Текст книги "Любовь в холодном климате (ЛП)"
Автор книги: Нэнси Митфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 8
Мы с Полли были подружками невесты на свадьбе Линды в феврале, и когда все закончилось, я вместе с Полли и леди Монтдор поехала в Хэмптон-парк, чтобы провести там несколько дней. Я с благодарностью согласилась на приглашение Полли, потому что слишком хорошо помнила то ужасное чувство опустошенности, которое пришло после свадьбы Луизы, и которое должно быть в десять раз сильнее после отъезда Линды. Итак, первый этап моей жизни закончился, и я чувствовала себя застрявшей в неприятном вакууме между ушедшим детством и еще не начавшейся семейной жизнью. Как только Линда с Энтони уехали, леди Монтдор послала за автомобилем, и мы все трое прижались друг к другу на его заднем сиденье. Мы с Полли по-прежнему были в платьях подружек невесты (из шифона цвета молодого горошка), но уже в шубках и с ковриками из шкур шетлендских овец под ногами, словно дети после танцкласса. Шофер положил нам на колени медвежью полость и теплее укутал наши ноги в серебряных туфельках. Снаружи не было по-настоящему холодно, но ветер и сырость пробирали до костей, весь день, все усиливаясь, шел дождь, и стемнело очень рано. Внутри автомобиль напоминал сухую коробочку, в которой мы плавно плыли по блестящей от дождя дороге к ожидавшим нас теплу и комфорту большого дома.
– Как хорошо сидеть здесь в тепле, – сказала леди Монтдор, – пока все эти бедные люди мокнут снаружи.
Она совершала второе путешествие в этот день, приехав утром из Хэмптона, в то время как Полли уехала с отцом накануне для последней примерки платья подружки невесты и ради танцевальной вечеринки. Сначала мы обсудили свадьбу. Леди Монтдор отличалась орлиной зоркость, когда дело доходило до торжеств подобного рода, ничто не могло укрыться от ее глаз и никакие соображения о благовоспитанности и такте не способны были смягчить ее комментариев.
– Как странно выглядела эта леди Кресиг, бедняжка. Полагаю, кто-то нашептал ей, что мать жениха должна собрать на своей шляпе все возможные украшения. На счастье, вероятно. Мех, перья, кружева, цветы, да еще бриллиантовая брошь на вершине. Розовые алмазы – я чуть не рассмеялась. Самое удивительное, что казалось бы достаточно богатые люди никогда не имеют приличных камней – я часто это замечала. И что это за мелочная скупость, которую они проявили к Линде. На ней был культивированный жемчуг, по крайней мере я так полагаю, неужели природный для них слишком дорог? И, о-о-о, такой отвратительно маленький браслет. Ни тиары, ни ожерелья, бедной девочке совершенно нечего было надеть в церковь. Что у них есть, только современное серебро и ужасный дом в одном из этих кварталов со стороны Марбл Арч? Вряд ли ради этого стоило принимать эту ужасную немецкую фамилию, должна сказать. И Дэви сказал мне, что в приданое не дали никакой стоящей собственности. Мэтью Алконли нельзя было заводить детей, если это все, что он может для них сделать. Тем не менее, он очень хорошо выглядел, когда вел Линду к алтарю, И Линда была действительно очень мила.
Я подумала, что она испытывала своего рода признательность к Линде, так быстро выбывшей из конкурентной борьбы, потому что она, хотя и была далеко не так красива, как Полли, но пользовалась значительно большей популярностью у молодых мужчин.
– Сэди тоже выглядела хорошо, так молодо и красиво, очень миленькая, – она действительно сказала слово «миленькая». – Ты видела наш десертный сервиз, Фанни? Она сможет поменять его в Гудс, если захочет, но скорее всего не станет. Мне действительно интересно, неужели они не видят разницу между нашей церковью и церковью Кресигов? С банкирами, мне кажется, не стоит поддерживать знакомства вообще, не говоря уж о том, чтобы выходить за них замуж. Иначе эти люди могут заболеть манией величия. Вы обратили внимание на сестру Кресига? О, да, она стояла рядом с тобой, Фанни. Им придется хорошо потрудиться, чтобы сбыть ее с рук!
