Текст книги "Зима отчаяния"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Сабурову показалось, что синие глаза княжны заблестели. Ее сиятельство помолчала:

– Мария была подругой моих игр, господин Сабуров. Моя мать умерла родами, – княжна перекрестилась, – она привезла в Россию личную горничную. Мария – ее дочь, – покойный посланник в Риме вторым браком женился на молодой итальянской аристократке.

– Что нисколько не приближает меня к цели, – в сердцах сказал Сабуров, – между Дорио, – он достал из блокнота позаимствованную у Литовцевых фотографическую карточку девушки, – и Грюнау нет никакой связи,– карточка легла на положенное ей место в будущей схеме.

– Теперь Грюнау,– следователь насторожился, – кажется, стучат, – в передней отчаянно сквозило, Сабуров прислушался:

– Нет, мне почудилось,– он для порядка открыл дверь. В полумраке лестничной площадки белел конверт. Сабуров по привычке повел носом.

– Дешевый табак, – он нахмурился, – интересно, что за бумага?– при свете лампы бумага оказалась простой.

– Она и не станет писать на листах с золотым обрезом, – следователь усмехнулся, – Литовцевы не нувориши,– княжна оставила толькоинициалы.

– Ждите меня завтра в полдень у Колыванской чаши, – весточка была на французском, – мне надо сообщить вам что– то важное. С.Л.

Разложив записки, Сабуров взялся за лупу. Он не считал себя экспертом в почерках, однако другого выхода сейчас не было.

– Вроде есть какой– то юноша, – вспомнил следователь, – Путилин рассказывал, что он без лупы определяет поддельная подпись, или нет,– Сабуров пощелкал пальцами, – юнкер Буринский из военно– инженерного училища…

Начальник встретил Буринского приватным образом, на именинах. Юнкер развлекал барышень графологическими опытами, однако к расследованию не полагалось привлекать посторонних.

Сабуров пошелестел кипой листов с образцами почерка служащих конторы покойного Катасонова. Дела в конторе Федора Евграфовича велись аккуратным образом.

Среди сослуживцев инженера Грюнау грамотных было меньше. В его стопку он поместил и пару строчек, набросанных фрейлейн Якоби, заплаканной блондинкой, успевшей обзавестись траурным муаровым платьем. Максим Михайлович попросил барышню об автографе больше для проформы. Фрейлейн Амалия знала по– русски только несколько слов.

– Спасибо, до свидания, сколько стоит, – пробормотал Сабуров, – она и не подымет пожарный багор.

По мнению полицейского доктора, Катасонова убил сильный правша, ростом почти спокойного Федора Евграфовича:

– Немногим выше меня, – хмыкнул Сабуров, – с моим размером обуви, – он повертел потрепанным ботинком, – его сиятельство Дмитрий Аркадьевичтоже носит такой размер, как и тысячи других мужчин…

Найти волосы в снежной грязи двора Катасонова или на складе труб возможным не представлялось. Поинтересовавшись у доктора, могла ли женщина убить Грюнау, следователь услышал сухой смешок:

– Теоретически да, – врач задумался, – барышня с твердой рукой и знанием анатомии могла снять скальп или провести остальные, – он покашлял, – манипуляции, однако ей надо было спрятать тело в трубе,– Грюнау весил атлетические четыре с половиной пуда.

– Больше меня, – понял следователь, – недаром Путилин называет меня фокстерьером.

Доктор подытожил:

– Такой барышне впору выступать в цирке. Нет, – он покачал головой, – речьидет о мужчине.

Записки, найденные на дворе Катасонова и в трубном цехе, нельзя было предавать огласке. Кроме «Номера первого» и «Номера второго» на них ничего не значилось, однако оба клочка покрывали побуревшие пятна крови.

Записку Грюнау Максим Михайлович отыскал в трубном цехе, внимательно осматривая труп.

– Кое– что другое я тоже отыскал, – часть тела инженера пребывала в банке с формалином в полицейском морге, – но его невесте об этом слышать не след.

Взгляд Сабурова возвращался к фотографической карточке покойной девицы Дорио. Изящная брюнетка в строгом английском платье опиралась на подобие античной колонны.

