Текст книги "Полководцы и военачальники Великой Отечественной (Выпуск 2)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

– Бывало трудно, но я работал самостоятельно, составлял расписание занятий и занимался повседневным воспитанием молодых юнкеров. Для последующей моей службы это принесло большую пользу. Явившись в роту подпоручиком, я не был подобен брошенному в воду щенку, не умеющему плавать, а сразу брался за знакомое дело.

Перед самым выпуском из училища были еще одни маневры, в которых довелось участвовать Шапошникову, – звенигородские. Теперь под его командованием был взвод юнкеров, с которыми он занимался на протяжении всего года. И вновь он показал незаурядные командирские качества, умение быстро принимать решения, отвечающие складывающейся обстановке, и твердо проводить их в жизнь.

Училище Шапошников закончил, имея наилучшие показатели по успеваемости. Его имя было занесено на мраморную доску. Позже, когда мне довелось учиться в том же Алексеевской училище, я видел его фамилию на этой доске, укрепленной на стене при входе в актовый зал. Сам Борис Михайлович вспоминает, что видел эту доску в 1927 году, уже будучи командующим войсками Московского военного округа, когда посетил расположенную в здании бывшего Алексеевского училища советскую пехотную школу, носившую имя революционера-народовольца М. Ю. Ашенбреннера.

Немногое свободное время, остававшееся от учебы, Шапошников использовал преимущественно для приобщения к театру. Это увлечение его началось еще в Перми, где был неплохой театр, в последний год учебы в реальном училище. Теперь же, в сезон 1902/03 года, в Москве Борис Михайлович получил возможность наслаждаться в опере великолепным искусством Шаляпина, Собинова, блиставшей в то время в балете Гельцер – ученицы знаменитого балетмейстера Мариуса Петипа, посещать спектакли развертывавшего свою работу Художественного театра во главе со Станиславским. "Ученье мое шло по-прежнему отлично, – писал по этому поводу Шапошников, – театр не сбавлял мне баллов, а удовольствия я получал много". И в более поздние годы жизни Шапошников любил театр горячей юношеской любовью. Даже в самые напряженные периоды работы он старался выкроить вечер, чтобы посетить театр. Это было лучшим для пего отдыхом, стимулом к последующему еще более напряженному и плодотворному труду. Увлечение театром обогащало духовный мир Бориса Михайловича так же, как и чтение.

Как лучший по успеваемости среди окончивших училище в 1903 году Шапошников был первым в списке на право выбора места будущей службы. Только фельдфебели пользовались правом выбора вне этого списка, за ними, практически четвертым, шел Шапошников. Поэтому он заготовил список с названием четырех воинских частей, в одной из которых желал бы служить, и расположил их в порядке предпочтительности следующим образом: 30-й лейб-гренадерский Эриванский полк (старейший в русской армии полк, имевший почти 300-летнюю боевую историю), располагавшийся неподалеку от Тифлиса; 1-й стрелковый Восточносибирский полк с базированием в урочище Новокиевское на Дальнем Востоке; 1-й стрелковый Туркестанский батальон, стоявший в Ташкенте; 205-й резервный Измаильский батальон с местом дислокации в Одессе.

Список, который составил Борис Шапошников, характерен в том отношении, что в нем названы части пограничных округов. Это обусловлено стремлением военного министерства того времени пополнить выпускниками военных училищ прежде всего пограничные округа. Части же внутренних округов заполнялись офицерами, окончившими юнкерские училища. Мера, конечно, целесообразная, поскольку первые отличались лучшей подготовкой, нежели вторые. Но при этом выпускники военных училищ проигрывали в том смысле, что на их долю доставались наиболее дальние гарнизоны, расположенные не в больших городах, а в мелких населенных пунктах на западных границах или вообще за тридевять земель – по меркам того времени – от центральных районов России: на Кавказе, в Средней Азии, на Дальнем Востоке. Однако это не смущало молодого офицера Шапошникова, как видно из того же списка, предпочтение он отдавал не месторасположению будущего гарнизона, а характеру предстоящей службы.

