Текст книги "Свобода"

Автор книги: Нелла Камышинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Давно…

– И что высидели?

Я пожала плечами.

– Просто разговариваем.

– Просто? – Он расхохотался. – Приятно на вас смотреть!

– Зачем ты пришел? – спросила Голубка.

– Да нет, знаете ли, чертовски приятно на вас смотреть!

– Зачем ты пришел, Гарик? Что ты хочешь?

– А ты не знаешь? Не знаешь? Святая невинность! Посмотри на нее, – приказал он мне, и голова его, словно бы в тике, дернулась, указав на Голубку, – ты веришь в эту святую невинность?

Я в это время держала в руке бутылку вина.

– Тебе здесь тоже немножко осталось. Мы поделимся. Галина, поставь, пожалуйста, третий бокал. Ты пьешь сладкие вина?

– Крепленые вина?.. Пью. Но не в таких количествах.

Появился третий бокал… Он оказался желтым, ярко-желтым, как апельсин!

– Я могу тебе вылить все, что осталось. А мы с Галей сейчас будем пить чай. Посмотри, почти полный бокал. Не так уж мало!

– Очень хорошо. Так что она тебе тут врала?

В ту же секунду, разумеется, ему никто не ответил. И его понесло:

– Ты расскажи ей, вот ей, вот этой женщине, как ты провела медовый месяц с ее супругом! Расскажи! Я с удовольствием еще раз послушаю… я хочу посмотреть, как ты будешь это ей – ей! – рассказывать. Как ты будешь ей смотреть в глаза. Не мне! А ей! Ну! – заорал он. – Посмотри ей в глаза! Можешь на нее посмотреть? Можешь? Она сможет все, что угодно! – горячо заверил он меня.

– Послушай, ты действительно разбудишь ребенка, – убедительно сказала я.

– Не разбужу. Он малый крепкий – весь в меня! – и он зверски осклабился. Ему, вероятно, сейчас было очень плохо («неважно» – сказал бы Игорь), и в этом случае улыбка была подходящей.

– Я очень надеюсь, что он не будет на тебя похож, – протяжно и кротко сказала Голубка.

– Бу-удет! Мы с ним вместе когда-нибудь с тобой рассчитаемся!

– За что, за что ты хочешь со мной рассчитаться, Гарик?

– За все! За всю мою разбитую, испорченную жизнь! Нет у меня больше жизни. Была и вся вышла. Я не живу теперь. Я существую.

– А раньше ты жил? – миролюбиво, но только почти что беззвучно спросила Голубка.

– Я знааю, что ты хочешь сказать! – презрительно протянул Гарик. – Но мы отклонились от темы. Я желаю послушать твой рассказ. Начинай!

Мне было очень не по себе. Наконец, мне стало всерьез тревожно: мне показалось, что он на грани истерики, буйства. Его лицо неприятно набухло и наливалось все больше краской. Интересно, он ведь к чему-то готовил себя, к чему?.. И что он выкинет через минуту? Будет скандал! Стать очевидцем супружеского скандала!.. Это был очень скверный поворот. Голубка тоже внимательно вдруг посмотрела на мужа и, достаточно зная его, шагнула ему навстречу.

– Что начинать? Что рассказывать? – Она смотрела на него послушно и жалостно. – Ну, хорошо. Мы встречались с Игорем. В самом деле. Мы вместе провели тот месяц, что он жил в Киеве. Но ты же знаешь, Гарик, что это был за месяц. Что творилось в нашем доме. Мы именно в этот месяц и разошлись, – оглянулась она на меня. – Я ведь была в ужасном состоянии. И никого не оказалось рядом. А он все скрасил своим присутствием. Он поступил как друг. Я буду всю жизнь вспоминать с благодарностью его благородство. Ты должна гордиться своим мужем, – снова глянула на меня Голубка. – Ты, именно ты, Гарик, не можешь меня упрекать. Ты тогда создал в нашем доме ад. А он за меня вступился. Он тебя даже выгнал однажды. Но, согласись, так поступил бы всякий настоящий мужчина.

– Ах, как замечательно ты излагаешь! – изумился Гарик. – Я такого не знал. Выходит, сначала мы с тобой разошлись… а потом появился он? А не наоборот?! Ты за кого меня принимаешь?