Рано потеряв мать, Мария воспитывалась в детской молочной сестры, княжны Софии.

– Папа сам занимался моим образованием, – заметила княжна, – Мария стала моей компаньонкой на уроках. Папа хотел устроить ей место гувернантки, однако Мария предпочла сама пробивать себе дорогу. Здесь, – княжна повела рукой, – она жила в служебном флигеле…

Сабуров положил рядом с карточкой покойницы формуляр, заполненный ее рукой. Литовцевы объяснили, что синьорина Мария, мать девицы Дорио, приняла в России православие.

– Как и ее хозяйка, – хмыкнул Сабуров, – княгиня София Петровна Литовцева. Однако отчество у девицы Дорио придуманное, она незаконнорожденная, – Сабуров и сам не знал, что он хочет найти.

– Связь, – карандаш прочертил уверенную линию, – должна бытьсвязь между Катасоновым и Грюнау

Завод Розенкранца покупал у Катасоновых лес, но, как выразился Сабуров в разговоре с начальником, на одних досках дело было не построить.

– И на записках тоже, – он смотрел на автографы Литовцевых, – барышни пишут похоже, однако они вместе учились,– небрежный почерк его сиятельстване напоминал каллиграфические завитки неизвестного убийцы.

– Но писал образованный человек, – Сабуров поднялся, – утро вечера мудренее и утром меня ждет княжна, – он улыбнулся, – может быть, у Дорио имелся ухажер, хотя к делу этоотношения не имеет,– открыв форточку, он зажег пахитоску.

Переулок освещался по старинке, парой масляных фонарей. Керосиновые или модные газовые до Песков пока не добрались. В лицо Сабурову хлестнула снежная крупа, он поморщился. Застучали копыта, по сугробам метнулся отблеск пламени. Разобрав в метели очертания полицейской кареты, Сабуров понял, что в городе обнаружили труп номера третьего.

На Крюковом канале теснились баржи лесоторговцев. Вдоль громады Никольского рынка горели фонари, но на противоположном берегу царила темнота. Под ногами Сабурова хлюпала жидкая грязь неожиданно начавшейся оттепели. По столичному обычаюпогода переменилась, пока он трясся в полицейской карете с Песков к Мариинскому театру.

Сабуров садился в экипаж под хлещущей ему в лицо метелью. На Невский они въехали под дождем, а в Коломне ему даже стало жарко. С Невы несло сырой гнилью водорослей. Черная вода канала опасно встопорщилась. Вихрь раскачивал мокрые деревья соборного сада. На изящной колокольне светился единый огонек. Пожевав дешевую сигару, Путилин указал на огороженный веревкой участок. На лысой земле Сабуров заметил вмятину.

– Посветите, Иван Дмитриевич, – попросил он, – кажется, рядом кровь, – Путилин держал керосиновый фонарь.

– Называется, сходил с супругой в оперу, – сочно сказал он, – мне не удалось дослушать второй акт «Риголетто», – курьер нашел начальника сыскного отделения в буфете Мариинского театра.

– Кровь, – подтвердил он, – немудрено, потому что отец игумен свалился с колокольни…

Тело обнаружил городовой, дежуривший на Никольской площади. Парень болтался на гранитной набережной.

– Что вы видели, – повернулся к нему Сабуров, – постарайтесь вспомнить как можно больше,– городовой вытер нос рукавом шинели.

– Ничего особо и не видел, – неохотно сказал он, – я обходил собор, как положено, – городовой перекрестился, – но вдруг колокол зазвонил. Час неурочный, – он отвел глаза от вмятины, – я решил проверить. Может, мальчишки балуют, хотя дверь на колокольню ночью закрыта…

Прошлепав по лужам, Путилин показал Сабурову настежь распахнутую дверь.

– Замок не срывали, – сказал начальник, – кажется, отец игумен открыл его сам,– ключи аккуратно повесили на вбитый в штукатурку крюк. Сабуров заглянул в сырую мглу каменной лестницы.

– Надо осмотреть все наверху, – шепнул он Путилину, – мне кажется, что… – начальник порылся в кармане штатского пальто.

