Текст книги "Признания в любви. «Образ чистой красоты» (сборник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шон и Лука
«Дар божий»

Курт Фрингс, прекрасно понимая, что грядет провал, и не полагаясь только на успех «Истории монахини», добыл для меня роли на сей раз в вестерне у Хьюстона с большим количеством сцен верховой езды – «Непрощенная» – и в фильме Альфреда Хичкока с рабочим названием «Без залога за судью». Я очень давно хотела сняться у Хичкока, а потому согласилась, даже не взглянув на сценарий, о чем потом сильно пожалела.

Очень трудно переключаться со съемок «Истории монахини» на «Зеленые предместья» и следом на вестерн. Все казалось до безобразия фальшивым, не только искусственные джунгли или страдания индейской девушки, воспитанной белыми, но и само участие в каких-то проектах, кроме посвященных помощи людям и духовным исканиям. Но сделать это пришлось…

Об этих проектах можно бы и не вспоминать, но с ними связаны боль и горе, а потом радость.

На площадке я привыкла все делать сама, к тому же за время съемок «Войны и мира» научилась вполне прилично ездить верхом, а потому от дублерши отказалась. Это было роковое решение. Дело в том, что я была беременна, Хичкок с огромным неудовольствием согласился отложить съемки своего фильма до лета следующего года, а Хьюстон в «Непрощенной» спешил снять мои сцены поскорее.

Почему мне для съемок дали жеребца по имени Дьявол, да еще и без седла, непонятно, но норовистое животное просто сбросило меня, поднявшись на дыбы. Думаю, тут и каскадер не удержался бы, разве что упал бы профессионально. Я упала очень неудачно, повредив себе четыре ребра и два позвонка. Но главный вопрос был: что с ребенком? На него не мог ответить никто…

Помощь оказывать оказалось просто некому, больница далеко, и меня со сломанной спиной повезли туда на голых досках грузовика, который страшно трясло по бездорожью. Если что-то и оставалось целым, то его просто доломали в таких условиях. Мел примчался мгновенно, заказав специальный самолет, и забрал меня в Беверли-Хиллз.

Я лежала в своей растяжке, мучаясь от невыносимой боли, и пыталась уговорить сама себя, что ребенок не пострадал, прекрасно понимая, что это не так. Не знаю, как выдержала бы эту душевную боль, если бы в моей палате не появилась вдруг… Мария Луиза Хабетс! Та, которую я совсем недавно играла в фильме, пришла на помощь мне настоящей в такую трудную минуту. Лу читала мне, что-то рассказывала, просто отвлекала разговорами… Она не могла облегчить физические страдания, но облегчала душевные. Вот когда я поняла истинное назначение служения монахинь сестрами милосердия: они действительно не всегда могут снять боль, но могут успокоить. Как же это важно!

Я получила прекрасный урок важности простой человеческой поддержки. Лу посетовала, что не надела свое монашеское облачение, чтобы прогонять от палаты любопытных. Не выдержав, я даже рассмеялась, хотя смеяться было очень больно. Однажды она сказала мне, что если я действительно очень хочу детей, то Господь обязательно их даст. В таком Бог не отказывает.

– И Софии? – я вспомнила страстное желание своей подруги тоже родить дитя.

– И ей.

– Но они с Карло Понти живут во грехе, ведь его никак не разведут…

– Они живут в любви, а любовь грехом быть не может.

Я вернулась к съемкам, хотя продолжала испытывать сильные боли, и даже села на того самого Дьявола, на сей раз конь не посмел скинуть меня. Но фильм все равно не получился, Америка больше не желала смотреть истории про индейских девушек.

У меня уже был хорошо заметен животик, и мы с Мелом уехали в Швейцарию в арендованный у Фрица Фрея дом в Бюргенштоке. Врачи не находили в моем состоянии ничего пугающего, умоляя только больше не садиться без седла на сумасшедших лошадей и не падать с них, я начала вязать крошечные пинетки и кофточки, на всякий случай розовые и голубые… Жизнь налаживалась.

