Текст книги "Война мага. Том 3: Эндшпиль (с иллюстрациями)"

Автор книги: Ник Перумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

И это расстояние стремительно сокращалось.

– Именно так это всё и выглядело, – негромко произнесла невесть откуда взявшаяся Сежес. Чародейка запыхалась, широкие порты и коротко подрезанный мужской кафтан перепачканы. Доспехов волшебница не надела. – У меня всё готово, повелитель, – опередила она вопрос. – Метальщики на позиции. Посмотрим, как нашим гостям понравится этот дымок.

– Первый легион готов, повелитель.

– Второй готов, – тотчас подхватил Сципион, ни Ж чём не желавший уступать первенства Серебряным Латам.

– Шестой легион исполнит свой долг, мой Император, – более торжественно выразился Гай.

– Девятый Железный победит или погибнет, – с мрачной торжественностью отсалютовал Скаррон.

– Одиннадцатый легион… – начал было Публий, однако Император поднял руку.

– Друзья. Не надо слов. Нам предстоит не просто победить. Надо сохранить войско, потому что обещанная Нергом помощь… – он поколебался, – несколько запаздывает. Поэтому задача меняется. Насмерть и до последнего стоять не станем. Надо вырваться из мясорубки и вывести легионы. Мы не успели отступить, твари начали атаку. Нам остаётся только продержаться, отбить первый натиск. Возможно, продержаться до вечера, а под покровом ночи отступить. Но – и это главное! – никаких самоубийственных прорывов и контратак. Когда они завалят ров и палисад трупами, вступишь ты, Сежес. Я рассчитывал на ваше оружие в самом начале, теперь план приходится менять. Что ж, господа легаты, по местам. И… – Император запнулся. Он не любил красивых и пустых слов, которые положено произносить полководцам перед боем. – И пусть каждый сделает всё и ещё чуть-чуть сверх этого, – закончил он совсем не в обычной манере.

Легаты молча отсалютовали.

…Все легионы знали свой маневр. На левом крыле – Одиннадцатый. На правом – Шестой. В центре – Второй и Девятый. Серебряные Латы – в резерве. Конные турмы сосредоточились на флангах, если козлоногие всё-таки попытаются обойти укреплённую позицию. Гномий строй застыл идеальным квадратом между Вторым и Девятым легионами, прямо напротив императорского штандарта.

Козлоногие наступали в полном, невозможном и невообразимом для живых существ молчании. И только топот, топот, топот сотен тысяч копыт; только пыль, поднимающаяся над полем сражения, несмотря на прошедший недавно лёгкий дождичек. Яркое солнце светило прямо в глаза наступавшим, но их, похоже, это ничуть не смущало.

– Катапульты, – проговорил Император.

Битва начиналась. Совсем не такая, что на Свилле или Ягодной гряде, повторял себе Император, повторял снова и снова, потому что чувствовал – стоит ему позабыть об этом, решить, что против его легионов сегодня оказались люди или даже маги, – всё, конец войску. А конец войска означал и конец Империи.

…Катапульты послали первые каменные глыбы навстречу катящимся шеренгам. Прицела не требовалось, настолько густы оказались цепи. Никто из козлоногих даже не поднял головы, не попытался уклониться от низринувшихся с небосвода разящих ядер. Император видел множество голов, поднявшихся над частоколом, – легионеры хотели сами воочию убедиться, что их враг так же смертен и что простое оружие имеет над ним власть.

Убедились.

Тяжеленные круглые ядра, которые приходилось поднимать посредством сложных систем блоков и рычагов, рухнули прямо в гуще несущихся размашистым шагом козлоногих. С силой пущенные снаряды оставили за собой настоящие просеки. Покрытые рыжей вьющейся шерстью тела разрывало пополам, тёмная кровь щедро расплескивалась по земле, оторванные руки, ноги и головы разлетались в стороны – набегавшие новые шеренги пинками отбрасывали их с дороги. Никто не дрогнул, никто не остановился. Раненых затоптали в несколько мгновений.

Наверное, два десятка войсковых катапульт первым залпом прикончили около сотни козлоногих – капля в море, – но легионеры разразились ликующими воплями.

