Текст книги "Любовь в холодном климате (ЛП)"
Автор книги: Нэнси Митфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 3
Прошуршав шинами по гравию, автомобиль мягко затормозил. Почти одновременно открылась входная дверь, полоса света упала к моим ногам. Встретивший меня дворецкий помог снять пальто из нутрии (подарок дяди Дэви), провел меня через холл, затем вверх по широкой и высокой готической лестнице из мореного дуба, где на полпути к небесам нас встречала мраморная статуя Ниобеи с детьми, далее через восьмиугольную прихожую, через Зеленую гостиную, Красную гостиную в Длинную галерею, и, не справившись заранее о моем имени, он произнес его очень громко и внятно, а затем меня покинул. Длинная галерея была, как мне навсегда запомнилось, полна людей. Вероятно, их было двадцать или тридцать; некоторые сидели у стола, накрытого к чаю, другие с очками вместо чашек в руках, стоя наблюдали за игрой в нарды. Эта группа, без сомнения, состояла из тех молодых женатых людей, на которых леди Монтдор ссылалась в своем письме. На мой взгляд они казались далеко не молодыми, скорее ровесниками моей матери. Они стрекотали, словно стая скворцов на дереве и не прервали своей болтовни, ни когда я вошла, ни когда леди Монтдор начала меня с ними знакомить. Просто замолкали на мгновенье, бросали на меня взгляд и отворачивались. Однако, когда она произнесла мое имя, один из них спросил:
– Случайно не дочь Скакалки?
Леди Монтдор замолчала, скорее раздраженная этими словами, но я давно привыкла слышать, как маму называют Скакалкой (действительно, никто, даже ее родные сестры уже не называли ее иначе), и пропищала:
– Да.
Затем мне показалось, что все скворцы разом поднялись в воздух и уселись на другое дерево. Этим деревом оказалась я.
– Скакалкина дочка?
– Не смешно. Как у Скакалки может быть такая взрослая дочь?
– Вероника, подойди сюда на минуту. Знаешь, кто это? Она дочь Скакалки, вот так сюрприз.
– Пойди выпей чаю, Фанни, – сказала леди Монтдор.
Она отвела меня к столу, в то время, как скворцы продолжали трещать о моей матери в ритме песенки «У Пегги был веселый гусь», которую я отлично помнила: «ах-до-чего-веселый-гусь-спляшем-Пегги-спляшем».
– Как забавно, дорогая, ведь самый первый роман у Скакалки случился с Чедом. Мне повезло, я оказалась рядом и успела подхватить его, когда она от него ускакала.
– Я до сих пор не понимаю, как это может быть правдой. Скакалке не может быть больше тридцати шести. Нет, я точно знаю. Роли, ты знаешь Скакалку с детства, мы вместе ходили к мисс Вакани; до сих пор не могу забыть твой коротенький килт, танец с саблями и покер на полу. Неужели ей больше тридцати шести?
– Все верно, глупышка, просто посчитай. Она вышла замуж в восемнадцать лет. Восемнадцать плюс восемнадцать равняется тридцати шести, правильно? Нет?
– Да, но куда приплюсовать еще 9 месяцев?
– Не девять, ничего подобного, дорогая. Ты помнишь, какой фикцией была ее свадьба, какой огромный у нее был букет, как ей стало плохо от сладкого? В этом все дело.
– Вероника, как обычно, зашла слишком далеко. Давайте закончим эти игры с математикой.
Я одним ухом прислушивалась к этой захватывающей беседе, вторым стараясь уловить, что мне говорит леди Монтдор. Ее оценивающий взгляд сверху вниз, который я так хорошо помнила, ясно говорил мне, что моя твидовая юбка вытянулась на коленях, и что мне недостает перчаток (потому что я забыла их в салоне автомобиля и не могла набраться храбрости послать за ними). Вслух она совершенно миролюбиво заметила, что я очень изменилась за пять лет. Как поживает тетя Эмили? А Дэви? Именно в этом и заключалось ее очарование. Как только вам начинало казаться, что сейчас она вонзит в вас когти и клыки, раздавалось ласковое мурлыканье тигрицы. Она отправила одного из мужчин на поиски Полли.