– Она учится на ветеринара, – сказала я.
– Первая разумная вещь, что я слышу об этой семье. Нет смысла заполнять бальные залы девушками, похожими на лошадей, это просто несправедливо. Теперь, Полли, я хочу услышать, чем ты занималась вчера.
– О, ничем интересным.
– Не будь такой утомительной. Ты приехала в Лондон около двенадцати, я полагаю?
– Да, – ответила Полли упавшим голосом. Она знала, что ей придется отчитаться за каждую минуту, и лучше сделать это добровольно, чем под материнским давлением. Она начала дергать серебряный венок подружки невесты на голове. – Одну минуту, – сказала она, – я должна снять это, от него ужасно болит голова.
Она морщилась, пытаясь вытащить проволоку из запутавшихся волос. Наконец, она потянула, вытащила венок из прически и швырнула его в сторону.
– Ох, – сказала она, – было так больно. Ну, да, дайте вспомнить. Мы приехали. Папа пошел по своим делам, а я пообедала дома.
– Одна?
– Нет, у нас был Малыш. Он заехал посмотреть некоторые книги, а Буллит сказал, что приготовлено много еды, поэтому я пригласила его остаться.
– Ну, что ж, продолжай. После завтрака.
– Прическа.
– Вымыла и уложила?
– Да, конечно.
– Ты никогда об этом не беспокоишься, но нам надо найти тебе лучшего парикмахера. Нет смысла спрашивать Фанни, ее волосы всегда выглядят словно метла, – леди Монтдор начинала злиться и, как раздраженный ребенок, не замечала, что ее слова могут кого-то обидеть.
– С волосами все было в порядке, пока мне не пришлось одеть венок. Потом мы с папой выпила чаю, отдохнули после чая, потом ужинали и отправились спать, – закончила Полли на одном дыхании.
– Это все?
Казалось, мать сильно действует Полли на нервы, или она все еще нервничала из-за венка? Она посмотрела на мать через мою голову каким-то совершенно порочным взглядом. Я разглядела его во вспышке фар встречного автомобиля. Леди Монтдор, по-видимому ничего не заметила и не почувствовала раздражения в голосе дочери и потому продолжала:
– Нет, конечно, нет. Ты еще не рассказала о вечеринке. С кем ты сидела за ужином?
– О, мама, я не могу вспомнить их имена.
– Ты никогда не помнишь имен, это очень глупо. Как я могу пригласить в дом твоих друзей, если не знаю, кто они?
– Но они не мои друзья. Это были самые ужасные и глупые болтуны, каких только можно представить. Я не могла дождаться, когда от них избавлюсь.
– А после ужина вы танцевали?
– Да. Танцевали, сидели на диване и если ужасное мороженое.
– Уверена, что мороженое было восхитительным. Сильвия Ватерман всегда так красиво принимает гостей. Я полагаю, было шампанское.
– Я ненавижу шампанское.
– А кто отвез тебя домой?
– Одна леди. Это было очень любезно с ее стороны, потому что она живет в Челси.
– Надо же, – сказала леди Монтдор. Она даже повеселела от новости, что некоторым бедняжкам приходится жить в Челси. – Кто бы это мог быть?
Дугдейлы тоже были на свадьбе и собирались пообедать в Хемптоне по дороге домой. Они уже ждали нас там, потому что уехали раньше, не дожидаясь отбытия молодоженов. Полли отправилась прямо наверх. Она выглядела уставшей и сообщила через служанку, что поужинает у себя наверху. Леди Монтдор и мы с Дугдейлами тихо поужинали в утренней столовой, где всегда сервировали стол, когда собиралось не больше восьми человек. Эта комната была, пожалуй, самой красивой в Хэмптоне. Она была оформлена во французском стиле и полностью обшита резными деревянными панелями, окрашенными в синий и белый цвета; три шкафа, по форме соответствующие трем французским окнам, были заполнены китайским фарфором восемнадцатого века. Простенки между шкафами и окнами, дверные панели были расписаны в стиле картин Буше. За ужином обсуждали бал в Монтдор-хаусе, который собирались дать ради дебюта Полли.