1-й Туркестанский батальон, подпоручиком которого он стал, представлял собой хотя и сравнительно молодую часть в армии России, однако имел солидную боевую историю. Будучи сформирован в 1865 году в Оренбурге, он был направлен к Ташкенту, в район боевых действий, и затем участвовал почти во всех походах и боях в Средней Азии, в войнах с Бухарой, Кокандским ханством. Под командованием известного впоследствии генерала М. Д. Скобелева его подразделения преследовали остатки кокандских войск до предгорий Памира. Батальон, как и другие части Туркестанского военного округа, как приграничного и с небольшим сравнительно русским населением, содержался по усиленному штату. Большое внимание уделялось боевой подготовке, особенно стрельбе. Традицией стрелковых частей Туркестана были быстрые и длительные марши, в том числе в горных условиях. Все это было хорошей школой для молодого офицера.

Подпоручик Шапошников, назначенный командиром полуроты, довольно быстро сумел завоевать себе деловой авторитет. Из двадцати офицеров Туркестанского батальона только шестеро относились к числу молодых, остальные и по возрасту были значительно старше, и выслугу лет имели от десяти до двадцати лет, причем служили преимущественно в том же батальоне. Как вспоминает Борис Михайлович, по этой причине он и другие молодые офицеры "ходили в батальоне, как говорится, на цыпочках и, хотя по закону на офицерских собраниях имели право голоса, никогда его не подавали, слушая, что говорят старшие". Зато в вопросах службы Шапошников был не из робких.

Уже через месяц после прибытия Шапошникова в роту, где он был назначен обучать молодых солдат, у него произошло столкновение с фельдфебелем роты Серым, состоявшим на сверхсрочной службе.

Фельдфебели, относившиеся к унтер-офицерскому составу, на котором лежало поддержание внутреннего порядка в подразделениях, в старой русской армии, как известно, были грозой не только для солдат. Иногда они не ставили ни в грош и младших офицеров роты, сплошь и рядом докладывая ротному командиру об ошибках полуротных,

И вот однажды, когда Шапошников пришел на занятия, он увидел, что солдаты делают ружейные приемы не по уставу. Спросил унтер-офицера, почему так делается. Отвечает: "Так приказал фельдфебель". – "Позвать фельдфебеля Серого". Когда тот пришел, Шапошников заставил его прочитать нужные параграфы устава, а затем спросил, понял ли он, как нужно делать. "Понял, отвечает Серый, – только у нас иначе делается". – "Так вот, фельдфебель Серый, запомни раз и навсегда, что нужно делать так, как написано в уставе, а кунштюки с винтовкой я и сам умею делать!" Взяв в руки винтовку, подпоручик велел Серому командовать, а сам четко проделал прием по-уставному. "Ну а теперь смотри, как можно делать этот прием и иначе". И он от ноги подбросил перед собой винтовку так, что она трижды перевернулась в вертикальном положении, затем быстро поймал ее у середины своей груди, закончив прием. "Видел, как можно делать? Но это не по уставу, и впредь не сметь отменять уставных требований". "Посрамленный фельдфебель удалился, заключает этот эпизод Борис Михайлович, – жаловался, наверное, ротному командиру, но больше не своевольничал".

Шапошников постепенно начал ломать и так называемую "словесность" так именовалось на солдатском языке изучение устава внутренней службы в сочетании с обязанностью солдата знать свое начальство, различать чины и т. д. Премудростям "словесности" солдат обучали унтер-офицеры, и сводилась она к механической зубрежке. По вызову отделенного новобранцы вскакивали, ударяли себя ладонями по швам брюк и без ошибки должны были отчеканить ответ на вопрос унтер-офицера. Отвечали скороговоркой и даже какими-то белыми стихами. И стоило только чуть заикнуться, как следовало грозное внушение отделенного новобранцу. Подпоручик Шапошников стал добиваться, чтобы его солдаты не механически заучивали необходимый материал, а прежде всего думали и запоминали осознанно. Такая методика была встречена унтер-офицерами с явным неудовольствием. Но подпоручик настойчиво добивался своего.

Его требовательность по службе была правильно понята подчиненными, так как все они видели, что он строг, но справедлив и если не дает никому послаблений, то это же правило незыблемо распространяет и на самого себя, никогда не относясь безразлично к своим обязанностям. Они всегда видели его в батальоне аккуратно в 8.30 утра подтянутым, замечающим любую неточность в действиях солдат и обучающих их унтер-офицеров и умеющим ровно и спокойно поправить дело. После обеденного перерыва подпоручик ежедневно вновь приходил в свою роту и проводил предусмотренные занятия, контролировал унтер-офицеров. Вскоре полурота, которой командовал Шапошников, стала заметным в батальоне подразделением в выучке и дисциплине.