Когда в мае меня вдруг скрутила сильная боль, я и без врачей поняла, что это беда. В клинике не смогли помочь, я не доносила ребенка.

И снова я лежала уничтоженная, подавленная, только рядом не было Лу, а Мел так уговаривать, как она, не умел. За что, почему, чем я прогневала Господа, что он не дает мне ребенка? В те дни я поклялась сама себе, что если еще раз забеременею, то не соглашусь ни на какую работу, брошу все и буду крайне осторожной, пока не рожу. Никаких лошадей, съемок и прочей чепухи, ребенок и только ребенок!

Но еще хуже стало, когда я от безделья прочитала сценарий, наконец присланный Хичкоком. Прочитала и пришла в настоящий ужас. Описывая мне будущую картину и мою роль, режиссер ничего не сказал о сцене насилия над героиней. Пережив потерю ребенка, играть изнасилованную?! Ну уж нет! Но Хичкок не из тех режиссеров, что идут на поводу у актеров и тем более актрис. Известный женоненавистник предвкушал, сколь ужасными будут именно эти сцены.

Спасла меня снова Лу, только теперь в образе сестры Люк. В июне состоялась та самая блестящая премьера «Истории монахини», во время которой я утвердилась в своем решении ни за что не играть кошмар Хичкока. Но контракт подписан, и режиссер своего не упустит, тем более из-за успешной премьеры нашего фильма ему пришлось отложить премьеру собственного «Север северо-запад», которая должна проходить в том же зале «Мюзик-холла». Хичкок просто млел от желания сломать меня и даже не скрывал этого, категорически отказавшись не только менять сценарий, но и переносить сроки съемок:

– Если есть силы приходить на премьеру, значит, хватит и на съемки!

Был только один способ сорвать намерения Хичкока, и я им воспользовалась. Женоненавистник ничего не мог сделать с женской натурой актрисы: я снова оказалась беременна! Говорят, узнав об этом, Хичкок в ярости разорвал контракт на мелкие клочки. Но мне было наплевать, ребенок дороже. Теперь я берегла себя, как хрустальный сосуд. Но я и была хрустальным сосудом, во мне зародилась новая жизнь, и никакие съемки, никакое кино не стоило того, чтобы ее оборвать!

Единственное, что позволила себе, – поездку на лондонскую премьеру «Истории монахини» и поездку в Дублин. Мне очень хотелось посмотреть, какое впечатление произведет столь серьезная работа на маму, ведь это не танцевальная картинка, а настоящая серьезная роль, о какой могли только мечтать многие актрисы. А в Дублине мы с Феррером должны встретиться с моим отцом. Мне было чем похвастать перед родителями. Если полученный за «Римские каникулы» «Оскар» можно было объявить случайным, то уж роль сестры Люк случайной не назовешь, неважно, дадут ей статуэтку или нет.

Мама осталась вежливо холодна. Через много лет Роберт пытался объяснить мне, что баронесса ван Хеемстра просто не умеет выражать свою любовь к дочери, мол, она очень-очень любит, только не знает, как сказать об этом. Я даже расплакалась:

– Пусть так и скажет! Я пойму.

Этот разговор состоялся, когда мама была тяжелобольна и лежала на нашей вилле «Ла Пасибль» после инфаркта. Но она так и не сказала…

И после премьеры «Истории…» ничего не сказала тоже.

Не лучше и с отцом.

Джозеф Растон отбросил фамилию Хепберн и жил теперь со своей молодой женой Фидельмой в Дублине. В самом начале войны он, как член Британского союза фашистов, был арестован и все военное время провел в лагерях, не слишком, однако, бедствуя. После войны осел в Ирландии.

