Текст книги "Алиедора"

Автор книги: Ник Перумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Алиедора подняла залитое слезами лицо, судорожно всхлипывая и шмыгая носом. Осенний лес равнодушно смотрел ей в спину, по руке полз какой-то запоздавший лечь спать муравей.

Гниль идёт за ней по пятам? Отлично, значит, пусть она прорвётся в самой гуще дольинского лагеря!

«Но я же не могу её вызывать, – оспорила сама себя доньята. – Гниль просто чаще прорывается там же, где и я. Но я не ведьма, это только они умеют насылать беду. Эх, эх, ну почему обычно эти самые ведьмы кишмя кишат, так, что дров не хватает их сжигать, а как нужно – так ни одной поблизости нет?»

Алиедора поднялась на колени, последний раз громко шмыгнула носом – бедная маменька, видела б она её сейчас – от таких манер точно упала б в обморок.

Мыслям в голове вдруг стало как-то непривычно и необычно тесно.

А почему же все те ведьмы, что насылали порчу и призывали Гниль, поклонялись демонам и всё такое прочее, – почему же они не наслали её на тех же дерранцев? Или почему дольинские ведьмы – а такие есть, Алиедора не сомневалась – не проделали то же самое с меодорцами, когда те принялись жечь и разорять Берлеа?

Она обхватила голову руками, замерла, раскачиваясь. Что-то очень важное доньята почти уразумела, что-то важное – но неуловимое, что никак не выговоришь, несмотря на все старания.

Гниль. Ведьмы. Ведьмы. Гниль. Чудовища-дети, кого и детьми-то назвать язык не повернётся. Фра Шломини учил, что Гниль насылается ведьмами «по Ома попущению, за грехи наши». Серфы и свободные пахари, ремесленники в городах и купцы торговых гильдий, матросы и рыбаки – никогда в этом не сомневались.

Вот сейчас – сейчас надо, чтобы кто-нибудь наслал Гниль по-настоящему.

«Но кто? Или всё, что говорилось, будто Гниль можно «призвать», – просто сказки? И если она следует по пятам за мной, я что же, получается, сама ведьма? Или со мной какой-то особый случай, а ведьмы действительно хотели лишь всем вредить и всех губить, а до распри Долье с Меодором им и дела нет?

Ох, ум за разум заходит от такого! Так всё было просто – Байгли негодяй, я – его жертва, бегу и спасаюсь в родных стенах, злые дерранцы идут на нас походом… А теперь что? Бесчинства в Долье, да ещё – Гниль эта…

Нет, нельзя мне домой, – с отчётливым ужасом подумала Алиедора. – Если правда всё, что я тут себе напридумывала, то никак нельзя. А надо и впрямь крутиться возле дольинского лагеря – потому как не каждый же день возле меня прорыв происходит…»

Нет, на чуть-чуть в замок Венти, к своим, она, конечно, заглянуть сможет, убеждала себя Алиедора. На чуть-чуть, совсем на немного – потому как действительно, не каждый же день Гниль прорывается.

А остальное время надо быть возле дерранцев и иже с ними. Юная дева на вороном гайто, стремительная, таинственная и неуловимая, ночной ужас захватчиков, страшная, неотступная и смертоносная.

В мечтах Алиедора уже успела увидеть себя единолично уничтожившей всё войско Долье и въезжающей – на чуть-чуть, конечно же, на чуть-чуть! – под своды родного Венти; путь ей усыпают цветами, старшие сёстры рыдают и просят прощения, что дразнили её в девчоночьи годы, королева приглашает её разделить меодорский дворец с нею, спасительницей страны, – а она, Алиедора, гордо и печально отказывается, чтобы, облачившись в тёмные одежды, отправиться в уединённые края, туда, где преследующая её Гниль никому не причинит вреда.

Доньята вновь шмыгнула носом: перед глазами, как живая, застыла картина тайной пещеры высоко в горах, чтобы виден был весь Меодор с его лесами, реками и речушками, водопадами, городами и сёлами, острыми шпилями над храмами Ома, ползущими по мирным, безопасным дорогам купеческими караванами; а над всем этим – узкий вход в подземелье и застывшая тонкая фигура в тёмной одежде, с молитвенным смирением сложившая руки, смотрящая на спасённый ею мир. А питаться она станет доброхотными даяниями благодарных поселян.