– Думаю, она играет в бильярд с мальчиками, – и налила мне чашку чая. – И, наконец, – сказала она, – когда компания уже в полном сборе, появляется Монтдор.
В обществе равных себе она всегда называла мужа Монтдором, но в ситуациях приграничных, например¸ с агентом по недвижимости или доктором Симпсоном, он был лордом Монтдором, если не Его светлостью. Я никогда не слышала, чтобы она просто сказала «мой муж», он всегда был показателем ее отношения к окружающим, который и делал ее настолько нелюбимой всеми, средством показать людям их надлежащее место и удерживать их там.
Голоса затихли, когда лорд Монтдор, само воплощение бодрой старости, вошел в комнату. Все замерли, и те, кто еще не стоял, почтительно поднялись на ноги. Он пожимал протянутые со всех сторон руки, находя для каждого доброе слово.
– А это моя подружка Фанни? Уже довольно взрослая, как погляжу. А ты помнишь, как мы в последний раз плакали над «Девочкой со спичками»?
Превосходный выход, подумала я. Пара слов о детстве, и я почувствовала себя здесь самой желанной гостьей. Он повернулся к огню, держа крупные белые руки перед пламенем, в то время как леди Монтдор наливала чай. Молчание в комнате затянулось. Он взял булочку с маслом, положил ее на блюдце и, обращаясь к другому старику, сказал:
– Я давно хотел вас спросить… – они уселись рядом и заговорили вполголоса.
Птичий щебет снова заполнил комнату. Я уже чувствовала, что мне не о чем беспокоиться в этой компании, даже если кто-то из гостей мог оказаться недружелюбным, моя защитная окраска делала меня почти невидимой; первоначальная вспышка интереса ко мне угасла, словно меня и не было вовсе, и я могла с безопасного расстояния наблюдать их выходки. Различные вечеринки в прошлом сезоне нервировали меня гораздо больше, потому что на них мне приходилось играть свою роль, петь и шутить по возможности забавно. Но среди этих стариков я снова была ребенком и заняла свое место, чтобы слушать и наблюдать. Оглядывая комнату, я задавалась вопросом, кто были те молодые люди, специально приглашенные для нас с Полли? Вряд ли у них был шанс преуспеть. Потому что ни один из них в действительности не был молод, всем за тридцать и, вероятно, все женаты, хотя невозможно было угадать, кто здесь их жены, потому что все они обращались друг к другу одинаково ласково и фамильярно. Мои тети так разговаривали только с собственными мужьями и детьми.
– Соня, Советерры еще не приехали? – спросил лорд Монтдор, принимая вторую чашку чая из ее рук.
По рядам женщин пробежало волнение. Они дружно повернули головы, словно стая собак на шорох шоколадной фольги.
– Советерры? Ты имеешь ввиду Фабрицио? Только не говори мне, что Фабрицио женился, иначе меня уже ничто на свете не удивит. Нет, нет, конечно, нет. Он верен своей старой любви уже двадцать лет. Конечно, мы давно знаем Фабрицио. Такое веселое, восхитительное создание. Он, правда, немного увлекся одной рани [6]6
Жена раны или раджи (князя) в Индии.
[Закрыть]из Равальпура, даже поговаривали, что у нее был ребенок…
– Соня, – сказал лорд Монтдор довольно резко, но она не обратила на него внимания.
– Она была замужем за отвратительным старым раджой. Эти бедные существа, рожающие одного ребенка за другим, невозможно было избавиться от чувства жалости к ним, словно к маленьким птичкам. Я навещала их, даже тех, кто носит паранджу, и, конечно они просто поклонялись мне, это было действительно трогательно.