– Получили!.. Получили! – неслось над палисадом.

Твари уязвимы. Их можно убивать. И рождалось свирепое, кровожадное желание – ну, давайте же скорее, давайте, не тяните; потные ладони крепче смыкаются на пилумных древках, готовые к броску.

Прислуга катапульт засуетилась вокруг, торопясь наг тянуть канаты и заложить ядра; сегодня им предстояло потрудиться, потому что вся равнина, насколько мог окинуть глаз, до самого леса вдали, оказалась запружена жуткими в своей одинаковости тварями Разлома.

– Они уже у рва… – бросил Клавдий, просто чтобы нарушить гнетущее молчание.

Ни одна из рогатых бестий не остановилась перед препятствием. Твари горохом посыпались вниз, им на головы – следующие, потом ещё, ещё и ещё. Кого-то давило, плющило и ломало, но следующие ряды шли прямо по шевелящемуся настилу, не испытывая никаких колебаний.

Командиры легионов не нуждались в напоминаниях, когда и что делать. Велиты натянули луки и разом их отпустили. Команды арбалетчиков, нацелившись в голубой небосвод, разом нажали спуск, и из задних рядов давно отработанным до мелочей движением им передали уже заряженные самострелы. Приняли – вскинули – нажали – полуповорот – приняли новый – вскинули – нажали…

Сотни и тысячи стрел, пополам с арбалетными болтами, исчертили небо мелким штрихом. Свистящая стая взмыла, достигла зенита, наклонила к земле острые оголовья – и низринулась вниз.

Каждый наконечник в этой стае нашёл цель, ни один не воткнулся слепо в вытоптанную траву. Множество козлоногих тупо, словно опрокинутые игрушки, ткнулись уродливыми мордами в почву, но куда больше пробежало над убитыми, не обращая на павших никакого внимания.

Лучники и арбалетчики легионов не видели врага. Они стреляли навесным, молча и зло опустошая колчаны. Лёгкий ветерок веял им в спины, помогая лететь посланной ими колючей стае; они не знали, что творится сейчас перед выкопанным их руками валом, да и не требовалось им того знать. Они просто делали своё дело, и делали его так, как могли.

Никто в тот день не смог бы сделать большего.

Однако опытные и бывалые воины, что стояли на гребне частокола, видели из-за острых тесин палисада – прорехи в живом море мгновенно затягивались; козлоногим не было дела ни до убитых, ни до раненых, никто не озаботился приостановиться и хотя бы взглянуть, что случилось с упавшим; ров стремительно заполнился дёргающимися в агонии, извергающими потоки тёмной крови растоптанными телами; злые, нахмуренные центурионы рявкнули на буксинщиков, и над палисадами пронёсся многократно повторённый сигнал:

– Пилумы!

…Легионер делал шаг к самому частоколу, привычно взвешивая в правой руке отполированное древко. Столь же привычно вскидывал пилум на изготовку и, разогнувшись, подобно луку, метал навстречу карабкающейся по склону живой лавине – в отличие от лавины обычной эта двигалась вверх, не вниз; развернувшись, уступал место товарищу – давно затвержёнными движениями живой машины истребления и смерти.

Седоусые ветераны и те, кто встал под легионные василиски только после битвы на Свилле, – все они, отходя, давая место следующим, изо всех сил старались вырвать из себя обессиливающий мерзкий ужас – потому что волна козлоногих, безо всякой видимой задержки перехлестнув через ров, поднималась вверх, к палисаду, не обращая внимания на рушащуюся сверху смерть.

«Сежес была права, – с мрачным отчаянием подумал Император. – Следовало отступать сразу – но тогда они настигли бы нас на равнине, и вышло бы ещё хуже…»

– Кер-Тинор.

– Здесь, мой Император, – отозвался обычно молчаливый капитан Вольных.

– Отправь кого-нибудь проверить, как там наш нергианский гость.

Короткий, отрывистый кивок. А Император вновь заставляет себя смотреть вперёд и вниз – туда, где кипит рыже-коричневое море, где, беспощадно истребляемое, воинство Разлома лезет и лезет прямо на горячую людскую сталь, ловит её собой, остужает в щедро текущей крови, словно и не замечая падающих тел.