Да, это было бы… неплохо. Хотя, гм, у поселян доброхотные даяния не слишком-то вкусны, так, на крайний случай, чтобы живот бы от голода не сводило.

«Хватит, дура! – зло оборвала себя Алиедора. – Совсем рассудка лишилась. Вставай, надо ехать к замку…»

Так или иначе, она вновь позволила скакуну самому выбирать дорогу, и жеребец тоже решил, что лучше стойл замка Венти места нет.

По торному тракту на великолепном скакуне доньята добралась бы до дома в считаные дни, а тут пришлось путать следы, петлять, поспешно сворачивать с дороги, едва завидев впереди подозрительные дымы или всадников. Дважды за ней решили погнаться, оба раза Алиедору выручил скакун; замок Венти приближался, а она так и не могла ни на что решиться. Прорывов Гнили больше не случалось – зато случалось иное. Во множестве.

Похоже, окрестности её родного замка дольинцы решили разорить с особой тщательностью, можно даже сказать – с методичностью. Здесь Алиедора не увидела следов особой жестокости – именно тщательность и методичность. Сами дома сожжены, люди уведены в полон, нехитрый скарб погружен на тяжёлые телеги, влекомые медленными тягунами на юг, к переправам через Долье.

Чувствовалась хозяйская рука короля Семмера, бережливого и рачительного правителя. Какой смысл убивать несчастных серфов, если их можно выгодно использовать на собственных рудниках?

Ближе к самому Венти некогда цветущая земля обратилась в нагую пустыню: дольинцы не пропускали ничего, даже самого завалящего сенного сарая.

«И сотворили землю пýсту», – вспомнились доньяте слова давнего сказания. Правда, там речь шла о бессердечных и бездушных некромантах, Мастерах Смерти, хозяевах Некрополиса – ну так от них никто и не ожидал ничего иного.

Хотелось есть. Давно закончились те крохи, которыми удалось разжиться в последних на пути ещё не разорённых деревнях. В животе поселилась тупая голодная боль, и доньята с завистью взирала на обгладывающего кору гайто.

Неужели никто не сражается с этими варварами Семмера? Что сейчас в Меодоре, где королева, где коннетабль, где знатнейшие пэры? Далеко не все ведь отправились вместе с Хабсбрадом. Почему они не спешат нам на выручку?

Последней ночью от холода и голода Алиедора уже не могла сомкнуть глаз.

Замок Венти лежал на расстоянии вытянутой руки, но вокруг него рассыпалась разноцветная грибница чужих шатров, встали палисады и рвы. И, хотя на высоких шпилях замка гордо трепетал золотой саблезуб Меодора, рядом со штандартом самого рода Венти, топором, разрубающим гору, внизу, среди осаждавших, Алиедора увидела до боли знакомый стяг Деркоора, а вовсе не чёрный с жёлтым королевский флаг. А это означало, что Семмер не остался здесь, пошёл дальше – куда? К столице, где ещё можно было встретить сопротивление?

Сейчас Алиедора обрадовалась бы даже той страшной Тени. Тень, Гниль, всё что угодно – лишь бы на голову проклятых дольинцев. Но, увы, те лишь ёжились на холодном ветру да жарче жгли костры; более ничего плохого с ними не происходило, если не считать меткой стрелы с крепостных башен, порой находившей жертву среди потерявших бдительность деркоорских часовых.

* * *

– Не нравится мне это, батюшка, – Дигвил Деррано старательно понижал голос. – Все другие сеноры набивают мошну, а мы? Вновь сели в осаду этого проклятого Венти?

– Сенор предполагает, король располагает, – хмуро буркнул в ответ старший Деррано.

Отец и сын сидели в хорошо натопленном шатре, у походной железной печки, раскалённой сейчас докрасна – сенор не любил холодов, утверждая, что его «старые кости жар не ломит». Вокруг шатра стояла верная стража, малый десяток, кого старый сенор Деррано подбирал мальчишками, растил и воспитывал едва ли не с большим рвением, чем собственных сыновей. На них можно было положиться.

– Я уже собрался ловить Алиедору, по твоему слову, батюшка. – Дигвил был сама почтительность.

Старший Деррано лишь презрительно скривился.

Их полки действительно застряли у неприступных стен этого проклятого замка, пока все остальные сеноры с немалым рвением собирали дань со взятой на щит области. Особенно усердствовали Берлеа, но их Дигвил ещё мог понять – соседи и впрямь понесли немалые убытки.