– Одну я нашел, – он раскрыл ладонь, – но ты прав, на колокольне мы отыщем больше.

Окурок пахитоски валялся рядом с телом священника. Сабуров поймал себя на том, что думает о жертве как о трупе.

– Однако он еще жив, – священника отвезли в ближайшую Максимилиановскую лечебницу, – он может прийти в себя и описать преступника,– Сабуров взглянул на Путилина: «А?». Иван Дмитриевич понял его с полуслова.

– Этого не было, – они избегали называть вещи своими именами, – думаю, что он не успел оставить, – Путилин поискал слово, – весточку, его спугнули, – Сабуров наклонил голову в другую сторону: «А?». Они оба знали, о чем идет речь. Путилин почесал в бакенбардах:

– Все оставалось на месте, иначе отец игуменистек бы кровью, – он помолчал, – вот что парень отыскал на набережной, – городовой робко подобрался ближе:

– Я сразу его увидел, – Сабуров выпрямился, – хотя сначала не понял, кто там копошится. Я думал, – парень тяжело вздохнул, – бродяга какой– нибудь. За ветром я разобрал стоны и побежал в сад, – он указал себе за спину, – я свистел, а тот словно взвился на месте, – городовой побледнел, – ровно он призрак и припустил через мостк рынку. Я за ним бросился, однако он завернул за угол и был таков…

Путилин повесил фонарь на крюк.

– Призрак разгуливал с ножом, – заметил начальник, – надо сказать, самым обыкновенным, – дешевый мясницкий нож оказался отлично заточенным.

– Такие продаются в любой лавке, – хмыкнул Сабуров, – он завтра купит новый, – Путилин помолчал:

– Его высокопревосходительство обер– полицмейстер намекнул, что мы затянули расследование. Посуди сам, Максим Михайлович, Катасонова убили неделю назад, а у нас третья жертва…

Сабуров обратился к городовому: «Как он выглядел?». Парень обреченно ответил:

– Как призрак, ваше благородие. Ростом с вас, а то и поболе. Вроде на нем была черная пелерина и шляпа. Он по воздуху плыл, – городовой опять перекрестился, – ровно демон…

Демон или призрак пропал в нищенских закоулкахмежду Никольским рынком и Литовским замком.

– Следы он тоже оставил, – сообщил Путилин, – он опять явился в штиблетах. И не жаль ему в хорошей обувишлепать по такой грязи, – Сабуров рассматривал красавицу колокольню.

– Здесь тридцать пять саженей высоты, – сказал следователь, – удивительно, что отец игумен выжил,– Путилин отозвался:

– Он весь изломан, Максим Михайлович. Посмотрим, очнется ли он,– Сабуров появлялся в церкви только на венчаниях, крестинах и похоронах у сослуживцев, однако он слышал имя блестящего проповедника, ставшего церковным академиком в неслыханном возрасте тридцати лет.

– Он знает восемь или десять языков, – вспомнил Сабуров, – он мой ровесник, – отец Евгений Добровольский преподавал в Александро– Невской лавре. Отца игумена недавно наградили золотым наперсным крестом.

– А сейчас он падает с колокольни, – Сабуров насторожился, – я где– то читал о такой смерти, – словно услышав его, Путилин невесело сказал:

– Ахозия же упал чрез решетку с горницы своей, что в Самарии, и занемог, – Сабуров подался вперед: «Занемог, Иван Дмитриевич, но не умер». Начальник усмехнулся:

– Двойка тебе по Закону Божьему, Сабуров. Так говорит Господь: за то, что ты посылал послов вопрошать Вельзевула, божество Аккаронское, как будто в Израиле нет Бога, чтобы вопрошать о слове Его, с постели, на которую ты лег, не сойдешь с нее, но умрешь, – он выплюнул окурок сигары.

– Наш призрак все рассчитал, – подытожил Путилин, – нож он подкинул, чтобы сбить нас с толку. Это только первый акт, – Путилин застегнул пальто, – поехали запечатывать лечебницу, Максим Михайлович.

