение, когда можно ничего не желать и ни о чем не думать. Она смотрела, как кровь стекает по руке, которую придерживает лекарь, как позванивают о таз капли. Потом все закружилось и погрузилось в темноту.

Беспамятство было секундным. Сдержав болезненный стон, Кармела открыла глаза. Глядела, как лекарь мокрым полотенцем отирает кровь, зажимает надрез, накладывает на плечо повязку.

– Все. Все, голубушка. Вы молодец.

– Какая она храбрая, наша госпожа, – проговорила служанка уважительно, поправляя Кармеле подушки и обтирая ее покрытый холодным потом лоб. – Даже не застонала…

– Она очень слаба, – сказал между тем лекарь аббатисе. – Но, я думаю, теперь пойдет на поправку.

Мать Сюзон холодно кивнула.

Служанка перебросила через локоть полотенца, взяла таз и вышла. Лекарь, склонясь над Кармелой, закутал ее в одеяло, осторожно уложил поверх перевязанную руку. Служанка вернулась с небольшим глиняным кувшином. Лекарь перелил из него в чашку немного вина, разбавил водой, заставил Кармелу выпить. Настоятельница следила за этим холодным взглядом.

– Благодарю вас, мессир Бертольдо, – вдруг обратилась она к лекарю. – Ваши услуги неоценимы для нас. Надеюсь, вы не откажетесь прийти, если появится нужда вновь прибегнуть к этому средству?

– В этом нет необходимости, – поучающе произнес лекарь. – Даже наоборот. Она потеряла много крови от ран, и злоупотребление может оказаться губительно. Хороший уход, покой – этого достаточно. А сестры вашей обители опытны и всегда с тщанием ухаживают за ранеными и больными.

Мать Сюзон проглотила похвалу, не перебивая, только пальцы на четках вздрагивали. Потом ее губы сложились в недобрую улыбку:

– Я думаю, ей могут навредить только собственные необдуманные поступки. Впрочем, как вам будет угодно.

И вышла из кельи.

Кармела обессилено закрыла глаза.

После полуночи ее подняли с постели, как была, в рубашке, повели. Она едва переставляла ноги, опираясь на монахинь – сил сопротивляться не было. Коридоры были темны. Вдали звучало заунывное пение, колокольный звон. Свет мазнул по стене. По узкой лестнице среди каменных столбов двигались безликие фигуры – одинаковые черные рясы, капюшоны, толстые горящие свечи в руках. Шествие было безмолвным, только шаркали подошвы по ступеням и трещал воск. А хорал рос.

Кармелу вовлекли в вереницу, и она видела, спускаясь, черную спину монахини перед собой и бесконечные мятущиеся огоньки свечей. Лестница закончилась, незаметно перейдя в обширный сводчатый подземный зал. Сестры стали полукругом, и огоньки, вздрагивая, выхватывали из тьмы то край росписи, то деревянный лик святого, то железный узор незажженного хороса. А подальше – черепа и кости, горками сложенные у стен. Дурманяще пахло воском и вердийскими смолами. Перед алтарем на грубо тесаном каменном полу стоял пустой гроб. Кармелу толкнули в него, покрыли пеленами. Загремел древний гимн. Она не понимала слов, от слабости закрывались глаза. Сквозь мелодию прорвались грозные слова, а хор стихал, едва вторя им, пение делалось мягче, жалобней. Голос настоятельницы взмыл на высочайшей ноте:

– Восстань!!

Кармелу подняли из гроба и поставили на колени перед огромным деревянным распятием. Холод пола, проникший через рубашку, сковал ноги. Кармела едва держалась. Ей в руки вложили свечу, но пальцы разжались, и свеча упала. По собору пронесся испуганный вздох. Монахиня подхватила свечу и снова зажгла, сунула в руки Кармеле и сжала их крепко своими.

– Не хочу, – прошептала та, разбуженная воспоминанием. Ее не стали слушать.

Хор звучал торжественно и гордо.

– … При жизни искупление…

– Счастливая…

– Ответь же перед ликом вседержителя, – звучно произнесла аббатиса, – своей ли волей и добрым разумением делаешься ты невестой Христовой?