Объявили леди Патрицию Дугдейл. Я время от времени видела Дугдейлов, пока Монтдоры были за рубежом, потому что они жили по соседству с Алконли. И, хотя дядя Мэтью ни в коем случае не рекомендовал поддерживать отношения с соседями, не в его власти было исключить наши случайные встречи в 9.10 на платформе в Оксфорде, например, или в Паддингтоне в 4.45 или на рынке в Мерлинфорде. Кроме того, тетя Сэди приглашала Дугдейлов в Алконли на танцы, когда Луиза и Линда начали выезжать в свет. Помнится, они преподнести Луизе в качестве свадебного подарка набор антикварных подушечек для булавок, такой тяжелый, словно набитый свинцом. Романтичная Луиза решила, что в подушках спрятано золото («здесь наверняка спрятан клад, разве не понимаешь?»), и вспорола их своими маникюрными ножницами; в результате ни одну из них невозможно было показать вместе с другими подарками из опасения ранить чувства леди Патриции.
Леди Патриция оставалась ярким образчиком красоты, несмотря на избороздившие кожу морщины. Когда-то она была так же белоснежна и безупречна, как Полли, но теперь ее светлые волосы поседели, а кожа приобрела желтоватый оттенок, делая ее похожей на мраморные парковые статуи со снежными сугробиками на голове и размытыми временем и непогодой чертами. Тетя Сэди говорила, что когда-то они с Малышом были признаны одной из красивейших пар Лондона, но это было много лет назад, сейчас им было за пятьдесят, и их дни клонились к закату. Жизнь леди Патриции была полна печали и страданий, печали в несчастливом браке и страданий от больной печени. (Сейчас я, конечно, цитирую Дэви). Когда-то она в течение нескольких лет была страстно влюблена в юношу несколько моложе себя, который наконец и женился на ней, как предполагали, потому что испытывал непреодолимое влечение к многоуважаемому семейству Хэмптон. Великой трагедией его жизни стала бездетность жены, так как он в мечтах видел себя родоначальником мощной ветви многочисленных полу-Хэмптонов, и люди даже поговаривали, что он на некоторое время даже помешался от разочарования, пока его племянница Полли не заняла в его сердце место дочери.
– Где Малыш? – спросила леди Патриция, поздоровавшись с теми, кто сидел у камина, и в обычной английской манере помахав перчатками или улыбнувшись тем, кто находился дальше от нее.
Она была одета в практичный твидовый костюм, фетровую шляпу, шелковые чулки и ярко начищенные туфли из телячьей кожи.
– Извини, сейчас он придет, – сказала леди Монтдор. – Я хочу, чтобы он помог мне за столом. Он играет с Полли в бильярд, я уже один раз посылала за ней Рори… О, вот и они.
Полли поцеловала тетю и меня. Она оглядела комнату, чтобы убедиться, что не приехал кто-то, кому нужно сказать: «Как поживаете?» (в семействе Монтдоров твердо придерживались соблюдения светских ритуалов), а затем снова повернулась ко мне.
– Фанни, – сказала она, – ты давно здесь? Мне никто не сказал.
Она стояла, возвышаясь надо мной, и все туманные воспоминания детства, все сложные чувства, какие мы можем испытывать к одному человеку, разом нахлынули на меня. Чувства, которые я испытала при виде Профессора Безобразника, были просты, но не менее сильны.
– Ха, – сказал он, – вот и моя леди жена.
У меня мурашки бежали по коже от его вьющихся черных волос, чуть тронутых сединой, от его юркой маленькой фигурки. Он был ниже женщин из семьи Хэмптон, примерно на дюйм ниже леди Патриции, и пытался компенсировать эту разницу с помощью очень толстых подошв ботинок. Он всегда выглядел ужасно самодовольным, уголки его губ были приподняты даже в состоянии покоя и растягивались в гуттаперчевую улыбку, когда он чем-либо оживлялся.
Синий взгляд Полли был направлен на меня, думаю, она тоже заново открывала для себя человека из полузабытого детства – маленькую девушку с темными вьющимися волосами, которая (как говаривала тетя Сэди) словно пони, готова в любой момент взмахнуть мохнатой гривкой и ускакать прочь. Полчаса назад я бы с удовольствием и ускакала, но теперь я чувствовала сильнейшее желание остаться там, где нахожусь. Когда чуть позже мы поднимались наверх, Полли обняла меня за талию. В ее голосе звучала искренняя нежность:
– Неужели я вижу тебя снова, это слишком прекрасно. У меня к тебе куча вопросов. Я часто думала о тебе в Индии. Помнишь наши черные бархатные платья с красными кушаками, в которых мы спускались вниз после чая? Помнишь, как Линда спросила про глистов? Неужели это было так давно? А что за жених у Линды?