Мы с Растонами встретились в отеле «Шелборн». Я смотрела на постаревшего, но все равно красивого отца и пыталась понять, что к нему чувствую. Столько раз, представляя нашу с ним встречу, я мечтала, как расскажу об успехах, как он удивится, обрадуется, скажет, что всегда хотел увидеть фотографии своей дочери в газетах…

Ничего этого не произошло. Не мечтал. Знал ли он о моем успехе? Знал, но Джозефу Растону было все равно. Я зря надеялась, что после сообщения об «Оскаре» обрадую его по-настоящему серьезной работой в «Истории монахини», расскажу о том, какой замечательный Циннеман, о знакомстве с Кэти Халм, с Марией Луизой Хабетс, посмеюсь над проделками Грегори Пека, расскажу, как танцевала с самим Фредом Астером, о Колетт и Кэтрин Несбитт, о знакомстве с Карло Понти и замечательной красавицей Софией Лорен, о… Ох, мне столько нужно рассказать отцу!

Но главное, по секрету сообщить, что он скоро станет дедом! На сей раз я была уверена, что выношу ребенка, даже если для этого мне придется отлежать бока в постели.

Рассказывать не пришлось, ему было все равно! Ни моя работа, ни я сама, ни будущий внук Растона не интересовали. Мне хотелось крикнуть: «Очнись, папа! Папа, папочка, это я, твоя Манки-Пазл!»

Отец в детстве звал меня Манки-Пазл – обезьянка-загадка. Не вспомнил, не очнулся, а я, видя равнодушие в его глазах, не крикнула.

Предвидела ли это мама? Возможно. Может, поэтому она всегда была против моих поисков отца. Мама, как всегда, оказалась права, но мне-то от этого не легче. И все равно я радовалась, что нашла, теперь я знала, что он жив, относительно здоров, знала, куда посылать ему помощь. Я действительно посылала до самой его смерти в 1981 году и даже приезжала еще раз, поздравляла с праздниками, рассказывала о себе, но всегда чувствовала, что ему все равно. Почему?! Для меня это так и осталось загадкой…

Итак, ситуация прояснилась. Родители к моему успеху равнодушны, зато наладились отношения с Мелом, он был очень заботлив. Наш дорогой фильм принят с восторгом, я развязалась с Хичкоком, но главное – я была беременна.

– Теперь только домой!

Следом за нами в Бюргеншток приехали мои обожаемые Циннеманы, Рене окружила меня такой заботой, что я забыла обо всех неурядицах с родителями, теперь моей задачей стало сохранить дитя. Не проходило и минуты, чтобы я не касалась своего растущего живота и не думала о малыше. Живот был по сравнению со мной самой просто большущим. Я смеялась:

– Там слоник… Нет, там Винни-Пух.

Это прозвище сын получил, еще не родившись…

Почувствовав, что вот-вот что-то случится, я страшно перепугалась, ведь рожать было рановато. Неужели?.. Господи, за что?!

Но врач успокоил:

– Похоже, ему просто надоело ждать встречи с этим миром, он просится на волю. Ребенок очень большой, вы бы не доносили все равно. С вами все будет в порядке.

– А с ним?!

В субботу над Люцерном разразилась настоящая буря, было страшно, но я старалась не думать ни о чем, кроме своего ребенка… На следующий день, в воскресенье, светило яркое солнце, все вокруг словно умыто, такой яркой и красивой погоды давно не бывало даже в Люцерне. Или мне показалось? Я радостно вздохнула:

– Вот теперь пусть рождается.

Словно почувствовав мой призыв, ребенок заторопился, и в муниципальной клинике Люцерна на свет появился толстячок Шон – Дар Божий. Я была почти в панике, не веря своим глазам: у меня родился сын, и его даже можно взять в руки! Говорят, я требовала:

– Дайте мне на него посмотреть! Немедленно дайте посмотреть! С ним все в порядке? Скажите, с ним все в порядке?

Мел смеялся:

– Сына замучаешь!

С Шоном было все в порядке, крепенький, толстенький, он действительно выглядел Пухом и был для такой тощей мамы, как я, просто великаном – 4,5 кг!

Поздравления прислали все друзья, а Юбер Живанши – крестильное платье для малыша. София Лорен рыдала в трубку:

– Одри, какая же ты счастливая! Как я тебе завидую, но по-хорошему!