– Отвечай!.. – зашипела монахиня, жарко дыша в ухо запахом луковой похлебки. Больно стиснула кисти с зажатой свечой.

Кармела подняла лицо. Христос парил перед ней на кресте, резаный из сухого крашеного дерева. Прямо у глаз блестели ярко-вишневые раны на его ногах. Девушка повернула голову: на плече сквозь рубашку проступила кровь, почти черная, а не такая праздничная и нарядная.

– Отвечай!.. Отвечай!.. – слова лезли в уши, как насекомые. Кармела покачала головой.

– … своей ли волей…

– Нет, – она не сумела крикнуть, голова закружилась, ударила в виски ярко-вишневая кровь. Мать Сюзон еще что-то говорила, тупыми ножницами кромсала пряди Кармелы, вырезая святой знак креста. Светло и ликующе взмыл хорал, свет вспыхнул, смывая тьму. Брызнула на склоненную голову вода.

– Волею Господа нарекаю тебя сестра Мария!

Ее подняли с колен, надели рясу, капюшон, накинули на шею шнурок с распятием. Хотели повести вокруг алтаря. Кармела сделала шаг, пошатнулась и крестом рухнула на плиты.

Каждому по справедливости.

Дверь скрипнула, прошелестели шаги. Сестра Лайза остановилась за спиной:

– Куда ты смотришь, сестра Мария?

Девушка у окна крепче вцепилась в решетку.

– Куда ты смотришь? – повторила сестра Лайза. Кармела неохотно обернула к ней горящее широкое лицо с крепко стиснутыми губами, пышные взлохмаченные волосы прикрыли щеки и часть лба, упав на глаза, но даже сквозь них глаза эти, темные и чуть выпуклые, светились гордо и упрямо.

– Так куда же ты смотришь?

– Там море…

– Не давай овладевать собой грешным помыслам.

– Там море! – Кармела указала рукой на узкое, забранное частой решеткой окно.

Такой огонь был в ее голосе, что Лайза невольно отступила, осеняя себя крестным знаменьем.

– Смирение подобает сестрам во Христе…

– Пошла ты!

Кармела выпустила решетку, грозно шагнула к ней.

– Оп-помнись, – прошептала сестра Лайза. На глазах у нее выступили слезы. – Дьявольское наваждение, не поддавайся ему.

Глаза Кармелы расширились, она рванула у ворота глухое платье.

– Сестры молятся за тебя. Мать настоятельница…

– К черту! – Кармела закусила губу, ее ноздри презрительно дернулись. – Всех вас к черту!

Лайза качнулась, схватилась за косяк. Кармела, пригнув голову, смотрела на нее. Взгляд обжигал. Лайза запнулась за порог, выскочила наружу и, повернув ключ, привалилась к двери. Кармела, круто усмехнувшись, вернулась к окну. Серое, уходящее к горизонту море распахивалось перед ней, волны легко накатывались на влажные валуны берега, низко висело над ними затянутое тучами небо.

Торопливые шаги раздались в коридоре, дверь снова отворилась.

– Сестра наша во Христе…

Кармела продолжала смотреть на море. Мягкое, но настойчивое прикосновение все же заставило ее обернуться. Резким движением она сбросила с плеча ненавистную руку. Мать Сюзон поглядела с участием, как на больную, поглаживая пухлой ладонью рукоять хлыста, который держала. Два дюжих служки в серых рясах с закатанными рукавами стояли у нее за спиной. У двери морщилось мышиное личико Лайзы.

Кармела отступила к стене, плечами ощутив ее мокрую тяжесть.

– Дочь моя… – повторила аббатиса. – Неподобающая твоя гордыня – от диавола. Было явлено знамение мне Господне, что лишь умерщвляя плоть, ты сбережешь свою душу. Прибегни к сему, а мы помолимся за тебя…

Юная монахиня вскинула голову, во взгляде ее сверкнула молния.

– Мало вам моих ран, мать Сюзон? – с бешенством бросила она сквозь стиснутые зубы. – Напомнить?!

Рука ее рванулась к вороту.