Посыльные вскоре вернулись.

– Творит какую-то волшбу, – бесстрастно доложил Вольный. – Сидит перед кристаллом. Не отвечает. Словно бы ничего и не слышит. Но чары плетутся, мой Император.

Правитель Мельина досадливо махнул рукой.

– Так я и знал. «Сидит перед кристаллом». И, быть может, просидит так до вечера. Ладно, оставим пока. Клавдий?

– Их не остановить, – спокойно проговорил в ответ проконсул. Он не трусил, не паниковал и не преувеличивал – он просто сообщал очередной факт, имеющий непосредственное отношение к порученному ему делу.

– Сежес? – повернулся Император к волшебнице. Чародейка застыла, низко опустил голову и раскинув руки. Губы её беззвучно шевелились, и повелитель Мельина ощутил чувствительный, но незримый толчок – она готовила наступающим свой собственный сюрприз.

Секунда, другая – Сежес вскинула на Императора заполненные чистым пламенем зрачки.

– Омм, – тихо проговорила она, словно давая команду.

Радуга знала множество видов истребительного волшебства. Правда, по большей части эти чары просто повторяли действие обычного человеческого оружия: творились взрывающиеся огненные шары и разящие молнии, пронзающие ледяные копья и стрелы, давящие каменные глыбы. Случалось, земля расступалась под ногами атакующих, поглощая их ненасытной пастью; следует, однако, заметить, что на Ягодной гряде баронам и их присным не помогло никакое чародейство, имперские легионы торжествовали победу. Она далась Императору дорогой ценой, но всё же то была победа, ещё одна победа меча над магией.

Сейчас Сежес превзошла саму себя. Не принадлежа к огненному Арку, владея только открытой для всех прочих Орденов магией пламени, она (вместе с остальными её чародеями) заставила вспыхнуть сам воздух.

Палисады содрогнулись от пронёсшегося магического удара. Там, где только что земля терялась под сплошным ковром рогатых воинов Разлома, от края до края холмистой гряды пролегла сплошная полоса огня шириной в половину полёта стрелы. Горело всё – земля, камни, древки вонзившихся в плоть козлоногих копий, пылали и наконечники копий, глубоко в кровоточащих ранах; заполненный телами ров полыхнул, словно до краёв налитый огненосным земляным маслом.

Легионеры первых рядов невольно отшатнулись, закрывая локтями лица. От страшного жара грозили вот-вот заняться брёвна частокола, и кое-кто поспешил опрокинуть на них заготовленные котлы с водой.

Несколько мгновений имперское войско молчало, поражённое зрелищем… а потом разразилось ликующим кличем. Ничто не могло выжить в этой огненной купели; пламя бушевало, пожирая даже вековечный камень.

И Император невольно подумал, какая судьба ждала бы его легионы подле башни Кутула, обернись против них мощь, хотя бы вполовину той, что была явлена ему сегодня.

Однако козлоногим потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы преодолеть эту новую преграду. Из пламенной стены вырвался один рогатый силуэт, за ним ещё, ещё и ещё; они горели сами, горели и падали, сделав лишь несколько шагов, однако валящие за ними следом пробегали уже большее расстояние. Победные крики на гребне палисада поутихли, легионеры вновь пустили в ход пилумы и короткие дротики.

«Словно кто-то вдвинул гребёнку в пламя», – отрешённо подумал Император, наблюдая, как дымные дорожки, остававшиеся за каждым из прорвавшихся сквозь огонь козлоногих, стремительно сливались, образуя сплошную завесу. Правитель Мельина покосился на Сежес – чародейка шаталась, едва удерживаясь на ногах, вытянутая рука тряслась, скрючившиеся пальцы точно пытались ухватить, сжать и раздавать что-то невидимое.

Император кивком указал Кер-Тинору на волшебницу. Капитану Вольных большего не требовалось – двое стражей разом выросли по бокам у Сежес, почтительно поддерживая её под локотки.