Летний лагерный период прошел для Шапошникова не менее успешно, чем зима 1903/04 года. В начале сентября Ташкентскому батальону делал смотр прибывший из Петербурга генерал. Экзамен предстоял очень важный, так как результаты смотра шли в приказ по военному ведомству. В день смотра роте, в которой служил Шапошников, досталось сложное упражнение: стрельба по 12-фигурной мишени в рост одиночным огнем из положения лежа с упора на дистанции 1400 шагов. Сложность стрельбы заключалась в том, что на такой большой дистанции нужно было точно учитывать силу ветра и соответственно выносить точку прицеливания, целясь не под мишень, а на две, даже четыре фигуры от нее в сторону, противоположную направлению ветра.

Борис Михайлович так рассказывает о ходе и результатах этой стрельбы: "Дошла очередь стрелять нашей роте. Запретив унтер-офицерам вмешиваться в дело, дабы не нервировать стрелков, я и ротный командир давали точки прицеливания и наблюдали за каждым выстрелом. Рота дала сверхотличный результат... Сверхотлично стрелял и весь батальон, заняв по стрельбе первое место в лагере".

На деловые качества Шапошникова обратило внимание начальство. В первый же год службы его прикомандировали к штабу округа, предложив наблюдать за печатанием нового мобилизационного расписания, которое было строго секретным документом, и работать с его корректурой, кроме последней, которую вел уже сам генерал-квартирмейстер округа. В роте Шапошникова на время почти двухмесячной командировки замещал другой полуротный командир, штабс-капитан. Подпоручик был благодарен ему за то, что тот не нарушал его методики обучения, и в подразделении все оставалось в порядке.

После лагерного сбора командир батальона предложил подпоручику Шапошникову отправиться в Самарканд в нештатную окружную школу фехтования при 2-м казачьем Уральском полку. После четырехмесячной подготовки офицеры, прошедшие курс, становились инструкторами по фехтованию на рапирах, эспадронах и штыках. Так как занятия в школе занимали всего четыре часа в день, офицеры, собранные в школу, а их было всего восемь человек, попросили расписать их по казачьим сотням, чтобы учиться верховой езде и конному строю. Так Борис Михайлович начал знакомиться с кавалерией, что пригодилось ему в последующей службе.

Я уже говорил об исключительной целеустремленности Бориса Михайловича, которую он вырабатывал в себе с юных лет. Вот и эта учеба в школе фехтования рассматривалась им как этап в разносторонней командирской подготовке, поэтому он охотно принял предложение пойти в нее, поэтому же дополнительно по программе стал учиться верховой езде и конному строю, а вечера, как ни уставал за день, отдавал чтению. Тем более что до города от школы было далеко и выбирался он туда лишь изредка.

К этому времени Борис Михайлович уже наметил для себя очередную задачу – закончить Академию Генерального штаба. Таким образом, все, что делал он теперь, рассматривалось им и с точки зрения достижения намеченной цели. В конце 1904 года в гарнизонном собрании в Ташкенте Шапошников встретил генерал-квартирмейстера округа, чье задание по печатанию мобилизационного расписания выполнял год назад. Тот, помня хорошую работу Шапошникова, предложил ему перейти на службу в штаб округа помощником старшего адъютанта мобилизационного отдела. Для подпоручика, всего лишь год назад окончившего военную школу, это было весьма лестное предложение. Оно означало, помимо оказываемого доверия, существенную прибавку к жалованью, получение красивой адъютантской формы, а это ведь тоже немаловажно для молодого офицера. Шапошников поблагодарил, попросил время, чтобы подумать, посоветоваться со старшими товарищами, и вскоре... отказался от этого предложения. По собственным словам Бориса Михайловича, оно имело один только минус: принять его означало уйти из строя, между тем для тех, кто не прослужил в строю трех лет, двери Академии Генерального штаба навсегда закрывались.