– Думаю, в начале мая, – сказала леди Монтдор.
– Очень хорошо, – ответил Малыш. – Это должен быть либо первый либо последний бал сезона, чтобы его запомнили.
– О, ни в коем случае не последний. Я должна пригласить всех девушек, в чьи дома Полли ездила на танцы, и ничто не может быть настолько фатальным для бала, как излишек девушек.
– Но, если ты не пригласишь их, – спросила леди Патриция, – станут ли они потом приглашать ее?
– Конечно, – быстро откликнулась леди Монтдор, – они будут просто умирать от желания заполучить ее. Я могу расплатиться с ними другими способами. Но так или иначе, я не собираюсь выпускать ее на все балы дебютанток. Там она может слишком поистрепаться и встретить много неподходящих людей. Я планирую выпускать ее не чаще двух раз в неделю в тщательно подобранное общество. Вполне достаточно для девушки с не очень крепким здоровьем. Я думаю, в дальнейшем, если ты поможешь мне, Малыш, мы составим список женщин на обед перед балом. Конечно, я дам понять, что я приглашаю именно их, а не их друзей или родственников.
После обеда мы прошли в Длинную галерею. Малыш уселся перед пяльцами, в то время как мы, три женщины, праздно сидели с незанятыми руками. У него был талант к рукоделию, и им были вышиты занавески в кукольном домике и обивка многих стульев в Силкине и Хэмптоне. Теперь он вышивал каминный экран для Длинной галереи, рисунок которого он придумал сам и темой которого стали цветы из сада леди Монтдор, хотя эти цветы больше походили на отвратительных огромных насекомых. Будучи очень молодой и глубоко предвзятой, я не могла просто полюбоваться его работой. Я просто размышляла, как ужасно наблюдать мужчину за рукоделием, и как некрасиво выглядит его седеющая голова, склоненная над канвой, которую он так ловко вышивал всеми оттенками зеленого цвета. У него были такие же жесткие и грубые волосы, как у меня, и я знала, что своими волнами немного небрежных (мальчишеских) кудрей он обязан средству для укладки волос, которым тщательно смочил их перед ужином. Леди Монтдор послала за карандашом и бумагой для составления списка приглашенных на ужин дам.
– Мы постараемся вспомнить всех подходящих, а потом почистим список от сорняков, – сказала она.
Но прежде, чем заняться списком, она не удержалась от жалоб на поведение Полли. Я уже однажды слышала, как она высказывалась по этому вопросу в разговоре с миссис Чаддерсли Корбетт, но сейчас ее тон был гораздо острее и нетерпимей.
– Я делаю все для этой девушки, – говорила она, – все. Вы можете мне не верить, но я уверяю вас, что провожу не меньше половины для, обдумывая планы ее дебюта – приглашения, одежду, вечеринки и все такое. У меня нет ни минуты, чтобы увидеться с собственными друзьями, вряд ли я играла больше пяти раз в карты в последние несколько месяцев. Я даже забросила мое искусство, не дописав «Обнаженную девушку из Оксфорда» – я полностью посвятила себя ребенку. Я держу дом в Лондоне только для ее удобства. Мне не нравится Лондон в зимнее время, вы же знаете, и мы с Монтдором были бы счастливы в двух комнатах даже без повара (с холодной едой из клуба), но мне приходится сейчас держать там огромный штат прислуги только ради нее. Можно было бы ожидать, что она будет благодарна мне за эти жертвы, не так ли? Вовсе нет. Она прячется и болеет, я не могу вытянуть из нее ни одного лишнего слова.
Малыш Дугдейл ничего не сказал. Он сосредоточенно разбирал шерстяные нитки, а леди Патриция прилегла на подушку с закрытыми глазами и выражением страдания на лице. Она как никогда была похожа на садовую статую, ее кожа приняла цвет ее бежевого платья, в то время как лицо, искаженное болью и печалью, очень напоминало своим выражением трагическую античную маску. Леди Монтдор продолжала свой монолог, словно никого не замечая.