Дигвил помнил каменное лицо короля, когда тот, молча просидев весь военный совет, заговорил лишь в конце – как обычно кратко и не терпящим возражений тоном:

– Вы, Деррано. Ваша обида на род Венти велика. Посему дозволяю остаться здесь и взять замок. Разрешаю взять себе всю славу и весь девет, что найдётся в замковых кладовых.

Отец тогда со всей силой наступил Дигвилу на ногу – мол, молчи, не вздумай чего наговорить!

С королём Семмером не решался спорить никто. Даже семь старших сеноров, по положению своему – ближайшие соратники, опора трона.

– Батюшка, что он задумал? – Дигвил частенько злился на отца, ещё чаще – воображал себя на его месте, в древнем жёстком кресле главы рода, но не мог не признать – о тонкостях политики старый сенор Деррано знал куда больше его.

– Семмер-то? Неужели не видишь? – недовольно буркнул отец. – Зачем, спрашивается, он с собой в обозе возит этого несчастного Льювина? Сына покойного Хабсбрада? И Эльгли, собственную дочь, хоть и бывшую, но всё-таки королеву Меодора?

– Льювина?

– Рот не разевай, шипохвост залетит, – прикрикнул на сына сенор. – Бил я тебя, видать, мало. Думал, ладно Байгли – дурак, да вроде как старший у меня с головой. А оказалось…

– Он хочет, – медленно проговорил Дигвил, – посадить принца на меодорский престол?

– А то нет. Пусть Эльгли сбежала, но её сын, как ни крути, рождён в законном браке, и хочет того Маэд или нет, он первородный наследник Хабсбрада, да будет лёгок его путь в чертогах Ома. А до совершеннолетия принца править станет – угадай кто?

– Сам Семмер?

– Точно. И сдаётся мне… задумал наш король много, много большее, чем кажется и мне, и тебе.

– Чего ж тут больше, – осторожно заметил Дигвил. – Взять под руку Симэ весь Меодор!

– Если правда то, что я, гм, слышал, – старший Деррано протянул руки к печке, – то Меодором дело не ограничится. Вдовствующая королева Мейта послала за помощью к родне в Доарн.

– Ох, – вырвалось у Дигвила. Воевать ещё и с доарнцами… нет, конечно, чем дальше от Сиххота, тем хуже народ умеет держать меч и сидеть в седле, но всё-таки, всё-таки…

– Правильно, сынок. Ох. Доарнцы народ дикий и злой. Где недостанет умения, возьмут именно злобой. А их король тоже своего не упустит. Меодор – лакомый кусок, вдобавок Хабсбрад погиб, не оставив Мейте сына. Дочери же, как ты помнишь, ни в Меодоре, ни в Доарне не наследуют.

– Глупцы, – поспешно ввернул Дигвил.

– Верно, глупцы. Покойная Севелла, матушка нашего короля, да будет ей пухом всё, что только можно… ох, крута ж была! Я её застал совсем мальчишкой, но до сих пор вздрогну, как вспомню. Тогда северяне в гости к нам заглянули, поднялись по Долье и устроили потеху…

– Я знаю, батюшка. Я читал. Захватили Лен и даже сам Веркоор…

– Да, вижу, читал. Молодец. Не зря мэтру Бравикусу жалованье плачу.

– Учинили там что-то совсем уж жуткое…

– И это верно. В книги, правда, не всё попало. А я-то видел, хотя и был в том походе сквайром сопливым, при отце с бóльшими братьями. Пошло нас пятеро, вернулся я один.

Старший Деррано вздохнул, покачал головой, погрузившись в раздумья. Дигвил почтительно молчал – он, конечно, знал семейную историю, но все подробности той войны никогда до конца не прояснялись. Дед, тогдашний сенор Деррано, и трое его старших сыновей, по легенде, были окружены северными варварами, погибла вся их ближняя стража, и тогда дед вызвал предводителя варваров на поединок, «как истинного воина», прося в случае своей победы дать им выйти из кольца. Вожак варваров отказал, согласившись отпустить только самого младшего – отца самого Дигвила, Мервена Деррано, ибо «нет чести в убийстве детей».