Кастовая замкнутость офицерства старой русской армии, всеми мерами воспитывавшаяся в его среде аполитичность, отдаленность Ташкента от центров России, казалось бы, глухой стеной должны были изолировать Ташкентский гарнизон, где служил Шапошников, от внутриполитической жизни страны. Однако грозное эхо событий нараставшей первой русской революции дошло и сюда. С января 1904 года шла русско-японская война. Вполне естественно, что Шапошников и его сослуживцы пристально следили за ее ходом. Многие стремились уехать на театр военных действий. Но удалось это сделать только некоторым офицерам Генерального штаба. Строевых же офицеров из войск в действующую армию, как правило, не брали. Туркестанский военный округ граничил с Афганистаном, и, поскольку Англия была в союзе с Японией, его войска не только не ослаблялись, но даже усиливались.

Как все военные, сослуживцы Шапошникова испытывали профессиональный интерес к происходившим на маньчжурском театре боевым событиям. Имели они и дополнительный мотив, заставлявший их обостренно переживать эти события. Дело в том, что командующим Маньчжурской армией, а с осени 1904 года и главнокомандующим вооруженных сил России на Дальнем Востоке был А. Н. Куропаткин, генерал от инфантерии и генерал-адъютант, военный министр России. Свою офицерскую службу он начинал в 1866 году в том же 1-м стрелковом Туркестанском батальоне, а затем на протяжении одиннадцати лет тесно соприкасался с ним по службе. Свою связь с батальоном Куропаткин поддерживал и впоследствии, будучи военным министром. Вот почему в офицерском собрании Туркестанского батальона с такой жадностью обсуждалось каждое событие с театра войны, которое приносили газеты. С горечью приходилось выслушивать хулу на Куропаткина и не хотелось верить в нее. Но если истинные причины поражений русской армии не только, а может быть, и не столько в качествах главнокомандующего... Так в чем же тогда? Такой вопрос вставал неотвратимо, и, хотя далеко не сразу и не все смогли найти правильный на него ответ, тем не менее задумываться приходилось все чаще и чаще.

Не только ход русско-японской войны заставил многих задуматься о судьбе России. В стране поднималась волна стачек рабочих и выступлений крестьян. Хотя в Туркестане и сохранялось относительное спокойствие, но и сюда различными путями доходили вести о нараставшем кризисе царизма. Еще летом 1903 года Шапошников узнал о расстреле на его родине, в Златоусте, рабочих, которые собрались на площади перед заводом и домом горного начальника, чтобы просить об улучшении условий труда. Известие о Кровавом воскресенье 9 января 1905 года застало его в Самарканде. "Подробности этого великой важности события в таком отдаленном городке, как Самарканд, вспоминал Борис Михайлович, – были неизвестны, но стрельба войск по шедшим с иконами рабочим была таким происшествием, которое заронило сомнение в правильности принятых правительством мер не в одну офицерскую душу".

Поражение русской армии в 1904-1905 годах, революция 1905 года явились событиями, встряхнувшими и те слои населения Русского государства, которые пребывали в спячке. Возвратившись в батальон, Шапошников увидел наглядное свидетельство пробуждавшегося и в офицерской среде интереса к внутриполитической жизни страны. В офицерском собрании батальона имелась довольно богатая библиотека, по оценке Бориса Михайловича, даже лучшая, нежели в общегарнизонном собрании Ташкента. Почти четыре десятилетия накапливались в ней книги, газеты, журналы за счет фонда, который складывался из небольших ежемесячных взносов офицеров. В библиотеке имелись сочинения классиков и видных военных авторов.

С 1904 года Шапошников был избран заведующим этой библиотекой и приложил немало сил, чтобы увеличить ее книжный фонд. Приобрел сочинения Максима Горького, роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?", повесть А. И. Куприна "Поединок", вызвавшую бурные дискуссии в армии. Выписал ряд журналов, в том числе и такие, в которых появлялись иногда наряду с другими статьи и социал-демократического направления.

Однако, горячо взявшись за выполнение общественного поручения, он с горечью отмечал, что круг читателей библиотеки был весьма невелик. Теперь же, после возвращения из Самарканда, большинству офицеров, как он заметил, уже трудно было жить одними уставными положениями. После царского манифеста 17 октября 1905 года, возвещавшего о "даровании свободы" и создании Государственной думы, офицеры все чаще стали спорить о происходящих в стране событиях. Их внимание привлекли программы различных политических партий, не исключая и социал-демократической.