– Я ввязываюсь в бесконечные хлопоты, чтобы она могла пойти в хорошие дома, но она никогда не бывает довольна. Она возвращается домой с жалобами, и единственное место, куда она хочет отправиться – это Алконли и дом Эмили Уорбек. Хотя там она только впустую тратит время. Алконли просто сумасшедший дом – конечно, я люблю Сэди, она замечательная, бедняжка, и не ее вина, если все ее дети настолько эксцентричны – она сделала все, что могла, но они пошли в своего отца. Я, конечно, понимаю, что ей хочется побыть с Фанни, и она знает Эмили и Дэви с детства – Эмили была моей подружкой на свадьбе – но факт остается фактом, она там никого не встречает, за кого же она сможет выйти замуж?
– Если все так, стоил ли спешить с ее браком? – спросила леди Патриция.
– Но ты же знаешь, что в мае ей исполнится двадцать, нравится ей это или нет. Если она не выйдет замуж, что она будет делать, у нее нет никаких занятий и интересов в жизни? Она не интересуется ни замужеством, ни путешествиями, ни обществом. У нее едва ли есть хоть один друг во всем мире. О, вы можете посоветовать мне вспомнить себя в ее возрасте. Так вот, я очень хорошо помню, как господин Асквит сказал обо мне, что никогда еще не встречал девушки с таким талантом к импровизации.
– Да, ты была просто замечательной, – сказала леди Патриция с легкой улыбкой. – Но, в конце концов, она может развиваться медленнее, чем ты в свое время. И, как ты сама сказала, ей еще не двадцать. Может быть будет лучше оставить ее дома еще на год или два?
– Дело в том, – ответила ее невестка, – что девушки не слишком приятны, это совершенно ужасный возраст. Когда дети еще маленькие, такие сладкие и миленькие, приятно бывает думать, что они присоединятся к вашему обществу, когда вырастут. Но разве Полли стремится общаться с Монтдором или со мной? Она всегда то ли раздражена, то ли устала, не проявляет ни к чему интереса, и поэтому все, что ей нужно – это муж. После того, как она выйдет замуж, мы снова сможем быть в прекрасных отношениях, так часто случается. Я разговаривала с Сэди вчера, и она согласилась с тем, что с Линдой никогда не было так трудно, как в последнее время; с Луизой, конечно, никогда не было проблем, к тому же она вышла замуж прямо из классной комнаты. Одно можно сказать о Радлеттах – у них не было никаких трудностей с замужеством, хотя это не того рода браки, которые можно пожелать своему ребенку. Банкир и старый шотландец – тем не менее, они замужем. Что не так с Полли? Такая красивая и совершенно не S.A. [12]12
S.A.сокр. от sex appeal – сексуальная привлекательность
[Закрыть]вообще.
– S.A.? – произнесла леди Патриция слабым голосом.
– Когда мы были молоды, ничего этого еще не существовало, слава Богу. S.A. – все это чушь и мусор в головах. Девушка была или красива или нет, и этого было достаточно. Эти новые изобретения ничего не меняют. Я полагаю, будет лучше, если у девушки есть этот S.A., раз мужчинам он нравится, но у Полли его нет, вы же видите. Но как странно, – сказала она со вздохом, – жизнь поступает с нашими ожиданиями. Вы знаете, с самого рождения я волновалась и тряслась над этим ребенком, и думала обо всех ужасных вещах, что могут с ней произойти – что Монтдор может умереть, прежде, чем она вырастет, и у нас не будет достойного дома, что ее красота увянет (я боялась, что она слишком красива в четырнадцать лет), или что она попадет в аварию и проведет остаток жизни в инвалидном кресле. Я просыпалась среди ночи и представляла себе все это. Но мне и в голову не приходило, что она останется старой девой. – в ее голосе уже слышались истерические нотки.
– Ну же, Соня, – сказала леди Патриция довольно резко. – Бедная девочка еще не вышла из подросткового возраста. Дождись, по крайней мере, Лондонского сезона, прежде чем записывать ее в старые девы. Можешь быть уверена, она скоро найдет там того, кто ей понравится.