– Стой!! – бледнея, вскричала настоятельница. – Значит, отказываешься…

Губы Кармелы искривились в дьявольской улыбке:

– Слушать вас, когда там – бьется море?

Мать Сюзон щелчком пальцев подозвала служку, вручила ему плеть:

– Приступай, дитя. А мы помолимся о ее заблудшей душе. Разденьте ее, сестра Лайза, платье должно беречь.

Служка ухмыльнулся. Взмахнул бичом, со свистом рассекая воздух. Пискнула Лайза. И тут же, сунув руку под плеть и крутнув запястьем, Кармела ткнула палача ногой в живот. Служка охнул и согнулся пополам, завизжала мать Сюзон. А Кармела ударила. Безжалостно, деревянной тяжелой рукоятью, вложив всю накопившуюся ненависть. Словно крыс, заставив метаться по келье. Когда прибежали на крики, вышибив хлипкую дверь, скручивали, заламывая руки, Кармела хохотала перекошенным разбитым в кровь лицом.

– Бесовка! – просипела настоятельница. – О-о… Мои ребра… В подвал!!

Сестра Лайза боялась вспоминать, что было дальше, но лишь наступала ночь, она опять видела перед собой пустые глаза Кармелы и кровь, запекшуюся на губах. Чуть вздрагивали при ударах плетью скрученные кожаными ремнями руки, ломкая улыбка застыла в углу рта. Когда Кармела потеряла сознание и пытку прекратили, непокорную спустили в каменный мешок. Аббатиса, постанывая, со злым интересом следила, как на ногах и руках Кармелы заклепывают кандалы. Лайза дрожала рядом.

– Ты совершила доброе деяние, сестра, – произнесла мать Сюзон.

Лайза коленями скользнула на камень пола и приникла к ее руке, чувствуя, как разрывается сердце.

…Бенито стоял лицом к монастырю. По правую руку от него, за приглаженным волнами берегом начиналось море. Был отлив. Пугливые серые волны едва накатывали не песок и тут же отступали, поверхность воды казалась ровной, будто зеркало.

Слева в полумиле от берега застыл на якорях «Грозный», справа и впереди тянулась под серым пасмурным небом чуть всхолмленная равнина, местами поросшая ольхой и бересклетом, а над прибрежными дюнами, на гладкой, как стол, поверхности высилась обитель. Серого дикого камня тяжелые стены, приземистая колокольня, узкие, как бойницы, окна, глубокий провал ворот – почти крепость, которую можно долго защищать. У стены под прицелом мушкетов стояли все ее обитатели: монахини, послушницы, слуги, убогие… Чуть в стороне сбитые в кучу кони, коровы, свиньи – собственность обители, золото в мешках и бочонках, церковная утварь. И полукругом вооруженные пираты. Они не тронут монастырских богатств, они пришли не за этим.

Холодный ветер ударил Бенито в спину, но он даже не поежился, хотя и был в одной рубахе. Медленно снял руки с пояса. Хотел повернуться, отдать приказ. Мимо на самодельных носилках несли Кармелу. Она дала знак остановиться. Приподнявшись, долго смотрела на монастырь. Лекарь Энрике, шедший рядом, поправил плащ на ее плече, велел трогаться. У берега ожидал баркас. Бенито сжал зубы, махнул рукой, не оглядываясь, пошел к воде. Сзади закричали, в окнах полыхнуло пламя. Камни тоже хорошо горят.

Бенито сидел в шлюпке, обхватив голову руками. Два месяца назад они оставили тут раненую Кармелу, только сегодня смогли вернуться. И ему сказали, что Кармела умерла. Аббатиса произносила слова сочувствия, трогала за плечо. А на него точно навалили могильный камень.

– Хотите, я проведу вас к месту ее упокоения? Бедняжка, она так надеялась…

Кортинас встал, тяжело двинулся за матерью Сюзон. Позади шли трое матросов с «Грозного». Настоятельница привела к белой маленькой плите в нефе собора, опять что-то сказала. Он глянул с недоумением, улыбнулся. И рухнул, прижимаясь к плите лицом.