– Очень красивый, – отвечала я, – и очень богатый. Хотя его не волнует, на ком из Алконли ему придется жениться, его устроит любая из них.
– Ох, – грустно вздохнула она. – Тем не менее, Луиза уже замужем, Линда обручена. А мы уже не дети, какими были до Индии, мы – девушки на выданье. – она снова вздохнула.
– Я полагаю, – ты уже выезжала в Индии? – спросила я, вспомнив, что Полли была немного старше меня.
– Ну, да, почти два года. Но на самом деле это было ужасно скучно, мы только делали вид, что круг моих знакомых увеличился. А ты наслаждаешься новым обществом, Фанни?
Я никогда не задумывалась, наслаждаюсь я или нет, поэтому не смогла ответить на ее вопрос. Девушки обязаны выезжать, это я знала. Это неизбежный этап их существования, так же, как общественная школа для мальчиков, переход к самостоятельной жизни. Балы и танцы, как принято считать, восхитительны; они весьма дорого обходятся, и это самое лучшее, что нам могут дать взрослые. Во всяком случае, тетя Сэди очень старалась. И все-таки, на этих балах, хотя я вполне наслаждалась ими, у меня нередко возникало чувство, что я что-то упустила, словно смотрела пьесу на неизвестном языке. Каждый раз, когда мне казалось, что я вот-вот пойму ее смысл, он ускользал от меня, хотя для людей вокруг меня он был очевиден. Линда, например, видела его ясно, только она была слишком занята своей любовью.
– То, что я действительно полюбила, – честно сказала я, – так это переодеваться.
– И что, теперь ты все время думаешь о платьях и шляпах, даже в церкви? Я тоже. Твой небесно-голубой твид, Фанни, я заметила сразу.
– Только вот эти мешки на коленях, – сказала я.
– Они всегда ужасно вытягиваются. Твид хорошо смотрится только на очень умных миниатюрных женщинах, таких, как наша Вероника. Ты рада вернуться в свою старую комнату? Это ведь та самая, где ты жила раньше, помнишь?
Конечно, я помнила. На двери на медной табличке мое полное имя «Достопочтенная Френсис Логан» значилось еще со времени, когда я была настолько мала, что приезжала с няней. Эта надпись неизменно приводила меня в восторг.
– Ты это собираешься надеть сегодня вечером? – Полли подошла к огромной кровати под красным балдахином, где было разложено мое платье. – Как прекрасно, зеленый бархат с серебром, мягкий, словно сон. – Он потерлась щекой о ткань юбки. – Иногда в нем бывает слишком жарко, но я люблю бархат. Ты довольна, что мода на длинные юбки вернулась снова? Но я хочу больше узнать, как живут девушки в Англии.
– Танцы, – сказала я, пожимая плечами, – теннис по возможности, вечеринки в обязательном порядке, Аскот, чтобы время от времени показывать себя во всей красе. О, я не знаю, думаю, ты и сама можешь себе все это представить.
– И все это происходит так, как сейчас внизу?
– Непрерывная болтовня и сплетни? Полли, там внизу собрались одни старики. Ты познакомишься с ровесниками, тогда сама увидишь.
– Они не считают себя стариками, – ответила она, смеясь.
– Ну, – сказала я, – не все ли равно, какие они?
– Мне они не кажутся старыми, может быть потому, что они выглядят значительно моложе мамы с папой. Подумать только, Фанни, твоя мама еще не родилась, когда моя выходила замуж, и миссис Уорбек была уже достаточно взрослой, чтобы стать подружкой невесты. Нет, но о чем я действительно хочу узнать по выходе в свет, так это о любви. Правда, что там все влюблены? Правда, что все только и говорят, что о любви?
Я была вынуждена признать, что это имеет место.