Шапошников стремился к тому, чтобы библиотека могла удовлетворить запросы офицеров и предоставить в их распоряжение литературу всех направлений. И хотя вскоре, как он вспоминал, некоторые книги ему пришлось изъять из общих шкафов, он продолжал давать их всем желающим.

По возвращении из Самарканда произошло изменение и в служебном положении Шапошникова – 31 января 1905 года он был назначен начальником учебной команды батальона с правами ротного командира. Молодой офицер был ошеломлен таким повышением в должности, так как обычно ее занимали офицеры, прослужившие достаточно долго и имевшие чин не меньше штабс-капитана. Вплоть до осени 1905 года исполнял он свои новые обязанности, относясь к ним, как и всегда, с полной отдачей сил. Затем, когда в батальон возвратились несколько офицеров из Маньчжурии, вновь стал полуротным командиром и получил чин поручика. С января 1907 года Борису Михайловичу разрешили начать подготовку к сдаче экзаменов в Академию Генерального штаба, и он, по собственному выражению, превратился в затворника: днем нес службу в батальоне, ночью упорно занимался. Предварительные испытания в округе прошел весьма успешно. Не менее успешно сдав вступительные экзамены, поручик Б. М. Шапошников в числе 124 офицеров приказом от 16 октября 1907 года был зачислен на младший курс академии. Она размещалась в специально построенном для Академии Генерального штаба двухэтажном здании в форме буквы П на Суворовском проспекте в Петербурге и стала местом учебы Шапошникова на целых три года.

В течение первого года слушатели академии изучали тактику пехоты, конницы, артиллерии, полевую фортификацию, устройство вооруженных сил вообще и армий важнейших европейских государств в частности, а также и США, историю военного искусства с древнейших времен и до войн Наполеона включительно, историю военного искусства России, общую историю XIX века и русскую историю, геодезию и т. д. Изучение иностранных языков проводилось по вечерам для желающих. Зато верховая езда как на вступительных экзаменах, так и в процессе обучения рассматривалась как ведущая дисциплина в подготовке офицеров Генерального штаба – занятия в манеже проводились практически без перерывов на всех курсах. Подобное пристрастие к этому делу в то время Борис Михайлович объяснял опытом русско-японской войны.

– В русской армии так было принято: коли учитывать опыт, так учитывать, – с иронией говорил он.

А опыт этот заключался, по его словам, в том, что в бою под Яньтайскимл копями одна из дивизий русской армии, попав в высокий гаолян, рассыпалась, и управление ею в бою было потеряно. Начальника дивизии генерала Орлова ранило, а начальника штаба Глобачева конь занес в тыл, и подполковник справиться с ним не смог. Так вот и было решено: чтобы впредь верховые лошади не заносили офицеров, потребовать от офицеров Генштаба хорошей верховой езды.

На втором курсе академии чисто военные дисциплины занимали еще больший удельный вес, чем на первом: стратегия, общая тактика, история новейших войн, общая военная статистика, представлявшая, по существу, обзор пограничных с Россией стран на западе и востоке, инженерная оборона государства, военные сообщения, военно-морское дело и т. д. Помимо работы в академии, к практическим занятиям по тактике приходилось много готовиться дома.

После завершения учебы на втором курсе и сдачи экзаменов офицеры уходили в войска, считаясь окончившими академию по второму разряду. И только те, кто имел успеваемость свыше 10 баллов, оставались еще на год для учебы на дополнительном курсе. Шапошников закончил оба основных курса по успеваемости седьмым. Поэтому он и был оставлен для учебы в академии на дополнительном курсе. Офицеры, оканчивавшие его, предназначались для службы в Генеральном штабе. Программа дополнительного курса состояла преимущественно из практических занятий.

Академию возглавлял в период учебы в ней Шапошникова генерал Щербачев. По словам Бориса Михайловича, на этот пост Щербачев попал только потому, что активно участвовал в подавлении революции 1905 года. Под стать начальнику был и правитель дел академии полковник А. К. Баиов. По своему служебному положению правитель дел имел большой вес в постановке учебного процесса. Сам он читал лекции по истории военного искусства, читал скучно и нудно. Полной бездарностью был преподаватель тактики конницы профессор Елчанинов, который к тому же плохо ездил на лошади и потому приходил иногда на лекции с забинтованной головой. За это и за его ум офицеры окрестили Елчанинова "всадником без головы".