– Я не знаю, за кого тебя принимать, – отвернулась Голубка.

– Не зна-а-аешь? А его? А его ты знала, да? За кого принять? За друга? Который скрасил? И чмокал в щечку как друг? И в палатке спал с тобой как друг? Они ездили с милой компанией на ночевку, – пояснил он мне. – Какими средствами он тебя утешал? Всеми? Или что-то вы оставили на потом? Вы ничего не оставили на потом. Вы торопились схавать моментик. На этой ночевке был один мой приятель. Уж он-то мне дал полнейший отчет. У нее было плохое настроение! Да она тогда цвела, как роза! Вот тогда-то я тебя, занюханная роза, и бросил. А раньше мы с тобой только в ссоре были. Вот так. Моя дорогая. Вы потом повторили ночевочку, с еще одной парочкой… утешающихся! – он хохотнул.

Но мне неожиданно вспомнилось нечто вовсе иное.

– Ой! – сказала я. – Галя! А когда у тебя день рождения?

– Скоро. – Ее взгляд был бесконечно усталым и тусклым.

– Я вот и вспомнила, слушай… что скоро… А? Так когда же?

– Двадцать четвертого.

– Тьфу, конечно! Мы ж с тобой рядом! Ты помнишь, как мы отмечали однажды твой день рождения? А? На Десне? И костер жгли, помнишь? И прыгали через пламя? Не «через», а «сквозь», ты помнишь?! А ты помнишь, что мы подарили тебе? Мы с Игорем? Мы подарили тебе ожерелье из маленьких бубликов! До колен! Неужели не помнишь? Ну да, конечно! Ты помнишь? У нас на другой подарок тогда не хватило денег… Но все были в диком восторге! Нет… Мы все-таки молодцы. Мы все-таки многое, Галя, успели тогда, ничего не скажешь. Теперь хоть есть на что оглядываться… А сколько лет нам сейчас исполнится? А, Голубка? Подарки небось нам теперь другие делают, но только…

– Сколько он денег здесь просадил? На нее? Знаешь? – врезался Гарик.

– Здрасте! – откликнулась я. – Ты чего считаешь чужие деньги?

– Мне исполнится тридцать лет. Круглая дата, – не слушая нас, сказала Голубка.

– Жутко выговорить! Старухи мы… Но ты ведь отметишь, а, Голубка? Как ты отметишь? А я, ты знаешь, я еще в Киеве буду…

– Ты это правильно, между прочим, сказала, – опять перебил меня он и подался вперед, многозначительно выставив палец. – Но она вот – не просто старуха. Она старая бэ. – Он выпрямился. – И Лешка об этом узнает. Со временем. Уж я позабочусь!

Голубка молчала.

– Да что же это такое! – взмолилась я.

– Сейчас услышишь. Я заставлю ее. Мы сейчас посмотрим спектаклик. Сейчас она будет все выкладывать как миленькая. Рас-ска-зы-вай!! – отчаянно вдруг завопил он и замотал, как бешеный, головой.

Стало тихо. Он сорвал себе голос и бросил голову вниз, к коленям, где она, безвольная, продолжала мотаться из стороны в сторону… Голубка потянулась к моим сигаретам. А я осторожно двинула его бокал.

– Ты не пьешь… Мы ведь тебе налили. Ты забыл?

– Я пью! – промычал он гулко, поскольку его голова по-прежнему низко висела, раскачиваясь. – Я пью… Я уже пил сегодня.

– А вчера? – спросила Голубка.

– И вчера я пил! – паясничая, прощебетал он. Он ожил – так неожиданно. – И вчера пил! Ты не хочешь рассказывать? Ты не можешь. Ты молчунья у нас! Не надо. Я, я расскажу! – Он, щебеча, в возбуждении стал потирать руки. – Давайте я расскажу! – повторил он. И так поглядел на нас, будто взялся нас выручить. – Эх и дела! Прихожу это я – к себе домой… – тут обратился он уже лично ко мне, с расстановкой, даже причмокнул. – Прихожу это я… К себе домой! Не ночью, нет!.. все это днем… когда ей положено быть на работе! Открываю дверь своим ключом, вхожу и… бог ты мой! Все дома! Мадам в халатике на голое тело. А фраер твой – совсем по-домашнему. В одних трусах!