Дед – опять же по семейной легенде – победил, сразив варвара, и должен был после этого умереть вместе с тремя старшими сыновьями. Младшему, Мервену, дали коня и позволили ускакать.

– Впрочем, то дела давно минувших дней, – проскрипел сенор Деррано. – Мальчишка Мервен успел вырасти, заиметь собственных сыновей и состариться. Говорили мы, что в Доарне и Меодоре наследует только меч, а не кудель. Хотя покойная матушка государя нашего куда как ловко управлялась именно с мечом, а вот знала ли она, как за кудель взяться, я, признаться, сомневаюсь. Так что Льювин имеет все права на престол. Во всяком случае, они у него куда более основательны, чем у дочек Мейты.

– Доарн такого не спустит, – заметил Дигвил. – У королевы есть братья. Насколько я помню, в правах на престол они стоят следующими.

– Верно. Потому что сам Хабсбрад братьев не имел, только сестёр. Давно повыдавал их всех замуж. Так что…

– Быть большой войне, – кивнул младший Деррано.

– Верно говоришь, – каркнул отец. – Так что, может, оно и к лучшему, что мы здесь, стоим в осаде. Кто его знает, как оно там у Семмера пойдет.

– Если дело против него обернётся, так едва ли доарнцы одним Меодором удовольствуются.

– Снова молодца. Соображаешь. – Отец одобрительно хлопнул Дигвила по плечу.

– Но… что же делать, отец?

– Ага. Как решать, что же делать, так всё равно к сенору Деррано бежите, – ухмыльнулся тот. – Я уже послал весть.

– Кому, батюшка? – аж вскинулся Дигвил.

– Кому надо, сынок, кому надо. В свой черёд всё узнаешь.

* * *

В незапамятном прошлом первые владетели Венти заложили малую крепостицу на крутом берегу Роака, превратив её затем в почти неприступную твердыню. Жажда осаждённым не грозила, а уж припасы туда свезли со всей округи ещё во время первого похода.

Озлобленные дерранцы мёрзли в продуваемых ветром шатрах, дышали миазмами лагерных отхожих рвов и чуть ли не с завистью косились на стены замка – за ними, по крайней мере, было тепло.

Алиедора тщательно пыталась отыскать хоть самую узкую щёлочку в осадных порядках. Напрасное занятие – свёкор своё дело знал.

Доньята голодной волчицей рыскала около Венти, шарила по сожжённым деревням – не найдётся ли чего съестного. С каждым днём холодало, море Тысячи Бухт щедро метало в исполинский щит Реарских гор незримые копья мёрзлых ветров, срывавших с ветвей последние бурые листья. Пришла пора первых снегопадов, зверьё попряталось глубже в чащу, кому положено – залегли спать до самой весны.

…А Гниль всё не обнаруживала себя, не вспухала вслед Алиедоре смертоносными пузырями – словно ничего и не случалось с доньятой, словно не ходила она столько раз по самому краешку! Тут поневоле усомнишься во всём на свете.

Не показывалась и Тень – может, ей не хватало мёрт– вых и умирающих?

Если б Алиедора взглянула сейчас в зеркало, то не узнала бы саму себя. Ввалившиеся щёки, глубоко запавшие глаза, истончившаяся, бледная кожа. Охотиться доньята никогда не умела, мёртвые сёла стояли, словно метлой подметённые.

Если она не уйдёт из этих мест, её ждёт голодная смерть.

Ярко освещённый кострами лагерь осаждающих притягивал, сознание мутилось от одного доносившегося оттуда запаха простой солдатской каши. Порой Алиедоре хотелось просто ворваться туда верхом на верном гайто, разбросать всех и вся (почему-то она ничуть не сомневалась, что на такое способна) – и добраться, наконец, до вожделенного котла.

Рассудок брал верх, но с каждым разом – со всё большим трудом.

Алиедора научилась скрадывать и подслушивать – выходившие из лагеря команды рубили лес на дрова, охраняли караваны, отправлявшиеся на юг, кратчайшей дорогой к Долье. На обоз можно было бы напасть, попытать счастья, если б каждый не охраняло самое меньшее десятка два конных стрелков.

Конечно, в лагере и около него крутилось немало маркитанток, однако и они от палаток поодиночке далеко не отходили.