…Кто-то коснулся его плеча.

– Уйдите!

– Выслушайте, ради бога!

Тощая девушка в рясе и низко опущенном капюшоне склонялась к нему.

– Скорее идемте! Нас могут заметить! Она жива…

Пираты сбили дверь с подземелья и ворвались внутрь, ярко освещая все факелами. Кармела лежала боком на голых камнях, почти нагая. Бенито сначала даже не узнал ее. Спина, иссеченная рубцами, шрамы на груди, почерневшее, с запекшимися губами лицо. Бенито сорвал с себя плащ, укрыл ее, почти простонав:

– Что они с тобой сделали, девочка моя…

Что сделали…

Вскочил, готовый уничтожить все вокруг. Но Кармела протянула к нему тонкие до прозрачности скованные руки, и он забыл обо всем. Разбил кандалы, на руках вынес ее на свет, поклявшись сделать все, чтобы выжила…

Баркас причалил к кораблю.

Фелицата.

Был тот непередаваемый час раннего утра, когда едва взошедшее солнце не успело накалить город зноем и слепящей до изнеможения белизной, когда известковая пыль, поднятая проехавшей повозкой, долго висит в застывшем воздухе, заставляя кашлять и задыхаться прохожих, и выбеливает листья деревьев, небо теряет свой голубой оттенок и становится белесым, а на щебень улиц страшно ступать босиком. Нет, сейчас небо было еще густо-синее, чуть золотящееся на восходе, а море сияло ослепительно розовым; темными пятнами выделялись в нем рыбачьи баркасы, вышедшие на лов; натянутые на берегу для просушки сети отбрасывали долгие тени, и поблескивали на волнах почти неподвижные поплавки. Солнечные лучи ложились горизонтально, сиянием заливая дворцы Верхней Месы и хибарки на склонах, а над ними сады, сплетения виноградников, песчаниковые выступы, желтеющие среди бурьяна. Справа внизу, под серой башней форта над обрывом, в переплетении тупиков между складами все еще мигали, догорая, фонари и темная вода плескалась среди позеленевших причальных свай. Там же стояли впритык поданные к разгрузке суда и где-то за ними, укрытый в тени берега, остался «Грозный».

Бежав из Иты в день венчания Хименеса, Кармела больше не возвращалась туда. Все торговые сделки совершались теперь в Месе и все корабли эскадры приходили в ее гавани. Легкомысленная Меса – город воров и контрабандистов, многие из которых были верными друзьями еще покойному Юджину, стала для пиратов надежным приютом.

Они шли уже больше часа, поднимаясь вверх по кривым немощеным улочкам и лестницам со стертыми ступенями – Кармела, Бенито, кудрявый красавец Энрике и трое матросов. В Месу «Грозный» пришел вчера вечером, Висенте взял на себя дела, а Кармела настояла на том, что сходит в город. Отговорить ее не сумели.

Путь не показался ей вначале особенно трудным: привычны были и крутизна улиц, и солнце – почти не греющее сейчас, и мелкая известковая пыль. Но вышло, что силы свои она все же переоценила и теперь шла медленно, тяжело дыша; только гордость мешала ей повернуть обратно. Бенито изредка бросал на капитана короткие, встревоженные взгляды, но тоже молчал.

Еще через четверть часа они вышли на небольшую косо срезанную площадь среди хибар. На площади, несмотря на утренний час, было людно. Обитатели покосившихся деревянных домишек, выстроенных из обломков, выброшенных морем, облепили ветхие галереи. Резкими голосами ремесленники зазывали народ в свои мастерские. Визжал точильный камень, постукивали молоточки, шипело в жаровнях масло. Тут же мальчишка-оборванец, ногами обхватив деревянный столбик и повиснув на нем, обрывал с плетей мелкий зеленый виноград.