Чародейка даже не повернула головы. Подбородок её трясся всё сильнее и сильнее, точно у самых древних старух; из уголка губ потянулись струйки слюны.

Но огонь пылал по-прежнему, и козлоногие платили тысячами своих, сгоравших в разожжённом волшебницей пламени. Несмотря ни на что, многие прорывались сквозь завесу, однако частокола достигали уже порядком прореженные ряды; живой ковёр изодрало, никакого сравнения с тем, что творилось перед яростно-багряным занавесом.

Пробившихся к палисаду козлоногих покрывала гарь, рыжеватая шерсть обгорела, однако никто из них словно и не чувствовал ожогов, не помогал соратнику сбить огонь, скажем, со спины или загривка. Выжившие в полном молчании бросились вверх по склону, откуда им навстречу продолжала свистеть колючая стальная стая.

Пилумы, копья, дротики, стрелы, арбалетные болты, камни катапульт собирали сейчас обильную жатву. Одно рогатое тело валилось на другое, сверху громоздилось третье, об откинутую лапу, обезображенную огнём, спотыкались четвёртое и пятое, а потом в кучу со всего размаха врезалось шестое, только для того, чтобы грудью поймать железный наконечник, навылет пробивающий плоть.

Однако, несмотря на все усилия Сежес, пламенная завеса мало-помалу опадала. Шеренга за шеренгой, козлоногие маршировали прямо в огонь, втаптывая рыжие языки пламени в землю бесчисленными тупыми копытами. Всё больше и больше рогатых бестий пробивалось сквозь истребительную преграду, всё гуще и гуще валились их тела на склоны; выкованная человеческими руками сталь пела короткую убийственную песнь смерти, собирая небывалую жатву; наверное, даже на Берегу Черепов не творилось ничего подобного. Тогда люди тоже шли прямо на стрелы Дану, не обращая внимания на упавших; однако они шли побеждать, а не умирать. Они могли оставить в мелкой прибрежной воде половину изначально переплывших Внутренние Моря; половину, может, даже три четверти, однако оставшаяся четверть должна была дать (и дала) жизнь новым поколениям, а потому «победить и погибнуть все» люди не могли.

Козлоногие же наступали с полным, фантастическим, ужасающим фатализмом и равнодушием к собственной участи. Дикие звери бегут от огня; и лишь мелкие тундровые мыши, случается, в охватившем их безумии миллионами бросаются в морскую пучину.

Но козлоногие, увы, куда крупнее мышей. И топиться они отнюдь не собирались. Каждый их погибший означал потерю ещё одного пилума, дротика или стрелы. Какие бы запасы ни притащил сюда в обозах бережливый Клавдий, наступит момент, когда и они покажут дно.

…Первый козлоногий добрался до основания палисада. Вскинул опалённую морду, зарычал, вращая вытаращенными, налитыми кровью глазами. Согнулся, словно при игре в чехарду; перегнувшийся через острия затёсанных брёвен легионер что было сил метнул пилум; острие вошло твари в спину где-то возле правой лопатки, однако сзади уже прыгал следующий из бесчисленных воинов Разлома. Оттолкнувшись, он вцепился могучими лапами в верхний край частокола и одним движением оказался среди отпрянувших защитников.

Обгорелая шерсть, почерневшая кожа, закопчённые рога. Мгновение бестия медлила, словно выбирая цель; два копья разом вонзились ей в брюхо, однако тварь, истошно завизжав, успела сгрести ближайшего легионера и одним движением оторвала ему голову, швырнув истекающий кровью страшный «мяч» прямо в лица соратникам убитого.

На большее чудовища не хватило, прямо в глотку ему вонзился метко пущенный пилум; булькая и клокоча изливающейся кровью, тварь в корчах рухнула прямо вниз. Рассматривать её или скорбеть о товарище у легионеров уже не оставалось времени. Рогатые головы одна за другой появлялись над частоколом; дело стремительно катилось к рукопашной.

– Сежес, твоё сено! – негромко приказал Император; и одна Сеамни смогла бы сказать, во что ему обошлось это показное спокойствие. Даже Сежес, на чьих руках он, можно сказать, вырос, ничего бы не прочла сейчас в нём. Чародейка с трудом подняла голову. Из носа у неё сочилась кровь, глаза заволокло какой-то больной пеленой; но слова повелителя Мельина она поняла и едва заметно кивнула.