Без пяти минут полдень Максим Михайлович протянул в обрамленное дубом окошечко с эмалевой табличкой «Касса» пятиугольник зеленого картона. Прошлым годом следователь озаботился постоянным билетом в музейные галереи. Сабуров не признавался коллегам в пристрастии к искусству. Правда, Иван Дмитриевич Путилин, любитель оперы, знал о его увлечении.

Тщательно подобранная семейная коллекция Сабуровых ушла с молотка еще при жизни покойного отца следователя. Михаилу Максимовичу требовалось выплачивать карточные долги. Отец расстался даже с портретом матери Сабурова, написанным в первый год после свадьбы. Максим Михайлович тогда не допускался к денежным делам, однако он предполагал, что за холст работы покойного сэра Томаса Лоуренса отец получил немалые деньги.

– Хотя портреты продаются хуже, чем пейзажи или марины, – он отдал гардеробщику промокшую снегом шинель, – кому захочется вешать на стену чужих предков…

Мощные атланты у входа в публичные галереи тонули в поднявшейся с утра метели. Петербург опять повернулся к сыщикам дурной, как выразился Путилин, стороной. Любые следы, оставленные Штиблетами в сквере у собора Николы Морского, завалило снегом.

Сугробы намело и на колокольне, откуда сорвался пока пребывающий в забытье протоиерей Добровольский. Сабуров все же ухитрился ухватить оттуда пресловутый окурок от пахитоски и клок ткани.

– Штиблеты зацепил пальто за крюк, – сказал Сабуров начальнику, – городовойбыл прав. Наш призрак носит крылатку, – он повертел клок, – но теперь у него появилась прореха.

В девять утра не спавший всю ночь Сабуров вышел из полицейской кареты рядом с Гостиным Двором. В первой же лавке на Суконной линии обходительный приказчик объяснил его благородию, что такой тканью в городе торгуют только несколько поставщиков:

– Это твид, – Сабуров намеренно изобразил на лице недоумение, – ткань– с шотландская, – затараторил парень, – извольте посмотреть каталог образцов, – Штиблеты расхаживали по столице в твиде цветов клана Дуглас. Вернувшись на Офицерскую, Сабуров сердито сказал начальнику:

– Цвета придуманы, спасибо сэру Вальтеру Скотту, – он прислонил к стене пробковую доску, – но теперь мы знаем, что у Штиблет водятся деньги, – Путилин резонно возразил:

– Он мог купить крылатку в лавке старьевщика. На Сенном рынке такого товара вдосталь, – клок тартана Сабуров приколол к доске, где красовалась спешно привезенная из Александро– Невской лавры фотография отца Добровольского. Протоиерей отличался чрезычайно эффектнойнаружностью.

– Дамы осаждают Лавру в дни его проповедей, – усмехнулся Путилин, – он вроде Савонаролы, – протоиерей носил роскошную черную бороду, – только…

Сабуров хмыкнул:

– Только сытый. Пастырь должен голодать, Иван Дмитриевич, если его паства недоедает. Хотя паства отца Добровольского распивает кофе в постели, а не поднимается ни свет ни заря, чтобы заработать жалкие гроши,– Путилин покрутил головой:

– Либерал. Как бы то ни было, – он воткнул булавку в рясу Добровольского, – единственное, что объединяет жертвы – это возраст и сытость, – Сабуров возразил:

– Они мужчины, столичные уроженцы и могли быть знакомы друг с другом,– съездив домой за чистым бельем, Сабуров захватил на Офицерскую свои папки, – посмотрите, я все начертил, – Путилин покопался в бороде.

– Вижу, – одобрительно сказал начальник, – Добровольского ты успел прибавить, – он вгляделся в лист, – получается, что они все в одно и то же время побывали за границей,– сняв пенсне, Сабуров потер покрасневшие глаза.

– Пока я нашел только одну точку пересечения, – он поймал себя на том, что говорит с интонациями школьного учителя, – год назад,– Сабуров указал на даты, – однако надо отлистать календарь дальше, – Путилин поднял бровь:

– Надеюсь, что отец Добровольский нам поможет, когда он придет в себя, – доктора в лечебнице пока ничего определенного не сказали, – по крайней мере, там он в полной безопасности…

Максимилиановскую лечебницу, по выражению Путилина, перевели на осадное положение. В палате Добровольского постоянно дежурил полицейский. В одиннадцать утра Сабуров начал нарочито зевать.