Кэйт и Лу прислали телеграмму: «Отправили семь тысяч добрых фей к колыбельке Шона…» Я была завалена поздравлениями, подарками, цветами… У меня начиналась новая жизнь, я словно переродилась. Я стала мамой, теперь у меня была настоящая семья.

Когда я теперь говорила Грегори Пеку, что занята, потому что у меня семья, он смеялся:

– Ты так гордишься этой ролью, что вот-вот лопнешь.

Я очень гордилась своей ролью мамы и старалась выполнять ее как можно лучше. Мамой мне удалось стать дважды, через десять лет родив еще Луку, все остальные попытки были провальными. После каждого выкидыша я впадала в депрессию и подолгу рыдала. Мне хотелось много, как можно больше детей, но Бог решил иначе.

– Шон мне награда за роль сестры Люк…

Рене Циннеман понимающе улыбнулась:

– Да, Одри…

Шона крестили в той же церкви, где венчали нас с Мелом. Дар Божий вступал в свою жизнь…

Ему дали двойное гражданство – швейцарско-американское, причем посол Соединенных Штатов, присутствовавший на крестинах, торжественно вручил мне для крохи паспорт, а ему самому вложил в кулачок американский флажок. Шон так ухватился за флажок, что вытащить удалось не скоро. Посол радовался: дитя с удовольствием размахивало американским флагом в миниатюре, словно подтверждая готовность стать гражданином страны.

Я была счастлива, куда счастливей, чем от получения «Оскара», все же главное в жизни – дети. У меня были выкидыши и до Шона, и после, потому, когда родился второй сын – Лука, счастью моему снова не было границ. Мои мальчики – лучшее, что я сделала в жизни.

Для маленького Шона была только одна угроза здоровью – сумасшедшая мама запросто могла затискать, задушить ребенка в своих объятиях! Но он мальчик крепкий, выдержал и такое испытание. Став постарше, Шон очень смущался моей нежности и обрадовался, когда родился Лука, потому что теперь тискать полагалось младшего брата. Шон на десять лет старше и носился с Лукой, как с живой игрушкой, в старшем сыне явно проявлялись мои замашки – присваивать себе все маленькое живое вокруг. Самым забавным теперь был Лука, и потому ему доставалось от наших с Шоном ласк больше всего. Но Лука не обижался, быть в центре внимания всей семьи ему явно нравилось.

У Софии муж – всесильный продюсер, у меня режиссер, что для актрис считалось залогом успеха, уже были «Оскары», но мы обе считали, что главные роли – мам – не сыграны. Но если я сумела родить Шона, то София пока не могла позволить себе рождение ребенка, и вовсе не из профессиональных соображений. Их брак с Карло, заключенный в Мексике, не был признан Ватиканом, травля только разворачивалась, а потому ребенок считался бы незаконнорожденным. Этого моей подруге-красавице вовсе не хотелось. Но с какой доброй завистью, с каким обожанием София смотрела на Шона, как ей хотелось прижать к роскошной груди своего малыша!

Сколько было недобрых слухов и сплетен по поводу их пары! Завистники всех мастей пытались доказать, что их союз всего лишь рекламный трюк, что София для Понти просто способ привлечь зрителей на свои фильмы, а сам Карло для Лорен лишь возможность пробиться на экран.

Чего желала умопомрачительная, божественная красавица, высокая, стройная, с осиной талией, крепкими бедрами, длинными ногами, лебединой шеей, огромными выразительными глазами и губами, от которых сходили с ума все мужчины, от коренастого, лысоватого мужчины, который на двадцать сантиметров ниже ее и на столько же старше, да еще и женат, что в Италии равносильно пожизненному заключению? Конечно же, денег и карьеры! У ее ног вскоре были самые красивые мужчины Голливуда (даже Кэрри Грант не устоял!), а она выбрала Карло Понти…

Могло ли кому-то прийти в голову, что это любовь? Конечно, нет! Такое бывает только в кино, в жизни красавицы не любят пожилых, обремененных семьей и множеством проблем принцев, а принцы не бросают свои семьи ради роковых красавиц. Но вот случилось. Те, кто видел эту пару воочию, не на съемочной площадке, не перед объективами фото– и кинокамер, когда они могли играть, а просто за ужином, дома на кухне, в веселой компании, никогда бы не обвинили их в расчете или игре! Эта пара по-настоящему любила друг друга. Причем иногда мне казалось, что София полюбила первой. Карло просто разглядел в ней красотку и талант, попытался заполучить себе, а она приняла его чуть позже, но всем сердцем.