– О, спасибо. Я была уверена, что ты скажешь, что здесь все, как в Индии, но я так надеялась, может быть, в холодном климате… Во всяком случае, не рассказывай маме, если она спросит, что английские дебютантки мечтают о любви. Она считает идеальным, что я никогда ни в кого не влюбляюсь, даже дразнит меня этим. Но так не годится, потому что, если ты чего-то не делаешь сейчас, скорее всего, ты это не сделаешь никогда. Я должна об этом подумать, потому что в моем возрасте это неестественно.
Я смотрела на нее с удивлением. Мне казалось очень неестественным ее нежелание поговорить с кем-то из взрослых, даже если она не доверяла леди Монтдор. Но тут меня поразила новая догадка.
– В Индии, – спросила я, – ты не могла влюбиться в…?
Полли рассмеялась:
– Фанни, дорогая, что ты имеешь ввиду? Конечно, могла бы, почему нет. Просто этого не случилось, ты же видишь.
– В белого человека?
– В белого или черного, – ответила она, поддразнивая меня.
– Влюбиться в черного? Что бы сказал дядя Мэтью?
– Люди везде одинаковы. Ты просто не видела раджей, но некоторые из них очень привлекательны. У меня там был один друг, который чуть не умер из-за любви. Знаешь, Фанни, я уверена, что мама была бы довольна, если бы я влюбилась даже в индуса. Конечно, меня бы сразу отправили домой, но она сочла бы это положительным моментом. Я знаю, она даже пригласила к нам в дом одного француза, потому что считает, что ни одна из женщин не устоит перед ним. Я слышала о нем еще в Дели, но не застала его там, мы с Малышом и тетей Пэтси совершали волшебной путешествие по стране. Я расскажу тебе о нем, но не сейчас.
– Но позволит ли тебе мама выйти замуж за француза?
В то время любовь и брак были для меня неразрывно связаны.
– Нет, не замуж, боже упаси. Она просто хочет, чтобы я немного оттаяла, чтобы убедиться, что я способна что-то чувствовать, как другие женщины. Ну, пусть сама убедится. Там, рядом с туалетным столиком колокольчик. Я позвоню тебе, когда буду готова, я здесь больше не живу, у меня новая комната. У нас уйма времени, Фанни, почти час.
Глава 4
Моя спальня размещалась в Башне, где во времена нашего детства находилось царство Полли. В то время, как в оформлении всех прочих комнат Хэмптона отдавалось предпочтение классике, спальни в Башне были преувеличенно готическими, в стиле иллюстраций к волшебным сказкам. Башенки украшали кровать, шкафы и камин, обои были стилизованы под пергаментные свитки, цветные круглые стекла поблескивали в переплете окон. Пока семья находилась в Индии, во всем доме были проведены обширные работы по модернизации, и, оглядевшись, я увидела, что за дверцами одного из шкафов скрывается выложенная кафелем ванная. В прежние времена через этот шкаф можно было выбраться на площадку страшно крутой винтовой лестницы, которой я пользовалась для своих тайных вылазок и до сих пор помнила, как холодно было раньше в коридорах дома, хотя в камине моей спальни всегда пылал огонь. Сейчас центральное отопление поддерживало повсюду температуру, близкую к тепличной. Огонь, мерцающий под шпилями и башенками камина, был зажжен скорее для красоты, и завтра мне не придется просыпаться в семь утра, как прежде, под осторожную мышиную возню служанки у камина. Эпоха роскоши закончилась, пришло время комфорта.
Будучи консервативной по природе, я рада была отметить, что обстановка спальни не изменилась, хотя освещение явно улучшилось, появилось новое одеяло на кровати, туалетный столик красного дерева приобрел нарядную муслиновую оборку и тройное зеркало, а вся комната и даже ванная были устланы толстым ковром. Все остальное было именно таким, как я помнила, даже два больших пожелтевших рисунка над кроватью, «Игроки» Караваджо и «Куртизанка» Рафаэля.