– Езжай домой и поспи, – велел Путилин, – встретимся в три. Я отправил наряды прочесывать Коломну. Может быть, кто– то видел Штиблеты или он избавился от крылатки.

Сабуров дошел с Офицерской улицы до Эрмитажа пешком, по дороге забежавв «Доминик» на Невском на чашку почти парижского кофе.

– И больше я ничего не заказывал, – в желудке заурчало, – дома остался пирог с творогом, но когда я доберусь домой?

Сабуров не собирался рассказывать Путилину о грядущей встрече с княжной Литовцевой.

– Наверняка, она наболтает мне ерунды о девице Дорио, – следователь легко взбежал по лестнице, – я теряю время, лучше я бы и вправду поспал, – Максим Михайлович остановился.

Ее сиятельство устроилась на парусиновом стульчике рядом с выходящим на набережную окном. Черные волосы она стянула в тугой узел. Девушка склонилась над альбомом для рисования. Узкий нос ботинка выглядывал из– под расплескавшейся по мрамору пола пышной уличной юбки. София Аркадьевна носила тартан клана Дуглас.

Карандаш ее сиятельства легко скользил по листу. Максим Михайлович держался поодаль от стульчика, однако служитель в ливрее, застывший у дверей картинной галереи, неодобрительно на него поглядывал. Разговоры в музеях не поощрялись. Софья Аркадьевна, казалось, не обращала внимания на следователя.

Повернувшись спиной к вазе, Сабуров успел заметить мастерство девушки. Рисунок блистал почти чертежной точностью. Разглядывая тонущую в снежном мареве Петропавловскую крепость, Сабуров косился на длинные пальцы ее сиятельства. Бурые пятна явно оставили краски. Девушек принимали в Императорскую Академию Художеств, однако следователь решил, что Литовцева берет частные уроки:

– Вряд ли она смолянка, – хмыкнул Сабуров, – она не сирота, не из обедневшей семьи. Ее не отправили бы в женскую гимназию, это выше достоинства Литовцевых, – он вздрогнул. Ее сиятельство с треском захлопнула альбом.

– Я училась в Мюнхене, где папа, – девушка называла отца в французской манере, – служил посланником. Дмитрий к тому времени вернулся в Петербург, он старше меня на семнадцать лет, – ее сиятельство поднялась, – пойдемте, господин Сабуров. Меня всегда интересовало античное искусство.

Девушка указала на беломраморную лестницу. Следователь попытался подхватить стульчик. Софья Аркадьевна кашлянула.

– Благодарю вас, я сама, – Сабуров решил не спорить с дамой. Несмотря на выпитый у «Доминика» кофе ему отчаянно хотелось спать.

– Что я здесь делаю, – следователь скрыл зевок, – ничего интересного она мне не сообщит.

Тартан платья шуршал по ступеням. Сабуров нарушал правила приличия, спускаясь вслед за дамой по лестнице. Максим Михайлович рассудил, что Софья Аркадьевна, на вид девица из прогрессивных кругов, не обратит внимания на его промах.

Колонны зеленого сердобольского гранита дышали холодом. Сабуров пожалел об оставленной в гардеробе шинели. Софья Аркадьевна куталась в отороченную мехом шаль серого бархата.

– Это замечательная ваза, – княжна подвела его к шкафу карельской березы, – ее называют Царицей, – Сабуров кивнул: «Я знаю», – я помню ее с детства. Маркиз Кампана дружил с папой. После его разорения папа посоветовал господину Гедеонову заранее купить вазы из коллекции маркиза и…

Сабуров усмехнулся.

– И «Мадонну Конестабиле». У вас дома тоже висит подлинник Рафаэля, ваше сиятельство…

Литовцева вскинула бровь.

– Это школа Рафаэля, господин Сабуров. Чтокасается важных сведений, которые яобещала…

Сабуров поинтересовался: «Кто вчера доставил ваше письмо на Пески, ваше сиятельство?»Лазоревые глаза княжны были спокойны.