– У меня сильное предчувствие, что ей не понравится никто и, более того, она никому не понравится. У нее нет ни намека на «поди сюда» во взгляде. О, все действительно очень плохо. А еще она время от времени оставляет свет в своей ванной, я часто это замечаю, – леди Монтдор имела ввиду современное электрическое освещение.
Глава 9
Как и предсказывала ее мать, лето пришло и ушло, не принеся никаких изменений в жизнь Полли. Лондонский сезон был должным образом открыт роскошным балом в Монтдор-хаусе, о стоимости которого леди Монтдор сообщила всем. Полли была одета в белое атласное платье на розовом чехле с розовыми розами на груди («штрихи розового», как отметил «Татлер» [13]13
Tatler – британский журнал о моде и стиле жизни
[Закрыть]), выбранное для нее в Париже миссис Чаддерсли Корбетт и доставленное в Лондон неким латиноамериканским дипломатом, что привело бы в ужас лорда Монтдора, узнай он об этом. Красоту Полли, выгодно подчеркнутую этим платьем и скромным макияжем, особенно оценили представители старшего поколения, которые заявили, что со времен леди Хелен Винсент, Лили Лэнгтри и сестер Виндхэм в Лондоне не было столь идеальной красавицы. Ее собственные ровесники, однако, не были столь сильно возбуждены. Они признали красоту Полли, но сказали, что она была скучной и слишком высокой. Кем они действительно восхищались, так это худосочными и пучеглазыми копиями миссис Чаддерсли Корбетт, которыми изобиловал этот сезон. Многие приятельницы леди Монтдор пеняли ей на то, что она заставляет Полли держаться на заднем плане, но едва ли это было справедливо, потому что хотя леди Монтдор автоматически заполняла собой передний план любой картины, в которой присутствовала, она была слишком озабочена тем, чтобы вытолкнуть Полли вперед, как заложника, и не ее вина была, если дочь всегда ускользала назад.
По случаю этого бала многие особы королевских кровей покинули свои серебряные рамки в спальне леди Монтдор и вступили в ее дом, более потертые и менее блестящие, чем можно было ожидать; они заполонили огромные гостиные Монтдор-хауса, и слова «сир» и «мадам» слышались на каждом шагу. Некоторые старые монархи имели довольно жалкий, и я бы даже сказала голодный вид в своих грустных мятых одеждах, хотя среди них оказалось несколько весьма бодрых господ с синими подбородками. Я особенно хорошо запомнила одного из них, потому что мне сказали, будто он заявлен полицией в розыск во Франции и не выезжает никуда, даже в свою родную страну, где его двоюродный брат со дня на день ожидает возвращения короны, которую сдуло с его головы восточным ветром. Этот князь густо и неприятно благоухал камелией и сиял обильно смоченными бриллиантином волосами. «Я пригласила его только ради моей дорогой старой княгини Ирины, – объясняла леди Монтдор, когда люди поднимали брови, увидев его в этом респектабельном доме. – Я никогда не забуду, как этот ангел принимала нас с Монтдором, когда мы были на Балканах. Я знаю, люди говорят, что он большой оригинал, но если слушать всех подряд, то просто некого будет пригласить в дом. Половину этих слухов распространяют анархисты, я уверена». Леди Монтдор обожала монархию. Это было искреннее и совершенно бескорыстное чувство, потому что она любила как изгнанников, так и тех, кто был у власти, и ее реверанс являлся кульминацией этой любви. Ее окаменелый костяк не позволял кланяться легко и непринужденно, словно колос пшеницы под ветром. Она опускалась тяжело, как верблюд, а потом медленно с усилием выпрямлялась; казалось, эта странная пантомима должна причинять невыносимые муки ее исполнительнице, но выражение ее лица опровергало это предположение. Ее коленные суставы трещали, как револьверные выстрелы, но лицо оставалось безмятежным и счастливым.