Но были и другие профессора в академии, о которых с уважением отзывался Шапошников: военный инженер Иппатович-Горанский, артиллерийский специалист полковник Дельвиг, отличный лектор по тактике пехоты Данилов, блестящий сказитель русской истории профессор Платонов, впоследствии действительный член Академии наук СССР. Преподавал общую тактику в академии и генерал-лейтенант Бонч-Бруевич, одним из первых среди военных специалистов старой русской армии перешедший после Октября на сторону Советской власти. Лекции по стратегии читал профессор, полковник Незнамов, в июне 1918 года ставший начальником Управления военных сообщений Красной Армии, затем преподаватель советских военных академий в Ленинграде, автор военно-научных трудов и многих военно-публицистических статей.

Вне стен академии слушатели распоряжались временем всяк на свой лад. Одних манила "светская" жизнь, и они предпочитали балы и увеселения, уповая на то, что возникающие осложнения при сдаче зачетов и экзаменов будут улажены с помощью различных связей в высокопоставленных сферах. К их числу Борис Михайлович относил своего сокурсника поручика лейб-гвардии конного полка Врангеля, того самого Врангеля, который в годы гражданской войны стал одним из руководителей контрреволюции на Юге России. "Академия, – писал Шапошников о Врангеле, – ему была нужна, чтобы скорее получить чин ротмистра гвардии, приравнивавшийся в случае ухода в армию к полковнику". Другие слушатели, "не отягощенные упорной любовью к знаниям", заботились только о том, чтобы обеспечить себе переходной балл. Сам же Шапошников оставался верным себе, относясь к учебе всерьез, с полной отдачей сил.

Остававшееся немногое свободное время предпочитал посвящать чтению или посещению театра. Ему нравился петербургский балет, где блистали в то время Павлова, Карсавина, Кшесинская, и оперный состав Мариинского театра с обоими Фигнерами, Давыдовым, Яковлевым. "Все это, – вспоминал он, – были корифеи сцены, но корифеи "казенные". Они напоминали высоких чиновников сурового Петербурга. Шаляпин и Собинов не могли удержаться на сцене Мариинского театра: постоянная служба на петербургской сцене погубила бы их таланты".

В Петербургской консерватории Шапошников слушал последнюю оперу Римского-Корсакова "Золотой петушок", не допущенную цензурой на сцену Мариинского театра. Привлекал его внимание театр Комиссаржевской, зал которого заполнялся по преимуществу не сановниками и чопорными дамами, а учащейся молодежью, средними чиновниками, театральной общественностью. Однако, несмотря на большую любовь к театру, много увлекаться им, как говорил сам Борис Михайлович, не приходилось: мешали домашние вечерние занятия, трудно было достать билеты, да и офицерский бюджет не позволял.

Что же дала Шапошникову академия?

Его собственная оценка этого события в своей жизни кажется мне исчерпывающей: "Нет сомнения, что она расширила теоретический кругозор, напитала знаниями, которые нужно было как следует еще переварить, а самое главное, найти применение им в жизни.

...Академия привила мне любовь к военной истории, научила извлекать из нее выводы на будущее. К истории я вообще всегда тяготел – она была ярким светильником на моем пути. Необходимо было и дальше продолжать изучать этот кладезь мудрости.

Что же касается практической подготовки к службе в Генеральном штабе, то здесь мы получили не очень много. Групповые упражнения развивали тактическое мышление, но такого рода занятий, как военная игра, у нас и в помине не было. Между тем с этим мы столкнулись с первых же шагов своей работы и в войсках и в штабах. Метода проведения военных игр, метода свободного творчества в них академия не раскрыла своим адептам. Короче говоря, мы были выпущены в жизнь больше теоретиками, чем практиками. От нас самих уже зависело сделаться практиками. Но академия приучила нас к напряженной работе и к выполнению работы в указанный срок".