Одеваясь к ужину, я страстно желала снова провести вечер с Полли наверху, как в детстве, когда нам приносили поднос с ужином в детскую или классную. Я боялась этого предстоящего мне взрослого ужина, потому что знала, как только я окажусь внизу за столом между двумя пожилыми господами, я не смогу уже оставаться молчаливым зрителем, я буду обязана говорить и отвечать на вопросы. Всю жизнь все вокруг, особенно Дэви, вдалбливали мне в голову, что молчание во время еды является вызывающим и асоциальным актом. «До тех пор, пока ты болтаешь, Фанни, не имеет совершенно никакого значения, что именно ты говоришь, лучше читай азбуку, только не сиди, как глухонемая. Это будет просто невежливо по отношению к хозяйке дома».
В столовой между мужчиной по имени Рори и мужчиной по имени Роли я оказалась в положении худшем, чем я ожидала. Моя защитная окраска, которая так хорошо работала в гостиной, слиняла под лучами электрического освещения, я вся была как на ладони. Один из соседей начал разговор со мной и, кажется, довольно интересный, я отвечала ему, когда без всякого предупреждения я вдруг снова стала невидимой, а Рори и Роли уже перекрикивались через стол с леди по имени Вероника, и я некоторой грустью заметила, что мой ответ просто повис в воздухе. Затем, мне стало очевидно, что мой сосед вообще не слышал, что я говорю, но пребывал в полном восторге от более увлекательной беседы с этой леди Вероникой. Хорошо, я действительно предпочитала быть невидимой и есть свой ужин в покое и молчании. Но нет, необъяснимым образом я снова сделалась видна.
– Так лорд Алконли приходится вам дядей? Разве он еще не совсем свихнулся? И не охотится при луне со сворой ищеек на одиноких путников?
Я была еще слишком юна, чтобы спокойно выслушивать шутки незнакомцев о моей собственной семье. Я не могла ответить вопросом на вопрос или предположить, что каждый из нас обладает некоторыми невинными недостатками. Я была шокирована фактом, что моего дядю считают сумасшедшим.
– О, но мы любим его, – начала я, – вы не можете представить, как с ним весело… – произнося эти слова, я снова стала невидимкой.
– Нет, нет, Вероника, все дело в том, что он купил микроскоп, чтобы рассматривать самого себя… по частям.
– И все-таки я не могу обсуждать это за ужином, – ответила Вероника, смеясь, – даже если вы знаете все латинские термины, это не подходящая тема для разговора за ужином вообще.
Они словно перебрасывали через стол мячик.
– Вероника, я не могу придумать ничего смешного. Не могли бы вы мне помочь?
На обоих концах стола было гораздо тише. На одном леди Монтдор беседовала с герцогом де Советерр, который вежливо выслушивал все, что она говорила, но чьи блестящие черные глазки живо перескакивали с одного гостя на другого. На другом конце стола лорд Монтдор с Профессором Безобразником прекрасно проводили время, хвастаясь своим безупречным французским, нежно воркуя на нем друг с другом и со старой герцогиней де Советерр. Я сидела достаточно близко, чтобы слышать, что они говорят, чем и была занята в периоды моей невидимости, хотя их беседа, возможно, была не столь остроумной, как шутки круглоголовой Вероники.
В общих чертах это звучало так:
Монтдор: Так чьим сыном был герцог де Мэн?
ПБ: Ну, конечно, Людовика XIV.
Монтдор: Это понятно, но кто была его мать?
ПБ: Ля Монтеспан.
В этот момент герцогиня, которая молча сосредоточенно жевала и, по всей видимости, совершенно их не слушала, произнесла очень громко с выражением явного неодобрения:
– Мадам Монтеспан!
ПБ: Да, да… совершенно верно, мадам герцогиня (и быстро пробормотал по-английски своему свояку: «Маркизы Монтеспан были аристократами, они никогда об этом не забывают»). У нее было два сына, герцог де Мэн и граф Тулузский. Людовик признал свое отцовство. А их дочь стала женой Регента. Полагаю, я не ошибся, не так ли мадам герцогиня?
Но старушка, ради которой бил затеян этот лингвистико-исторический экскурс была в нем совершенно не заинтересована. Она ела так много, как только могла, прерываясь только, чтобы попросить лакея подать еще хлеба. Когда обращались непосредственно к ней, она отвечала:
– Думаю, да.