Никто не услышал отданную ею команду; но те, кто надо, поняли приказ, потому что уже миг спустя катапульты метнули навстречу тварям Разлома первые дымящиеся мешки с сухой травой.

Да, в этом дыму… крылось нечто, пришлось признать Императору. Его самого согнуло в приступе жестокого кашля; у Сежес же закатились глаза, и она без сил осела на руках у Вольных.

Пламя перед частоколом мгновенно исчезло, оставив после себя широкую чёрную полосу дотла выжженной земли, словно кто-то провёл здесь черту раскалённым варом. Там не осталось ничего, даже костей; шеренги козлоногих хлынули вперёд, уже ничем не сдерживаемые.

Следом за катапультами пустили свои стрелы и манипулы велитов. Сотни стрел чертили в небе дымные дуги, опускаясь, вонзались в головы, плечи, спины наступавших; поле медленно заволакивало сизым маревом, низко стелившимся по земле, словно утренний туман. Мгла колыхалась, словно молоко в кувшине.

Император, Клавдий, легаты, Вольные – все затаили дыхание, вглядываясь в творящееся на поле.

Несколько мгновений там всё оставалось как было. Катились неудержимым океанским приливом новые множества рогатых бойцов; вдоль всего частокола кипела жестокая сеча, легионеры сбивались вместе, смыкали ряды и щиты, выставляли копья, вольно или невольно подражая несокрушимому хирду гномов; Баламут и его сородичи дико орали, свистели и ухали, а махина броненосной пехоты гномов подалась вперёд, давя, подминая и плюща бестий, сумевших прорваться сквозь первый заслон. Длинные копья разили без промаха, и козлоногие умирали, насаженные на гномью сталь.

– Ну же!.. – Клавдий не сдержался, заскрежетал зубами.

Всё пространство перед укреплениями заполнял теперь густой туман, поднявшийся человеку по грудь. Сперва козлоногие не обратили на него никакого внимания; однако неудержимый порыв их вдруг сломался, шеренги сбивались с шага, кто-то начал падать, молча корчась в конвульсиях и опрокидывая тех, кто оказывался рядом.

Нет, никто из наступавших бестий не дрогнул. Рухнувшие упрямо продолжали ползти вперёд – кто без руки, кто без ноги, как рассмотрел поражённый Император. Казалось, что сизая мгла, подобно едкой алхимической кислоте, разъедает суставы, отделяя голень с копытом от колена, бедро – от торса или локоть – от предплечья.

Но по-прежнему ни единого стона, ни единого крика; козлоногие наступали в полном молчании, бестрепетно расставались с жизнями (или с её подобием, что даровало им – якобы даровало! – заклятье Нерга). Ни одна армия мира не выдержала бы такого, даже легионы Империи – пусть горстка, но нашлись бы такие, кто повернул бы, не в силах смотреть в лицо верной смерти, которую вдобавок не пронзишь пилумом, не проткнёшь мечом и не отшибёшь с дороги щитом.

Калеки тем не менее упрямо ползли, отталкиваясь культями, многих туман скрыл с головой, и безногие, безрукие туловища продолжали корчиться и биться, пока не распадалась зелёной гнилью шея и рогатая башка не катилась прочь, по-прежнему тупо таращась на мир выпуклыми буркалами, хотя глазам-то следовало бы выгореть первыми.

Толковый командир, конечно же, отдал бы приказ любой ценой гасить тлеющие мешки с травами, отступил бы, постарался бы обойти гибельную мглу; но у козлоногих, похоже, никаких командиров не имелось в принципе. Люди Империи сражались не с мыслящим противником; нет, они сошлись в поединке со слепой мощью стихии, лишь волей чародеев Всебесцветного Ордена облачённой в эту уродливую плоть.

– Мой Император, они не остановятся, – вполголоса проговорил Клавдий.

Правитель Мельина помедлил, потом резко кивнул, соглашаясь. Помедлил – потому что признавать поражение всё равно оказалось непереносимо больно.