– Неправда. Ты тогда был пьян. Игорь был не в трусах. А в джинсах. Но без рубашки, потому что стояла жара. А почему ты не хочешь сказать о себе? Почему ты был не на работе?

– Я отпросился!

– Ты отпросился?

– Я отпросился, да, я отпросился! Я как чуял! Представляешь себе картинку?! Эту парочку голубков?! Она-то голубка у нас, известно! Но и твой благоверный… чем не голубь? Перекрестить бы его – в голубка!.. Голубок-утешитель! Парочка голубков!

– А мне надоело! – очень громко, холодным голосом диктора на вокзале сказала я. Это было жестоко с моей стороны, но что уж поделаешь. – Мне надоело, – сказала я. – Что такое? Реставрация прошлогодних скандалов? Не пойму. Это спектакль. Для кого, для меня? Тебе захотелось мне сделать подарок? Дорогой подарок, не спорю, великодушно…

Я его предавала. Он смотрел на меня, не веря, и умолял глазами не портить игру.

– Но совершенно впустую! – я была непреклонна. – Я таких подарков не принимаю. Извини.

– Я пойду приготовлю чай, – сказала Голубка и вышла из комнаты.

– И чего это ты пришел сюда в такой поздний час? Ты ведь здесь не живешь. Смотри, уже скоро двенадцать… Тебе хозяйка явно не рада. Странно ты себя ведешь.

– Я?! Это я странно себя веду?

– По-моему, именно ты себя странно ведешь, – убежденно повторила я. – Ты посмотри, ты видишь, как Галя тебе не рада. По-моему, это самое главное. Если тебе не рады, нужно уйти.

– Так я же зачем сюда пришел?..

– Зачем?

– Чтобы мне были рады?! Или чтоб довести ее до белого каления, до обморока, чтоб она со стыда сгорела!

– Но ты же видишь, что никто не горит. Кроме тебя.

– Эх ты-ы-ы!.. – он закачал головой. – Я такого не ожидал от тебя…

– Чего такого? Я обещание свое сдержала…

Но тут невольно я забыла о нем, вернулась Голубка, она недвижно стояла в дверях, и я обомлела… Стаканы, чайник и какие-то еще предметы были расставлены на подносе, который хозяйка дома держала в изящно протянутых руках. Чай на подносе! И сама Голубка за такое короткое время, за какие-то жалкие минуты отсутствия преобразилась, она позволила себе сиять, быть взволнованной, застенчиво улыбаться и была несказанно хороша… Было похоже, что она приготовила чай с особым искусством, старательно, что в этот свой выход с подносом вложила душу и сейчас любовалась, зардевшись, тем впечатлением, которое жадно читала на моем неподвижном лице. Чай на подносе!

Аромат прекраснейшего из напитков поднялся над нашим столом и волшебною силой сдвинул все очертания. Наш полумрак потеплел и ожил. У него появилась душа. Он стал бархатисто коричневым. А края мебели, где клубился и ластился душистый пар, потекли, как растаявший шоколад.

– Дружище… – прошептала я, – какой чай!

– Для вас. Только для вас! – отвечала Голубка счастливым голосом.

– Нет-нет, не уноси поднос. Пусть так и лежит посреди стола.

И сознаваться совестно, но я мечтала, это было давней моей мечтой – с подносом идти к столу, угощать гостей или даже просто кормить домашних… И казалось бы, чего проще, ведь настолько простой предмет, но я капризничала, все представлялось мне грубым и чуждым, хотелось найти непременно такую вещь, которую тщательно я придумала, вообразила себе во всех подробностях… попробуй найди. А этот был точь-в-точь таким! Края его были загнуты и закручены, как на большом деревенском пироге. Его гладь – натуральное серебро! – была безмятежной и тусклой. В ней ничего не отражалось! Только низкий белый потолок… Но и он заодно, и он ничего не желал отражать, как и поднос, в такой же мере был равнодушен, отказывался нас признавать, трех безумцев, собравшихся под его гладью.

– Как хотите, но на вас и не взгляну теперь. А буду смотреть лишь сюда, на это чудо, – сказала я. – Поднос – королевский. Галина! Теперь обставляй квартиру «к подносу». Серьезно… Покупать – так только такие вещи. Отправляйся в скупочный магазин – тебе ведь нужен письменный стол? – захвати поднос с собой, достань из сумки и покажи продавцу: «Мне вот желательно письменный стол… чтоб гармонировал!..» Так и скажи.