Я оказалась единственной незамужней женщиной, приглашенной на обед перед балом. Обед из сорока человек должны были почтить своим присутствием действительно важные «сир» и «мадам», известные своей пунктуальностью, так что все гости явились почти одновременно, образовав длинную колонну автомобилей перед домом на Парк-Лейн. Мой автомобиль здесь оказался единственным наемным транспортом. Наверху ожидание затягивалось, коктейли еще не подавали, и даже наиболее закаленные гости, даже миссис Чаддерсли Корбетт, начали нервно перешептываться, словно они подвергались невыносимому испытанию; они сбились в несколько кучек и роптали все громче. Наконец, дворецкий подошел к лорду Монтдору и что-то пробормотал ему, после чего он и леди Монтдор спустились в холл, чтобы встретить гостей, в то время как мы под руководством Малыша выстроились в полукруг. Очень медленно и торжественно леди Монтдор провела важных персон вдоль всей цепочки, представляя нас по очереди тем тихим, низким и взволнованным голосом, которым обе мои тети отвечают на вопросы священника в церкви. Затем, рука об руку они вчетвером медленно двинулись через распахнутые двойные двери в столовую, оставив нас самих разбираться, с кем и в каком порядке следовать за ними. Все прошло, как по маслу.
Вскоре после обеда, который являл собой апофеоз «Хэмптонского угощения», начали прибывать гости на бал. Леди Монтдор в золотом платье, в своей знаменитой диадеме с розовыми бриллиантами, лорд Монтдор, такой приветливый и благородный в шелковых чулках на длинных тонких ногах с лентой ордена Подвязки под левым коленом и медальоном на белой рубашке, а так же болтающейся на груди дюжиной менее значительных наград, и Полли в белом платье в сиянии своей красоты не меньше часа стояли, пожимая руки гостям на верхней площадке лестницы и давая возможность насладиться этим зрелищем всему людскому потоку, текущему в бальный зал. Леди Монтдор, верная своему слову, пригласила очень мало девушек и еще меньше их матерей. Поэтому гости, в основном, были не слишком молоды и не слишком стары, но очень элегантны и щедро усыпаны бриллиантами. Молодых мужчин так же было очень мало, за исключением молодых мужей, прочно прикованных к своим женам, но мне вполне было достаточно просто глядеть на них, потому что я ни с кем не была знакома. Я была очень рада, когда Алконли с Луизой, Линдой и их мужьями, и так же тетя Эмили с Дэви после совместного ужина приехали на бал пораньше. Я присоединилась к их веселой компании, и мы заняли позиции в картинной галерее, откуда могли вести наблюдение со всеми удобствами. С одной стороны нам открывался вид на бальный зал, а с другой – на буфет, где был сервирован ужин; гости постоянно курсировали мимо нас, позволяя наилучшим образом разглядеть их туалеты и драгоценности. Позади нас висел «Святой Себастьян» Корреджо со своим безмятежным выражением лица.
– Ужасные раны, – сказал дядя Мэтью, – ни один нормальный парень не ухмылялся бы так, он был бы давно уже мертв со всеми эти стрелами в груди.
На противоположной стене висела гордость Монтдоров – Боттичелли, за которого дядя Мэтью не согласился дать и семи шиллингов шести пенсов; а когда Дэви указал ему на рисунок Леонардо, тот ответил, что его пальцы просто чешутся поправить ее ластиком.
– Я только раз видел стоящую картину, – заявил он. – Это были лошади в снегу. Там не было ничего больше, только сломанный забор и три лошади. Если бы я был богат, я бы купил ее, чтобы вы всегда могли видеть, как холодно было этой бедной скотине. Если вы считаете ценным весь этот мусор, то та картина должна была стоить целое состояние.
Дядя Мэтью, который никогда не выезжал на вечера, не говоря уже о балах, и слышать не захотел об отказе от приглашения в Монтдор-хаус, хотя тетя Сэди, зная, как мучительны для него эти ночные бдения и как трудно ему будет бороться с сонливостью, сказала было: «Действительно, дорогой, две наших дочери уже замужем, а остальные две еще не выезжают, нам нет необходимости ехать, если ты не хочешь… Соня нас поймет, я полагаю». Но дядя Мэтью мрачно ответил: «Раз Монтдор приглашает нас на бал, значит, он хочет нас видеть. Я думаю, мы должны ехать».