Сизый дым от тлеющих трав, дым, подавляющий магию, тоже не решил исход боя. Да, он превратил всё поле перед частоколом в картину из ночного кошмара – десятки тысяч тел, шатающихся, спотыкающихся и валящихся, с оторванными конечностями, с кровью, хлещущей из свежих ран; пар смешивался с сизым дымом, и «последний аргумент императоров» оседал, рассеивался, словно пролитая кровь врагов жадно впитывала его в себя; погибшие открывали путь новым и новым шеренгам.

Бой у самого палисада стих; последнего из ворвавшихся козлоногих нанизали на длинные пики гномы Баламута. Но с запада, недрогнувшие, неостановимые, валом валили свежие полки козлоногих; впрочем, какие полки! армии, армады, полчища!

«И нергианец считал, что мы всё это должны перебить?» Император чувствовал, как в нём закипает холодная ярость. Он обещал помощь – она не появилась. Ему требовались человеческие жертвы? Он их получил, потому что в легионах, конечно же, тоже имелись погибшие. Может, всебесцветным на самом деле требовалась гибель всего имперского войска?..

– Мой Император. – Клавдий отсалютовал решительно и без колебаний, не опасаясь потревожить размышления повелителя. – Надо командовать отход, мой Император. Дым сдерживает тварей, но только он. А наши запасы не беспредельны. Когда они прорвутся сквозь завесу, войско…

– Ты прав, – сквозь зубы процедил правитель Мельина. – Командуй отступление, проконсул.

– Поздно, – слабо проговорила вдруг Сежес. Чародейка успела прийти в себя. – Поздно. Сейчас они…

– Кер-Тинор, проследи, чтобы почтенная Сежес была со всеми удобствами препровождена в безопасное место, – проигнорировал слова волшебницы Император. – Отход, Клавдий! Общий отход! Сигнал Баламуту – им встать в арьергард, прикрывать стрелков. Все запасы трав – в дело! Первым отходит левое крыло, затем правое, потом центр. Всё ясно? Выполнять!

Никому не требовалось повторять императорские приказы дважды.

Вошедшие в раж гномы разразились негодующими воплями, не желая отходить.

– Да мы ж только приноровились! – орал Баламут, потрясая топором. – Брюх, считай, вскрыли всего ничего! Да мы тут год простоим, если надо!

– Вот и хорошо, прикроете отступление, – терпеливо пояснял императорский посланец, совсем ещё молодой третий легат. – Лучникам нужны ваши щиты, почтенный гном, иначе…

– А, ну тогда другое дело, – ворчливо согласился тот. – Эй-гей, SuurazYpid!. Гномы Молота и Василиска! Дело сделано, отходим! Строй не нарушать, пики наготове! Люди за нашими спинами укроются, – не удержался он от колкости.

Легат только хмыкнул. Пусть говорят – лишь бы войско прикрыли. А без тех же лучников и «сбора Сежес» так называемый «непобедимый хирд» простоит ровно столько, сколько потребуется козлоногим, чтобы завалить его собственными мёртвыми телами.

Легионы отходили от частокола, оставляя позади одних лишь велитов, без устали посылавших за палисад целые рои стрел с привязанными к ним дымящимися пучками трав. Сизый дым по-прежнему плавал над полем, по-прежнему сдерживал рвущуюся вперёд орду, но его пелена становилась всё тоньше и тоньше. Немного времени потребуется козлоногим, чтобы окончательно прорваться сквозь укрепления.

– Мой Император, – не выдержал Клавдий, когда мимо них размашистым боевым шагом промаршировал уже третий легион. – Оставаться здесь неблагоразумно, мой Император.

– Знаю, – правитель Мельина едва разжимал губы. На скулах играли багровые пятна. – Но первым я отсюда не побегу.

Хирд Баламута тем временем раздвинул ряды, раздался в ширину, перекрывая долину, по которой мельинское войско и вышло на эту позицию. За его спиной собирались велиты, обозники торопились раздать стрелы с привязанными к ним пучками «сена».

– Вели тщательно перечесть весь оставшийся сбор, проконсул.