– Чтоб меня тут же увезли в дурдом! – зашлась смехом Голубка.

– Тебе нравится? – Гарик теперь сидел совсем по-иному, он утомленно откинулся на спинку кресла, полулежал.

– Королевский поднос, – повторила я. – Я знаю, кстати, что бы сделал мой сын: он бы расставил на нем солдатиков и играл бы в войну – у него все может иметь только одно применение.

– Я надоел тебе… – Гарик притих и начал прочесывать взглядом стены, как будто проверил, а нет ли мух или трещин, – а то б я сказал тебе кое-что. Это ведь тоже подарок, как и бокалы. И я очень искренне сожалею… но это покупочка Игоря.

– Что за ерунда! – Голубка опять рассмеялась и пожала плечами. – А ты сам себе еще не надоел?

– Мы разошлись из-за этого, – и он больно вцепился руками в свое лицо. – Мы из-за этого разошлись!.. – Он опять застонал и опять, как маятник, начал раскачиваться.

– Не знаю, Гарик, – сказала я. Я попыталась сделать первый глоток, но обожглась и решила чуточку повременить. – Не знаю. Возможно, вы разошлись не из-за этого, не знаю. Но сейчас ты ведешь себя очень плохо. Говоришь гадости, оскорбляешь женщину. Все это очень плохо.

– Как ты можешь, как ты можешь вот так… посиживать с нею? С нею пить вино… Чай! Я уважал тебя, всегда уважал. Ты знаешь, как я тебя уважал! Но сейчас, рядом с ней, ты похожа… ох, извини меня… на придурка! Извини, пожалуйста…

– Ну вот. Теперь ты взялся и за меня. Ты чаю хочешь? Говорят, что после вина горячий чай пьянит. Подстегивает, будоражит остатки хмеля. Прихлебни! Чего ты? Очень здорово! Я не обиделась. Я даже согласна. Вот только – почему это «рядом с ней»? Я очень часто сама так думаю. Сплошь и рядом говорю себе: «Ну что я за придурок!» Ну правда же! – Я рассмеялась, но он смотрел на меня без улыбки. – А что касается нашего вечера… вина, чая… «посиживания»… так, извини меня, но это ж твоя идея, я приехала по твоей просьбе, ты забыл? Я не виню тебя в этом! Я все понимаю. Но я же выполнила обещание. Я задала Голубке этот тупой вопрос. Сразу же, как вошла сюда.

– Какой?.. Какой тупой вопрос?

– Ну, это самое… Что у нее было с Игорем. Она сказала, что ничего особенного.

– И ты поверила?!. С одного слова поверила?!. – Он задохнулся от бешенства и изумления. – Ты что – младенец?! – взмолился он чуть не плача.

– Я не младенец. Но я поверила. Как это – «с одного слова»? А сколько должно быть слов? Разговаривать? Это ведь черт знает как противно!

– Да она же редкая гадина! Ре-е-е-едкая! Это вот так… злоупотреблять… доверием хорошей… порядочной женщины! Вот так, не сморгнув, ее одурачить! Самая подлая, самая грязная баба! Не видел еще таких! Ты! Голубка! Скажи это, повтори! Ну доставь удовольствие! Скажи это ей при мне – «ничего особенного»! – Он опять задергался и начал кривляться. – Ну сделай это, я прошу тебя! Для меня! Я не плюну тебе в лицо, не бойся! Напротив, я тебе поцелую руку! Да-да! Поцелую руку! Потому что ты уникум! Я тебе до земли поклонюсь… Скажи – это будет потрясное зрелище! Да я готов за него…

Я встала из кресла. Голубка, опустив глаза, смотрела на свои руки.

– Ну-ка, Гарик…

Он вскочил.

– Уходи. Уже поздно.

– Как это…

– Вот так. Обычным путем.

– А ты?

– Я потом.

– А проводить тебя…

– Зачем это? Ни к чему.

– Но… – Он стоял, очень длинный, навытяжку и часто дышал; сейчас, в тишине, в затянувшейся паузе, это было отчетливо слышно. Лицо его резко менялось, багровость исчезла, лицо стремительно преображалось, белея. – Между прочим, мне очень жаль, но я уже не могу уйти. Уже не ходят троллейбусы.