Неделю Алиедора ждала подходящего случая. Голод терзал так, что мутилось в глазах, однако режущие боли в животе отступили, по крайней мере на время. И доньята, накинув поводья жеребца на первый попавшийся сук, не скрываясь, вышла из лесу. Перед ней в сотне шагов невыносимо смердел лагерный отхожий ров, где как раз сейчас справляла нужду кучка наёмников; они гоготом и сальными шуточками проводили зазывно махнувшую юбкой девицу, прошествовавшую мимо них к тому самому леску, откуда только что вышла Алиедора.

Пришлось вернуться.

Девица не успела даже приступить к собственным надобностям, как у её горла оказалась сизая сталь кинжала.

Сперва Алиедора хотела просто отобрать платье – но глаза девки округлись, и она, вместо того чтобы молча подчиниться, дёрнулась, закричала вспугнутой пичугой; и доньята сама не поняла, как остриё её клинка погрузилось в шею несчастной маркитантке.

Алиедора оцепенела.

«Я же не хотела. Просто напугать… просто чтобы отдала платье… просто… просто…»

Слишком поздно. Руки всё сделали за неё.

«Это не я, не я!» – почти взмолилась Алиедора, падая на колени возле неподвижного тела – голова неестественно вывернута, из открытой раны на горле течёт кровь.

Как быстро она умерла…

Алиедора всхлипнула. Грязные подрагивающие пальцы доньяты потянулись к разметавшимся по земле волосам; потянулись и отдёрнулись.

Нет, что сделано, то сделано. Этой девушке лежать на холодной земле, таращить в серое небо незрячие глаза, а Алиедоре – жить. Если, конечно, она сейчас не раскиснет, не захлюпает носом, не даст растечься близким слезам.

– Вставай! – крикнула она, для верности хлестнув саму себя по щеке. – Вставай и дело делай, дура!

Далеко не так просто оказалось стащить платье с мёртвой так, чтобы не испачкать ни в крови, ни в грязи.

Дождавшись, пока ходившие ко рву вояки уберутся восвояси, в лагерь развязной, покачивающейся походкой вошла девка с короткими чёрными волосами, вьющимися, словно спиральник по весне. Юбка могла бы показаться чуть длинноватой, да и кожух сидел как-то странно, но кому до этого могло быть дело в осадном лагере? Конечно, стоило вглядеться попристальнее, и какой-нибудь суб-сертон мог задаться вопросом – отчего эта маркитантка не нарумянена, отчего у неё не насурьмлены брови и выглядит она так, словно самое меньшее дней десять вообще ничего не ела?

Алиедора шла по лагерю дерранцев, с трудом заставляя себя не дрожать и не слишком пошатываться. Доньята и не догадывалась, что именно этой походке она обязана относительным невниманием окружающих – получилось очень похоже на «истинных» маркитанток.

От запаха булькавших на огне котлов с варевом кружилась голова и темнело в глазах.

Ей ведь надо совсем немного. Чуть-чуть, чтобы только не упасть в пустом и холодном лесу, упасть и уже не подняться.

Говорят, безумных, идущих не кланяясь стрелам, минует смерть. Главное – не думать о сотнях острых оголовков, нацеленных, кажется, в тебя со всех сторон. Алиедора сейчас шла, словно под градом таких же стрел, только невидимых – смерть мог означать любой, чуть более пристальный взгляд.

…Не думая, не размышляя, она остановилась у первого попавшегося костра; вокруг него кто на чём устроились дерранцы, вернее – наёмники старого сенора: ни один не носил ни его герба, ни его цветов. Заросшие бородами лица, потёртые кожаные куртки с нашитыми стальными пластинами, низкие круглые шапки, вислые усы. Лица многих отмечены шрамами, на грязных заскорузлых пальцах – мятые золотые кольца.

– Привет, девица. – Первым подвинулся немолодой уже дядька с бородой на полгруди, настоящему гному впору. – Что бродишь одна в такую погодку? Садись к огню… что, даже миски нет? Рикки, живо собери гостье чего-нибудь поснедать.

Из-за спин ухмылявшихся наёмников вывернулся парнишка лет четырнадцати, худой, тонкий и ловкий, словно игла в пальцах белошвейки. В руках – дымящаяся миска и ложка.

– На вот, красавица. – Бородатый дядька достал краюху хлеба, разломил, протянув большую часть Алиедоре. – Ешь давай, а то вся красота пропадёт.