Итак, дядя Мэтью с тяжкими стонами втиснулся в бриджи своей юности, которые стали ему так узки, что он опасался сидеть и, как аист, стоял за стулом тети Сэди. Тетя Сэди взяла свои бриллианты из банка, честно распределив их на троих вместе с Линдой и тетей Эмили, и вот они весело болтали друг с другом и соседями по графству, время от времени подходившими к ним, и даже дядя Мэтью казался вполне довольным, пока на него не обрушился страшный удар судьбы. Его призвали, чтобы проводить на ужин жену германского посланника. Произошло это так. Стоя недалеко от нас, лорд Монтдор вдруг в ужасе воскликнул:
– Боже мой, германская посланница сидит там совсем одна.
– Так ей и надо, – сказал дядя Мэтью.
С его стороны было бы разумнее держать язык за зубами. Услышав этот ответ, лорд Монтдор округлил глаза и крепко ухватил дядю за руку, говоря:
– Мой дорогой Мэтью, ты-то нам и нужен. Баронесса фон Равенсбрюк, позвольте представить моего соседа, лорда Алконли. Кстати, Мэтью, ужин накрыт в музыкальной комнате.
Он попался. Влияние лорда Монтдора на дядю Мэтью было настолько сильно, что он поджал хвост и поклонился. Ни один другой из живущих на свете людей не мог бы убедить его пожать руку жене гунна, не говоря уже о том, чтобы взять ее под руку и повести к столу. Он ушел, бросив скорбный взгляд на жену. Подошла леди Патриция и присела рядом с тетей Сэди, они коротко переговаривались, иногда упоминая о местных делах. Тетя Сэди, в отличие от мужа любила иногда выходить, правда, она не задерживалась допоздна, и ей разрешали мирно сидеть в уголке и разглядывать публику, не совершая разговорных усилий. Незнакомые люди нагоняли на нее усталость и скуку, она предпочитала общество людей, связанных с ней повседневными общими интересами, таких, как соседи и члены семьи, но и с ними она бывала довольно рассеяна. Но сейчас в облаках витала леди Патриция, она невпопад говорила «да» и «нет», слушая тетин рассказ об ужасном идиоте из Скилтона, которого выпустили из сумасшедшего дома.
– И он опять преследует людей, – с негодованием сказала тетя Сэди.
Но ум леди Патриции не мог сосредоточиться на идиоте. Она вспоминала, я была уверена, о том, как она сама танцевала на балах в этих комнатах, когда была молода и влюблена в Профессора Безобразника, и как она страдала, когда он флиртовал и танцевал с другими женщинами. И самое печальное, что теперь ей было не о чем заботиться, кроме состояния ее печени. Я знала от Дэви («Какая удача, – говорила Линда, – что Дэви оказался таким старым сплетником, что бы с нами стало без него»), что леди Патриция была влюблена в Малыша несколько лет, прежде, чем он, наконец, сделал ей предложение. И как недолго длилось ее счастье, потому что уже через шесть месяцев она нашла его в постели с горничной. «Малыш так никогда и не подстрелил достойной добычи, – услышала я однажды от миссис Чаддерсли Корбетт, – он так всю жизнь и пробегал за кроликами и превратился на старости лет в мужское недоразумение». Как, должно быть, ужасно быть замужем за недоразумением.
Она спросила тетю Сэди:
– Вы были здесь на балу в свой первый сезон?
– Да, кажется за год до своего замужества в 1906 году, я отлично помню свое волнение, когда увидела короля Эдуарда и услышала его громкий странный смех.
– Двадцать четыре года назад, представляете? – сказала леди Патриция. – Мы с Малышом уже были женаты. Вы помните, как во время войны люди говорили, что мы уже больше никогда не увидим такой роскоши. Но мы ее видим сегодня! Только посмотрите на эти драгоценности. – С это время в поле ее зрения попала леди Монтдор, и она продолжала, – Соня действительно феноменальна. Я уверена, сегодня она красива и элегантна, как никогда в жизни.