А добираться мне…

– О-о! Коронный наш аргумент, – пояснила Голубка. У Гарика зашевелилась челюсть.

– Поедешь на такси.

– На такси?? У меня денег нет на такси! – Он преспокойно сверлил и как будто испытывал меня ненавидящим взглядом. – Клянусь, нет денег. Подкинь… А что? Пару рубликов. А почему это мне нельзя? Вон Галочка в прошлом году скребанула бюджет ваш ох как прилично. А я?.. Я возьму только пару рубликов. Вы люди богатые! – он хохотнул.

У меня за спиной, в кресле, лежала сумка. Я не глядя нащупала ее и нашла в ней бумажки, измятые и что-то напомнившие, ах да – очередь в гастрономе, сдача…

– Вот, – сказала я, – как удачно… Два рубля.

Он спрятал деньги в карман.

– Я тебе их верну. Не бойся.

– Верни, – согласилась я.

Я вышла следом за ним (Голубка не шелохнулась) и проверила, как защелкнулась дверь.

– Вот ведь какой… – сказала я, возвратившись. – Какой настырный. Не поленился приехать! Чтобы лично удостовериться.

А она собирала уже со стола.

– В самом деле, уже очень поздно, – сказала она. – Завтра рабочий день. Может быть, у меня заночуешь? Зачем тебе сейчас, в потемках, ловить такси?

– Ты так думаешь?.. Пожалуй, лучше остаться. А где же у тебя спать?

– Я тебя положу на раскладушку. А себе здесь постелю. У меня есть надувной матрац. Не беспокойся. Я сплю как убитая. Я не боюсь неудобств.

В маленькой темной комнате я глубоко вздохнула: слава богу, начался новый день. Здесь стоял упоительно чистый воздух. «Опять я стала много курить», – подумала я. Мне принесли пушистый плед, я заправила его в пододеяльник, потом быстро разделась, дрожа от холода, улеглась и подоткнула плед под себя так, чтоб щелки нигде не осталось. И наконец я вытянулась, продолжая дрожать, но скорей от удовольствия… Я люблю спать в гостях, в новых постелях. Почему, собственно?.. Не знаю. Возможно, потому что ночь тогда чувствуешь по-новому, как открытие, а в привычной комнате ее нисколько не замечаешь. И все, что связано с ночью. Например, тишину, мебель, подушку под щекой…

Стена, которой касалась я локтем, пропала в непроглядном мраке, лишь слабо, еле заметно поблескивала узкая рамка на фотографии. А стены напротив скрылись в ветвях. Громадные ветви, от пола до потолка! Я догадалась по форме листьев, что это каштан растет перед окном. Листья двигались, шевелились… Мы спим в кустах, подумала я. Спим – это я и Леша. Листья сходились, накрывали друг друга, потом раздвигались плавно и открывали пролысины, которые тут же сужались, и так без конца… А за окном этим беззвучным движениям аккомпанировал слабый шум листвы. Листья здесь, а шелест там… Чудеса.

На потолке, я заметила, тоже движется что-то, какие-то сонные тени. И если внезапно проносилась машина, потолок оживал и, вскинувшись, бросался вдогонку!.. Я это и прежде знала. Но чужой потолок это делал особо заманчиво, нельзя было отвести глаз: он перекашивался, а потом пытался, бедняга, взлететь, махнув крылом, но быстро складывался веером… И, вмиг потемнев, замирал печально. Как книга, оставленная на ветру, раскроется где попало, замрет – и снова страницы веером… ветром… Жаль, что маленький мальчик спит, я б сейчас показала ему, как живет по ночам его комната; впрочем… он скоро и сам увидит… Придет зима, ночь придвинется близко, прямо к воротам детского сада. Приведет его мама домой, а за окном фонари… Но только тени будут другие, будут голые ветки… И я незаметно уснула.

Утром меня пришлось тормошить. Это ведь надо же, они проснулись, но я и не слышала. Я тоже сплю как убитая.

Однако же была еще самая рань… Но в кухне бренчали кастрюли, шумела вода. А на кровати напротив меня сидел мальчик, свесив ноги. Он хмуро следил за мной, склонив взлохмаченную головку.

– Какой же ты маленький! – сказала я. – Вот теперь я вижу, какой ты маленький.