Это навсегда, даже там, на нашей вилле «Бетания», когда они еще не были официально женаты, я знала, что это навсегда. Достаточно было увидеть, как эти двое смотрели друг на друга! Господь просто не мог не вознаградить такую пару детьми. Каков же был ужас Софии и Карло, когда первые две беременности, несмотря на все усилия и практически постельный режим, установленный для Софии, закончились выкидышами. Если мои беды были связаны с несоблюдением не только режима, но и вообще нормальных условий жизни, падением с лошади, то София делала все, что ей предписывал личный врач, однако двоих детей выносить не смогла.

Здоровая, сильная женщина, которая могла иметь детей, не могла их выносить! Карло стал думать, что это проклятье Ватикана. София думала иначе. После того, как ей не помогли во время второй беременности, положившись на волю Господа, она сменила личного врача. Доктор Ваттевиль тоже решил, что Божьей воле не мешало бы помочь, отменил все назначения прежнего врача, организовал полное обследование Софии, выяснил, что она здорова, но имеет повышенный уровень эстрогена (неужели нельзя было выяснить это раньше?!), и обнадежил мою подругу.

И у нее все получилось! Пусть София провела эти месяцы в постели, пусть ее вены взбухли от огромного количества уколов, она вытерпела муки кесарева сечения, притом что наркоз не вполне подействовал, но у нее был Карло-младший, Чипи, как прозвали его дома! Это может оценить только женщина, страстно мечтающая стать мамой и не имеющая такой возможности.

Я так подробно пишу о Софии Лорен и о себе, потому что хочу, чтобы женщины знали: если вы считаете главной ролью в жизни роль мамы, вам удастся это, обязательно удастся! И дети вырастут прекрасными. Только нужно очень хотеть. Мы с Софией хотели, у нас по двое замечательнейших, божественных сыновей! А «Оскары»… это, конечно, хорошо, но сыновья лучше.

Я помню звонок Софии, когда в 1969 году у нее родился первенец – Карло-младший. Трубка пару мгновений молчала, а потом оттуда раздался шепот Софии:

– Одри… я справилась… У меня сын!!!

Как вы понимаете, шепот перешел в крик. София еще более сумасшедшая мать, чем я. После рождения Карло-младшего ее из клиники смогли выставить только через пятьдесят дней после родов буквально силой, до того София боялась, что малыш еще не окреп и в жизни за пределами клиники с ним что-то случится!

Развод Понти с первой женой и их с Софией брак в Мексике Ватикан не признал, обрушив на Карло всю мощь своего гнева и своей пропаганды. С 1957 года их буквально травили, даже в церквях призывая бойкотировать фильмы двоеженца и не смотреть на распутницу, которая живет с женатым мужчиной. Как же нужно любить друг друга, чтобы вынести вот такое!

Они любили, вытерпели все и смогли пожениться вторично на законных основаниях только в апреле 1966 года. А через три года София родила. Для того чтобы это случилось, узнав о беременности, она не просто на время ушла из кино, она буквально улеглась в постель на все месяцы беременности, выбросила телевизор, отключила телефон, оставив только хорошую музыку и добрые книги.

И вот теперь ей удалось. Я была так рада за подругу!

Когда позже мой второй брак с Андреа Дотти трещал по всем швам и стало ясно, что надо что-то делать, совет Софии был на удивление прост:

– Рожай!

– Как рожать, я говорю о том, что у нас не все в порядке, что я, возможно, ошиблась, поторопившись выйти за Андреа, у меня Шон без отца, мне сорок лет, а ты советуешь рожать второго ребенка.