– Один из наших слуг, – она раскрыла альбом, – послушайте, господин Сабуров… – он неловко поскользнулся на каменной мозаике пола.

– Прошу прощения,– альбом вылетел из рук девушки, – виноват, ваше сиятельство…

Следователь бросился вслед за книжкой.

– Интересно, – хмыкнул Максим Михайлович, – ее анатомические рисунки тоже очень искусны.

Последние страницы альбома больше напоминали медицинский атлас. Отряхнув рукавом мундира книжку, он услышал надменный голос: «Художник обязан хорошо знать человеческое тело». Сабуров вернул ей альбом.

– Совершенно с вами согласен. Что вы хотели сказать?

Литовцева взглянула прямо на него: «Я уверена, что Марию убили, господин следователь».

Превратности столичной погоды не помешали купленному третьего дня творожному пирогу сохранитьсвежесть. На зубах Сабуровахрустели льдинки. Немецкая булочная на углу славилась выпечкой на все Пески.

– Немецкая, – он нахмурился, – нет, это потом…

Перед ним стоял прихваченный с Офицерской пробковый щит. Вернувшись в контору после якобы отдыха, Сабуров услышал, что патрули явились из Коломны ни с чем. Демон или призрак словно растворился в захламленных переулках разночинной части города. Протоиерей Добровольский пока пребывал в лекарственном забытье. Путилин недовольно подергал себя за бакенбарды.

– Врачи считают, что у него сломан позвоночник, – забыв о правилах приличия, Сабуров присвистнул, – он навсегда останется калекой, – Путилин помялся.

– Насчёт Коломны. Добровольский священник, а ты знаешь, кто живет в тех краях. Пока инцидент считается несчастным случаем, но я говорил с его превосходительством, – Путилин со значением подвигал бровями, – у него побывал митрополит Исидор, – Сабуров отхлебнул хорошо заваренного чая.

– Что, Иван Дмитриевич, раз митрополиту не удалось сослать профессора Сеченова на Соловки, он нашел себе новую жертву, то есть жертв? – Путилин отозвался:

– Я этого не слышал. Однако митрополит действительно намекнул его превосходительству, – так они приватно называли петербургского обер– полицмейстера Трепова, – что иудеи виновны в покушении на Добровольского, – Сабуров невежливо фыркнул:

– Пасха прошла, на дворе ноябрь. Или митрополит считает, что они заготавливают кровь загодя? – Путилин заметил:

– Нельзя не признать, что убийства действительно связаны с Ветхим Заветом. Что если, кто– то из них, – начальник повел рукой за окно, – свихнулся на почве учебы? Говорят, они днями и ночами сидят над их талмудами, – Сабуров кивнул: «Я принимаю эту версию».

Рядом со щитом с уликами они воздрузили второй, снабдив его свежей чертежной бумагой. Путилин написал своим каллиграфическим почерком: «Иудеи». Они получили цифру один.

Сабуров добавилцифру два. Его письмо никогда не отличалось аккуратностью. «Семинаристы». Путилин выпятил губу, следователь развел руками.

– Они тоже корпят над Ветхим Заветом. Добровольский преподавал в Лавре и мог вызвать ненависть какого– нибудь учащегося. Однако это не объясняет убийств Катасонова и Грюнау, как не объясняет их версия с иудеями, – Путилин снял чайник со спиртовки.

– И обе версии не проливают света на номера. Я боюсь, что их появится больше, – Сабуров боялся того же самого.

– Есть еще один вариант, он приписал цифру три, –все жертвы в одно и то же время побывали за границей, – он добавил: «Декабрь 1865, Берлин». Грюнау защищал докторат и ухаживал за фрейлейн Якоби, Катасонов направлялся на карлсбадские воды, а протоиерей Добровольский работал в университетской библиотеке, переводя на русский язык труды Оригена…

Посланником в Берлине в то время служил покойный князь Аркадий Петрович Литовцев.

– Скончавшийся в мае следуюшего года, – Сабуров устроился в покойном кресле, – в начале апреля пропала девица Дорио, работавшая у Катасонова, – ему все больше что– то не нравилось, – а Литовцева считает, что ее молочную сестру убили, – Путилин пока не знал о разговоре Сабурова с княжной.