– Это все есть у Сен-Симона, – сказал Малыш. – Я перечитываю его снова и снова, он просто завораживает.
Малыш проштудировал все судебные мемуары и приобрел репутацию серьезного историка. «Вам необходимо обратиться к Малышу, он так много знает об истории, нет ничего, о чем он не смог бы рассказать». Но все зависело от того, что именно вы хотели узнать. Побег Людовика XVI из Тюильри? О, да. Процесс над мучениками из Тульпуддла? Нет. Исторические познания Профессора Безобразника были суть сублимированный снобизм.
Наконец леди Монтдор повернулась ко второму своему соседу, и все гости синхронно последовали ее примеру. Я получила Рори вместо Роли, но не заметила разницы и была полностью поглощена происходящим на ближайшем конце стола, где Профессор в одиночку боролся с герцогиней. Он говорил:
– Я уже давно не виделся с герцогом де Супп, как он поживает, мадам герцогиня?
– Как, неужели вы друзья с бедняжкой Суппом? – ответила она.
Кажется, Малыш сильно ее раздражал. У нее был очень странный акцент – смесь французского и кокни.
– Он по-прежнему не выбирается из своего дома на Рю де ла Бак?
– Думаю, да.
– А старая герцогиня? Полагаю, всегда с ним?
Но его соседка полностью сосредоточилась на содержимом своей тарелки, и он не дождался ответа. Она несколько раз перечитала меню, а потом вытянула черепашью шею, пытаясь увидеть следующее блюдо. Когда после пудинга гостям заменили тарелки, она удовлетворенно пробормотала:
– Еще одна теплая тарелка. Очень, очень хорошо.
Бесспорно, она любила поесть. Я тоже, особенно теперь, когда моя защитная окраска была полностью восстановлена, и я до конца вечера могла не опасаться неожиданных атак. Я думала, как жаль, что дядя Дэви не может оказаться здесь в один из своих чревоугоднических дней. Он всегда жаловался, что тетя Эмили ни разу не закатила ему лукуллова пира, чтобы подвергнуть его метаболизм должному стрессу. «Я должен изнемогать от переедания, иначе это не принесет никакой пользы. Надо добиться ощущения как после обеда в парижском ресторане, когда насыщаешься до такой степени, что не способен ни на что, кроме как упасть на кровать и впасть в анабиоз, как удав, проглотивший крокодила. Мне необходимо обширное меню, чтобы подавить мой аппетит. Вторые порции не в счет, они подразумеваются сами собой. Сегодня мне требуется множество перемен действительно жирной пищи, Эмили, дорогая. Естественно, если ты предпочитаешь, я откажусь от лечения, но, мне кажется, жаль будет бросить все сейчас, когда оно начало приносить такие прекрасные результаты. Если ты беспокоишься о своих домовых книгах, то вспомни о моих голодных днях, кажется, ты не принимаешь их во внимание вообще». Но тетя Эмили отвечала, что голодные дни не влияют на баланс домовой книги, и что он, конечно, может называть это голоданием, но все остальные люди это называют четырехразовым питанием.
Ну что ж, человек двадцать за этим столом получат славный удар по метаболизму, подумала я, пока к столу подносили все новые и новые блюда. Суп, рыба, фазан, бифштекс, спаржа, пудинг, сыр, фрукты. Тетя Сэди называла это «Хэмптонским угощением». Действительно, все блюда имели общую особенность – очень вкусная, простая, по-детски полезная и питательная еда из первосортных продуктов; каждое блюдо достойно было неспешной и вдумчивой дегустации. И все было по-хэмптонски преувеличено. Так же, как леди Монтдор была чересчур аристократична для графини, а лорд Монтдор преувеличенно значителен для государственного деятеля, слуги слишком вышколены и почтительны, кровати слишком мягки, постельное белье слишком новое, машины слишком блестящие и чистота неправдоподобно безупречна, так и персики были слишком румяны и душисты. Раньше, будучи ребенком, я думала, что именно это совершенство делало Хэмптон-парк таким нереальным по сравнению с другими домами, которые я знала – Алконли и маленьким домом тети Эмили. Он скорее напоминал декорацию из пьесы, и потому Монтдоры и даже Полли никогда не казались мне людьми из плоти и крови.