И, завидев, как гостья набросилась на еду, обжигаясь, помогая себе пальцами, лишь покачал головой.

– Ишь, изголодалась-то как… ты, дева, из чьих же будешь? Иль недавно у нас?

– Ум-гум… ых-хымм… – только и отозвалась Алиедора с набитым ртом.

– Из новых она, – заметил другой наёмник, помоложе. – Видел я это платьице, мелькало – приметное…

– Как звать-то тебя, красавица? – допытывался бородатый.

– Да какое тебе дело, Ухват? – хохотнул третий вояка, левая рука обмотана грязной тряпкой. – Лишь бы задом как следует крутила.

В былое время эдакие слова заставили б Алиедору поперхнуться, залиться краской и убежать куда глаза глядят, а тут она только хихикнула.

Миска. Миска с едой, остальное неважно.

– Что ж, Ухват, ты у нас десятский, – хмыкнул ещё один наёмник. – А только его светлость сенор не шибко любит, когда посреди дня девкам прочистку учиняют, даже если наша сотня сегодня и не при службе.

Называемый Ухватом бородач – не поймёшь даже, имя это или прозвище, – только фыркнул.

– Мы вчера в дозор ходили? Ходили. Прознатчика спымали? Спымали. Его светлость нас из собственных уст хвалил? Хвалил. Так неужто не заслужили?

«О чём они говорят? – тупо думала Алиедора, ожесточённо работая ложкой. – Прочистка какая-то… о чём, почему, для чего?»

– Ты-то, красавица, как, не против? – Десятник хлопнул себя по поясу, там что-то звякнуло.

Вместо ответа Алиедора молча протянула всё тому же мальчишке вычищенную до блеска миску.

Наёмники захохотали.

– По нраву, ишь, пришлась стряпня твоя, Рикки! А ну, вали красавице ещё, вишь, человек голодный! – распорядился Ухват.

Доньята очистила и вторую миску. По телу разливалось тёплое блаженство.

Спать. Забиться куда-нибудь, где не дует, накрыться хоть чем-нибудь и спать. И ни о чём не думать.

– Та-ак, – потянулся Ухват. – Значится, кто желает? Опосля меня, само собой. А ты, Рикки, марш котёл драить, если не хочешь по затылку схлопотать, раб ленивый!

Только сейчас Алиедора заметила на тощей мальчишеской шее плотно охвативший её ошейник грубой кожи.

«Что они хотят со мной сделать?» – проснулось вдруг сознание.

И сразу же – ой, ой, ой, ой!

Байгли Деррано не успел осуществить с ней свои мужнины права. Собственно говоря, он и не мог этого сделать, не отхлестав свою несчастную жертву.

Ужас и паника таранами ударили по вискам, голова вновь закружилась. Страх готов был обратить Алиедору в обезумевшего серого ушана, удирающего от своры диких клыкачей, однако скитания доньяты не прошли зря.

Она не побежала, не кинулась слепо куда попало. Встала, игриво махнув юбкой, поправила волосы.

– Давай сюда, – осклабился бородатый Ухват, кивая на ближайшую палатку. – А вы все – слухать можете, но шоб не подглядывал никто! Не люблю, панимаишь…

Алиедора вновь захихикала как можно игривее и спокойно шагнула внутрь. Широко ухмыляясь, десятник шагнул следом, тяжёлая полость опустилась.

– Ну, как звать-то тебя, хоть скажешь? – Ухват возился с пряжкой широченного пояса, обе руки десятника оказались заняты.

Доньята потянулась к завязкам, вроде как собираясь скинуть юбку, несмотря на холод. Ухват одобрительно закивал – и потому даже пикнуть не успел, когда ему в грудь вонзилась сталь Алиедориного кинжала.

Глаза десятника выпучились, он захрипел – и стал заваливаться. Алиедора едва успела подхватить тяжеленное тело.

– Сейчас-сейчас, миленький, – сладким голоском проворковала она, памятуя о тех, кто сейчас наверняка прислушивается к творящемуся в шатре.

Обшарить привешенные к поясу кошели. Схватить заплечный мешок, швырнуть в него полкаравая и кусок солонины. Змейкой скользнуть под пологом – она надеялась, что остальной десяток, включая Рикки, останется возле огня.

…И столкнуться лоб в лоб с тем же Рикки, застывшим с разинутым ртом и поднятыми руками.