Тот кивнул, в свою очередь сделал знак двум юным легатам.

…И лишь когда последняя манипула скрылась за изломом гряды, а гномы, готовясь к новому бою, заорали нечто совершенно непонятное, ударяя в щиты рукоятями топоров, Император тронул коня.

– Нергианца ко мне, – скомандовал он, и Кер-Тинор едва не замешкался, перед тем как выполнить приказ, – глаза Императора метали молнии, и даже неустрашимый Вольный не хотел бы оказаться сейчас на месте адепта Всебесцветного Ордена.

– Может, отложим до вечера? – заикнулся было проконсул, однако Император только зыркнул на него, да так, что у Клавдия разом отпало всякое желание задавать вопросы.

…Гномы. Велиты. И – небольшой отряд Императора, Вольные-телохранители, имперские конные арбалетчики,

Клавдий, злая, как весенняя оса, Сежес, легаты-секретари, порученцы, ординарцы.

Нергианца привели оставленные с ним Вольные. Аколит держался совершенно спокойно, несмотря на то что ради него никто не стал останавливать отступление и ему пришлось семенить следом за императорским стременем.

– Ты обманул меня. – Правитель Мельина в упор взглянул на бледного адепта. Однако горящий взгляд тот выдержал бестрепетно.

– Повелитель, я не могу словами передать своего разочарования. Для меня, как и для вас, случившееся стало полным сюрпризом. Однако не могу не сказать, что мы, возможно, отступили слишком рано, ведь сейчас ещё…

– Не истёк день?! – Император наклонился с седла, едва подавляя жгучее желание сгрести нергианца за шиворот и от всей души врезать в глумливо кривящиеся губы тяжёлым латным кулаком. – Ты не видел, что творилось на поле, нергианец?! Если б не дым, нас бы уже смели. Ни мечи, ни магия их сегодня бы не остановили. Этот дым – единственное, что нас спасло. Что спасло армию. Мы сможем дать ещё один бой – но не раньше, чем подоспеет твоя помощь, – с нескрываемым сарказмом закончил владыка Мельина. – Второй раз никто не поверит тебе на слово, адепт бесцветного Нерга.

– Мой Император, я немедля запрошу…

– Запроси, – бросил тот в лицо нергианцу. – И немедля. И молись всем богам, в каких только веришь, чтобы объяснение меня удовлетворило. Иначе я буду считать тебя, самое меньшее, предателем. А самое большее… впрочем, тебе хватит и меньшего. И, уверяю тебя, хватит с лихвой.

В Императоре вновь оживала былая ненависть к Радуге – как в начальные часы восстания, когда под мечами мельинских легионеров упали первые чародеи.

– Мой Император, моя жизнь в твоих руках, и, если моя смерть удовлетворит…

– Кто говорит о смерти? – резко вмешалась Сежес. – Молю, повелитель, молю на коленях – отдайте мне этого негодяя. Ручаюсь, смерть тогда покажется ему величайшей милостью и великим избавлением. – Чародейка усмехнулась. – Постараюсь оправдать легенды о моей кровожадности.

– Мне не нужна твоя смерть, нергианец. Мне нужна победа. Я хочу говорить с твоим Орденом, говорить не с тобой, марионетка, а с твоими командорами. Пусть они дадут мне ответ. Я дал вам просимое. Теперь требую, чтобы вы исполнили свою часть.

– Повелитель, как только войско остановится…

– Немедленно! – голос Императора хлестнул, словно сыромятный бич.

– Я не смогу, – уныло понурился нергианец.

– Ты, между прочим, обещал мне кое-что перед боем, – напомнил Император. – Освежить твою память?

– Я пытался услышать стоящих во главе моего Ордена, – запинаясь и краснея, принялся оправдываться аколит. – Но ответ их оказался смутен и неясен, я не смог разобрать ни единого слова. А потом твои доблестные воины, повелитель, пустили в ход это, гасящее магию, – и все мои попытки преодолеть заслон оказались тщетными. Нынче вечером я попытаюсь снова.

– Быть может, – усмехнулся Император, – тебе поможет тот факт, что, если и вечером я услышу от тебя ту же историю, твоей судьбой распорядится достопочтенная Сежес.