Всю середину площади захватили торговки рыбой, и в небо взлетали их пронзительные голоса. Рыба лежала в корзинах, в лоханях, на виноградных листьях, постеленных прямо на утоптанную землю. Свежая, только что вытащенная из моря, билась разноцветной живой радугой. Торговки время от времени поливали рыбу водой, чтобы не уснула; между ними, спотыкаясь и покрикивая, носились босоногие мальчишки-водоносы. Тут же торговали креветками, крабами, ветками белых и рубиновых кораллов. Обнаглевший рыжий кот тащил за луч морскую звезду; в тени галерей похаживал огромный детина с вязкой красного перца на шее; под столбиком спала, уткнув в подол лохматую голову, черноволосая толстая девчонка, рядом дрых, поводя ушами, шелудивый пятнистый пес. Где-то на другом конце площади, потеснив торговок, давали представление бродячие акробаты: паренек в костюме из ярких лоскутьев ходил на руках, а его партнерша – девочка лет тринадцати – приплясывала, вскочив на бочку, так, что юбка вихлялась вокруг колен. Толпа дружно ахала и в глиняную чашку редким дождиком сыпались медяки. Из маленькой таверны под вывеской "Толстый боцман" вытолкнули гуляку, он свалился едва не под ноги Кармелы, и она попятилась от неожиданности.

– Пойдем отсюда, – сказал Бенито, и они стали обходить навязчивых торговок, когда Кармела вдруг остановилась. Под перекрестьем из досок, опирающихся на гнилой столб, сидела на земле женщина, подобрав под ветхую юбку босые исцарапанные ноги и опустив вниз лицо. Из-под вылинявшего от старости платка, которым она обвязала голову, выбивалась тонкая полуседая прядка, грубо загорелое изборожденное морщинами лицо рассекал наискось шрам, шрамы виднелись и в вырезе кофты, и на запястьях вылезающих из рукавов рук. А эти руки скорей походили на кости, обтянутые кожей, от этого ладони казались непомерно большими, были разбиты работой. Перед нищенкой лежал большой, когда-то пестрый, а теперь совсем вытертый платок, на платке стояла глиняная миска с коркою хлеба и блестели три медные денежки. Прохожие, косясь, обходили убогую. Какой-то пьяный вдрызг матрос, ворча: "Расселась на дороге", – протоптался по платку, опрокинув миску. Побирушка с покорной терпеливостью вернула ее на место, разгладила платок, спрятала за корсаж грошики.

Кармела не отрывала от нищенки взгляда. Растерявшись под ним, женщина попыталась поправить вырез кофточки, чтобы спрятать шрам на ключице, неловко затеребила свои дешевые бусы. И медленно подняла глаза. Кармела вскрикнула, хватаясь за горло. С этого незнакомого, изможденного и жалкого, лица смотрели такие живые, такие знакомые глаза: темно-карие, пристальные и усталые. Только теперь в них добавилась боль. Это длилось мгновение. Бенито подхватил Кармелу:

– Что?! Что с тобой?!..

– Нет ничего, – она провела рукой по лбу, точно сметая наваждение. – Жарко. Пойдем.

Побирушка опустила голову, беспомощно теребя край платка. И вдруг заговорила. За рыночным шумом они вначале не расслышали ее.

– Что тебе надо? – спросил, наклоняясь, красавец Энрике.

– Погадаю… – сказала она тихим бесцветным голосом. – Я хорошо гадаю. Не уходите!..

– Ты голодна? – спросил Энрике. – Вот тебе денежка.

Она заслонилась рукой, вскочила, опять опрокинув миску, схватила руку Кармелы; что-то бессвязно шепча, прижала ее к губам.

– Не трогайте ее, нет! – крикнула Кармела своим, увидев их движение; ниже наклонилась к Лугонде.

– Ты славная, девочка моя, ты храбрая… ты помнишь… Они сломали меня… Не сожгли, потому что сломали… Я ничего не могу теперь… Ничего. Мадонна бланка! – пророчица вскинула затуманенный слезами взгляд. – А ты… Все сбылось?… – вгляделась в Кармелу пристальней. – Что они сделали с тобой, девочка моя… Что сделали!..

Теплая сухая рука знакомо обхватила плечи Кармелы, вторая легла на лоб. И мир закачался перед глазами. Запахло вердийскими соснами, широко и привольно расстелился внизу морской простор, и она ступила обнять его. Ей не было страшно…