Как будет видно из дальнейшего, Борис Михайлович, объективно оценив все то, что дала ему учеба в академии, в последующей службе сумел правильно распорядиться полученными знаниями теории военного дела, дополнил их разносторонним практическим опытом. Многое сделал он и для того, чтобы уже в советское время в учебном процессе Военной академии Генерального штаба преобладало именно творческое, начало в изложении и усвоении предусмотренного программой материала. Но все это произойдет позднее, а пока...

26 мая 1910 года приказом по военному ведомству Шапошников за отличные успехи в науках был произведен в штабс-капитаны, В числе 48 офицеров из 124, которые поступали вместе с ним в 1907 году в академию, он был причислен к Генеральному штабу. По существовавшему положению выпускникам предстояло последующие два года откомандовать ротой. Борис Михайлович выразил желание продолжить свою службу в 1-м стрелковом Туркестанском батальоне.

Снова Ташкент. В Туркестанском стрелковом батальоне, который Шапошников считал родной своей частью, за три года произошло много изменений: по сухомлиновской реформе он развертывался в полк. Старых офицеров Шапошников там встретил немногих, почти все они ушли из батальона, а вместе с тем исчезла и "старая туркестанская" атмосфера, какая была до отъезда в академию. Однако вскоре Борису Михайловичу уже некогда было наблюдать происшедшие перемены: окунувшись в жизнь полка и приняв роту для цензового командования, он целиком был поглощен служебными делами. Распорядок учебного дня был привычным по прежней службе. Однако сам Шапошников стал уже другим, с иными теоретическими познаниями, которые старался применить на практике и не преминул ввести изменения в программу занятий со старослужащими солдатами. Тактику отделения и взвода они проходили на большом ящике с песком. В более усложненной обстановке стали проводиться занятия с унтер-офицерами. Определенное время ежедневно уходило на решение разных учебных и хозяйственных вопросов в роте. Во второй половине дня – порученные ему обязательные занятия с офицерами батальона, в состав которого входила его рота. Подготовка к ним также требовала значительного времени. Ни на один день не прекращал и личной своей учебы: чтения новых книг или разработки военно-исторических примеров. Привычный ритм будничной службы менялся только при участии в полевых поездках, рекогносцировках и в маневрах, причем в подобных случаях Шапошникову обычно поручалось составлять задания в роли посредника или начальника штабов отрядов. От офицеров Генерального штаба требовалось периодическое выступление с военно-историческими докладами в гарнизонном собрании. Эту свою обязанность Борис Михайлович выполнял столь же тщательно, как и все другие, но относился к ней с особенным интересом. Если напомнить к тому же о природной его склонности к научно-исследовательской работе, то станет понятным успех, которым пользовались сделанные им доклады.

...Два года, заполненные делами, пролетели незаметно. И вот уже октябрь 1912 года – пришла пора сдавать роту, перешагнув очередной рубеж военной службы. "Я решил, – писал Шапошников, – уйти в другой округ, где можно было получить практику на маневрах и военных играх в большем масштабе, чем в Туркестане".

Таким округом стал приграничный Варшавский военный округ. В декабре 1912 года, получив очередной чин капитана, Шапошников прибыл туда на должность старшего адъютанта 14-й кавалерийской дивизии, расквартированной в городе Ченстохове. Теперь в круг его обязанностей всецело входили уже оперативные, организационные вопросы и боевая подготовка частей дивизии. Изменился не только характер служебных обязанностей. Для Шапошникова, прослужившего более девяти лет в пехоте, кавалерия была совсем новым родом войск, с которым предстояло теперь познакомиться вплотную. И он делал это с присущей энергией и целеустремленностью. Изучив оперативный план, Борис Михайлович понял, что 14-й кавалерийской отводится весьма сложная роль в случае войны: расположенная непосредственно у западной границы, она должна будет первой отражать нападение противника, имея целью прикрыть своими действиями стратегическое развертывание русских армий. Поэтому старший адъютант дивизии направил свои усилия на то, чтобы всемерно содействовать повышению подвижности и выучки частей и подразделений дивизии.

Начальник дивизии генерал-лейтенант Орановский, которому он представился сразу же по прибытии в Ченстохов, произвел на Шапошникова благоприятное впечатление. Полковник Вестфален, возглавлявший штаб дивизии, показался ему человеком "средних способностей".