– Вот поэтому и рожай. Потом будет поздно, а сначала беременность, а потом ребенок заставят тебя прекратить суетиться и пожить спокойно. К тому же тебе будет просто некогда страдать. Двое детей – это не один. Я вот тоже подумываю о втором.

– Но ведь врачи запретили тебе?

– Ты когда-нибудь слышала, чтобы врачи разрешали то, чего очень хочется? Карло прекрасный отец, если я умру, он сумеет воспитать детей, а отказавшись от такой возможности, я себя никогда не прощу.

Я поняла, что она будет рожать. Так и случилось, только сначала я последовала ее совету и родила Луку, а потом София – Эдуардо, отмахнувшись от всех запретов врачей. Ну разве можно не быть многодетной матерью, имея такую подругу? Я пыталась, но пять раз все заканчивалось выкидышами и только дважды рождением обожаемых сыновей. Это мои Дары Бога, за которые я благодарна больше, чем за все награды кинематографа и театра, вместе взятые.

Я очень старалась, чтобы жизнь сначала Шона, а потом и Луки не отличалась от жизни остальных мальчишек. Звездность их матери не должна испортить их собственную жизнь ни в коем случае! Рене Циннеман говорила, что у меня железная рука в бархатной перчатке. Но разве это плохо? Я помнила, как меня воспитывала мама, и постаралась учесть все, что происходило лично со мной.

Мама часто бывала со мной излишне строгой и временами придирчивой, не любила хвалить даже за очевидные успехи, а если и делала это, то так, словно выдавала аванс, который еще предстояло отработать. Но иногда я думаю, что, не будь она столь требовательна ко мне, вряд ли из меня что-то вышло.

Строгим и требовательным был и Мел. Рядом с ним я все время чувствовала себя словно на экзамене, даже похвалы мужа звучали так, словно он говорил:

– Ты молодец, но до идеала еще далеко. Стремись, возможно, чего-то и достигнешь.

Получив «Оскара» за «Римские каникулы», многие награды и похвалы за фильмы, даже за роль Наташи Ростовой, я все равно оставалась в уверенности, что всего лишь ученица, потому что Феррер мной не совсем доволен. Но после «Истории монахини» я действительно сильно изменилась, сыграв такую роль, словно на голову выросла сама над собой, почувствовала свою силу, причем не только как актриса, но и силу духа. И эта роль не произвела впечатления на двух самых близких людей – маму и мужа! Не думаю, что они не поняли, скорее поняли, что выросла и больше не подчиняюсь им, как маленькая девочка, а если и делаю что-то по их воле, то только из желания уступить.

Я сразу решила, что с моими детьми, сколько бы их ни было, такого не произойдет: обоснованные требования не исключают похвалы за каждый успех. Просто человек должен понимать, чего от него требуют и за что хвалят. Потому и получалась стальная рука в бархатной перчатке. Есть разумные требования взрослых, которые детям даже объяснять не надо, они должны твердо усвоить, что умываться или чистить зубы не только полезно, но и совершенно обязательно для приличного человека. И мешать отдыхать другому нельзя. И надо заботиться сначала о других, а потом о себе. Быть доброжелательным со всеми, даже с теми, кто тебе не слишком приятен. Честно относиться к любой работе, которую выполняешь. А еще уважать чужой труд, если хочешь, чтобы уважали твой собственный…

Это же понятно для любого человека. Но также любому, особенно маленькому, очень приятно, когда его хвалят за очевидные достижения, даже за посредственную оценку, если она далась с трудом, таковая бывает важней отличной. А уж за стремление добиваться отличных результатов во всем хвалить надо обязательно.

Я вовсе не считаю себя великим педагогом, но однажды мои сыновья на вопрос, какая у них мама, ответили:

– Самая лучшая!

Интересно, смогла бы так же ответить на вопрос, какая я дочь, моя мама? Едва ли…

Мои мальчики – мое счастье, моя гордость, они не стали заносчивыми, не кичатся материальным достатком перед своими менее состоятельными друзьями, они доброжелательны, с ними рядом тепло и уютно не только мне.