Голубка вбежала с ворохом детских вещей. Мальчик схватил ее руку, потом ухватился за платье.

– Это тетя Саша, – сказала Голубка. – Она у нас ночевала.

– А ты не спала со мной?

– А я спала рядом, совсем рядом, в другой комнате, – и она крепко прижала голову сына к животу и улыбнулась.

Мальчик смотрел на меня враждебно.

– Ты не спала со мной, – повторил он, все так же глядя в упор.

– Давай, Лешенька, давай собираться. Скорее. А то мама – ты ж знаешь? ты же большой уже? – она опоздает. И ее будут ругать.

Я смотрела, как она тормошит его, он поднимает руки, а она стаскивает с него рубашонку, надевает майку и трусики в девчачьих цветочках. Совсем пустяк остался до встречи с сыном, совсем пустяк…

– Может быть, я отведу Лешу в садик? – вызвалась я.

– Нет, спасибо! – Она глянула наспех через плечо, однако предельно красноречиво. – Я сама его отведу. Он у нас мамин сын, – и, подхватив его, унесла умываться.

– Тогда, ты знаешь, я вам не буду мешать. – В большой комнате, все на том же столе, был расставлен завтрак, чудесно пахла яичница с жареной колбасой. – Раз не могу вам помочь, то как минимум не буду мешать. И сбегу. По утрам, в суматохе, гость – одна лишь обуза…

– Ты глотни хоть чаю! – на бегу предложила Голубка.

– Я глотну. – И я, не садясь, отпила из стакана. – Я глотнула уже. И ухожу.

В прихожей я приоткрыла дверь кухни:

– Пока! Ты ж позови меня на день рождения. Если будет уместно.

– Уместно, я… Я не буду праздновать. А то б позвала.

– Как жаль. Ну, тогда поздравлю по телефону!

– Нет телефона, – она развела руками.

Я растерялась невольно. В самом деле, вот положение.

И вдруг торопливо я раскрыла сумку, порывшись, нашла флакон с духами, он был уже наполовину использован, а этикетка стерлась, ободралась…

– Возьми! – попросила я. – Что ж делать?.. Возьми! Оценишь мой вкус. Это любимые. Не провожай меня. Я побежала…

Я не стала смотреть на нее. Умышленно. Пожала ей наскоро руку, где-то у локтя, и сразу вышла. Кто его знает, какое у нее было лицо. Дурацкий поступок. Смутила ее, обидела? У меня на сердце остался по сей день какой-то смутный, неприятный осадок. Я б не обиделась… Но это, однако же, ничего не значит. В общем, скверно вышло, я это чувствую, я не уверена в том, что я правильно поступила, наоборот, пожалуй… Но эти сомнения были потом. А тогда было только это: «Не провожай меня. Я побежала…»

И я побежала! На улице было свежо. Я поразилась: было пустынно и солнечно! Еще кое-где сохранились лужи, был дождь. На знакомой троллейбусной остановке стоял мужчина, он был без портфеля, без сумки и просто в руке держал свой «завтрак» (как будто бы так), аккуратно завернутый в газету. Он посмотрел на меня неодобрительно. Еще бы! Я шла и улыбалась, как дурочка…

Я обошла остановку, пошла пешком, буду идти и идти, пока не захочется до смерти сесть и ехать, решила я. Такой неумолчный щебет стоял повсюду, таким жгучим светом горел и сверкал застекленный купол над каким-то домом, что легкие мои заныли и попросили пощады. Глаза мои сузились, но я шагала и неотрывно смотрела на этот купол… Господи, почему мне так нравится все громоздкое и блестящее? Разве и это не признак придурковатости?

А позади загудело, завыло… Я в страхе оглянулась. Троллейбус… Но мчался он как оглашенный! Трясущийся, дребезжащий троллейбус, который, как правило, больше ползет, чем едет, он мчался с гулом, как гоночный автомобиль, и я успела выхватить взглядом пассажирские лица, всего несколько промелькнувших лиц, и за рулем сидел не вихрастый парнишка, а солидный, пожилой мужчина, он вырвался, я поняла это, он гнал степенную свою машину по утренней пустынной улице, под ранним солнцем и ликовал, наверное… И рев мотора радовал и пьянил его душу!.. Свобода! Пленительная свобода!