– Она даже якобы знает, кто, – достав записную книжку в черном калико, следователь вгляделся в свой небрежный почерк.

– Коллежский ассесор Завалишин, – пробормотал он, – выпускник восточного факультета университета и подчиненный его сиятельства князя Дмитрия Аркадьевича Литовцева.

Над серой водой Фонтанки кружился крупный снег. Твидовое кепи Сабурова промокло. Направляясь к дому, где квартировал господин Завалишин, следователь пожалел об оставшейся на Песках форменной фуражке. Максим Михайлович не хотел появляться у Завалишина в казенной шинели. Пока имя коллежского асссесора и сведения княжны Литовцевой не попали ни в какие официальные документы.

Кроме доски с уликами и доски с версиями в кабинете Путилина на Офицерской появилась и третья пробковая доска. Следуя принципу cui prodest, они с начальником составили подробную таблицу. Кроме протоиерея Добровольского, медленно приходящего себя в Максимилиановской лечебнице, остальные жертвы Призрака, как с легкой руки городового стали звать Штиблеты, озаботились своими завещаниями.

– Но отцу протоиерею и не полагается имущество, – хохотнул Путилин, – посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут…

Сабуров скептически отозвался: «Полевые лилии, Иван Дмитриевич, не расхаживают в шелковых рясах с золотыми наперсными крестами. Он даже ночью его нацепил». КрестПризрак оставил нетронутым.

– Он не грабитель, – задумчиво сказал Путилин, – у Катасонова в кабинете лежали казначейские билеты и червонцы, но Призрак ими не заинтересовался. Либо он сумасшедший, либо мститель, либо и то и другое. Но за что мстить уважаемым людям, столпам общества? – Сабуров покачал ногой в потрепанном ботинке.

– Не за что, Иван Дмитриевич. Я склонен согласиться с версией сумасшествия. Иван Дмитриевич, – следователь оживился, – он составляет коллекцию. Катасонов старообрядец, Добровольский православный, Грюнау лютеранин, – начальник потер подбородок.

– Тогда он забирал бы сувениры, – хмыкнул Путилин, – он отрезает определенную часть тела, однако не уносит ее, а оставляет на месте преступления, – Сабуров выпятил губу.

– В кишках Катасонова или во рту Грюнау. У него есть какие– то проблемы с этой областью жизни, – следователь задумался, – может быть, он содомит?

Содомиты стали четвертой строкой на доске с версиями, но Сабуров не возлагал на них особых надежд. Свернув с набережной рядом с цирком Чинизелли, он сверился с блокнотом. Завалишин жил неподалеку от любимой Сабуровым грустной церкви Симеона и Анны, в доходном доме Есакова.

– Хотя Катасонов был холост, – в арке Сабуров отряхнул кепи, – а среди священства такое распространено.

Завещания погибших не представляли ничего интересного.Катасонови Грюнау оставили крупные суммы на благотворительность. Состояние Катасонова отходило его московскому дядюшке, тоже миллионеру и столпу старообрядческой общины. Сабуров сомневался, что отец семейства и потомственный почетный гражданин приехал бы в столицу, чтобы вонзить пожарный багор в живот племянника.

– И он, наверняка, грузный купчина, а Призрак изящный парень, вроде меня, – Сабуров чувствовал какую– то близость к преступнику.

– Хорошо, – следователь присел на подоконник с пахитоской, – значит, я начинаю его понимать.

До рандеву с Завалишиным, назначенного городским письмом, у него оставалось пять минут. Грюнау завещал квартиру на Большой Подъяческой лютеранской общине. Инженер предписыывал продать апартаменты и на вырученные деньги установить стипендию для одаренных детей.

– Каким был он сам, – Сабуров выпустил дым к аккуратно побеленному потолку, – наверное, он хотел изменить завещание после свадьбы.

Максим Михайлович отчего– то пожалел оставшуюся на бобах фрейлейн Якоби. Следователь напомнил себе навести справки о барышне.