Наверное, можно было прижать палец к губам. Можно было схватить за руку и потащить следом, в конце концов, кто этот Рикки – раб, он только обрадуется свободе.

Они бесконечно долго смотрели друг другу в глаза, время остановилось. Плечи мальчишки вдруг приподнялись, он набирал в грудь воздуха; наверное, чтобы закричать.

Алиедора не знала и не могла знать. Вместо этого её рука вновь ударила – кинжалом, покрытым кровью убитого десятника. Прямо под ошейник. Они с мальчишкой оказались слишком близко, чтобы тот успел хотя бы отдёрнуться.

И вновь ей повезло. Рикки опрокинулся, зажимая рассечённое горло; Алиедора перепрыгнула через тело и метнулась в промежуток между шатрами.

Метнулась – и остановилась. Суматошно бегущий привлечёт куда больше внимания, чем спокойно идущий.

…Было уже совсем темно. Лагерь остался позади, а она всё не могла в это поверить. Содрала отвратительное, забрызганное кое-где, как оказалось, кровью платье, швырнула наземь. Хотела бросить и кожух, но передумала: какой-никакой, а в нём теплее. Тщательно вытерла мхом клинок – размеренными, механическими движениями, словно только тем и занималась, что резала людям глотки.

Её затрясло потом, когда она уже взобралась в седло, когда усталый и голодный жеребец вновь побрёл невесть куда сквозь чащобы, отыскав узкую звериную тропу.

Она, благородная доньята, убила троих, легко и непринуждённо. Ни в чём не повинную молоденькую маркитантку, едва ли сильно старше её самой; старого вояку, преломившего с нею хлеб, и мальчишку, просто оказавшегося у неё на дороге.

Подкатила тошнота. Алиедора собралась спрыгнуть с жеребца, но нет – ей слишком дорого досталась еда. Позволить себе слабость, рвоту – никогда!

Она выпрямилась, усилием воли загоняя дурноту внутрь.

В конце концов, это жизнь.

«Я никого не хотела убивать специально. Так получилось. Значит, так надо, чтобы я жила. В конце концов, этот Ухват сам напросился – незачем было волочь в шатёр первую подвернувшуюся девицу за скромную плату в две миски каши. Доброй каши, даже с мясом – но всё-таки просто каши.

А Рикки тоже виноват – зачем хотел кричать? Или был неложно предан оному Ухвату-Кочерге-Лопате?

Нет, я не стану лить слёзы. Я не стану корчиться в приступах, выблёвывая на ранний снег только что съеденное. Я жива – они мертвы. И пусть судят меня Семь Зверей, если ещё осталась у них такая власть».

* * *

Зима накатывала неотвратимо. Всё чаще падал снег, всё медленнее он таял, всё холоднее становилось ночами, и даже тёплый бок гайто не спасал.

А Гниль, та самая Гниль, что должна была стереть с лица земли осаждающее замок Венти войско, всё не прорывалась и не прорывалась.

Осада же замка затягивалась. Сенор Деррано явно не горел желанием лезть на высокие, считавшиеся неприступными стены; с юга и с севера, из Долье и из оказавшихся под рукой короля Семмера меодорских земель ползли караваны с припасами для его войска. Они, увы, хорошо охранялись, и поживиться Алиедоре ничем не удавалось. Маркитанты тоже оказались не лыком шиты, сбиваясь в большие обозы и нанимая внушительную стражу.

Доньята, как могла, растягивала доставшиеся ей солонину и хлеб, жалела каждую крошку. Но чудес на свете не бывает, краюха не вечна, и в конце концов Алиедоре вновь пришлось выбирать – или она подловит кого-нибудь возле дерранского лагеря, или ей придётся уйти.

Хотя если вдуматься – куда ей уходить от родных стен, над которыми по-прежнему гордо вьётся стяг рода Венти? Меодор, столица королевства, открыла ворота Семмеру; иные владетели, особенно из малых, страшась полного разорения своих земель, изъявили ему покорность. Толковали, что королева и коннетабль бежали на север, в Доарн, где сейчас и собирают полки. Двинуться туда?

По лицу доньяты – загрубевшему, обветренному, грязноватому – текли злые слёзы, когда она в конце концов повернула скакуна на полночь.

Здесь, возле родного дома, она могла только умереть: или красиво и быстро, или медленно и мучительно.