К тому времени, когда я приступила к слишком персиковым персикам, я вконец растеряла чувство страха, если уже не чувство приличия, потому что сидела, свободно развалясь на стуле, как не осмелилась бы в начале обеда, нагло поглядывая направо и налево. Это не было результатом действия вина, я выпила только бокал бордо, все остальные мои бокалы оставались полны (дворецкий не обращал внимания на то, как я отрицательно трясу головой) и нетронуты. Я опьянела от бесконечных яств. Теперь я прекрасно понимала, какого удава имел ввиду Дэви и, действительно, еле дышала, пытаясь переварить своего крокодила. Я чувствовала, что мое лицо стало пунцовым и, оглянувшись, увидела, что такими же были лица всех вокруг за исключением Полли. Она, сидя между двумя джентльменами, разительно напоминающими Роли и Рори, не делала ни малейшего усилия для поддержания беседы, хотя они проявляли значительно больше усердия, чем мои соседи. И она не получала удовольствия от еды. Она ковыряла свою порцию вилкой, оставляя большую часть на тарелке, и, казалось, витала в облаках. Ее пустой, сияющий, как луч синей лампы, взгляд был направлен на Малыша, хотя сомневаюсь, что она действительно видела его или слышала его отвратительно безупречный французский. Леди Монтдор время от времени бросала на нее недовольный взгляд, но она ничего не замечала. Ее мысли были далеко от обеденного стола ее матери, и через некоторое время ее соседи отказались от борьбы за ее «да» или «нет», присоединившись к крикливому хору вокруг леди Вероники.
Эта Вероника была невысокой, тонкой и очень живой дамой. Ее яркие золотые волосы были зачесаны в идеально гладкий шлем с несколькими кудрявыми прядями надо лбом. У нее был коротковатый костлявый нос; немного выпуклые бледно-голубые глаза и чуть скошенный подбородок придавали ей несколько декадентский вид. Я подумала, что еще не настолько пьяна, раз в моем сознании всплыло такое умное взрослое слово, но все же должна была признать, что Вероника была очень красива, а ее одежда, макияж, драгоценности являлись верхом совершенства. Вероятно, она была очень остроумной, и как только холодные чопорные гости слегка разогрелись едой и вином, она оказалась в центре всеобщего внимания. Пока она легко перебрасывалась остроумными фразами со всяческими Рори и Роли, другие женщины ее возраста только хихикали над ее шутками, но не принимали в них участия, словно заранее смирившись с безуспешностью любой попытки соперничества. Даже пожилые люди, сидящие вокруг Монтдоров на обоих концах стола, бросали на Веронику снисходительные взгляды во время паузы в беседе.
Наконец, расхрабрившись, я попросила своего соседа назвать имя этой женщины. Он был настолько поражен моим невежеством, что забыл ответить на вопрос.
– Вероника? – я слегка обомлела от его взгляда. – Но, конечно, вы должны знать Веронику.
Это звучало так, словно я никогда не слышала о Везувии. Впоследствии я узнала, что ее имя было миссис Чаддерсли Корбетт, и мне показалось очень странным, что леди Монтдор, которую так часто за спиной называли снобом, согласилась иметь дело с какой-то миссис, даже не Достопочтенной миссис, пригласив ее в свой дом и обращаясь чуть ли не с нежностью. Это показывает, насколько социально невинной я была в те дни, потому что любой школьник (в Итоне, по крайней мере) знал, кто такая миссис Чаддерсли Корбетт. Она была одной из умнейших женщин своего времени (суперзвезда, как стали говорить позже) и изобрела тип внешности, манеру говорить и двигаться, которая рабски копировалась всеми модницами Англии по крайней мере лет десять. Нет сомнения, что единственной причиной того, что я никогда не слышала о ней, было то, что она парила на недостижимой высоте над мирком моих желторотых и неоперившихся друзей. Все было ужасно.