Это было одно из тех замечаний пожилых людей, которые я никак не могла понять. Как она могла быть красивой, когда была такой старой? С другой стороны, в ситуациях, подобных этой, она была поистине впечатляюща, буквально до пояса покрытая прекрасными крупными бриллиантами: тиара, колье, серьги, огромный крест на груди, браслеты от запястья до локтя поверх замшевых перчаток, броши, воткнутые во все просветы между ними. Закованная в баснословной стоимости драгоценности, в окружении символов «всего этого», она вся излучала то превосходство, которое всегда чувствовала в себе; она была словно идол в ковчеге, словно бык на арене – главное действующее лицо и организатор торжества.
Дядя Мэтью, вернувший посланницу на ее место с глубоким поклоном и выражением отвращения на лице, снова присоединился к семье.
– Старая людоедка, – сказал он, – она все время требовала у лакея еще Fleisch. [14]14
Fleisch (нем.) – мясо
[Закрыть]Жевала свой ужин не меньше часа. Я делал вид, что ничего не слышу, чтобы ей не потворствовать – в конце концов, кто выиграл войну? И зачем, хотел бы я знать? Как только такой замечательный патриот, как Монтдор мирится со всей этой иностранной шушерой у себя в доме? Я бы просто взорвался! Нет, вы посмотрите на эту клоаку!
Он метнул взгляд на синеподбородочного князя, направлявшегося к ужину под руку с Полли.
– Брось, Мэтью, – сказал Дэви, – сербы наши союзники, ты же знаешь.
– Союзники! – ответил дядя Мэтью, стиснув зубы, словно бык перед которым беспечный Дэви махал красной тряпкой. – Значит, он серб. Так вот ему не мешало бы побриться. Все они бараны, все, как один. Конечно, Монтдор пригласил его только ради его страны. Я восхищаюсь этим парнем, он думает только о своем долге.
Глаза леди Патриции блеснули. Она не была лишена чувства юмора и была одним из немногих людей, любивших дядю Мэтью, хотя он и не мог заставить себя быть вежливым с Малышом и яростно смотрел в потолок, когда тот проходил мимо нас, провожая царственных старушек в комнату для ужина. Одним из самых ужасных его преступлений в глазах дяди Мэтью был случай, когда Малыша, генеральского адьютанта во время войны, застукали за рисованием вражеского замка. Должно быть, было что-то глубоко порочное в человеке, который мог тратить свое время на рисование, вместо того, чтобы день напролет палить по иностранцам. «Да что он себе позволяет, этот Дугдейл. Его отец совершенно порядочный человек, получивший прозвище „Кровавый“ еще во времена Старого лорда. Полковник и миссис Кровавый Дугдейл». Старый лорд был отцом лорда Монтдора. Джесси однажды спросила, широко раскрыв глаза: «Это потому что он всегда был очень старым?», на что тетя Сэди заметила, что люди не остаются в одном возрасте на всю жизнь. Он был молод в свое время, а Джесси, хоть сама и не верит в это, но однажды тоже состарится.
И все-таки со стороны дяди Мэтью было нелогично так презирать военную карьеру Малыша. Просто это был еще один пример того, как те, кого он любил, оставались прекрасными людьми при любых обстоятельствах, потому что лорд Монтдор, его великий герой, никогда в жизни не слышал веселого грома перестрелки и близко не подъезжал к полю боя. Он был слишком стар для Мировой войны, это правда, но в молодости у него было немало возможностей пролить кровь за свою родину, не говоря уже об англо-бурской войне, о которой дядя Мэтью сохранил самые светлые воспоминания. Именно там он получил свой первый опыт бивуака и сражения. «Четыре дня в фургоне, запряженном волами, – рассказывал он нам. – И дыра размером с кулак в животе!». Так он описывал нам самое счастливое время в своей жизни. Единственное, что ему не понравилось в той войне, так это вкус баранины, говядину достать было невозможно. Но лорд Монтдор был сам себе закон, и ему даже сошло с рук письмо в «Морнинг Пост» с заявлением, что война затянулась слишком долго, и ее можно было закончить на несколько месяцев пораньше, не дожидаясь трусливой капитуляции гуннов. Дяде Мэтью было очень трудно смириться с таким кощунством, но он сделал это, сказав, что лорд Монтдор имел очень веские причины для этого письма, о которых никому ничего неизвестно.