– О, спасибо, спасибо, мой Император! – злорадно откликнулась чародейка и промурлыкала, обращаясь к нергианцу: – Тебе у нас понравится, мой дорогой.

Аколит хладнокровно пожал плечами.

– Мой Император, умоляю тебя о снисхождении и прошу не действовать второпях. Я – официальный посол Всебесцветного Нерга, и потому…

– Все аколиты Нерга, – ровным голосом сообщил правитель Мельина, – являются не кем иным, как моими подданными. Надеюсь, до сих пор с приставкой «верно». И, как мои подданные, они никак не могут считаться послами, на коих распространяется древний закон о дипломатической неприкосновенности.

– Повелитель, я…

– Ты получил последнюю отсрочку, нергианец. Советую постараться и не кормить меня больше лживыми обещаниями. – Император дал шпоры коню. – Кер-Тинор! Глаз с него не спускать. При попытке… сам знаешь чего – просто зарезать, быстро и без колебаний.

– Смерть не страшит меня, повелитель Мельина.

– Возможно. Однако она потешит меня и возвеселит моих воинов, не дождавшихся сегодня обещанной тобою помощи.

– Возможно. Однако повелитель и его воины возвеселятся куда больше, получив эту самую помощь, – с неожиданной дерзостью парировал нергианец.

– Ты забываешься, смерд! – не выдержал Клавдий. Кер-Тинор, похоже, разделял его чувства – острие сабли Вольного замерло возле самого горла адепта всебесцветных.

– Нет нужды, проконсул. Пусть говорит что хочет, он сейчас от великого ужаса сделался несколько храбрее обычного. Так и заяц порой бросается на медведя. Ты понял меня, аколит? – Император взглянул тому прямо в глаза. – Я жду до вечера. После этого – пеняй на себя.

Нергианец лишь молча поклонился. Губы его кривились, и не поймёшь, то ли дрожали от ужаса, то ли он старался сдержать ядовито-ехидную ухмылку.

Сеамни открыла глаза. Она знала, что это случалось и ранее, но не так, как сейчас. Тогда её веки поднимались, словно крепостные врата, распахнутые предателем перед вражьим натиском; веки поднимались, давая дорогу иссушающим, обессиливающим кошмарам, и Сеамни Оэктаканн, бывшая Видящая народа Дану, точно знала, откуда они исходят.

Белая Тень. Враг, побеждённый Гвином там, на дне Разлома, в мире под названием Эвиал, так похожем и непохожем одновременно на её родной Мельин. Тень или, вернее, её хозяева вновь тянули лапы к Сеамни, она вновь потребовалась им, правда, уже для чего-то нового. Для чего – Дану понять не могла, как и не понимала, откуда в ней эта уверенность. Наверное, так стоящий по колено в реке человек тщится описать словами свои ощущения другому, рождённому в жаркой пустыне, где вода – драгоценность, куда не ступают ногами. Сеамни именно «стояла по колено» в эманациях Белой Тени, вновь выползших из Разлома.

Почему-то она им очень важна. Одна-единственная из всех Дану этого мира. Почему?..

Ответ напрашивался сам собой. Потому что только она, одна-единственная из всех Дану этого мира, получила власть над Иммельсторном, оружием отмщения своей расы. Попадал он в руки и других, например, Седрика – но овладела Деревянным Мечом только она, Сеамни Оэктаканн.

Сейчас же её открытые глаза означали торную дорогу для посыльных врага: незримая конница врывалась через бреши глаз в сознание, помрачая его, орды хищных мародёров алчно рылись в её памяти, несмотря на все усилия Дану остановить и отбросить их. Не получалось. Козлоногие твари шли торжественным маршем сквозь неё, а она не могла пошевелить даже пальцем ни в настоящем мире, ни здесь, в обители кошмаров: дрожащая нагая пленница, отданная на поругание распалённым насильникам.

Так же как отданные тобой на муки и смерть от рук Дану былые сотоварищи по цирку господ Онфима и Онфима: Троша, Нодлик, Эвелин, Таньша…