– И вообще о Берлине, – он неслышно спустился к квартире Завалишина, – что, если все жертвы каким– то образом перешли дорогу Призраку именно там? – на площадке пахло чем– то сладковатым. Сабуров наклонился к замочной скважине. Из полутьмы передней на него воззрился бесстрастный бронзовый лик.

– Только буддистов нам в деле не хватает, – Максим Михайлович покрутил ручку дверного звонка.

Сабуров пока не разобрался в деловых качествах его высокоблагородия Адриана Николаевича Завалишина, однако молодой человек несомненно думал о красе ногтей. Холеная рука хозяина комнат перебирала оправленные в серебро коралловые четки. Со шкапа красного дерева на следователя смотрел еще один Будда. Медное лицо идола было спокойным. В сумраке ненастного петербургского полудня переливалась зеленая яшма глаз. Глаза Завалишина тоже оказались зелеными.

– Скорее цвета лесного мха, – пригляделся Сабуров, – кажется, у него есть азиатская кровь…

Коллежский асессор, раскинувшийся в резном кресле, закутался в шелковый халат с хризантемами и журавлями. Адриан Николаевич совсем не напоминал столоначальника в министерстве иностранных дел.

– Словно он какой– то принциз экзотической страны, – Сабуров отпил предложенного хозяином чая.

Адриан Николаевич попыхивал пахитоской в мундштуке слоновой кости, однако Сабуров чувствовал тот же сладковатый аромат. Максим Михайлович списал запах на курительную палочку, дымящуюся на столе. Чай оказался не привычным кяхтинским и даже не английским.

– Белый чай, господин Сабуров, – объяснил Адриан Николаевич, – я заказываю его в Китае. В Россию такой не возят, – молодой человек тонко улыбнулся, – это штучный товар. Простите, что принимаю вас в таком виде, – Завалишин прижал к изящному носу вышитый платок, – однако у меня осенняя простуда…

Сабуров познакомился со служебным формуляром коллежского асессора. Адриан Николаевич числился столоначальником по неизвестному следователю департаменту министерства внутренних дел. Князь Литовцев возглавлял канцелярию, именуемую в документах Особой.

Сабуров решил, что речь идет об агентурной работе за рубежом. Ранее сбором сведений об отношении к России за границей занималась Первая Экспедиция Третьего Отделения.

Сабуров был уверен, что Литовцев нажал, как выражались в казенных коридорах, на канцлера Горчакова. Третьим Отделением управлял граф Петр Андреевич Шувалов, которого за глаза называли «вице– императором».

– Однако Петр Четвертый не дипломат, – хмыкнул Сабуров, – ему не тягаться с Горчаковым и Литовцевым…

Шувалов несколько лет провел на посту столичного обер– полицмейстера. Десять лет назад Сабуров начал свою карьеру именно при нем. Той порой сыскного отдела еще не существовало, однакоШувалов и прозвал Максима Михайловича Англичанином. Сабуров хорошо знал бывшего начальника. Шувалов скверно разбирался в политике. Граф Петр Андреевич был отменным исполнителем, однако инициативы ихитростиот него ждать не стоило.

– Литовцев молодец, – признал Максим Михайлович, – он получил обширный бюджет и внимание Его Императорского Величества, – следователь откашлялся.

– Замечательный чай, ваше высокоблагородие. Не тревожьтесь, я все понимаю. Столичная погода славится изменчивостью, – Завалишин повел красивой рукой.

– Прошу вас, господин Сабуров. Мыколлеги, – улыбка коллежского асессора напомнила Сабурову недавно прочитанную книгу британца мистера Кэрролла, – мы столбовые дворяне, – Завалишин говорил в манере своего начальника.

– Так всегда случается в департаментах, – напомнил себе Сабуров, – я вворачиваю в речь курские словечки, потому что Путилин курянин…

Он ожидал найти в кабинете семейные картины, однако Завалишинпредпочитал восточное искусство. Коллежский асессор, племянник двух ссыльных декабристов, не стал выставлять напоказ их портреты.

– Один его дядя предал товарищей, – вспомнил Сабуров, – а второй считается образцом чести и достоинства. Интересно, в какую сторону двинулся Адриан Николаевич?